Глава 11. Живой человек

Фоукс царапался в клетке и стучал клювом, прося есть. Альбус вчера, кажется, переборщил с огневиски, и когда назавтра открыл глаза, на часах было время обеда.
- Бедная птица, - вздохнул парень. - Проголодался?
Феникс издал шипящий звук и нахохлился. Альбус принялся готовить ему тюрю из остатков хлеба и вина, когда в дверь аккуратно постучали.
- Войдите!
- Я не разбудил тебя? - Лэм прошел в комнату, больше обычного кося глазами. - Я вчера тебе не успел рассказать, ты очень быстро ушел....
Да, вчера друзья вернулись из Австрии, и Альбус, едва дождавшись их, поспешил уйти: опасался, что Геллерт им рассказал что-то, о чем им знать не следовало. Он уточнил только, все ли хорошо у Викки - а впрочем, конечно, по ее понятиям, она была теперь счастлива, а что будет после, никто почему-то думать не хотел.
- Так о чем ты мне хотел рассказать? - Альбус открыл клетку и попытался привлечь внимание Фоукса к чашке с едой, но птица демонстративно отворачивалась.
- Он на тебя тоже сердится? - уточнил Лэм. - Ой, то есть... Извини. А вот в чем дело: когда мы вошли к тому парню... ну... мужу Викки...
- Они поженились? - машинально уточнил Альбус, слегка поежившись.
- Не знаю. Но Айла говорит, они теперь все равно что муж и жена. Так вот, когда мы там сидели, я увидел, - Лэм наклонился вперед, - Часовщика. У меня не было припадка, а Часовщик появился, встал около меня и стать шептать на ухо...
Феникс ткнул Альбуса клювом, тот закрыл клетку и прсиел рядом с Лэмом.
- И что он тебе говорил?
- Сначала были картинки. Страшные. Огонь... Много огня. Бой. Стрельба, люди взрываются... Поля, леса черные, виселицы. И еще что-то вроде заводов, но жуткие - там ходят очень худые люди, совсем оборванные, а печи топят трупами.
Лэм перевел дыхание.
- И над всем этим - муж Викки... Но ее нет рядом. А у него за спиной - кто-то еще, его я не видел, но чувствовал, что он огромный и страшный. И я там тоже был... И как будто это был не я.
- Ты и не ты? Как это?
- Ну, это же Часовщик. У мужа Викки выросли черные крылья, и он, знаешь, летел над пожаром и хохотал. А Часовщик все шептал мне: мол, не сомневайся, это все будет, потому что мы с ним чсай с кошками пьем. Но муж Викки мне пообещал, что не станет ни с кем стращным ее знакомить. И там ее не было, Альбус, не было.
„Когда не знаешь, где искать, ищи, где знаешь. Когда не знаешь, что искать — ищи все сразу!“ Альбус несколько раз повторил про себя текст записки, оставленной ему Часовщиком, пытаясь связать ее с видениями Лэма, но скоро понял, что затея бессмысленна: выстраивать связные цепочки вовсе не в характер Загадочника.
- Ну, это хорошо, что Викки там не было, - протянул Альбус. - А вообще, Лэм, туманная штука- будущее... Не стоит ломать голову.
- Я не хочу там быть, - Лэм вздрогнул всем телом. - Не хочу жечь трупы.
Он, всхлипнув. отошел к окну и стал перебирать конверты, накопившиеся за три дня, которые Альбус провел под надзором Финеаса. Вдруг удивленно воскликнул:
- Ой, погляди! Тебе написал Николас Фламель! Три дня назад, вот, держи.
Альбус пдскочил, схватил конверт, распечатал.
"Уважаемый мистер Дамблдор! Меня чрезвычайно заинтересовало ваше исследование способов использования крови дракона. Если это не нарушает ваших собственных планов, предлагаю встретиься и обсудить некоторые вопросы по части алхимии. Место и время надеюсь узнать в вашем ответном письме"
- Дракл меня подери, я идиот! - Альбус хватил себя по лбу. - Чуть не проворонил такую встречу! Ну что, Лэм? Думаю, Трафальгарская площадь придется ему по душе? А там посидим в каком-нибудь кабачке...
- Пожалуй, - согласился Лэмми.
- Что "пожалуй"? А тебе-то как?
- Меня ведь не приглашали, Альбус, - мягко ответил друг. - Да я ведь и не касаюсь алхимии особо. У меня другое... Знаешь, я учусь перемещать предметы не только в пространстве, но и во времени. Уже получается с иголками и спичками. Понимаешь? Так можно перемещать на куда большие расстояния. И если этим заняться вплотную... - он прервался и смутился. - Ой. Это потом, хорошо. Удачи тебе, а я пойду, Айла обещала с фермы орехов принести.
Лэм быстро ушел, а Альбус взялся было писать ответ Фламелю, да так и застыл с письмом в руке. Головная боль постепенно отступала, но он не мог сосредоточиться на предстоящей встрече: мысли снова заняла Виктория.
Попытка оградить ее от Геллерта закончилась провалом и, кажется, охлаждением отношений с остальными друзьями. Вернувшись, с Альбусом они почти не говорили. Очень неприятно, но поправимо, наверное... Но как быть с Викторией?
Альбус усмехнулся про себя: уж не ревновал ли он, в самом деле, если дергался от омерзения и ужаса при одной мысли о том, с кем Викки сейчас? Но нет, не то. И с Викки, и с Геллертом его связывали похожие чувства: дружба и плотское влечение, которое, впрочем, давно прошло. Никого из них он не смог бы поставить в один ряд с Камиллой или даже с Джеральдиной. Они не сияли для него, как звезды, он ясно видел их недостатки - и тем не менее... любил их обоих?
"И Геллерта?" Да, Альбус снова ощутил, но не испытывает к Геллерту ни ненависти, ни даже неприязни - только жалость, к которой примешивался страх того, о чем Геллерт может знать. Хотя почти наверняка на его руках кровь... И вот поэтому Викки следовало оградить от него: потому что Альбус что угодно бы отдал, только бы с ней не случилось большого несчастья. А несчастье ей неизбежно грозило. Геллерт не был способен остановиться. Он легко завоевывал доверие людей - ему не составило бы труда найти сторонников. Он почувствовал вкус крови и не остановился бы перед горами трупов. "Часовщик всегда предсказывает правду. Это все случится. Но Викки рядом не будет. Будет ли она на тот момент в живых?" А если она воспротивится убийствам, из любимой станет врагом? Тогда для нее будет все кончено. И переживет ли она сама разочарование? "А если их ждет арест, тюрьма? Она не вынесет".
И тут Альбус понял: в том все и дело, что он не хотел для Викки неприятностей. Не хотел разочарований, боли, позора. Как не хотел бы их для Арианы, если бы она связалась с проходимцем. "Если бы не тот случай с Арианой, я бы просто поехал в Австрию и вызвал Геллерта на дуэль. Но теперь..." Альбус сжал кулаки от отвращения уже к собственной трусости.
***
Время заката выдалось небывало жарким, так что Альбус не удивился, что застал старичка с остроконечной бородкой и лукавыми глазами - Фламеля он раньше видел на карточках от шоколадных лягушек и сразу узнал - так вот, застал этого самого почтенного старичка умывающимся мутной водой фонтана. На Альбуса, кажется, он не обращал внимания, пока юноша не встал рядом и тоже не поплескал в лицо водой. Фламель обернулся и вгляделся.
- Вы и есть мистер Дамблдор?
- - Да сэр. Что-то не так?
Фламель озадаченно поправил остроконечную шапочку.
- Я забыл, что вы должны быть очень молоды. Ведь та конференция в Каире была не так давно? Я еще тогда обратил внимание на вашу команду. Однако теперь вижу, как вы работаете и в одиночестве.
Альбус кашлянул и слегка выпятил грудь.
- Ну, мне помогали.... Систематизировали записи.
Старик кивнул с понимающим видом.
- Да, да. Каждому ученому нужен секретарь, но не каждая подруга жизни может справиться так же, как моя Пернелла. Что ж, куда мы пойдем?
- Вперед, - улыбнулся Альбус.
Они шли по улицам, в толпе торопившихся с работы клерков, между которыми сновали попрошайки и иногда мелькали женские шляпки. Свернули в подворотню, поплутали по переулкам, снова вышли на какую-то широкую улицу. Толстый серый слой пыли на ее домах приобрел странный розовый оттенок. Цокала копытами лошадь одинокого кэбмэна; едва не врезавшись в нее, пронесся автомобиль.
- Посмотрите-ка, до чего дошли магглы, - Фламель широко улыбнулся. - Нашли новый способ перемещаться - без всякой живой силы.
- Если там внутри нет человека, эта штуковина не едет, - возразил Альбус. - Значит, нужен тот, кто управляет.
- А вы хотели бы, чтобы такие махины двигались сами, по волшебству? - рассмеялся Фламель. - Кстати, если в то, что магглы заливают в этих чудовищ, добавить кровь дракона, может, чудовища и поедут сами, а? Как вы думаете? Может, это и есть тринадцатый способ использования крови дракона?
- Надо попробовать, - согласился Альбус задумчиво. - Достать бы только то, что они заливают туда. Да, сэр, давно хотел вас спросить...
- Про философский камень? - улыбнулся Фламель. - Меня все об этом спрашивают. Да, это правда, я его создал.
Он помолчал, и Альбус вдруг ощутил, что молчание это не вполне доброжелательно. Наконец старик продолжил.
- Как вы знаете, у Философского камня два свойства: превращать любой металл в золото и служить для создания эликсира бессмертия. Которое из них интересует вас?
- Бессмертие, конечно, - нетерпеливо ответил Альбус. - Зачем золото мертвым?
- То есть вы боитесь смерти?
- Да нет же, - юноша стал раздражаться. - Просто довольно глупо, не находите: жил человек, думал, творил - и вдруг его нет? А ведь он мог бы столько дать другим людям. Я не только про себя говорю, - он вдруг почувствовал, как в горле скапливаются слезы и кашлянул, но смолчать не мог. - Или, допустим, живет девушка.... Чистый цветок! И вдруг... Чуть побольше снотворного, и утром ее нет. Справедливо это?
Он отвернулся, устыдившись своей слабости. Фламель некоторое время молчал, а потом спросил куда мягче:
- Вы уверены, что ее нет?
- Вы тоже верите в эти байки про иной мир? - горько спросил Альбус, мотнув головой:
- в закатном свете, вдалеке, мелькнуло чье-то черное платье.
- Точнее сказать, я не знаю, - улыбнулся Фламель. - Да ведь и вы не знаете. Того-то и боимся мы с вами, да и все люди. Не смерти, а неизвестности. Это что касается нас.
- Но я не боюсь! - вскинулся Альбус. Фламель невозмутимо продолжал:
- А если дело касается наших близких, тут еще проще. Мы пока не можем общаться с теми, кто ушел, и боимся боли и одиночества после их ухода.
Альбус нервно дернулся: ему совсем не нравилась тема, на которую перешел разговор.
- Но вы же принимаете эликсир жизни, сэр...
- И даю его своей жене. Я не скрываю, что не чужд этих страхов, а кроме того, - Фламель остановился около какого-то кабачка и вздохнул. Альбус шагнул на крыльцо и широким жестом позвал старика за собой. - Так вот, кроме того, жить слишком приятно и интересно.
Они вошли и заказали по стакану глинтвейна. Втянули в себя пряный запах.
- Так вот в том и дело, сэр, - подхватил Альбус. - Жить приятно и интересно не только нам с вами. Почему бы не сделать так, чтобы эликсира жизни хватало на всех?
Фламель хрюкнул, едва не подавившись глинтвейном.
- А что будут есть эти неумирающие люди? И где они будут жить? Земля - не такая уж большая планета.
- Мы можем освоить другие планеты и придумать, чем кормить все население! - с жаром возразил Альбус. - Вы ведь тоже дошли до идеи создания... Как? И как вам жилось столько лет?
Фламель подпер подбородок руками.
- Идея, мистер Дамблдор, не моя, вовсе не моя. Другие ученые тоже искали философский камень - правда, большую часть из них интересовало золото. Не думаю, что многие из них были так уж корыстны: ведь чем богаче человек, тем больше у него возможностей помочь другим. Но мне показалась интереснее идея вечной жизни, и притом здесь, на земле. Во времена моей молодости, знаете ли, люди жили очень мало. Грязь, медицина вперед почти не продвигалась, эпидемии, войны и просто стычки - а кто-то и на плахе, и на виселице жизнь кончал, да, тоже часто бывало. Как, например, любовница одного моего друга.... Я лично сделал все, чтобы скрыть это пятно на его биографии, но этот немчик как-то раскопал...
- Вы говорите про Фауста? - удивился Альбус.
- Ну да. А бедная девочка была маггловкой. Он тогда очень горевал... Но что делать - жестокое время!
- И это вас подвигло найти эликсир жизни?
- Нет, я к тому времени уже его нашел. Увы, он не помогает при насильственной смерти.
Фламель вдруг умолк, погрузившись в задумчивость, и Альбус рискнул спросить еще кое-что:
- Про него болтают, будто он связался... Ну, с тем, что магглы называют нечистой силой. Чушь, конечно?
- Напротив, - старик резко поднял голову. - Истинная правда.
Альбус опешил.
- Но ведь...
- Вы, конечно, как большая часть молодых, атеист и скептик. И все же вам следует быть осторожными - в особенности тем, кто занимается наукой. Так опасно перепутать цель и средство. Прогресс - средство, но многие так одержимы жаждой знаний, что ради них готовы пренебречь целью, то есть душой и людьми.
Альбус не нашел, что ответить. Ему вспомнилось, как еще несколько лет назад он сам доказывал, что во имя прогресса возможны человеческие жертвы - и вспомнил темную кухню, мертвую девочку на столе и измученного мальчишку, спящего рядом. Пальцы нервно сжали стакан. Фламель внимательно на него посмотрел:
- Вижу, у вас уже был определенный опыт в том смысле. Вы смогли остановиться вовремя, не потеряв души...
- Я в этом не уверен, - вырвалось у Альбуса.
- Зато уверен я, - возразил старик. - Тем более, душу не теряют безвозвратно. Фауст, полагаю, раскаянием смог вернуть себя.
Он вдруг похлопал Альбуса по руке.
- Верьте мне, раны затягиваются. А если и продолжают болеть, то только чтобы мы помнили, при каких обстоятельствах их получили. Но, впрочем, давайте-ка сменим тему. Я ведь много чего повидал за сотни лет - хотите, расскажу что-нибудь?
- Разумеется!.. Сэр!
- Не стоит...Я слишком давно живу, чтобы придавать значение формальностям. Вообще, чудо, что я выжил, ведь Философский Камень не спасает от насильственной смерти... А в те годы Европа жила в страхе. Воистину, каждый верил, что наступает конец света, потому что правдой стали слова "и живые позавидуют мертвым". Правда и в том, что мертвых стало едва ли не больше, чем живых. Представьте себе, друг мой, представьте себе, что все, кто лежал в могилах, все, кто погибал от страшной эпидемии, от чудовищных темных чар, отравивших сам воздух, воду, пищу - не находили покоя, а вставали и убивали тех, кого еще вчера называли родными.
Альбус поправил очки:
- Что-то знакомое... Я читал об этом. Но, сэр, ведь вам, должно быть известно больше, чем тем, кто родился не так давно? Вы можете предполагать, что послужило причиной?
Фламель пожал плечами:
- Разумеется, один человек.
- Один человек? Но кто он, зачем ему это было нужно, как он это сделал?
- Кто он, теперь достоверно почти не установить - родился он раньше меня. В мое время его звали Некромантом, ибо он был одним из тех немногих, кто достиг мастерства в искусстве, именуемом некромантией. Это больше, чем оживление мертвецов и общение с духами - это жизнь в ином, если угодно, измерении...
- Один человек уже рассказывал мне о таком, - припомнил Альбус. - Может, вы его знали? Асклепиус Гонт?
14:28:26
- Гонт? - Фламель казался удивленным. - Да, знал, и удивляюсь, как ему удалось удержаться от того, чтобы не повторить путь Некроманта. Необыкновенно талантливый ученый, однако задтки у него были совершенно темные. Помню, мы с ним не раз спорили относительно способов достижения бессмертия. Признаюсь, эликсир казался ему чем-то грубым, примитивным. Он вам не говорил, что собирается делать после смерти?
- Говорил, - сказал Альбус после паузы, - говорил, что некромантия - великая тайна, искусство, способное открыть человеку нечто, что может спасти или уничтожить мир...Но откроет он эту тайну лишь тому, кто способен будет удержаться от повторения того самого пути. Он, как я знаю, не умер, точнее не совсем умер. Он теперь живет в том мире, и может на время вселяться в тела, пока существует некий связующий артефакт.
- Да, да... - кивнул Фламель. - Так вот, про Некроманта. Как бы то ни было, это был странный человек. По рассказам тех немногих его сверстников, с кем я сумел поговорить, в молодости он не был чудовищем или кем-то вроде того. Напротив, его описывали как спокойного, порой даже веселого, но в целом странного и нелюдимого человека. Он был одержим тем миром, и, как мне кажется, со временем пришел к мысли, что в смерти больше гармонии, чем в жизни. А может, ему просто стали невыносимы живые.
Так или иначе, он на много лет пропал в своем Черном лесу, который и теперь так зовется. Его эксперименты и чары превратили его в место, где...словом, вам лучше увидеть самому, его до сих пор не восстановили до конца. Мир мертвых словно прорвался сюда, к нам.
А Некромант создал несколько крестражей, превратился в лича, и начал собирать сторонников. Им он тоже дал бессмертие, примерно того толка, что обрел Асклепиус. Наконец, он изобрел темнейшее заклинание, чуму, которая не просто убивала людей, а делала из них инферналов и прочую нежить. Они не останавливались и создавали все новых и новых чудовищ, призраков, вампиров, големов, сшитых из кусков многих тел, многое такое, о чем и сказать...
Многие города вымерли полностью, казалось, он близок как никогда к своей цели. Самое величайшее его творение - посох, Длань Смерти. Он похищал души и усиливал каждым убитым мощь Короля Мертвых - так он себя прозвал.
Казалось, Европе и правда суждено стать царством Смерти, вечной зимы.
- Как же это закончилось? Как смогли его остановить?
- Собрались все великие маги - те из европейцев, кто уцелел, и я, только закончивший Шармбатон, когда эпидемия начиналась, а к концу первой войны - уже седой старец, и маги Азии, Ближнего Востока, Московии...
Мы собрали целую армию, создали заклинания против нежити... И все равно, погибли едва не все - ведь каждый потерянный нами солдат вставал в стан врага. Закончилось все штурмом его Черной Цитадели, тронного зала. Я участвовал в той битве - понадобилось больше полусотни величайших волшебников, чтобы победить Короля.
Однако, его крестражи уцелели. Один был найден и уничтожен, другой же позволял ему возвращаться дважды, в шестнадцатом и семнадцатом веках. В конце, когда кольцо было уничтожено, а его проклятых дух наконец истреблен, в почти столь же тяжелой битве, было принято решение отделить нас, волшебников, от мира маглов - так был создан Статут Секретности и министерства Магии. Тогда же было запрещено преподавание некромантии по всему миру. Я сам присутствовал при подписании Статута и был удостоен права быть в числе подписавшихся, - с детской гордостью улыбнулся Фламель.
Альбус поднял бокал, посмотрел сквозь багряный глинтвейн на огонек, плясавший на одиноком огарке - и вдруг представил себе разом всю жизнь Фламеля, его изобретение эликсира жизни и битву с Королем мертвых.
- Иногда мне жаль, что я не родился в то время, - признался юноша.
- Если бы вы видели все эти смерти. все это горе и ужас, вы бы не жалели, - возразил старик серьезно. - Но не бойтесь, на ваш век потрясений и приключений хватит.
Они всю ночь проговорили, переходя из паба в паб и перескакивая с темы на тему, по дороге успели наколдовать букеты цветов каким-то припозднившимся девицам, устроить фейерверк и попытались поймать перебежавшего им дорогу зайца (под утро они забрели за черту города).
***
Прошло потом еще недели три. Фламель вернулся во Францию, но обещал написать при первой же возможности. Альбус проводил дни на природе, выпуская Фоукса полетать и устраивая себе пикники, а в дождливые дни читал или просто спал. Странное дело, но он в те дни редко чувствовал, что ему не хватает друзей: нашло какое-то настроение, когда никого не хотелось видеть и ни с кем не хотелось говорить. Не то, чтобы он был на друзей обижен - но и раньше нападало желание побыть одному.
На третью неделю его уединение было нарушено: утром, едва он позавтракал, в комнату, как летний ветерок, влетела Клеменси. Сбросив свою огромную коричневую шляпу, она расхохоталась и расцеловала Альбуса в обе щеки.
- Я тебе очень благодарна, - объявила она. - Но не появляйся пока у нас. Финеас хочет вызвать тебя на дуэль.
- За что? - не понял парень.
- Его рассказ напечатали в "Волшебной библиотеке", - Клеменси потрясла номером журнала. - И даже прислали гонорар - три галлеона. Но Финеас догадался, кто в его отсутствие шарил по ящикам его письменного стола.
Альбус, как нашкодивший мальчишка, заложил руки за спину и притворно потупился. Да, все правда - пока друзья ездили в Вену, а Финеас куда-то отлучился, Альбуса разобрало любопытство: ему давно было интересно, что такое Брокльхерст упорно строчит по вечерам. Он взял один из пергаментов, сложенных аккуратной стопочкой в верхнем ящике письменного стола, сделал копию и потихоньку прочитал. Сюжет показался ему мрачноватым, но слог очень понравился, и он на удачу отослал рукопись в журнал - естественно, от имени настоящего автора.
- Но если бы я не отослал рукопись, сам Финеас, наверное, протянул бы с год!
- Да, - вздохнула Клеменси. - Но ведь он собирался еще вносить правки.
- Поправить сюжет? - подхватил Альбус. - Вот не мешало бы, а то как-то уж слишком... слезодавительно. По мужу главной героини Азкабан плачет, а в итоге там оказывается приличный парень?
- Приличный? - лукаво спросила Клеменси. - Но ведь он соблазнил чужую жену.
- Он не соблазнял! Они просто полюбили друг друга. А он умный, хочет людям добра и ее готов спасти...
- Но ведь она замужем, - вздохнула Клеменси.
- Ну и что! Не говори, что пустые формальности...
- Ладно, ладно, обсудите сюжет потом, с самим Финеасом, когда он перестанет дуться, - замахала руками Клем. - Думаю, через неделю примерно. Я тебе оставлю номер журнала. Ты заслужил. И еще.... - она обвела глазами номер. - Мы как-нибудь к тебе нагрянем всей компанией. А то у тебя тут немного грустно. У брата твоего, кстати, девушка появилась.
- Я знаю, - кивнул Альбус. - Я ведь наблюдаю за ним.
Клеменси внимательно на него посмотрела, поколебалась будто хотела еще что-то сказать, но промолчала.
Альбус, продолжая под чарами невидимости наблюдать за братом, действительно несколько раз видел, как в трактир забегает веселая краснощекая девица, как они с Аберфортом под ручку отправляются куда-то в поле, и был рад за брата, хотя и недоумевал: слишком уж разные девушки нравились младшему. Лисандра, Клеменси, теперь вот деревенская толстушка...
- Только, Альбус, не надо больше шарить по чужим ящикам, хорошо? - мягко попросила Клеменси. - Это неприятно. Там может быть что-то очень личное.
Он кивнул, и она ушла, оставив на столе журнал. От скуки Альбус принялся листать - и на второй же странице его взгляд задержался.
Там было опубликовано эссе одного молодого писателя, фамилию которого Альбус слыхал пару раз раньше, притом, что неожиданно - от Толстого Монаха: тот хвастался, кажется, Лайзе, что его любимец делает успехи. Этот самый любимец, некий Ч., в непринужденной форме предлагал классифицировать людей на три типа - большинство - тех, кто имеет здоровые чувства и понятия, поэтов - тех, кто может выразить здоровые чувства и понятия, и умников - тех, кто здоровых чувств и понятий не имели и на этом основании презирали остальных.
Альбусу стало не по себе.
"Поэт отличается от толпы своей чувствительностью, - читал он, забывшись, вслух, - умник — своей бесчувственностью. Он недостаточно тонок и сложен, чтобы любить людей. Его заботит одно: как бы порезче их отчитать. Он знает: что бы эти необразованные ни говорили, они не правы. Умники забывают, что необразованности нередко присуща тонкая интуиция невинности".
- Что за ерунда! - воскликнул юноша, подскочив. - Я же просто... Просто открываю им глаза! Люди в само деле полны глупых предрассудков и никчемной сентиментальности!
Сцепив зубы, он все-таки добежал глазами до конца статьи.
"Но если вы считаете, что вдвоём и втроём — одинаково, если вы не видите, что пропасть между двумя и тремя больше, чем между тремя и тремя миллионами, я вынужден сказать, как это ни прискорбно, что вы — умник и ни вдвоём, ни втроём вам хорошо не будет".
В ярости отшвырнув журнал, Альбус схватил перо и пергамент, набросал вызов на дуэль и сбегал отправить его проклятому Ч., после чего рухнул на кровать и запустил волосы в пальцы. Прочитанное все-таки не отпускало.
Он с полным основанием мог отнести себя к "умникам", потому что презирал предрассудки и инстинкты толпы, да и вообще - нередко чувствовал в себе презрение к людям и не стеснялся выражать его; но он вовсе не находил, что на этом основании заслуживает одиночества и несчастий. "Что же это такое, о чем он говорит? Будь таким, как все- или весь век оставайся один? Если ты чуть выше толпы, ты уже не заслуживаешь счастья?"
- Вы уверены, что все поняли правильно? - как наяву он услыхал рядом с собой нежный голос и чуть не подскочил.
- Камилла! - позвал он, но в ответ только Фоукс закурлыкал в клетке. Должно быть, где-то внизу по улице шла девушка в черном платье. "А Камилла была поэтом. Она могла выразить больше, чем остальные, потому что тоньше чувствовала. Умник такой девушки не заслужил".
Он запихнул журнал под кровать, но в ту ночь и на следующий день все еще прокручивал в голове оскорбления, которыми автор награждал "умников".
"Скажите пожалуйста! Наверняка постная рожа вроде Финеаса или даже Колдфиша. Тот тоже, помнится, не любил, когда кто-то выделялся".
На третий день Альбус получил ответ: Ч. принимал его вызов и назначал встречу в сегодняшнюю полночь, у южной окраины Лондона. Прочитав письмо, Альбус поколебался: хоть он и был еще сердит, но желание уничтожить автора обидных строк на месте уже прошло.
"Ничего, - успокоил он себя. - Просто выскажу ему, что думаю. Хотя, если он пожелает драться - всегда пожалуйста".
...Ночная темень никогда не пугала юношу, но, прибыв к назначенному месту, он застыл в изумлении: человек, который его ожидал, оказался выше его ростом и к тому же изрядной тучности. Луна освещала громадную кудрявую голову. На полном лице как бы застыло вечное удивление. Альбус ощутил укол легкого стыда: незнакомец показался ему человеком мирным, кротким даже и к тому же весьма неуклюжим.
- Я посылал к вам письмо, - решился юноша начать разговор. - Вызывал вас на дуэль... Вы желаете драться?
- Если вы не озаботились шпагами, - ответил Ч. глухим басом, - то шпаги вот.
Он указал на ствол дерева, к которому были в самом деле прислонены две рапиры.
Альбус почесал за ухом.
- Да... Дело в том... Считайте меня трусом... В общем, не хочу я с вами драться. Мне вас жалко. Вы такой огромный... Как великан.
- Ну что ж, возможно, вы сейчас снова захотите драться, - гигант развел руками. - Так что рапиры убирать не будем. Вы, значит, умник?
- Можно и так сказать, - вновь вспыхнул Альбус, припомнив статью. - Да, я не умиляюсь детям. Они иногда бывают отвратительны. Знаю, что говорю: работаю учителем. И меня не восхищает человек, который дерется с тремя, - решил он покривить душой. - Потому что он может быть вором, а они - полицейскими.
- Что ж, быть может, я огорчу вас, но вы столь же мало напоминаете мне умника, сколь я - поэта. Впрочем, плохой поэт - все равно поэт, как и плохой человек - все же человек, - вздохнул гигант, ответив невпопад.
- Поищем кабачок? - предложил Альбус. - Свежо просто так стоять.
И только когда они зашагали к видневшемуся вдали огоньку. в котором оба признали кабак, спросил:
- Вы знаете, но ведь у людей действительно много совершенно лишних предрассудков! Почему же их надо разделять и понимать? Вот, допустим, судить о человеке по его родне - разве правильно? Неправильно и нерационально. Или вот вы сказали про плохого человека... А как это вообще определить и зачем?
Ч., кажется, смутился.
- Не то чтобы я защищал предрассудки, или, скажем, воров, скорее в моих глазах их слабости и недостатки простительнее и невиннее, чем высокомерное презрение к простым людям тех, кто с высоты образования и ума берет на себя смелость судить, презирать и считать себя вправе строить теории, по которым должны жить другие - те самые люди, о которых они знают по своим книгам. Они вычитали, что кабатчик - пьяница, а сапожник - дурак, не удостаивая их даже взглядом и интересом, тогда как если бы увидели и поговорили с ними хоть полчаса...
Альбус потупился: слишком о многом Ч. невольно ему напомнил.
- Но ведь при этом те, кто строят теории, могут искренне желать кабатчику и сапожнику добра, - возразил он. - Они могут желать, чтобы те стали жить лучше, больше мыслили, осознавали себя людьми, у которых есть права и есть гордость...
- А вы уверены, что они так уж не подозревают об этом, сэр? - тихо спросил Ч. - И как принесет пользу людям теория того, кто не знает о тех самых людях ничего, вернее, знает много второстепенных фактов и ничего из того, что составляет саму их душу, их суть?
- Так можно изучить! - воскликнул Альбус. - Если дело в незнании, то можно узнать. Но оставлять людей жить так, как они живут теперь, в неравенстве, в невежестве, в грязи, без медицинской помощи, в нищете - это самое настоящее преступление!
- Так почему бы нам, сэр, этим и не заняться? Вы, должно быть, ученый? Даже до меня, столь постыдно нелюбопытного к делам магической Британии, доходили слухи о вас. Впрочем, у меня есть оправдание - волшебная Англия куда больше, чем мы привыкли думать - она волшебна вся, особенно там, где магии и в помине нет.
- Вы имеете в виду изобретения магглов? - Альбус поправил очки. - Да, стыдно сознаваться, но но и вот-вот нас перегонят. Можно позаимствовать и их изобретения, если это облегчит жизнь. Главное - чтобы не застаивалась собственная наука...
- Изобретения? Помилуйте, сэр, изобретения - не более чем палка и огниво - магии в них не больше, чем в зубочистке. Зато она есть в самой загадке города, как укрощенной стихии, и деревни, как стихии вольно пасущейся...
- Но как эту стихию, - спросил Альбус медленно, пытаясь понять собеседника, - ка ее можно направить на то, чтобы избавить людей от нищеты и невежества?
- Изобретения? Помилуйте, сэр, изобретения - не более чем палка и огниво - магии в них не больше, чем в зубочистке. Зато она есть в самой загадке города, как укрощенной стихии, и деревни, как стихии вольно пасущейся...
- Но как эту стихию, - спросил Альбус медленно, пытаясь понять собеседника, - ка ее можно направить на то, чтобы избавить людей от нищеты и невежества?
- Как же это узко! - воскликнул Ч., не утратив, однако, веселой улыбки, - будто вы не видите, что методы вроде общего образования хоть и учат, да совсем не тому, чему должны бы! Они способны на невероятное - сделать нудными и скучными даже детские игры и сказки!
- Сказки, - улыбнулся Альбус: ему вдруг полезли в голову какие-то глупые детские воспоминания. Вечер, свеча горит на кухне, мать, отдыхая от дел, читает им вслух сказку про прыгливый горшок, а он, Альбус, потихоньку вытащил у нее палочку из кармана и прицеливается: какой горшок удобнее заставить прыгать.
- Сказки вещь хорошая, - вздохнул Альбус. - В них много интересных вещей упомянуто. Та же самобранка, например... Кстати, сэр, а что вы думаете о Философском камне? Можно ли с его помощью сварить столько ликсира бессмертия, чтобы на всех хватило?
- А мы бы выдержали общество самих себя на протяжении сотен лет? - задорно и азартно спросил Ч.
- Ну, если что, кампень не защащает от насильственой смерти. Так что проблема зануд решилась бы как-нибудь.
Ч. громоподобно захохотал. Между тем, придя к огоньку, они обнаружили, что то горел лишь забытый кем-то костер.
- Кабак улетел, видимо, - вздохнул Альбус. - Ничего, попробуем вина наколдовать, а погреться и от огня можно.
- Улетевший кабак, вы сказали? - взревел Ч., чуть не подпрыгнув, - послушайте, это же идея! Я должен написать об этом книгу! Только представьте себе - налетает могучий ветер, и старый кабак вдруг взлетает подобно воздушному шару и...
- И отправляется странствовать по белу свету! - закончил АЛЬубс. - Опускаясь как раз там, где ночью бредут усталые путники, нуждающиеся в доброй кружке.
Он растянулся на земле и заломил руки за голову.
- Вы представляете, вы не подумали бы об улетевшем кабаке, если бы я не залез в стол к своему другу и не отослал его рукопись в журнал...
Ч. застыл на месте, сосредоточенно смотря в темное небо.
- А я представляю, как нынешние умники и прогрессисты запретили бы ради народного блага кабаки, гуляние, мясо, вино и смех до кучи, разве нет? С них бы сталось, а?
Над ними широкой белой рекой тек Млечный путь, и Альбус представил, как Лэм, ночуя на ферме у Айлы, в этот час гуляет с ней по холму и машет рукой жителям звезд. Вряд ли и Финеас с Клеменси, и Викки - с кем бы она ни была - спали в такую ночь; разве что Элфиас вымотался на службе.Тонко пахли травы, в ночном холодке все-таки звенели комары (изумительная, если вдуматься, конструкция и невероятно тонкая), где-то ухнула, тяжело взлетая, сова. В костре нестерпимым жаром алели головешки. Представился зажаренный на них добрый кусок мяса - да так ярко представился, что слюнки потекли.
- Тех, кто запрещает мясо, я бы самих запретил, - вздохнул Альбус с чувством. - А вообще ради чего все это делается? Порой, признаться, мне казалось, да кажется и теперь, что всякие сентиментальности мешают прогрессу, ну и пьянство ему не способствует. Но чтобы мешало мясо...
- Они считают, будто из-за мяса мы становимся агрессивными, следовательно, в мясе - причина всех войн. Эти люди поклоняются телу как храму, и пищеварение - тот божественный процесс, от которого все зависит. Их религия учит, что наши тела - храм божества собственного Я, и простая еда становится едва ли не богослужением. Потому и не остается радости застолья - для них это слишком серьезна. Я, впрочем, этой веры не принимаю.
- А какую веру вы принимаете? - Альбус вдруг прямо на него посмотрел. - Предположим, поклонение собственному телу - это нечто глупое и сковывающее... Но неужели вы верите вообще во что-то?
Ч. улыбнулся.
- Вы сейчас очень точно сказали, быть может, сами того не зная. Я действительно верю во Что-То, не просто "Верю", например, в "Высшие Силы", как это модно теперь, я верю в Кого-то, вполне конкретного и имеющего Имя.
Альбусу стало почему-то неловко: он был готов сказать резкие слова, но заколебался, потому что под бездонным, молоком облитым темным куполом такие слова оказалось говорить куда сложнее, чем в школьном коридоре.
- Но... Почему вы, умный и ученый человек, свободно мыслящий - почему вы все-таки верите?
Ч., кажется, засмущался - Альбусу подумалось почему-то, что тот покраснел.
Гигант, тем не менее, ответил:
- Возможно, как раз потому, что я ученый и свободно мыслящий - свободному человеку не пристало жить в цепях, даже если это вполне научные цепи причинности.
- То есть вы верите просто так - как дышите или едите? - юноше захотелось рассмеяться от удивления. - Странно. Я так не умею.
Ч. нетерпеливо ответил:
- Нет, нет и нет! Поверьте, я прошел бездну, коснулся ада - пусть лишь в собственном сознании, взглянул в лицо Небытию, прежде чем Истина открылась мне в своем ненавязчивом, но всепобеждающем сиянии. Я стоял на краю...
Знаете, я очень хочу написать рассказ, рассказ о человеке, моряке, сбившемся с пути и после долгого странствия, уже отчавшись, нашедшего новую землю, необитаемый остров. Вооруженный до зубов, он остается верен Англии и полон решимости покорить остров - и водружает флаг посреди Брайтона, берет Вестминстер как варварский дворец.
- А Вестминстер, надо полагать, захвачен врагами? - Альбус почувствовал интерес и нетерпение, как в детстве, когда читал приключенческие книги.
- В чем и дело, что нет! - воскликнул Ч., - во всей Британии жизнь идет, как шла, и ни один человек не подозревает, что их, оказывается, кто-то только что открыл. Не скрою, в этом образе - именно мои чувства, я открыл подобно Колумбу то, что известно у нас каждой кухарке и садоводу. Но ради всего святого, скажите мне, если путешественник и правда готов сражаться и умереть, если он действительно исполнен отчаянного страха и отчаянной надежды, имеет ли значение, что он не среди враждебных и диких джунглях, а в собственном саду? Ведь готовность и радость - подлинные, и к ним добавлена радость дома, возвращения домой. В этом я и вижу настоящее чудо - находить самые отчаянные приключения у себя дома, видеть мир - маленьким. Вспомните, как в детстве любая травинка была для нас лесом, палка - мечом, кочка - священной горой. Что, если правы мы были именно тогда? Что если и правда - каждый дом - город и храм, каждый человек - бог, каждая душа - Вселенная? Об этом я и хотел написать, об этом и напоминают нам поэты (как хотел бы я быть поэтом!). Те же, кого я называю умниками, искусственно делают мир большим, взирая с высоты. Все становится таким мелким, что не радует их, как не обрадует нас кастрюля размером с пол-наперстка и человечки ростом в половину мизинца. Но что за безумие считать, будто это и есть истина? Это же, что говорить, будто мир невидим и нечеток, если мы сами близоруки. Мы с вами оба носим очки и они позволяют нам видеть мир приблизительно таким, какой он есть; найти же очки для души - вот истинное приключение! Нам с вами, то есть умникам и простакам, нужно совершить путешествие за этим сокровищем, поэтам же оно не нужно: их духовный взор подобен взору орла.
Пока гигант говорил, Альбус вспоминал все: и детские игры, когда кукла сестры становилась принцессой, а их коза - сказочным конем, и Дуэльный клуб, и схватку в пустыне, когда душу захлестывало то же головокружительное чувство, вспомнил первый полет на метле, когда он пытался долететь до солнца, и свист в ушах, когда слетел с Астрономической башни, невероятное парение вдвоем, когда впервые поцеловался с Викки, и испепеляющую нежность, когда узнал близость с Камиллой... Вспомнилась, ему, наконец, рождественская ночь, когда они с друзьями на улице, на снегу, танцевали и пели хоралы - и он вдруг понял, что обязан сохранить восторг перед жизнью в детях, которых ему доверяли. "Если они смогут видеть мир маленьким, поймут, как в нем все значимо - они смогут и изменить его у лучшему, и жить начать счастливо, как в детстве. Жить, радоваться простым радостям - ничгое выше этого быть не может". И он широко улыбнулся светлевшему небу, чувствуя, что сам жив, как никогда.


* В главе использованы фрагменты эссе Г.К. Честертона "Три типа людей".