Глава 12. Осень 1902г

Часть 1. Наследственность.

В приоткрытую дверь «Дырявого котла» тянул прохладный ветерок. Осень уже близилась, и Альбус поймал себя на мысли, что ему не терпелось вернуться в Хогвартс, увидеть учеников, прежних и новых, придумать что-нибудь этакое с уроками… «Отведу их на природу. Пусть увидят, что трансфигурация связана с процессами…» Заметив на столе, куда уселся с завтраком, газету, он машинально взглянул на первую полосу. В Австрии готовились к судебным процессам над коммунистами, арестованными по обвинению в массовом убийстве государственных служащих. Ему стало не по себе.

Он не знал всех подробностей, но вполне понимал, что Геллерт мог быть замешан — слишком сложно, кажется, были провернуты некоторые из них. Да еще Викки прислала подругам письмо, что отправляется с любимым в кругосветное путешествие. Однако отправиться теперь разыскивать Викторию — значило подвести ее под подозрение. Подозрительность магического канцлера Австрии итак, кажется, не знала пределов. В прошлой статье упоминали, что какую-то девушку из его окружения уволили всего-то за то, что она навестила в тюрьме арестованного жениха своей кузины. Хотя среди задержанных были молодые люди из влиятельных семейств, журналисты не сомневались: всем им грозила смертная казнь.

Та самая уволенная девушка, Ильза Пфейцер, дала журналистам «Ежедневного Пророка» небольшое интервью.

«— Я не представляю, как они могли подумать, будто бы жених моей кузины решился причинить ей такую боль, убить ее отца. Он любит Дженни. Да, из-за отсутствия в нашей стране свободы слова ему приходилось вести двойную жизнь, скрывая истинные взгляды. Но взгляды еще не делают человека убийцей.

— Мисс Пфейцер, есть ли у вас более веские аргументы в защиту арестованных?

— Конечно. Покушения такого рода могли совершить только очень сильные и искусные волшебники. Арестованные в основном учились не очень хорошо, а один из них — сквиб, студент маггловского университета, изгнанный из собственной семьи за отсутствие магических способностей.

— Правда, что вы навещаете и этого сквиба?

— Это не имеет отношения к делу.

— А вы подозреваете кого-либо из окружения мистера Пфейцера?

— Нет».

Чтобы развеяться, Альбус решил после завтрака дойти до «Флориш и Блоттс» — посмотреть, нет ли новых книг, да и купить что-нибудь. Косой переулок и магазин уже наполнялись школьниками; пару раз Альбус поздоровался с ребятами, а с отцом третьего ученика довольно долго проговорил, убеждая, что мальчишка все-таки сможет сдать СОВ хотя бы на «Удовлетворительно». Прошел мимо аккуратный Гектор Трэверс с изящной и необыкновенно надменной матерью, где-то в толпе Альбус уловил хрипловатый басок Эллоура Лестрейнджа, рассуждающего с приятелем о метлах. Наконец, у самого порога «Флориш и Блоттс» молодая рыжеволосая женщина в изящном черно-зеленом костюме приветливо ему улыбнулась.

— Розалин! — просиял Альбус и поправил себя: — То есть, миссис Лонгботтом, здравствуйте!

И осекся, увидев, как из-за руки Роз на него уставились два голубых глаза. Розалин вела в магазин белокурую девочку лет шести-семи, с хорошеньким и странно надменным личиком, показавшимся Альбусу смутно знакомым.

— Здравствуйте, профессор Дамблдор, — подхватила Розалин. — Да-да, мне известно о ваших успехах. Поздравляю, — она сжала его пальцы. — Надеюсь, Альбус, работа в Хогвартсе тебе по душе?

— Вполне, — кивнул юноша. — Представишь мне прелестную спутницу?

— Моя дочь Кора.

— Приемная, — довольно хмуро уточнила девочка. Да, кажется, года три назад Розалин потеряла ребенка и удочерила неизвестно откуда взявшуюся девочку-сироту. Но почему маленькая Кора казалась Альбусу такой знакомой, он не мог понять.

— Это профессор Дамблдор, — Розалин склонилась к девочке. — Еще четыре года, и он будет учить тебя трансфигурации.

Девочка презрительно поглядела на потертые ботинки Альбуса.

— Он не похож на профессора, — пропищала она.

— Кора, — вздохнула Роз с упреком и обратилась снова к Альбусу: — Малкольм вернулся из-за границы. Собираемся к нему в гости, надо купить подарок Джулиусу, его сыну… Мы все надеемся на тебя, Альбус. Тебе не страшно поручить наших детей.

Кора нетерпеливо мотнула головкой в сторону магазина, и тут Альбус понял, кого ему так напоминала эта девочка. Она была разительно похожа на Бельвину Блэк, на Финеаса… «Но в силу возраста вряд ли это их дочь. Значит, это дочь Сириуса Блэка».

Розалин посетовала, что их семья совсем недолго будет в сборе: Ллойд собирается отправиться в Индию, под начало к Дональду Поттеру, который, кажется, стал продвигаться по службе. Вслед за этим Кора стала уж слишком настырно дергать ее за руку, и молодая женщина все-таки вошла в магазин. Альбус хотел последовать за ними, но его вдруг дернули за рукав.

— Профессор Дамблдор, — тихо прозвенел детский голос. Альбус вздрогнул, обернувшись и увидев черное платье, и инстинктивно отшатнулся, когда из-под полей черной шляпки на него взглянули глаза Арианы, но тут же успокоился, заметив номер «Пророка», сжатый тонкими пальчиками. Это была не Камилла и не Ариана, а только Фенелла Помфри.

— Здравствуйте, — кротко сказала девочка (за лето, кажется, ее личико сильнее осунулось). — Простите, мне неприлично самой заговаривать с вами, но мне нужно с кем-то поговорить. Вы ведь читали об этих несчастных в Австрии?

— Конечно, мисс Помфри, — серьезно кивнул Альбус.

— Они не могут быть виновны! Тем более, этот сквиб… Он и так несчастен… Его выгнали из дому ни за что. Если его еще и казнят без вины… — она возмущенно тряхнула головой.

«Это ужасно. И я, может, этому способствую, потому что молчу про Геллерта, — Альбусу внезапно стало скверно. — Хотя неизвестно, он ли это… А если они с Викки в самом деле уехали в кругосветное? Хотя нет, кого я обманываю?»

— У них будут адвокаты, мисс Помфри. Наверняка у всех них есть алиби, — он потрепал девочку по худенькой щеке. Она грустно моргнула.

— Нет, я чувствую, с тем сквибом все кончится плохо.

— Куда ты убежала, паршивка? — грубо выкрикнули рядом. Над тоненькой фигуркой Фенеллы, как коршун, навис сутулый человек с воинственно торчащими усами и крючковатым носом. Грубо схватив девочку за плечо, он развернул ее к себе и встряхнул.

— Мерзавка! За мужчинами бегать?

Альбус спокойно отстранил его, при этом уловив запах огневиски.

— Я преподаю у мисс Помфри трансфигурацию. Вас удивляет, что она решила выйти и поздороваться со мной?

Пьяный кашлянул и воззрился на него.

— Я тебя где-то видел… Это не ты в Мунго к Клем Брокльхерст как-то заходил?

— Она может подтвердить, где я работаю, — важно кивнул Альбус. — А теперь прекратите позорить себя, успокойтесь и идите своей дорогой. Иначе я вызову авроров. Вы представляете опасность для этой девочки.

Фенелла опустила голову и сильно покраснела.

— Для этой шлюхи малолетней? — хмыкнул пьяный. — Эх вы, щенки, одно и умеете, что читать мораль. А вытягивать всякую шваль — нет, это не по вас. Пойдем, племянница, дома поговорим.

— Только попробуйте ей что-то сделать, — процедил Альбус, чувствуя, как закипает гнев. Фенелла посмотрела умоляюще, и он отступил, пропуская ее с дядей.

Тем же вечером Альбус без приглашения заявился на чай к Брокльхерстам — благо, с Финеасом они уже помирились — и без предисловий спросил у Клеменси, когда она нарезала пирог:

— С тобой работает некий Помфри? У него племянница должна быть четырнадцати лет. Я его сегодня видел пьяного в Косом переулке, он отвратительно обращается с девочкой.

Брокльхерсты переглянулись, Финеас почему-то кашлянул. Клеменси робко начала:

— Да, у нас работают Бенджамен и Тадеуш Помфри — у них династия врачей. Ты, наверное, видел Бенджамена — он старый холостяк и как раз воспитывает племянницу… У Тадеуша большая семья.

— А чья же дочь — эта самая племянница? — не понял Альбус. Клеменси колебалась, Финеас ответил за нее — коротко, будто рубя слова:

— У них была еще младшая сестра. Она сбилась с пути… Закончила жизнь в публичном доме в Лютном, оставив маленькую дочь, — он поставил чашку и чуть пожал плечами. — Так что не удивляйтесь, что с девочкой строги. При такой наследственности за ней нужен надзор.

На скулах Клеменси вдруг вспыхнули пятна.

— Тогда почему бы не надзирать за детьми всех мужчин, которые посещали публичные дома? — нервно спросила она. — Ведь они грешили вместе.

— А почему, собственно, грешат? — уточнил Альбус. — В чем тут грех, что двоим хорошо?

Финеас закатил глаза.

— Почему я должен объяснять вам самое простое… Как есть любовь дозволенная и недозволенная, так есть и плотская связь — запрещенная и разрешенная. Все, что запрещено — преступно.

— Кем запрещено? — снова уточнил Альбус. — И почему запрещено именно это?

Клеменси серьезно на него посмотрела.

— Богом запрещено, Альбус, но в Бога ты не веришь. Только вот запрещено не одной женщине — об этом забывают.

Альбусу подумалось, что верующие определенно не похожи друг на друга — между огромным Ч., сидящим у ночного костра, вдохновенным и простодушным, и этими маленькими мещанами было мало общего. Финеас мрачно допивал чай, Клеменси со слезами на глазах вдруг взглянула Альбусу в лицо.

— Ты нас презираешь обоих. Я не понимаю, почему. Может, мы глупее тебя, мы ограничены, но ведь мы тоже люди.

— Недавно я видел одного человека, он тоже верил, как и вы. Но его я бы ограниченным не назвал. Скорее, неограниченным, — Альбус не успел подумать, прежде чем с языка сорвался каламбур, и едва не прыснул.

Финеас вспыхнул.

— Довольно! Мало того, что заявляетесь без приглашения, заставляете нас с женой говорить на неприличные темы, так еще и оскорбляете нас!

Клеменси взмахнула руками.

— Не надо, не надо ссориться! Простите. Я виновата, затеяла спор. Не думай, Альбус, что мы одобряем жестокое обращение с девочкой.


***
В Хогвартс Альбус вернулся за два дня до начала занятий. Коридоры пустой школы будто спали, истомленные жарким летом, за открытыми окнами шумели деревья, и чувствовалось, как каждый портрет и призрак ожидает чего-то.

— Да, — улыбнулся Толстый Монах, когда Альбус поздоровался с ним. — Да, это непередаваемое ощущение, не правда ли? Скоро мы увидим новых, совсем юных, полных надежд… Помните, как вы сами впервые шли по этим коридорам?

— Да, — расхохотался Альбус. — Мой друг тогда прошел сквозь Кровавого Барона!

— Хорошо, не сквозь Елену, — призрак хмыкнул в рукав. — А если серьезно, думаю, вам стоит сойтись с нами, призраками, поближе. Мы ведь не просто так летаем. На нас мало обращают внимания, а между тем у нас нет другого дела, как наблюдать за всеми. Да и у портретов тоже. Вы учитель, вы должны знать, что творится между учениками.

— Предлагаете себя в шпионы? — поинтересовался Альбус и понял, что его это вовсе не возмущает.

— Нет, сообщаю вам о практике, которой уже много веков. Присмотритесь к ученикам, и вы поймете, что еще пара глаз, даже мертвых, лишней не будет. Вот, к примеру, есть такой учитель — профессор Розье. Есть такая ученица — Мэри Брэндон.

— Хаффлпафф, шестой курс?

— Уже седьмой. Странно, что она так задерживается на дополнительных занятиях по зельям, которые у нее вовсе не плохо идут. Милая девочка, но бедная, магглорожденная. Директору все равно.

Альбус прищурился: намек он понял.

Мэри Брэндон, хорошенькая пухленькая синеглазка, не отличалась особенными способностями, но все равно ему нравилась: она была приветливой, добродушной, несколько застенчивой и, кажется, очень любила детей. Кажется, за ней ухаживал однокурсник, Джон Риверс, младший брат Хелен Риверс — новой преподавательницы маггловедения. Оба они были людьми скучноватыми, но в общем безвредными. Правда, Хелен как-то жаловалась Лайзе, что брат переживает из-за Мэри: она упорно не отвечала ему взаимностью…

Два дня спустя, сидя за преподавательским столом и ожидая появления Розье с первокурсниками, Альбус приглядывался к Мэри и Джону. Хаффлпаффка рассеянно отвечала на вопросы подруг: видно было, что она глаз не сводит с дверей Зала. Джон с досадой стискивал кулаки.

— Альбус, — отвлекла его Лайза, дернув за рукав. — Альбус, тебе Фенелла Помфри улыбается.

Он посмотрел в сторону стола Рейвенкло: Фенелла в самом деле радостно улыбалась, но, кажется, уже не глядела на него, а осматривала весь преподавательский стол и весь зал. «Какой идиот мог поверить в ее дурную наследственность?» — подумал Альбус и напрягся: двери Зала распахнулись. Мэри залилась краской, что очень шло к ее вьющимся золотистым волосам. Розье вошел непринужденной походкой, еще легкий, гибкий и удивительно породистый. За ним торопились дети: одни старались идти чинно, держась за руки, другие чуть не выпрыгивали из мантий, третьи потрясенно рассматривали потолок, изображавший синее вечернее небо. Какой-то толстый мальчик в очках утирал слезы: он, видно, испугался призрака. К несчастью, его слезы заметили: кто-то из ребят за столами поставил ему подножку.

Между тем Мэри с нежностью наблюдала за движениями Розье, готовившегося к распределению; в ее глазах блестела поволока. А у Альбуса перед глазами вставал полутемный книжный магазин, пятна крови на полу и девушка на носилках — страшно бледная, с черными губами, мертвая.

— Артур Пигтейл! — между тем провозгласил Розье — Альбус и не заметил, как распределение перевалило за середину. По столам пробежал смех, даже не все из преподавателей удержались от того, чтобы хихикнуть. Толстый мальчик-плакса, покраснев до темного лица, еле выполз к табурету и сел, весь дрожа.

— Какой трус, — сплюнул Сполдинг, и тут же Шляпа выкрикнула:

— Гриффиндор!

Зал охватил такой хохот, что все на несколько минут позабыли про распределение; не смеялся только Сполдинг, хлопнувший себя по лбу, да Фенелла, с сочувствием глядевшая на Пигтейла, да сам несчастный мальчик, у которого словно ноги отнялись. И Альбус не смеялся. «Если я попробую переключить внимание Мэри на Джона, как бы Розье не отомстил им. Да и Джон по сравнению с Розье бледноват. Но что тогда делать?»

Между тем зеленый стол разразился аплодисментами, встречая распределенного на Слизерин Теодора Трэверса — видимо, какого-то родственника Гектора. Белокурый мальчик с большими кроткими глазами робко сел между Гектором и Сайнусом Блэком, а Бельвина Блэк, одна из старост, уверенно пожала ему руку и что-то шепнула, указывая на Артура Пигтейла, которого какой-то верзила-гриффиндорец успел спихнуть со скамьи. «Бельвина… Директор в любом случае выберет ее безопасность. Да, можно поставить на нее. Только убедиться еще раз…»



Убедился он той же ночью, когда проследил за Розье: тот у статуи горбатой ведьмы встретился с Мэри Брэндон, и они быстро скрылись в одном из кабинетов. Альбус, подкравшись к двери, слышал быстрый горячий шепот и тревожный голос девушки:

— Не надо, профессор Розье! Я вас очень люблю, но не надо, это же нехорошо.

Альбус приоткрыл дверь — его не увидели бы, он был под чарами невидимости. Розье и Мэри стояли, обнявшись, посреди кабинета; едва скрипнула дверь, девушка, ахнув, отскочила.

— Идет кто-то! Ох, профессор Розье, погубите вы меня. Пожалуйста, отпустите меня, завтра рано вставать.

— Ты сама меня отталкиваешь, — вздохнул Розье. — Ты могла бы меня спасти, но не хочешь. Ты отвергаешь мою любовь…

Альбус заскрипел дверью сильнее. Девушка, вскрикнув, бросилась прочь.

— Это призраки! — крикнул Розье ей вслед, но она уже не услышала. На вышедшего Розье Альбус направил палочку — не свою, а давно украденную чужую.

…На следующий день в Большой Зал на завтрак он опоздал и отправился сразу в класс: урок стоял у первокурсников. Увидев собравшуюся у дверей кабинета толпу, среди которой блестел очками вчерашний испуганный мальчик, юноша скрестил руки на груди и напустил на себя строгий вид.

— Я вижу, вы не готовы к уроку, леди и джентльмены.

Ребята испуганно зашушукались, две девочки схватили друг друга за руки. Альбус широко улыбнулся.

— Урок будет на открытом воздухе. Акцио, теплые плащи!

Плащи свалились ребятам на головы, и была возня, потом все шумной гурьбой понеслись на улицу. В школьном дворике ребята расселись на скамеечки; кому-то не хватило места, и они уселись прямо на камнях; Пигтейл попробовал примоститься на бортике фонтана, но намочил штаны. Альбус взмахом палочки обсушил его.

— Трансфигурация — это наука о превращениях. Как вы считаете, ребята, что такое превращения?

— Это когда одна вещь становится другой, сэр? — робко подняла руку рыжеватая девочка с черно-желтым галстуком.

— Можно и так сказать, мисс. Три балла Хаффлпаффу, — Альбус поднял с земли камень и превратил его в губку. — Кто мне скажет, что изменилось?

— Камень был гладкий и плотный, а стал мягкий и в дырках, — пролепетал Артур Пигтейл, вызвав взрыв смеха, впрочем, под строгим взглядом Альбуса тут же стихший.

— Ничего смешного. Пять баллов Гриффиндору. Мистер Пигтейл правильно подметил основные изменения. Что отличает камень от губки? Структура и твердость, верно? Вообще, ребята, превращения происходят вокруг нас постоянно. Вот, к примеру, скоро листья опадут и станут землей, а вода станет льдом и снегом. Но скажите мне: в природе все меняется само по себе, а что нужно нам, чтобы превратить одно в другое?

Он не успел договорить: сзади закричали. К нему, страшно запыхавшись, подбежала Лайза: ее волосы растрепались, пышная грудь и большие щеки вздувались и опадали.

— Альбус, детей отпускаешь. В школе беда. Могут прибыть авроры. Уроки велели отменить.

— Что такое? — удивился Альбус, хотя про себя сразу предположил, что это может быть, и не ошибся. Лайза прошептала ему на ухо:

— Розье явился на урок пьяный и напал на Бельвину Блэк.


Часть 2. Сильные и слабые.

Первую ночь в Нурменгарде провели на расстеленных плащах и одеялах. Утром Викки, переодевший в старенькое домашнее платьице и закрутив косу на затылке, чтобы не мешала, отправилась, как она выразилась, «наводить уют».

— В очаг нужно дров, — заявила она. — Да и спать я бы предпочла на чем-то помягче. И, думаю, голые серые стены — это мрачновато, вы не находите?

Георг кашлянул и насмешливо переглянулся с презрительно скривившимся Иоганном — впрочем, тот под тяжелым взглядом Геллерта не посмел возражать.

— Фрау Гриндевальд, вы забываете, что мы фактически в военном походе. Мне кажется, вам надо отвыкать от страсти к излишествам.

— А мне кажется, тебе не стоит спорить с моей женой, — обронил Геллерт холодно. — Делайте, что она скажет.

— Да, — неожиданно поддержал Фриц. — А то что-то тут пустовато…

Благодаря ему и Викки к вечеру «пустовато» уже не было. В большой комнате на первом этаже, которую определили под столовую, появился длинный стол и несколько стульев, в комнатках, где устраивались на ночь, — по кровати, а в их с Геллертом спальне Викки даже соорудила цветной полог из куска полотна. На пол она набросала сухих цветов и трав для лучшего запаха, а стол к ужину покрыла белой скатертью и украсила зелеными ветками в глиняной вазочке.

Что касается Фрица, то он вместе с Гансом с утра отправился в лес, откуда вернулся с огромной вязанкой дров и убитым зайцем. Иоганн мудро посоветовал не показывать его Виктории до того, как тушку разделают и освежуют. Его послушались, и потому вечером Геллерт спокойно насладился зайчатиной, зажаренной на вертеле, а ночью — видом ножек Викки, попирающих серую шкурку.

И уже когда они засыпали, обнявшись, как всегда, она спросила:

— Почему ты все-таки назвал это место Нурменгард?

— Очень просто, — улыбнулся он. — Город Избранных. Здесь только те, кого я выбрал, как самых достойных и самых близких.

— Конечно, дорога сюда будет только тем, кого ты выбрал?

— Как же может быть иначе?

На следующий день Фриц и Ганс притащили на веревочке огромную пегую свинью.

— Она супоросная, — пояснил Фриц. — Сейчас загончик ей сооружу. Тут в ближней деревне добыли: хозяин помер, видать, ночью, она голодная, визжит. Опоросится, одного поросенка оставим, вырастим на борова, остальных съедим.

Иоганн картинно прижал ладонь ко лбу, но промолчал.



Геллерт сидел в задумчивости — хотя листовки уже расклеивались по столбам и заборам, и о нем вот-вот заговорит весь мир, следовало наконец решить важную практическую задачу. Они сказали угнетенным: пишите, и мы покараем ваших мучителей. Так-то оно так, но куда писать? Дать адрес они не могут — замок недостаточно укреплен и будет взят штурмом. Назначь место — и туда явится толпа жандармов.

И, разумеется, большую часть писем следует ожидать именно от провокаторов — народ слишком запуган, чтобы осмелиться на такое.

Задача казалась почти неразрешимой, но Геллерт улыбался. Он знал, как будут мыслить их враги. Они смотрят лишь на возраст и потому уверены в их глупости. Значит, их будет ждать западня. Тупая, бесхитростная полицейская западня. Наверное, даже верховный свин жандармерии лично придет изловить их. Тем лучше. Геллерт, разумеется, придумал решение в общих чертах еще до начала их первого удара, но теперь решение стало обретать более конкретную форму.

Он взял горсть монет и начал кропотливо и неспешно сплетать чары. Он совместил магию порталов и заклинание связи. Теперь любой, кто прошепчет слова «Общее благо», зажав в руке монетку, будет телепортирован в то место, которое он, Геллерт, назначит, а вторая монетка, которую он держит в кармане, задрожит и издаст писк. Гениально и просто! Дальше дело останется за малым — легилименцией Геллерт владел почти в совершенстве, и обнаружить провокатора не составило бы большого труда. Однако, сначала стоило бы преподать урок полицейским. Поэтому Геллерт наложил другие чары — до предела зарядил монету так, что та стала бомбой. Ее получит первый полицейский провокатор, которого пошлют заманивать их в западню. Когда Геллерт прошепчет слово — монетка разнесет все вдребезги. После этого народ поймет, что они, революционеры, умнее и сильнее полицейской машины. Конечно, тупые свиньи могут дойти до запретов и обысков, но им придется запретить и пуговицы, и камушки, и катушки ниток — так что остановить волну возмездия вряд ли кому-то удастся. Геллерт улыбнулся и зажмурился. Кажется, мышка уже несколько раз укусила слона, и тупой гигант пребывает в панике. Пускай, пускай несется, а уж мышка позаботится, чтобы хоботное бежало строго в направлении обрыва.

Следовало продумать еще один аспект. Они — группа молодых, и особое внимание нужно уделить выпускникам и учащимся волшебных школ. Нужны те, кто пронесет их брошюры юношам и девушкам, которые, естественно, менее трусливы и более самоотверженны, чем взрослые, уже успевшие отяжелеть и прирасти к миру вещами и карьерами.

Расхаживая по комнате взад-вперед и напевая, Геллерт наконец не выдержал и спустился вниз — рассказать друзьям и Викки о своих планах. Однако, спустившись, он увидел, как к нему навстречу бежит Георг.

— Что-то не так? — Геллерт приготовился выхватить палочку.

— Там, перед постом на утесе, кто-то есть. Старик с посохом, он пустил залп искр, — отчеканил Георг. Кажется, ему было приятно играть роль военного адъютанта, и Геллерт подыграл.

— Убедитесь, что гость один, и впустите, — рубленым голосом ответил Геллерт, не сдержав улыбки, — это мой знакомый и коллега, — добавил он обычным дружеским тоном.

Это, конечно, не мог быть никто иной, кроме Альтруиста.

Через десять минут гость уже вошел — эльфы, которых раздобыла Викки, уже накрыли на стол. Альтруист из вежливости согласился выпить чашу вина, но намекнул Геллерту, что им следовало бы уединиться. Товарищи разглядывали старика, и тот представил себя как русского волшебника, автора концепции нового человека. Имя он, однако, называть отказывался, ссылаясь на некий обет.

<tab>— Итак, я убежден, что мы с вами делаем общее дело, — говорил он, оглядывая присутствующих.

<tab>— Позволю себе выразить несогласие, — вежливо, но твердо возразил Георг, — мы настаиваем на эволюции, на развитии, подъеме вверх, и те, кто позади, будут тянуться за более развитыми. В этом и прогресс! А ваша концепция всеобщего равенства приведет к стагнации. Ни у кого не станет стимула рваться вперед, если будут равняться на последних, а не на первых.

Альтруист посмотрел на Георга с мудрой, ласковой улыбкой.

— Вся проблема лишь в слове «равняться». Это не так. Равняются с теми, кто отделен, кто враждебен, кто — конкурент. Мы же создаем нечто другое, нечто поистине невиданное прежде. Мы устраним само понятие разделения. Мы уберем отчуждение, вызванное эгоизмом. Тогда получится, что сколько человек ни сделал, он вкладывает это в общую копилку. Вы скажете — каков его стимул, все будут делать минимум? Вот в этом и есть наша новизна! Новое поколение, воспитанное нами (а его первые представители уже растут!), новый человек будет выучен преодолевать барьеры личного. Для него «собой» станет весь мир — и сила любви, сила отдачи, связывающая их, будет усиливать потенциал каждого. Каждый будет стараться для всех, отдавать все силы. Одному придет в голову идея — десятки ее подхватят, разовьют, опробуют, поставят на поток! Так и достигнется золотой век!

Георг замолчал, и от Геллерта не укрылось, как заворожено тот слушал. Сам же он подумал: «А между тем все шедевры творились одиночкой-гением, а не толпой. Представляю я, какую «красоту» налепили бы «десятки», помогающие Микеланджело, к примеру», — но вслух этого говорить не стал.

— Что ж, если это и впрямь возможно… — медленно, но уже намного мягче сказал Георг.

— И не просто возможно. Я знаю путь, я знаю открытый метод к достижению этой цели. Сожалею, но придется отложить этот несомненно интереснейший разговор — время у меня подходит к концу — увы, я у вас в гостях лишь ненадолго.

Геллерт кивнул и встал, и оба члена Совета поднялись наверх, в кабинет.

— Я правильно догадался, что ты проделал этот путь не только для того, чтобы обратить в свою веру моих людей? — улыбнулся Геллерт.

— А стоило бы! — шутливо воскликнул Альтруист, и кивнул: — Конечно, есть у меня и дело, и тянуть я уже не могу. Я знаю, что ты, Анархист, затеял революцию в Австрии и Германии, и, думаю, ты понимаешь, что это неблизкая перспектива.

— Допустим.

— Поэтому я предлагаю вот что. Скоро случится другая революция, в другой стране, и куда раньше, чем у вас.

— Неужели в России? Но там революционное движение разбито, а массы куда невежественнее!

— Пускай! Пускай им не хватает просвещения, у русского народа есть дух и инстинкт, чутье на истинную нравственность и тяга к единству, всемирному и всеохватному.

— Но это не по моей части.

— Есть и то, что называется анархией. Разин, Пугачев, народовольцы…

— Хоть я и молод, но не ребенок. У любой революции есть основание, причина. Отдельные люди не создают стихию, лишь подносят спички.

— Стихия есть. Будет и то, что приведет в движение монолит…

— И это будет?

— Война, конечно. Я рад, что дошел до тебя первым, скоро здесь будет Паук…

— А, старина Бальфорт. Признаться, я по нему уже почти скучаю…

— Так вот, они с Драконом составили план — план ударить по Фарисейшеству.

— Давно пора! — воскликнул Геллерт.

— Да. Его отношения с Японией обостряются, аппетиты северного медведя растут, и Паук с Драконом считают, что довести дело до войны вполне возможно. Сроки — полтора-два года.

— Россия против Японии? Какие же шансы…

— Поверь, если Дракон лично примет участие на стороне японцев…

— Это уже интересно. Насколько я знаю, в России нет сопоставимых с ним магов?

— Есть ряд Светлых, которые могут вмешаться, но большая их часть предпочтет промолчать, ведь захватническая война — не предмет их симпатий. Остальные же — Дракону не помеха. Русские будут разбиты.

— И тогда вспыхнет пожар?

— Если ты примешь участие.

— Охотно! К слугам Фарисея у меня есть кое-какие давние счеты, а если мы прославимся успешной революцией, нас будет знать в Европе каждая собака. Правительства будут дрожать, молодежь пойдет валом. Наше дело выиграет от этой революции. А себе ты хочешь оставить страну в распоряжение для своего опыта?

— Все так. Я уже веду работу со своими братьями и единомышленниками, и через год-два мы будем готовы.

— Что ж, по рукам. Мне не терпится опробовать свои силы. Один вопрос.

— Какой же?

— Почему на самом деле ты не называешь своего имени?

Альтруист помедлил с ответом.

— У меня много имен. Такова специфика моей силы — когда я достиг раскрытия своей природы (у тебя это впереди), я научился жить в любом теле. Чем нас больше, тем мы сильнее, и я буду жить, пока жив хоть один, кто верит в наше дело.

— Что ж, мудрый выход. Буду ждать тебя, когда настанет время. Мы условимся обо всех конкретных шагах и составим план действий.

— Благослови тебя Мудрость, — улыбнулся Альтруист и встал, пожав Геллерту руку.



Гость ушел, и Геллерт погрузился в раздумья. Перед ним открывалась новая перспектива, и он был намерен воспользоваться ей настолько полно, насколько это возможно.

Вечером после ухода Альтруиста Геллерт вкратце, без излишних подробностей, рассказал о его планах Виктории и друзьям: они были вправе знать, чем он, возможно, скоро займется. Кажется, они ожидали чего-то подобного, но надеялись, что примут участие и сами. Однако Геллерт сразу объявил им, что с собой не возьмет никого.

Викки огорченно опустила руки.

— Но я хотела быть с тобой рядом!

— Тебе лучше заняться освобождением женщин в Англии, — Геллерт взял ее за подбородок и погладил. Георг поиграл пальцами.

— Я так понимаю, мы останемся, чтобы подготовить почву в Европе, пока ты пробуешь силы на северных варварах?

— Они не варвары! — возмутилась Викки. — У них прекрасная музыка, живопись и литература.

— Но кризисная ситуация и слабый правитель, — возразил Георг. — Есть некая высшая правда в том, чтобы опробовать на нем силы.

Викки дернула плечами.

— Какая же высшая правда в том, чтобы давить слабых? Не говорю о России, но вообще, Георг, у всех должны быть равные возможности.

Фриц кинул:

— Вот именно. И вообще, нечего, подло на слабых-то нападать.

Иоганн зевнул:

— Что совесть? Измышленье слабых духом,
Чтоб сильных обуздать и обессилить.

Фриц сердито засопел, но промолчал. Ганс вытянул тощую шею.

— Вот не соглашусь я с Шекспиром. Конечно, не стоит быть ханжами, у которых слова про совесть не сходят с языка, но… От кое-чего любой должен воздерживаться, сильный или слабый.

— Сделаем мы революцию, воздерживаясь! — Георг покривил рот. Фриц насупился пуще:

— Эту гадость сказал калека перед проигранной битвой! Не надо вырывать из контекста!

Иоганн дернул кадыком:

— Хорошо. Обратимся к повелителю, пусть он нас рассудит.

Геллерт расслабленно сидел в кресле, улыбаясь, и к нему как-то неожиданно сам собой пришел ответ:

— Сильные ведут слабых и учат их становиться сильнее. Это путь к жизни. Убьем слабых, и из оставшихся сильных кто-то будет слабее других. Убьем и таких. Наконец, останется лишь один…

«Эгоист… Кажется, я тебя понял. И не знаю, хочу ли когда-либо видеть тебя в Совете…Что принесешь ты миру этой идеей?»

— А кто силен-то и кто слаб? — Фриц почесал в затылке. — Один бревна таскает, а тупой; другой ударом разбит, а в нем огонь. Кто поведет-то?

— Ведет тот, за кем идут, — пожал плечами Геллерт. — Кто в чем силен, в своем деле и реализуется. Сильный умом — в науке, сильный духом — в вере, сильный волей — в политике. Наше же дело — следить, чтобы возможности не подавлялись и вступали в резонанс, усиливая, а не ослабляя друг друга. Выстроить их таким узором, который создал бы гармонию.

— Вот и я то же самое хотел сказать, — пробормотал Георг, вдруг ссутулившись.



Визит Бальфорта действительно не заставил себя ждать. Тот держался куда менее торжественно и более шутливо, чем Альтруист, и успел перекинуться парой слов со всей компанией. Уединяться с Геллертом он тоже не стал, видимо, догадавшись, что тот уже рассказал остальным о готовящейся революции. К этому он и перешел.

— Альтруист уже, конечно, рассказал о нашей с Драконом небольшой кампании?

— Разумеется. И да, я принял предложение.

— Скажи честно — ты доверяешь ему?

— Я не доверяю никому, как и ты, и преследую свой интерес. Тебе ведь не надо пояснять, в чем он?

— Нет, конечно. Предупредить я хочу о другом. Альтруист куда коварнее, чем кажется, и привык уничтожать всех, кто некогда стоял с ним на одной ступени. Всех, кто ему помогал и был независим. Он мечтает об одном: вобрать в себя все и вся, и уничтожить всех, кого подчинить не удастся. Поверь, я знаю, кто чего стоит, и он — последний, с кем я стал бы иметь дело.

В словах Бальфорта был резон, но читался и страх объединения Геллерта с его противником.

— Разве того же не скажешь о тебе и обо мне?

— Я стремлюсь к власти, а не к уничтожению всех, кто думает не так же, как я! — обиделся Бальфорт, подняв брови, впрочем, не утратив обычной улыбки.

— Хорошо-хорошо, не будем об этом. О чем же ты пришел сказать?

— Всего несколько слов. Убедиться, что ты в игре, и сообщить, что мы известим тебя по нашим каналам, когда настанет время. Действия Дракона и твои надо будет синхронизировать, чтобы система разрушилась в правильном порядке.

— Согласен. Раз с делами покончено, не откажешься от обеда? Мы пожарили молочных поросят…

— Разумеется, Мерлин побери, я останусь! — воскликнул Бальфорт. — Как же я давно не ел поросят? Лет девяносто, не меньше!

Викки, не удержавшись, ахнула.

— Сколько же…

— Милая леди… Простите, фрау. Сколько мне лет? Не так много, как можно предположить — немногим более трехсот.

Присутствующие чуть не выронили бокалы.

— Поверь, любовь моя, у нас есть и такие, чей возраст измеряется тысячами лет, — пояснил Геллерт, — однако, ты раньше свой возраст не упоминал. А кто был до тебя?

— Моим предшественником был великий маг, чье имя известно немногим, я имею в виду настоящее, а другие имена известны и детям. Впрочем, как и мои. Но если уж рассказывать истории для ужина, я бы предпочел другую, о предшественнике моего предшественника. Этот великий колдун не был европейцем. Он был монголом.

— Это как-то связано?

— Ты правильно понял. Монгольские племена были мирным народом — конечно, не более мирным, чем любые другие кочевники, но все же они жили в мире с природой, их шаманы (волшебники — скорее наше явление) наставляли их, говорили с духами предков и учили жить в соответствии с законами духов. Они воевали, но отдавали должное земле, небу и воздуху. Не таков был Гул-Дахар. Ученик верховного шамана и крайне одаренный в магии, уродливый и слабый физически горбун, он, как и полагается тому, кому предназначен шестой трон, обладал неутолимой жаждой власти и тайного управления людьми. Но как это сделать, когда ты родился среди разрозненных племен степняков? Гул-Дахар был готов на все. Он говорил с духами, но не духами предков, а теми, кого клерикалы зовут «духами злобы поднебесной». Он заключил союз с демонами. Гул-Дахар стал набирать сторонников из числа юных шаманов, а также наиболее воинственных маглов-воинов. Много лет шел его труд, и наконец ему удалось забросить удочку в каждое племя. Тогда, продемонстрировав превосходство темной магии перед привычным шаманизмом, он сделал вождям кланов предложение. Он предложил им такой отвар, выпив который, каждый стал так силен, что мог свалить быка голыми руками. «Монголы станут править всем миром под луной и звездами», — говорил Гул-Дахар — и вожди племен один за другим подходили и пили его зелье.

Правды же не знал никто. Никто не догадывался, что колдун зайдет так далеко, чтобы продать души всего своего народа в рабство демонам — ведь тем варевом была кровь демонов, давшая им, простым кочевникам, невиданную жажду крови и разрушения.

Гул-Дахар (как и я) ненавидел публичность и решил сделать ставку на вождя, который не терпел поражений и был сильнейшим тактиком. Его выбор пал на Темучжина, и с помощью колдуна тот объединил кланы, создав из них Орду. Орда одержимых жаждой крови кочевников, полулюдей-полудемонов, прокатилось волной саранчи по всей Азии. Был захвачен Китай, сжигались целые города и поселения… Демоническая магия отравляла саму землю, и Орда требовала расширения. Они захватили полмира — остановили монголов лишь в Восточной Европе, как вы знаете. Гул-Дахар правил полтора столетия, играя марионеточными вождями и расширяя, расширяя свою и без того безграничную империю.

Геллерт слушал, представляя все, как наяву.

— И как же все закончилось?

— Его сгубило то же, что привело к вершинам могущества. Гул-Дахар хотел больше, он мечтал обрести такую власть, чтобы править единолично, без посредников и марионеток, чтобы мановением его руки падали целые города и страны, рушились горы… Он направил войска в Тибет и осадил его. Колдун искал Шамбалу, гробницу великих космических демонов, по преданию, запертых там. Надеясь забрать те артефакты, что хранились в гробнице, он снял печати и вошел с группой приближенных учеников… Где их всех, и его самого, разорвали на части обезумевшие от векового заточения демоны. Светлым магам Индии и Китая потребовалось невероятно много усилий, чтобы вновь запечатать гробницу…

Лишившись истинного вождя, Орда быстро распалась на части. Одержимые жаждой крови и более не направляемые закулисной рукой манипулятора, монголы принялись убивать друг друга, и вскоре их великая империя стала приходить в упадок — почти так же быстро, как и родилась. Возродился и шаманизм — подняли голову те, кто отказался в свое время пить кровь демонов. Упадок и резня, процветавшие тогда, утомили монголов, и со временем они с ужасом начали понимать, что натворили. В итоге они вернулись к тому, с чего и начали — к единству с природой и духами предков под управлением своих шаманов. Так они и живут в мире, залечивая раны, нанесенные их предками земле.

— Поучительная история, — выдохнул Геллерт, — не уступает по масштабам войне с Королем Мертвых.

— Совершенно верно, — задумчиво проговорил Паук, — и мне кажется, совпади по времени эти две войны, человечеству было бы не выжить… На то, чтобы остановить продвижение Орды, ушли также сотни жизней волшебников, не говоря о маглах… Не останови мы их тогда, Гул-Дахар и не двинулся бы, должно быть, на Тибет еще долгие годы, если не века.

Геллерт оглянулся на остальных: Георг слушал жадно, стараясь не пропустить ни единого слова, лицо его выражало восхищение; Иоганн напустил на себя немного насмешливый вид; Фриц призадумался, а Ганс откровенно скучал. Наконец, Фриц выдал тягучим басом:

— Вот не пойму: ваш предшественник, и останавливали вы же… Вообще, монголы же прогресса не несли, наоборот, разрушали.

— Нам бы просто так не рассказали эту историю, верно? — возразила Виктория, отчего-то очень бледная; она тоже смотрела на Паука заворожено, но не с восхищением, а скорее как на редкое чудовище — наверное, так она бы наблюдала за акромантулом.

— Гул-Дахар и меня кое-чему научил, — признался Бальфорт.

— И чему же?

— Знай меру и умей отступить. Не стремись к окончательной и полной победе — выигрыш затуманивает взгляд. Я помню этот урок, и кажется, он пошел мне на пользу, судя по состоянию моих дел. Однако, отдав должное поросенку, друзья мои, я вас покину!

И начался пир.