Глава 3. Июнь 1901г

Часть 1. Будни "Кабаньей Головы".

Альбус старался как можно меньше распространяться на тему отношений с братом. Никаких хороших новостей он сказать бы друзьям не мог, а сочувствием их и без того тяготился, как ни старались они быть деликатны.

Пока брат учился в школе, собственно, Альбус и не беспокоился особенно: знал, что у Аберфорта есть крыша над головой и кусок хлеба, что рядом с ним понимающие люди. Писал ему пару раз. Но брат не отвечал – Альбус и перестал. Попросил было Клеменси, которая поддерживала с Аберфортом переписку, организовать им встречу в Хогсмиде – младший отказался наотрез и самой Клеменси отвечать на письма перестал, они едва помирились.

Что прикажете делать с таким упрямцем? Альбус прекрасно понимал, как тяжело брату, знал, кто в этом виноват, но ничем не мог помочь: к Аберфорту было не пробиться.

После Рождества оказалось, что брат исключен. Директор Блэк, ухмыляясь, объявил, что лично не допустит его восстановления. Хорошо еще, что Альбусу не пришлось мучиться неизвестностью, разыскивая брата: Саид Раджан сообщил, что тот устроился в трактир «Кабанья голова» помощником бармена. Альбус сразу отправился туда.

Разговора снова не получилось Аберфорт, хоть по требованию бармена и вышел к старшему, не отвечал ему ни слова. Старший решил, что это не такой уж плохой знак, так что можно попробовать снова. Увы! Когда он пришел второй раз, бармен как раз куда-то отлучился, и Аберфорт отвел душу - запустил в Альбуса подносом и заорал на весь зал: «Убийца! Мужеложник! Тварь! Предатель! Еще раз явишься – башку проломлю!» Так и пришлось уйти.

Второго скандала не хотелось: Альбус ощущал себя выжатым, обессиленным. Он помнил о своей вине и знал, что не заслужил иного отношения брата. И все же почему-то от его слов стало невыносимо: так же невыносимо, как от снов, в которых приходила Ариана, молча глядела, будто прощая – но от ее прощения в груди болело сильнее, чем от обвинений. Приходили и другие мертвые, так же прощающее глядели и молчали.

Иногда Альбус встречал такие сны, как необходимость. Иногда принимал снотворное, напивался огневиски, мешая его с портвейном, снимал на всю ночь девицу из Лютного. После презирал себя за трусость – и вновь искал, чем бы заглушить всю мерзость на душе.

Конечно, он не собирался забывать про брата, пусть даже Аберфорта и продолжала опекать Клеменси. Раз в неделю, обычно в воскресение, он аппарировал к Хогсмиду, накладывал дезиллюминационные чары и проникал в «Кабанью голову». Там сидел в углу, наблюдая за братом: приглядывался, выглядит ли тот здоровым, мирно ли говорит с барменом, не ругается ли с посетителями. Иногда удавалось незаметно подложить в карман куртки брата денег. Пару раз, когда тот был явно простужен – капнуть ему в стакан с чаем перечного зелья.

Пожалуй, в целом он мог быть доволен. Место не лучшее (Клеменси предлагала Аберфорту перейти на ферму, где работает Айла, или в Мунго санитаром, но тот отказался), но брат освоился, кажется – разнимал драки, лихо накладывал Ступефай и протрезвляющие на пьяных, мешал огневиски с медовухой именно так, как нравилось посетителям, даже мог выйти во двор жонглировать пустыми бутылками на радость смазливым ведьмочкам. Те на него заглядывались, и недаром: Аберорфт, рослый и плечистый, с хваткими сильными руками, выгоревшей копной волос и пронзительно-голубыми глазами, может, красавцем и не был, но таким красоты и не надо. С барменом – он же был и владельцем трактира – они ладили отлично. Частенько Альбус заставал в трактире школьных приятелей брата – Ллойда Уизли, превратившегося в такого же силача, как и сам Аберфорт, только пониже ростом и с головой, точно объятой пожаром, и Лили Карлайл – тонкую и гибкую девушку с золотистыми волосами и золотыми крапинками в светло-карих глазах. Она, кажется, чувствовала, что посетители разной степени трезвости непременно оборачиваются к ней, и будто нарочно не скрывала своей красоты: приспускала платок, открывая плечи, словно невзначай приподнимала край юбки, демонстрируя ножки в нарядных туфельках, могла даже, словно ей было жарко, скинуть шляпку и встряхнуть волосами. Ллойду, кажется, это нравилось, хотя он и сжимал угрожающе палочку, когда на Лили кто-нибудь заглядывался слишком сильно.

Бывало, что заходили и другие, знакомые Альбусу личности. Профессор Кей и профессор Маккиннон как-то завернули, обсуждая статью, появившуюся в бульварной газетенке: столетний чудак-англичанин поразил все Лазурное побережье, устроив скачку на гиппогрифе прямо над водой. Компанию ему составляли две молоденькие вейлы. Этим стариком, конечно, был не кто иной, как профессор Корнфут – любимый учитель Альбуса, преподаватель астрономии, ушедший в отставку почти два года назад. Заходил профессор Сполдинг, декан Гриффиндора, видимо, желая поболтать с бывшим учеником: бармен отпустил Аберфорта, и тот ушел с учителем куда-то – должно быть, на кухню.

А однажды зашел Эндрю Спэрроу, школьный завхоз – вот тут Альбус не мог отказать себе в удовольствии расплатиться по счетам: слишком много отметин у него и у его друзей оставил завхоз за годы учебы. Аппарировав домой, Альбус купил в ближайшей аптеке слабительное. Заколдовал его так, чтобы оно начало действовать лишь через три часа – тогда, по подсчетам юноши, должен был начаться ужин в Большом зале. Затем вернулся в трактир и, пользуясь собственной невидимостью, подсыпал порошок прямиком в стакан Спэрроу. Тот выпил залпом и ушел, оставив Альбуса злорадно потирать руки.

…Неделю спустя, зайдя в трактир, он не застал брата. Возможно, тот отпросился прогуляться с друзьями – такое случалось. Альбус сел ждать его в углу, исподтишка рассматривая зал. Было, как всегда, малолюдно. Вон зашли два старшекурсника – впрочем, он помнил их еще курсе на третьем и вряд ли узнал бы теперь. Заказали по сливочному пиву и уселись у окна. Один из ни, невысокий сбитый парень, выставил на стол довольно большую шкатулку, с виду – из ореха.

- Вот, нашел в Выручай-комнате. Интересная вещь, правда?

- Складывать что-то можно, - одобрительно кивнул другой, лобастый.

- Да. Вся загвоздка в том, что она не открывается. Что только не пробовал! И заклинаниями, и по-маггловски – не открывается, и все. А внутри иногда музыка слышна, такая тихая… Вот послушай.

Товарищ его прижал к шкатулке ухо. Альбус, ерзая от любопытства, решил подойти вперед – и тут его заставил забыть обо всем крик с улицы. Кричал Аберфорт.

Он выскочил и увидел, как брат, тяжело дыша, лежит на земле и стонет. Блондин с бесцветными жестокими глазами направил палочку на Ллойда, и тот катался, прикусив руку, а к стене прислонилась скулившая от ужаса Лили Карлайл. Ее удерживал на прицеле щуплый человечек, похожий на хорька. Кажется, до того Альбус пару раз замечал обоих в трактире.

Щелчком пальцев Альбус выбил палочку у второго из нападавших. Тот удивленно вскрикнул, первый обернулся, и Ллойд откатисля в стороны, а Альбус между тем снова щелкнул пальцами – и вторая палочка чуть не вырвалась из рук у хозяина, но в последний момент блондин удержал ее.

- Финита! – Лили рванулась вперед, видимо, пытаясь снять с Ллойда оцепенение, но блондин успел отразить заклинание, а вот Альбус не сумел отскочить. Теперь противник видел его – что ж, это делу не помешало бы. Он немедленно выпустил фиолетовый шар, однако тот был отражен в стену паба – так, что посыпалась каменная крошка; блондин швырнул в Альбуса магическим молотом, юноша отскочил и, зачерпнув крошки, запустил ею, на лету превратив её в сеть – та накрыла противнику голову и руки, но он все же успел выпустить в Альбуса зеленый луч. Парень смог увернуться и поджег блондину ноги. Взревев, тот подскочил и на сей раз выронил палочку – она упала в пламя. Секунда – и он уже, связанный, лежал на земле; что до его приятеля, того смогла обездвижить Лили.

Из-за двери осторожно выглянул рыжебородый бармен.

- Если что, я уже вызвал авроров. Ребят покараулят. Зайдите-ка пока все внутрь.

Лили, трясясь, спешно побежала в зал, Ллойд и Альбус подали руки Аберорфту. Тот взял за руку только друга, от брата демонстративно отвернулся и пошел, прихрамывая. Пять минут спустя прибыли авроры и забрали нападавших.

Аберфорт отхлебнул из поставленной барменом фляжки крепкого виски, передал Ллойду и хохотнул:

- Вот враль-то братец мой, а?!

- Я враль? – вскипел Альбус неожиданно. – Ну-ка, Акцио прут!

Аберфорт вскочил и наставил на него палочку, но Альбус с легкостью его обезоружил.

- Снимай штаны, - процедил он. – Давай, я тебе сейчас покажу, как с головорезами связываться. А вы двое, – он оглянулся на вскочивших Ллойда и Лили, - скоро отправитесь к завхозу. Думаете, я не напишу директору, как вы на рожон лезете?

- А кто ты мне такой, чтобы я тебя слушался? – брат устало на него посмотрел. – Ты мне чужой человек. Ты спал с каким-то немцем, сестру нашу, может, убил. Пользуешься тем, что ты меня сильнее? Ну, защитить меня некому, хочешь бить – бей. Наслаждайся.

Он спокойно спустил штаны и лег поперек табурета. Альбус замахнулся, и тут дверь снова заскрипела. Едва таща большую корзинку, вошла Клеменси.

- Ой… - она остановилась посреди зала. – Что здесь происходит? Так…

Взмахом палочки она вернулся штаны Аберфорта на обычное место, поставила корзинку, скрестила руки на груди и посмотрела на Альбуса. Он ответил угрюмым взглядом исподлобья.

- Вы бы, леди, в семейные дела не лезли, - посоветовал бармен, перетиравший посуду. – Я вот не лезу.

Клеменси проигнорировала бармена и встала между братьями.

- За что ты решил… наказать его?

- За то, что я девку от бандитов защищал, - Аберфорт подал голос. – Они к Лили цепляться стали, а мы с Ллойдом их связать попробовали. Но я же всегда виноватый, всегда плохой!

- А почему ваша Лили… - начал было Альбус, но Ллойд возмущенно загудел, а Клеменси зачем-то приподнялась на цыпочки.

- Прости, Альбус, ты мне не можешь напомнить, кто всегда мечтал отменить телесные наказания в школе?

- Но... - Альбус со злостью почувствовал, что краснеет. - Но мы такими не были! Мы...

- Мы с Астрономической башни вниз головой летали, - закончила Клеменси. - Напивались лет в четырнадцать. Аппарировать учились нелегально, и плевать, что расщепит. Мы в Каире ножом получили от бандита и пару месяцев хромали, и ладно еще, не умерли от заражения крови.

- Это другое! Мы не лезли в места, где на нас могли напасть бандиты, против которых этим соплякам... Ты хочешь, чтобы они отделались легким испугом и в следующие выходные повторили свою вылазку? И что потом?

- Одну минуточку, - кашлянул бармен. - Вот это неправда ваша. Я, изволите видеть, человек мирный, но люблю настоящие бои. Посещал я когда-то дуэльные клубы в Лютном - в качестве зрителя, разумеется - и однажды появился там один мальчишка как-то раз... Вот точно так же дрался, что и вы, эр, и с тем же противником. У меня в силу профессии память хорошая, вас я узнал, сэр, сразу. Так что, коли сами тогда прутом не получили за такой сумасшедший риск, нечего теперь над малым расправу чинить.

И теперь уже все воззрились на Альбуса.

- Это правда? - ахнула Клеменси. - Ты участвовал в подпольных боях? Но зачем? Тебя же могли убить! Аберфорт с друзьями случайно наткнулись на бандитов, а ты сам к ним полез! Зачем?!

- Мне было нужно сделать подарок для Камиллы, - проговорил он так, чтобы услышала только Клеменси, - и вообще, во-первых, моя глупость не оправдывает их, а во-вторых, мои силы по крайней мере позволяли мне драться на равных. А не окажись я здесь, моего брата и его друга могла ждать могила, а их подругу - позор. И ты предлагаешь их просто так отпустить?

- Конечно, - Клеменси возмущенно хлопнула глазами. - Бить детей - варварство. И я не предлагаю отпустить, а просто констатирую факт: сейчас Аберфорт отправится со мной и переночует у нас с Финеасом. И неужели ты выдашь детей на расправу садисту Спэрроу? Альбус, не надо... Не будь таким.

- По крайней мере, я должен поставить в известность родителей, а они пусть делают, что считают нужным.

- Ябеда! - хлюпнул носом Аберфорт, вставая с табурета. Клеменси осуждающе покачала головой. Лили почему-то хихикнула в кулак. Только Ллойд никак не отреагировал на угрозу. Брат поднял корзинку гостьи и понес к выходу.


Часть 2. Ревность и страсть.

К концу апреля Виктория уехала в Англию - повидаться с друзьями и родителями. Геллерт согласился легко - ему надо было немного передохнуть от бесконечного, захватывающего счастья, осмыслить происходящее. Одиночества, конечно, он долго не вынес - и сам удивился, как успел к ней привязаться - казалось, они вместе не две недели, а почти всю жизнь. Не прошло трех дней, как он мучительно затосковал и написал ей письмо - ни о чем, больше похожее на зарисовку текущих мыслей, собственных бесцельных прогулок и попыток выразить на бумаге ощущение собственного счастья - это оказалось куда труднее, чем он думал.

Ответ пришел молниеносно - он даже удивился, как быстро долетела сова. Кажется, Виктория, получив его письмо, не медлила с ответом ни секунды - и успела сообщить, как встретилась и поговорила со всеми друзьями (и даже Альбусом!), погостила денек у родителей, обещала все подробно рассказать, когда приедет, а последние несколько строчек заполнили признания в любви, от которых сердце зашлось такой сладкой истомой, что даже защипало в глазах. В обычной и такой милой для нее непоследовательности Виктория писала, что очень счастлива и страшно тоскует по нему, обещала приехать как только сможет, и писать не реже каждой субботы.

Ноги сами понесли его бродить по улице - и Геллерт перечитывал письмо вновь и вновь, целуя драгоценные строчки.

Однако, к его разочарованию, недели шли, а ее все не было, и радостное нетерпение сменялось злостью и ревнивыми подозрениями.

"Если она меня и правда любит, - думал он, распаляясь от размышлений, - то почему не торопится приезжать? Что за друзья, от которых она уже месяц не может оторваться? Уж не толстяк ли этот Гораций? (Внутренности при этих мыслях разъедала кислота) Чтобы забыть его, она бросилась замуж, потом сошлась с ловеласом, но он ей наскучил...А что если все это - лишь кратковременный и несерьезный роман, и я нужен для той же цели?" Ярость поднималась испепеляющей рекой лавы, и Геллерт жег деревья в парке, не в силах себя унять. "Она шлет мне признания, а сама? Ползает перед этим ничтожеством, чтобы обратить на себя его внимание? Почему, почему женщины, самые лучшие, самые выдающиеся, любят полных ничтожеств? Пустых существ, в которых есть лишь болезненное самолюбие да умение держаться таинственно, играть на их нервах?"

Тоска и злость мучили Геллерта, и он, дойдя в мыслях до мрачнейших проклятий, порой приходил в себя - зачем ей длить фарс, если все так плохо? Да и могла ли она лгать? В те моменты он сожалел о несдержанности, но каждый новый день без Виктории нарушал его спокойствие все сильнее. В новом письме (а они шли все так же, без перебоев) она вновь обещала вот-вот приехать, говорила о каких-то важных делах ("умалчивает!"), заверяла в любви...

Геллерт, находившийся в самом мрачном расположении духа, решил не отвечать ей - если он и правда для нее стоит хоть немного больше болтовни с подружками, и если она и правда любит его, а не кого-то третьего, она сдержит слово и приедет. И тогда он разберется во всем. Под всем он, конечно, понимал прошлые (или не только прошлые?) ее романы.

Через пару дней, когда он перед сном читал, потягивая чай, внизу хлопнула дверь, взволнованно вскрикнула хозяйка, застучали каблучки по лестнице - и в комнату вихрем ворвалась сама Виктория. Увидев его, она отдышалась и всплеснула руками.

- О Геллерт, как ты мог! Я думала, у тебя горячка, ты умираешь!

Злость в момент улетучилась - она примчалась сразу, не мешкая! Выходит, все подозрения были напрасны? Но ему не хотелось больше подозревать ее в чем-либо, и Геллерт решился довести разговор до конца.

- Я разозлился на тебя, - сказал он честно, - ты несколько раз писала, что вот-вот приедешь, а тебя все не было, и я решил было, что тебя удерживает что-то... кто-то... - он запнулся, не зная, как сформулировать вопрос так, чтобы не оскорбить ее.

Виктория округлила глаза.

- Ты думал, что я тебе изменила? Геллерт... - она рассмеялась. - Я узнавала, как можно подать на развод. Ужасно долгая процедура. Муж мне надоедал, пытался вернуть. Он боится, что, если я его брошу, то он потеряет место у моего отца. Признаться, мне сложно следить за временем, и я замешкалась.

Ему уже было стыдно, но он твердо решил довести разговор:

- Присядь, пожалуйста. Я скажу тебе честно - я с ума схожу от ревности, когда думаю, что ты кого-то любила, с кем-то была... Это не значит, что я могу разлюбить тебя, наоборот, только сильнее чувствую, что тебя ничто не заменит... Но я не понимаю многих вещей, и пока не пойму до конца, меня будут мучить подозрения. Давай поговорим обо всем, чтобы больше не возвращаться к прошлому!

- Что ж, хорошо, - Виктория кивнула и села. - Тем более, мне тоже нужно кое о чем спросить тебя. Пожалуйста, вели дать мне чаю, я немного устала, и решим, чей черед спрашивать.

Он не мешкая налил Виктории чай, и сказал, что охотно ответит на любой вопрос - шестым чувством он заподозрил, что речь пойдет о происшествии с Альбусом и его сестрой.

Предчувствие его не обмануло.

- Видишь ли, - осторожно начала Виктория. - Среди моих знакомых нашлись люди, которые знают и тебя, и они рассказывают странные вещи. Будто бы ты пытал одного мальчишку Круциатусом... Будто бы мог убить одну девочку. Это все якобы случилось пару лет назад. Скажи, ты вообще был тогда в Англии?

- Был, - ответил Геллерт без колебаний, - и с мальчишкой тоже было, хотя я никого не убивал. Но это все нужно рассказать по порядку.

И он рассказал - как все было, как он познакомился с Альбусом, как они строили планы, как день за днем его тупоумный братец все больше и больше испытывал его, Геллерта, терпение, как он не выдержал и выплеснул на него накопившееся негодование и как из этого всего завязалась драка со смертельным исходом для сестры Альбуса.

Под конец его рассказа у Викки задрожали губы, она закрыла лицо руками.

- Какой ужас. Какой ужас. Несчастные, - и замолчала на некоторое время. Потом выпрямилась, отерла глаза.

- Не скажу, что ты был на высоте, но понять тебя можно. И если бы не этот ужасный финал... Нельзя, чтобы о нем узнал кто-нибудь. А я-то думала, почему Альбус чуть с ума тогда не сошел и до сих пор то и дело срывается...

- Я сам не знаю, почему так разозлился. Мне казалось, я нашел человека, с которым мы как единое целое - у нас были общие мысли, общие планы, я уже знал, как мы будем осуществлять нашу задумку - и тут появляется этот... И начинает говорить про картошку, про еду, про какие-то настолько мелкие вещи, что... Он не раз грубил мне, а я тогда еще не умел держать себя в руках. Впрочем, я не хочу оправдываться, - нахмурился Геллерт и сложил руки на груди.

- Я и не требую, - грустно ответила Викки. - Честно говоря, его младший братец еще в школе казался мне невыносимым. Но... Прости, как подумаю, чем все закончилось - мороз по коже. Но теперь я точно знаю, что это сделал не ты, - она сжала его ладонь. - Это главное.

Они посидели, обнявшись, и Геллерт молча гладил плечи Виктории, не торопясь с расспросами - пусть скажет сама, когда будет готова.

- А теперь ты хочешь спросить, сколько у меня было романов? - устало улыбнулась она. - Что ж... Мессалину я не перещеголяла.

Он против воли улыбнулся.

- На самом деле, меня интересует не количество, а качество. Сильно ли ты любила? И как так выходило вообще? - Геллерт чувствовал в животе и на кончиках пальцев тот самый холод, который сопровождал вспышки ревности. Что ж, по крайней мере, сейчас он узнает всю правду.

- Что ж, первым был Альбус, - она хитро улыбнулась. - Нам было по четырнадцать, мы целовались, как сумасшедшие, и он даже полез ко мне под юбку, но нас спугнули.

По спине Геллерта пробежала горячая волна, но, как ни странно, жгучей ревности он не ощутил - может быть, потому, что сам был в близости с Альбусом?

- И...как же так вышло? - спросил он, подбирая слова, - он просто был самым выдающимся, и ты... влюбилась? - последнее слово он заставил себя произнести не без усилия.

- Я... увлеклась, - уточнила она. - Мы были почти детьми. Нам было весело нарушать запреты. А после все само перегорело, и вскоре мы снова стали только друзьями.

- Значит, тоже первый опыт, - пробормотал он, невольно вспомнив Ксению. - А потом был, хм, Гораций?

- Да, - кивнула она. - Моя главная ошибка. Тебя, наверное, смущает его... хм... комплекция? Видишь ли, Геллерт, я не привыкла смотреть на смазливые мордашки, если при этом в голове ничего нет. После Альбуса, с которым вышло несерьезно, Гораций был самым интересным у нас в компании. Он был очень умен, интересовался политикой, много знал по истории, много читал. При этом... Как-то точно понимал жизнь и умел делать выводы. К примеру, когда случилась беда с Клеменси - ты видел ее - и мы на время ее потеряли, он первый сообразил, где она может быть.

- А как и когда ты поняла, что он тебе нравится? - спросил он на одном дыхании.

- Я сама не знаю.... - она потерянно хлопнула глазами. - Мы что-то обсуждали... Вроде бы любовь Микеланджело. Может, тогда... Хотя нет. Я ничего не понимала. Не было никакого озарения. Я просто привыкла к нему, привыкла думать, что под маской Фальстафа скрывается нечто большее.

- Да? То есть ты думала, что цинизм, пессимизм - это маска? С тех самых пор, как я выпытывал о тебе у Альбуса, я недоумевал - если ты, которая всегда была сторонницей свободы, революций, перемен, могла выбрать кого-то настолько противоположного по взглядам? Консерватора, пессимиста...Неужели тебе не было противно слушать сверстника, который говорил, как старик? - все это Геллерт произнес, глядя в угол уже потемневшего окна.

- Я думала, что он притворяется или сам себя не понимает. Надеялась, что смогу его переубедить.

- А оказалось, он таким и был? А он и правда так умен? Или просто много всего знает? Впрочем, это неважно, - оборвал Геллерт сам себя, - я хотел про другое. Ты...ты была сильно влюблена? - когда он выговорил это, то ощутил в желудке тягучую пустоту и глубоко вдохнул.

- Слабее, чем в тебя, - улыбнулась она. - Хотя сильнее, чем в Альбуса.

Он довольно прищурился.

- Но, боюсь, не настолько слабее, если ты согласилась выйти за него?

Виктория выпрямилась.

- Хочешь, чтобы я тебе солгала, сказав, что никого и никогда в жизни не любила хоть немного? Прости, я лгать тебе не хочу. Да, я увлеклась настолько, что согласилась на его предложение. Но это в прошлом. Уже давно я только презираю этого человека. Он оказался трусом, - она фыркнула, как сердитая кошка.

- Нет, я не этого не понимал. Я не понимал того, что ты так нескоро разобралась в нем, или так долго надеялась изменить... И была так расстроена, что даже вышла замуж, чтобы забыть его. Признаюсь, я в своих подозрениях дошел и до того, что роман со мной служил той же цели, - проговорил он, сжав под конец зубы.

Викки провела ладонями по лицу.

- Чем же тебе доказать, что это не так... Я словно уперлась в глухую стену.

Он положил свою руку на ее.

- Мне достаточно на тебя посмотреть и увидеть, что ты говоришь правду. Ты не представляешь, как долго я о тебе думал и как поразило меня все, что случилось. Я всегда верил и верю, что все, что мне суждено, получится, но иногда я мучаюсь подозрительностью и в каждой тени мне видится заговор.

Викки вдруг уронила голову на руки и разрыдалась.

Он чуть не запаниковал - обняв Викторию, прижал ее к себе, гладя по спине, и шептал:

- Ну что ты, что ты? Ты не виновата, это я, я не научился верить людям...

- Ничего, ничего, - она, глубоко дыша, отхлебнула воды. - Ты тоже прости, мне стоило держать себя в руках. Но я так переволновалась за этот вечер...Ну. хорошо. Кто остался? Муж и любовник? Что ж, Шафика я не любила нисколько. Я узнала, что у него роман с женщиной, которая сильно меня обидела, и решила унизить ее, уведя его в считанные дни. Так и вышло. Он любит красивую жизнь, мы славно провели время - познавательно, скажем так. Я посмотрела на корриду - мерзкое зрелище, на охоту - это не лучше, научилась играть в квиддич в качестве ловца и овладела не только тремя карточными играми, но и некоторыми приемами шулеров. Но в сердце моем, боюсь, нет места для торгашей, - она усмехнулась. - Он подлый лавочник по натуре.

- А муж? Неужели ты совсем ничего к нему не чувствуешь? - спросил Геллерт, веселея.

- Муж? - она как-то странно протянула это слово. – Я тебе расскажу, каков мой муж. До меня у него была невеста. Ее изнасиловал один негодяй, который ее и до этого домогался. У негодяя был влиятельный отец, и будущий мой муж свою невесту побоялся защищать. А когда случилось непоправимое, первый обвинил ее, что она сама хотела женить на себе богатого наследника. После мне рассказывали, что в присутствии этой бедной девушки он нарочно хвастался приятелям, как счастливо мы с ним живем. Что я могу к нему чувствовать?

- Я вообще не понимаю, как ты за него вышла и ... делила постель, - мрачно заметил Геллерт.

- Вышла из задетого самолюбия. В первой брачной ночи странно отказывать. А после... После я иногда не могла ничего с собой поделать, - она лукаво отвела глаза.

Ревность, уже вернувшаяся по вине воображения, рисовавшего картины, которых видеть совсем не хотелось, вспыхнула с новой силой.

- Что ж, он был так хорош в постели?

Она ребячливо поморщилась и с презрением бросила:

- Он старался.

- Значит, тебе просто нравится процесс? - спросил он, задорно улыбнувшись. Мысль о ком-то другом, прикасающемся к ней, целующем ее вызывала страшный гнев - и в то же время, возбуждала желание - доказать, что кроме него, никто не достоин ее внимания.

Она покраснела, прищурилась и тоже улыбнулась.

- Именно так, герр Гриндевальд.

Он мягко, но решительно сжал ее плечи.

- Тогда и я кое в чем признаюсь, фроляйн - да-да, мне так больше по душе к тебе обращаться - когда я закрываю глаза и представляю, как ты улыбаешься ласкам кого-то другого, у меня кровь закипает, и я страстно хочу тебя как следует отшлепать, чтобы ты кричала, как маленькая, - прошептал он пересохшими губами, - и, признаюсь, эта мысль возбуждает меня, как мало какая другая!

- Что?! - она с несколько наигранным возмущением вскинула брови. - Ну уж нет, герр Гриндевальд... Британская подданная так легко не сдастся!

Вскочив, она рванулась к двери.

Он побежал за ней, схватив за руку, и привлек к себе:

- Разве вас не воспитывали подобным манером в детстве, юная леди? Вот мой папаша, помню, был в той же степени суровым, в какой я - упрямым!

Её лицо неподходяще к ситуации жалобно вытянулось.

- Тебя... били в детстве? - она ласково провела по его волосам, будто успокаивая маленького ребенка. - Сильно, да?

- Помню, раз тридцать оказывался у папаши между колен, - ответил он, остановившись, - ну, это если не считать школьных наказаний. А ты?

- До школы меня не трогали пальцем, - она поцеловала его чуть выше уха. - В школе Альбус заманил меня и двух мальчишек в Запретную секцию - это был курс второй - и нас застали... Тогда случилось в первый раз. Я валялась в Больничном крыле несколько дней.

- Ужас, - честно ответил он, поежившись, - а потом? Это, вижу, не остановило твоего нрава?

- Кто бы его остановил! - она расхохоталась, запрокинув голову. - К тому же у завхоза был такой прелестный мастифф. Что ни сделаешь, чтобы еще раз его увидеть. Но это все школа, а от родителей впервые досталось, когда на третьем курсе подожгла учительнице прорицаний стол. Она сильно ко мне придиралась, мне это надоело, и я запустила в нее Инсендио. Зато от занятий освободили.

Геллерт от души захохотал.

- Вот это я уважаю! У меня тоже был похожий случай, правда, в тот раз меня не поймали. А вообще, у нас в Дурмстранге смеялись над теми, кто был непорот. Чего стоит человек, который не прошел испытание на стойкость болью? Можешь ли ты ему доверять, не зная, не сломается ли он, не выдаст ли вас при малейшей угрозе? Таких были единицы, и с ними почти никто не общался. И вообще, нас ждут трудные испытания, и те, кто не знал на себе жесткости и боли, вряд ли нам подойдут. Я замечал, такие люди быстрее ломаются от неудач! Последний раз меня наказали розгами, когда отчисляли из Дурмстранга. А тебя?

- На пятом курсе. За смокинг. Я пришла на Святочный бал в смокинге и пригласила на вальс третьекурсницу. Ну, знаешь, такая толстенькая девочка стояла у стены с несчастным видом... Почему бы ей не потанцевать? Она не хуже других. Ах да, почти забыла, самый последний раз был почти тогда же - я обиделась на maman за то наказание, и все каникулы вела себя с родителями грубо - в конце концов она меня отшлепала, почти перед самым отъездом! А мои подруги, верно, были бы у вас в Дурмстранге посмешищем. У обеих ни одного взыскания! Правда, Клем не проучилась и пяти лет. Но Айла... Она нелюбимая племянница директора, позор семьи. И ни одного взыскания! Хотя у не было свое испытание болью. На ферме, где она работает, ее чуть не затоптал насмерть взбесившийся гиппогриф.

Геллерт вновь захохотал.

- Я точно в тебе не ошибся - ну кому еще придет в голову такая гениальная идея? - и он поцеловал Викторию в обе щеки, потом в губы. - Гиппогриф чуть на затоптал? Ну, в наказании смысл в том, чтобы не убежать и выдержать все, не сломавшись... Хотя, кажется, твоя подруга и не из тех, кто мечтает о вечной борьбе. А что касается смокинга, это настоящий бунт против устаревших и отживших традиций. Мне всегда хотелось, чтобы моя спутница не расставалась со мной, а не сидела дома, как наседка.

- О, дома мне не усидеть, это точно.

- Хотя, конечно, если бы ты умела хоть немного готовить, жизнь была бы намного веселее, - признался Геллерт, - я живу только стряпней хозяйки.

- Я вообще-то немного училась готовить... - Виктория скромно опустила ресницы. - То там, то тут... Но в одиночку еще ничего не пробовала делать, кроме гренок. Но ради тебя я готова и на это! - она вскинула подбородок.

- Все же ты и правда ангел, - прошептал он ей на ушко. - Но, моя Победа, ничего не поделать с тем фактом, что ты бываешь совершенно несносной и у меня не остается порой выхода! - с этими словами он легко подхватил Викторию поперек туловища и бросил животом на кровать, пригвоздив рукой, не давая ей подняться.

***
...Солнце ударило по векам, заставив заворочаться. Викки сонно что-то пробормотала. Геллерт некоторое время моргал, глядя в потолок, пока не почувствовал, что его легонько щекочут под мышкой.

Он немедленно притянул ее к себе, целуя мягкие сухие губы и гладя нежное бедро:

- С добрым утром, мой идеал!

- Ты не очень-то добр к своему идеалу, - Виктория надула губки. - Может, принесешь мне кофе? Мне после вчерашнего... мм... хочется еще полежать.

- Лежи, сколько угодно! - улыбнулся Геллерт, - и чтобы ты больше не ругала меня тираном, заявляю, что ты тоже имеешь полное право меня наказать, если я провинюсь! Если справишься, - прибавил он, смеясь.
- Ах ты негодяй! - задохнулась Виктория, чуть не подавившись чаем.
- Шучу! - замахал он руками и хохоча еще громче, - слово есть слово.
- Хорошо, - кивнула она. - Равноправие так равноправие. А пока я буду пить кофе, не расскажешь ли мне о собственных похождениях? Не верю, чтобы у такого красавца, - она игриво провела по его груди, - никого не было!

- Что ж, что до моих романов... По сути, их было два. Первую звали Ксенией, и мы вместе учились. Она жутко завидовала моим успехам и не упускала шанса подколоть, задеть, в общем... - он неопределенно взмахнул руками. - Потом она решила зайти с другой стороны и дала мне почитать Ницше - философ, не сомневаюсь, первейший из живущих! Я ее зауважал, мы все чаще общались, занимались темными искусствами, смеялись над разными типами... Потом и до поцелуев дошло. Как я сейчас понимаю, могло бы зайти и дальше, но тогда я об этом не думал. Закончилось все плохо - мы устроили пожар, и она в нем погибла.

- Как жаль, - Викки грустно опустила веки. - Ты, наверное, горевал?

- Да, конечно. Все-таки, она была моим единомышленником, соратником... Впрочем, любил ли я ее? Скажу так - она вызывала во мне желание обладания, главенства. Она со мной соперничала, и в ее присутствии я сам становился жестче и непримиримее. Впрочем, думаю, если бы она и была жива, я бы ушел от нее к тебе. А ты, если бы вышла за Горация и встретилась со мной? - спросил он, затаив дыхание.

- Бросила бы его, конечно, - она чуть пожала белыми плечами. - Ты поразил меня с первой минуты, закружил, как на карусели. Стало быть, пожар... Это из-за пожара тебя исключили?

- Не совсем. Из-за него я стал на наихудшем счету, а последней каплей был эпизод, когда я кинул одним темным заклятием в парня, который распустил язык по поводу случившегося там, по поводу Ксении...В общем, дара речи он лишился, и это стало последней каплей. Вот, видишь, каким я был тогда несдержанным, - развел он руками, улыбнувшись.

- Был? - она чуть ущипнула его. - То есть сейчас ты изменился?

- Ну, видишь же, ты не лежала три дня… Больно! Да шучу я! Перестань! - Виктория щипала его за подмышки, и он засучил ногами, взбивая одеяло.

- Перестала, - она крепко поцеловала его в губы, а потом стала целовать те места, которые от ее щипков чуть покраснели. - Теперь расскажи мне про второй свой роман. Хотя постой, дай угадаю - он был с женщиной старше тебя, опытной развратницей? Где еще ты мог научиться... - она потерлась щекой об его кожу.

- Нет-нет-нет, я научился у жриц любви, - засмеялся он. - Кстати, интересные девушки, если с ними поговорить по душам. Нет, ты никогда не угадаешь, с кем, но этого человека ты очень хорошо знаешь! Впрочем, я даже не знаю, не убежишь ли ты с криками негодования, если я скажу...

- Ты меня пугаешь, - она приподнялась на локтях. - Намекаешь на одну из моих подруг? Но кто? Айла вроде не отлучалась из Англии, Клеменси - тоже только со мной... Или вы встречались, когда ты приезжал в Англию два года назад? А она нас застала.. Получается, она узнала тебя? Геллерт... Но она же дурнушка!

- Нет-нет-нет. Как говорил один детектив в вашем английском романе, исключи все невозможное, и останется правда, какой бы невероятной она ни была.

- Но... У меня больше нет подруг. Геллерт... - она внимательно на него посмотрела и помотала головой. - Нет, нет. Какая глупость!

Он развел руками, опустив глаза.

- Мне лезут в голову какие-то странные воспоминания, Геллерт. Про похороны сестры Альбуса... Его брат выкрикивал какую-то бессмыслицу. Я тогда подумала, он тронулся с горя.

- Нет, он именно это имел в виду. Можешь считать, с моей стороны это был... эксперимент. Я был всерьез увлечен идеей, что настоящему сверхчеловеку неведомы запреты традиционной морали, в том числе и того, что касается половых вопросов. Собственно, я и теперь так считаю - но думаю, это не мое.

Викки встала, машинально прикрывая грудь - плечи ее были опущены, волосы обвисли.

- А Клеменси мне ничего не сказала об этом, - пожаловалась она. - Про Круцио рассказала, про девочку тоже, а про это - ничего. А ведь она наверняка знает! Если Аберфорт ей в самом деле все выболтал после похорон, то и об этом не стал молчать.

Она шмыгнула носом.

- Ой, а вас же могли арестовать за это, - испугалась она вдруг. - Арестовать и судить. За это положена тюрьма. Какой кошмар. Может, мне стереть память Клем и брату Альбуса, чтобы они больше никому не сказали?

- Ну... сотри, если хочешь - мне все равно, я делал вещи и похуже. Хочешь сказать, это не вызывает у тебя отвращения? - иронично спросил Геллерт, наклонив голову.

- Отвращения?! - воскликнула Викки и растерялась. - Я не знаю... У нас на потоке был такой... Он и его любовник были мне противны. Но они были высокомерные садисты, а ты... Геллерт, я могу думать только о том, что тебе из-за длинного языка этого мальчишки грозила тюрьма! - она прильнула к нему и принялась целовать.

- Мне? - засмеялся он. - Помилуй, пусть сначала возьмут меня! Ты знаешь, скольких негодяев я уже отправил в небытие? И кроме того, - решил он признаться, - ты, кажется, и не представляешь, что говоришь с обладателем Бузинной палочки! Слышала о такой?

- Это что-то из сказок? - она наморщила лоб. - Хотя постой, говорили, она и вправду существует. Но ведь тогда её у тебя не было, - она тяжело вздохнула, прилегла и встрепенулась. - А теперь, значит, есть?

- Есть! Оказалось, она хранилась у того самого мастера палочек, что сделал мне мою первую - кстати, тоже из бузины. Теперь она моя, а это значит, что враги нашей революции не имеют ни одного шанса!

- Ты ее опробовал? - деловито осведомилась Викки.

- Да, в Африке. Действительно, с ней в руках все, что я делал, дается в разы легче и как по маслу, и теперь я в силах освоить и то, что раньше было не вполне по силам.

Геллерт подумал и спросил:

- И все же, я до сих пор не могу поверить. Я убиваю людей, имел опыт с мужчиной, занимаюсь темной магией, и ничто из этого не заставляет тебя отвернуться. Неужели так бывает?

- Но ведь я люблю тебя, - Виктория недоумевающее на него посмотрела. - Ты - это ты, а твои дела - это твои дела. Ты не весь состоишь из них.

Он крайне удивился такому ответу, не сумев понять, что именно она имеет в виду, но на душе вдруг стало так легко и хорошо, что захотелось сделать что-нибудь такое, чего обычно не делают.

- Не хочешь позавтракать на крыше? - спросил он, - у меня настроение смотреть на солнце и петь!