Глава 9. Лето 1902г

Часть 1. Бархатный диктатор.

В преддверии экзаменов Альбус усилил внимание к отстающим. Таких набралось немало, и среди них были не только, к примеру, Эллоур Лестрейндж или Иллария Малфой, в принципе малоспособные и учившиеся плохо, но и Лисандра Яксли, и Лили Карлайл, успеваемость которых в целом была неплохой. Судя по ведомостям, заполненным покойным профессором Колдфишем, они и по трансфигурации раньше учились гораздо лучше. Альбусу сложно было понять, как могли девочки, явно не склонные к зубрежке, хорошо учиться у Колдфиша, однако когда начал заниматься с девочками дополнительно, то удивился еще больше: они как будто совершенно не слушали, что он говорил, задания выполнять не старались, а только или бросали короткие взгляды на него, или с ненавистью созерцали друг друга. А на него самого с ненавистью смотрели Ллойд Уизли и Арктурус Блэк, но им-то грядущие ЖАБА были важнее, и они занимались прилично.

Отстающие, однако, были на всех курсах; Альбус засиживался с ними до полуночи, пока не схлопотал от директора выговор за то, что нарушает режим дня. Тогда он нашел ассистентов: поручил заниматься с младшими курсами Саиду Раджану и Герде Энслер.

Отношения между этими двумя весьма изменились: теперь Саид задумчиво и грустно смотрел на Герду на уроках, а она под рукой набрасывала какие-то планы, жадно глотала газетные статьи и пропадала в библиотеке, зубря нормы магического законодательства.

— Она хочет сделать карьеру в Министерстве, проводить реформы, — пожаловался Раджан как-то. — Меня в ее проектах, кажется, нет.

Тем не менее, работали они слаженно, а Альбус смог вплотную заняться неуспевающими старшекурсниками. На Лили и Лисандру пришлось прикрикнуть, даже стукнуть кулаком по столу — после этого они, наконец, проявили хоть какое-то внимание к заданиям. Надо сказать, что держать себя в руках иной раз бывало трудно — девочки порой так крутили на пальчике локоны, выставляли вперед ножку или просто смотрели ему в глаза, что внутри все вспыхивало и заслоняло мысли одно желание: ощутить мягкость и жар женского тела, раствориться в нем и забыть обо всем. Альбус не без труда (спасибо окклюменции, научившей контролировать собственные эмоции) овладевал собой и делал голос жестче и суровее — кажется, обе его мучительницы именно этого и хотели. Помогало, впрочем, ненадолго — кокетки снова принимались его распалять, и он не назначал им наказание у завхоза лишь из принципа, ограничивался угрозой отправить их помогать эльфам на кухне — кажется, угроза действовала.

Наконец, учебный год подошел к концу.

СОВ и ЖАБА сдали сносно. Потом был выпускной бал, где Альбусу пришлось вместе с Кеем, Лайзой и Али Лариджани следить, как бы никто из учеников не напился. А так как Кей, как обычно на праздниках, не расставался с бутылкой огневиски и быстро ушел к себе, то пьяных ловили втроем. К досаде Альбуса, конфискованное спиртное даже оказалось нельзя употребить по назначению: Лайза и Али безжалостно разбивали каждую бутылку.

Не то, чтобы в тот вечер очень хотелось напиться, но все время лезло в голову, что, сложись все иначе, Аберфорт сейчас получил бы аттестат (со сплошными «Удовлетворительно», но все-таки) и танцевал с кем-нибудь… Например, с рыжеватой Агатой Робинс. А дома их ждала бы живая Ариана. А сложись все совсем по-другому, через год ЖАБА предстояли бы ей…

Мимо проносились пары: мелькало строгое серое платье Герды, танцевавшей с Саидом, вспыхивало кумачом легкое платье Лили, назло Ллойду пошедшей с Бобом Огденом, вился изумрудно-зеленый подол Лисандры Яксли… Говорят, Аберфорта исключили из-за нее. А через пару месяцев она, вероятно, станет Лисандрой Блэк. Альбус не чувствовал злости — только усмехался, что Лисандра и Клеменси будут, по сути, в одной семье.

Следующим вечером он был уже в Лондоне, где снял, внеся плату за два месяца, небольшой номер в «Дырявом котле». Наконец нашлось время ответить на письма: в мае вышла его брошюрка о способах использования крови дракона, и с тех пор не утихало ее обсуждение в научных журналах, а его забрасывали письмами. Одни выражали восхищение, другие обвиняли в пустозвонстве и плагиате, третьи интересовались, где он вообще раздобыл для опытов запрещенный ингредиент. Ответив примерно на половину писем, Альбус накормил Фоукса и спустился вниз, чтобы поужинать самому, но едва взялся изучать меню, его слегка тронули за локоть.

— Вот так встреча! — радостно воскликнули рядом. — Не думал, что увижу вас, только вернувшись из Австрии!

Альбус обернулся — рядом, как и прежде круглолицый и бодрый, стоял Леонард Спенсер-Мун. Он ощутимо располнел с тех пор, как женился, но совершенно не утратил живости во взгляде и движениях.

— Где же вы оставили Лору? — удивился Альбус после рукопожатия.

— В Ницце, конечно! Она там на отдыхе, а я уезжал, увы, по делам… Я сейчас секретарь у Бальфорта, помните такого?

— Милый старик, — согласился Альбус.

Они заказали по ростбифу, овощному рагу и бутылку медовухи. Уселись за стол, Спенсер-Мун, обрадованный встречей, болтал без умолку.

— Я-то боялся, что вы так и пропадете, от вас полгода не было известий… Но вижу, сделали мощный рывок! Похвально. Хотя не представляю вас учителем. В Африку-то не планируете? Я, может, поеду зимой. Может, даже без Бальфорта: старик не любит приключений. Точнее, не в том духе, — он опрокинул рюмку. — Вот в Австрии, скажем, сейчас происходят события, достойные Шерлока Холмса. Кто-то убивает чиновников. Как правило, крупных. И все, как один, страшно развращены. Вот хоть последний… Покровительствовал разврату с малолетними. Вроде бы и сам участие принимал.

— Мерзавец, — вырвалось у Альбуса.

— Да, зато и получил… На труп, говорят, страшно было смотреть. Одна половина обугленная, другая — заледеневшая.

Кусок замер в горле. Альбус ничего не мог ответить некоторое время, и только когда выпил две рюмки, спросил:

— Никого не поймали? Не подозревают?

— Арестовали после первого убийства — какого-то налогового инспектора — парнишку, быстренько осудил, повесили, но вскоре после казни судью, который вынес приговор, нашли жестоко убитым.

Альбус машинально проглотил еще кусок ростбифа, но не ощутил вкуса. Он понимал одно: заклинание, убившее чиновника-развратника — изобретение Геллерта, о котором если и узнал кто-то еще, то вряд ли смог бы применить.

На следующий день к Альбусу разом завалились все друзья: сумели взять общий выходной, чтобы выбраться на природу. Они аппарировали к лесному озеру, которое приметили раньше: лето стояло жаркое, девочки давно хотели искупаться. С ними снова была Виктория; кажется, при ее отходчивом нраве она не смогла бы ни на кого сердиться долго. Смеясь, она плескала на Альбуса, звала его в воду, потом откинулась на спину, демонстрируя алые купальные панталоны и тунику, прекрасно облегавшие ее фигуру, и легко поплыла, но на сей раз он присоединяться не спешил.

Он не мог отделаться от мысли, что совершает по отношению к ней, такой доверчивой, огромную подлость, и предчувствия, что после его поступка навсегда потеряет ее дружбу, но и поступить иначе не мог.

«Геллерт — убийца. С ним опасно находиться рядом. Его могут арестовать — тогда что будет с ней?» Викки, встряхивая мокрыми волосами, вышла с подругами на берег. Должно быть, она рассказывала Айле и Клеменси, как счастлива…

«Пусть она меня возненавидит, но я должен ее спасти. Если не получается открыть глаза ей — придется действовать иначе».


***
Прежде Альбус не бывал у Виктории в гостях, только однажды видел ее фотографию на фоне трехэтажного особняка, обсаженного елями. Однако после того, как он послал записку Урквартам, его попросили прийти, назначив, как он и просил, час, когда Виктории не могло быть дома.

Через камин он попал в гостиную, обставленную мебелью из темного дерева, обитой сатином цвета топленого молока. Ему навстречу вышли хозяин, одетый по-деловому — видно, не так давно вернулся из Министерства — и хозяйка, легкая, моложавая, в расшитом синим шелком свободном платье.

— Вы что-то хотели нам сказать, мистер Дамблдор? — спросила его миссис Уркварт, когда пригласила сесть и налила чаю. Каждый ее жест, тембр ее голоса напоминали Викки так мучительно, что хотелось немедленно уйти. Парень собрался с духом.

— Вам что-нибудь известно о человеке, которому ваша дочь ездит в Вену?

Альбус машинально обернулся к мистеру Уркварту и едва не поежился: давно никто не смотрел на него с таким разочарованием и презрением. Миссис Уркварт, однако, насторожилась.

— Откровенно говоря, мы бы очень хотели узнать побольше, но мы так редко ее видим…

— Я могу вам о нем рассказать, — Альбус со вздохом отставил чашку. — Его зовут Геллерт Гриндевальд, он младше ее. Исключен из Дурмстранга за применение темных искусств, которое повлекло жертвы. Сейчас, вероятно, совершает убийства чиновников в Австрии.

Мать Викки побледнела и подалась вперед.

— Если вам не трудно, я бы спросила о подробностях.

Альбус принялся рассказывать.

— Вы видите, — заключил он, — что лучше всего будет, если вы изолируете вашу дочь от встреч с этим…

— Изолирую! — миссис Уркварт вспыхнула. — Да я не только изолирую, но и выбью дурь у нее из головы. С кем, с кем она еще свяжется! Сумасшедшая!

Она вскочила и нервно заходила по комнате.

— Не стоит так строго судить, — нерешительно возразил Альбус. — Этот человек может… одурманить.

Он невольно покраснел, вспоминая события трехлетней давности.

— Ничего! — мать Викки сверкнула глазами. — Я знаю несколько отменных средств, способных рассеять любой дурман!

Она резко вышла из комнаты. Отец Виктории некоторое время смотрел на дверь, за которой скрылась жена, потом поднялся, и Альбус тоже. Помявшись, подал мистеру Уркварту руку — тот посмотрел на него с нескрываемым отвращением.

— Я надеюсь, — начал Альбус, — что вы сможете…

— А я надеюсь, что вы не переступите порог моего дома и я о вас больше не услышу, — выплюнул мистер Уркварт. — В мое время молодые люди из ревности вызывали на дуэль, а не бежали доносить родителям девушки. Нет слова, которые выразило бы мое презрение к вам. Если вы явитесь сюда еще раз, я прикажу вас вышвырнуть эльфам. Уходите.

Альбус ушел. Несколько дней после он не находил себе место, одолеваемый предчувствиями, которые сбыться не замедлили: на пятый день за обедом он получил записку от Клеменси. Кажется, рука подруги дрожала, в некоторых местах чернила были размыты.

«Мы все знаем, что ты сделал. Нам рассказали родители Виктории. После твоего посещения и рассказа она поссорилась с матерью и ушла из дома. Ее родители обращались уже ко всем нам, ее нигде не могут найти. Альбус, я тебя предупреждала.

В пятницу после обеда все соберутся у нас, чтобы решить, что делать дальше. Но разговор, заранее предупреждаю, предстоит неприятный».

Парень стиснул письмо. Как раз о возможных последствиях он и не подумал толком — понадеялся, что родители Виктории смогут как-то ее удержать. Если теперь Викки пропадет без вести, это будет на его совести.

Откладывать разговор было нечего. Как раз была пятница. Альбус живо собрался и по каминной сети отправился к друзьям.

…Они сидели полукругом на диване и в креслах; при появлении Альбуса Лэм вскочил и бросился навстречу ему, а остальные застыли неподвижно.

— Мы не сердимся, — затараторил Лэмми. — Мы тебя не ругаем, просто хотели поговорить…

— Нет, мы сердимся, — прервал его Элфиас.— То, что ты сделал, называется ударом в спину. Это предательство, и нам не по двенадцать лет, чтобы глаза закрывать. Если такое повторится снова, считай, что у тебя больше нет друзей.

Лэм испуганно замахал руками, но на него не обратили внимания. Альбус не возражал, понимая, что вполне заслужил подобные слова.

— Друзья — не родня, — пожал плечами Финеас. — Можно найти новых.

Лэм закусил губы. Клеменси подняла заплаканные глаза и с упреком посмотрела на мужа, но Финеас словно и не заметил этого.

— Вы понимаете, сэр, что Викторию ударили? Вы не могли не знать, что таки будет: характер ее матери вам известен. Однако вам было все равно, что ее унизят, лишь бы вышло, как вы хотели, правда? Впрочем, не в первый раз.

Альбус побледнел: он понял, на что намекал Брокльхерст, и от боли и гнева едва не захлебнулся.

— Как я хотел? Сэр, вы даже не представляете, о чем говорите, но имеете глупость…

— Итак, что ее унизят, вам было все равно, — прервал его Финеас.

— А я говорю, — Альбус вскипел, — что…

— Он знает, о чем говорит, — вмешалась Клеменси. — Прости, Альбус. Я рассказала все, что ты передавал мне. Это было нужно, чтобы нам решить, что делать. Наверное, это тоже удар в спину.

Альбус грустно улыбнулся.

— Ты думаешь, я буду на тебя сердиться?

— Ты хороший, — Лэм погладил его по руке, и Альбус, как в детстве, почувствовал, что горят уши. Элфиас и Финеас иронически переглянулись.

— Бархатный диктатор, — вздохнул Брокльхерст. — Очень хороший, только держит близких в ежовых рукавицах.

Альбуса снова затрясло.

— Вы можете уже сказать по-человечески…

— Как будто ты сам не понимаешь! — воскликнула, вставая, Айла. — Ты показал себя не только диктатором, но и лицемером.

— Не кричи, Айли, — тихо попросил ее муж, но она только отмахнулась.

— Ты, Альбус, осуждаешь моих родных, отца Финеаса, а лучше ли поступаешь сам? Викки сделала выбор. Каким бы ни был тот человек, она любит его и имеет право разделить его судьбу. А ты вмешиваешься в ее жизнь, жизнь взрослого, свободного человека, и пытаешься перекроить в соответствии с собственными представлениями. Как это назвать?

— Прости, пример некорректен, — Альбус помотал головой. — Лэм — не убийца.

— Но я мог стать убийцей, — просто возразил Лэмми. — Помнишь, я выбросил из окна девочку? Если бы она погибла, кем бы я был?

— Не будем об этом, — вздохнул Альбус. — Что вы решили? Как поступите?

— Ты посидишь под домашним арестом у нас, — усмехнулась Клеменси. — Финеас с тобой побудет. А мы вчетвером отправимся в Вену. Я знаю адрес этого человека — если, конечно, он не успел съехать. Скорее всего, Викки отправилась к нему.

— Это опасно, — возмутился Альбус было, но под взглядом друзей слегка отступил. — Хорошо. Только заберите Фоукса. Он же с голоду умрет.


Часть 2. Друзья.

Викки ворвалась в комнату Геллерта как всегда внезапно. Сбросила пальто на пол, отшвырнула в угол шляпку, нервно прошлась по комнате.

— Я не понимаю, не понимаю! — она всплеснула руками. — Кажется, на меня ополчился весь мир! Геллерт, милый, представь: Альбус до того опустился, что нажаловался на наш с тобой роман моим родителям. Отец, к счастью, не смеет мне указывать, но мама… Мне кажется, я к ним больше не вернусь! — она упала на стул и заплакала.

Геллерт подбежал к ней и крепко обнял.

— Что, что произошло?

— Она меня ударила, — Викки вытерла слезы. — Как глупо… Я замужняя женщина… То есть, уже разведенная… А мне до сих пор диктуют, как жить! И кого бы я ни выбрала — все не так!

— Оставайся у меня, — ответил Геллерт, — вот увидишь, они смирятся с твоим выбором. Отец, кажется, уже смирился?

— Он всегда и со всем мирится, — Викки беспечно улыбнулась. — Он так любит меня, что просто не может мне противоречить. А у мамы характер тверже.

— Как у тебя? — улыбнулся Геллерт, слегка подмигнув.

Викки смущенно поджала губы.

— Ну… В общем… Мы с ней почти одинаковые. Нам даже нравятся одни фасоны, одни цвета, одна музыка… Смешно, правда? — она обняла его за шею. — А где сейчас твоя мама?

— Она умерла, когда я готовился к первому курсу, — Геллерт отвел глаза.

— Прости, — Викки прижалась к нему. — Я немного помню твою маму… Помнишь, тот прием, когда мы с тобой поссорились? Такая тоненькая, молоденькая…

— Да, — кивнул Геллерт. — Она была совсем молоденькая. Всегда казалась мне сказочной принцессой. Я мало ее видел. Когда мне было пять, отец разлучил нас. Меня поселили в отдельном флигеле, с нянькой и гувернером. А к ней приводили на час в день. Даже не оставляли нас наедине. Нянька бы нам не помешала, но гувернер, подлец, контролировал каждое слово, которое мы могли бы сказать друг другу.

Викки нахмурилась.

— Извини, но я не понимаю. Зачем твой отец так поступал? Ему нравилось вас мучить?

Геллерт потер висок.

— Пожалуй, так оно и было, хотя отец всегда говорил, что хочет сделать из меня настоящего мужчину, а мама могла бы только избаловать меня, вырастить тряпку, девчонку. Правда, меня и без того было, кому баловать: Сюзанна во мне души не чаяла — но она побаивалась гувернера. Отец много занимался со мной сам… — он усмехнулся. — Ну, как мы уживались, ты можешь себе представить.

Он помассировал подбородок.

— У меня было в детстве две принцессы: мама и Сюзанна — и обеих я не спас от дракона. Маму мы с Сюзанной нашли, когда однажды пришли ее навестить. Она лежала в луже крови; рядом валялась какая-то книжка. Ее убил приступ чахотки. А Сюзанна жила у нас еще два года, потом пропала. Кажется, ее убил мой безумный дядя, брат отца.

Викки побледнела.

— Где ты жил, милый… Где ты рос… Это же ад!

— Ад? Может быть. Но с другой стороны, я ведь стал тем, кем я стал в этих условиях. Я ненавижу все, что связано с тем, что превозносил отец: порядок, установления, власть аристократии. Возможно, я бы не уверился до конца в идеях революции и в готовности пойти на все ради ее осуществления, если бы не это.

— А мне всегда внушали, что главное — это свобода, — улыбнулась Викки. — Я любила родителей и верила им. И сейчас люблю и считаю, что свобода — главное… Пусть они сами про это забыли.

— Значит, ты на своих родителей похожа?

— Как видишь, — фыркнула Викки, — У меня папины глаза и папины идеалы. При этом мамины вкусы и характер. А ты? Похож на своих, если честно?

— Если честно, от отца у меня только что его жестокость и вспыльчивость. А мать я плохо помню, и, кажется, мы с ней совершенно непохожи.

Викки наклонилась вперед.

— У тебя такие же волосы, как и у нее. Мне запомнилось, что у нее были очень мягкие светлые волосы. И глаза, кажется, тоже.

— Как ты помнишь такие детали? — искренне удивился Геллерт. — Я вот уже ничего из этого вспомнить не могу… И это при том, что я знал ее десять лет, а ты видела лишь раз!

— Ты на это не обращаешь внимания, наверное. А у меня все отпечатывается в голове яркими картинками, и временами мне кажется, что я смотрю бесконечный спектакль с самого удобного места в зрительном зале.

— Красиво, — прошептал Геллерт, — я вот вижу только смутные и неотчетливые образы, символы… Значит, ты — копия своих родителей? — вновь улыбнулся он.

— Как видишь, полная и собирательная, — она дернула плечами.

— И при этом обходится не без скандалов! Да и кто сказал, что мы бы поладили с людьми вроде нас же! Ты, кажется, говорила, что в детстве тебе позволяли куда больше, чем теперь?

— Да! — Викки рассмеялась. — Мне позволяли дружить, с кем угодно, наряжаться в розовое и в кружева, дерзить учителям, даже надевать на детский маскарад мужской костюм. Когда я начала хулиганить в школе, родители тоже терпели довольно долго.

— И как ты выросла такой бунтовщицей, если была обласкана в детстве? — с сомнением спросил Геллерт, подначивая.

Викки дернула ртом.

— А почему человек должен расти бунтовщиком только когда ему самому плохо? Я видела, как несправедливо относятся к девочкам, к магглорожденным, к бедным.

— У вас, в Хогвартсе? — уточнил Геллерт.

Викки кивнула.

— Да. Да и вообще — в обществе. Разве это правильно, что разные идиоты и бездарности праздно жируют на родительских деньгах? Разве правильно, что судьбу девушки решает кто угодно, кроме ее самой? Ты видишь: даже мои друзья считают допустимым вмешиваться в мою жизнь. Я уж не говорю о том, что в школе богатые наследники притесняют всех, за кого некому заступиться. В Дурмстранге было то же самое?

— В Дурмстранге — да, не без этого. Хотя жесткие условия во многом уравнивали нас — ты мог быть дворянином, но если отстаешь, это не спасет тебя от насмешек. А кстати, что за человек твой отец? Это ведь ему ты обязана идеями?

— Папа? Он добрый, рассеянный, мягкий. Очень начитанный, умный, любит историю. Мне иногда странно, как он может работать дипломатом — мама все время смеется, что он податлив, как ребенок. А твой отец — какой он все-таки? Неужели вы нисколько не любите друг друга?

— Мой отец… Я к нему сейчас ничего не чувствую, раньше — ненавидел. Он привык, что все, что его окружает, принадлежит ему и не имеет своей воли — я ни за что не мог с этим согласиться. Так и началась наша вражда с самых малых моих лет. Кроме того, я презирал его вкусы — не понимаю, что хорошего в этом нудном старье, которое ему нравится… Странно, насколько наши отцы непохожи, хотя мы с тобой — единомышленники. Я неожиданно подумал: что если бы твой отец был моим, а мой — твоим? Я так люблю противоречить, что, наверное, стал бы противником революционеров, если бы родители внушали бы мне эти идеалы.

Викки подперла кулачками подбородок.

— Думаю, я была бы ужасной истеричкой. Отыгрывалась бы на любом, кто не мог мне ответить. Понимаешь, я просто не могу быть в приниженном положении, я ужасно злюсь, если меня хоть что-то ограничивает, а в таком случае…. — она махнула рукой.

— Мы с тобой похожи, — улыбнулся Геллерт во весь рот. Она сосредоточенно смотрела в пространство.

— Иногда даже думаю: а если бы у меня не было того, что есть сейчас — если не любящих родителей, то красоты или состояния? Ну, пожалуй, бедность я бы перенесла: у меня есть бедные друзья, и я вижу, что жить своим трудом вовсе не страшно. Но быть дурнушкой… Ох, вот это я пережила едва ли бы. С моим-то самолюбием мне надо быть в центре внимания, а особенных талантов у меня нет, и не будь еще красоты, что бы делала?

— А я не могу представить себя без магических талантов. Кем бы я был тогда? Бездельником? Бандитом? Животным вроде отца? Ведь он просто животное, живущее сложными рефлексами, в костюме и с лоском внешнего эстетизма, что, по мне, делает его только омерзительнее.

— Ты не был бы ни тем, ни другим, — вздохнула Виктория. — Но, скорее всего, тебя бы уже не было на свете. Сейчас ведь и среди магглов неспокойно, и такие, как ты, там нужны… Но они быстро попадаются, и… — она начертила вокруг шеи петлю. — Я и так вечно беспокоюсь, как бы тебя не арестовали. Я знаю, как ты силен, но все же…

— Поэтому, — сказал он горячо, — нам и нет нужды думать, кем бы мы были, если… Отними что-то одно, и перед нами уже не тот человек, другой… Меня не поймают, любовь моя. Великий и мудрый человек сказал, что мне суждено стать великим и изменить судьбу мира. Человек, которому ведомо все!

— Какой «великий и мудрый»? — насторожилась Викки. — Ты все же познакомился с теми… с обещал тебя познакомить Бальфорт? Что это за люди, Геллерт?

— Это люди, подобных каким больше нет, и я теперь — один из них. Тринадцать величайших волшебников, что правят миром!

Викки некоторое время сидела молча, машинально накручивая прядь волос на палец.

— Тринадцать, — протянула она. — Несчастливое число, хотя, как утверждали Альбус и Лэм, невинно оклеветанное. Ты говоришь, они правят миром — кто же им дал власть?

— Они сами взяли ее, пользуясь теми силами, которые живут в каждом человеке. Ненависть, зависть, уныние, страх, тщеславие — этого так много в каждом, и это безграничный источник, открывающий любые двери!

Она прикрыла рот рукой и совсем свела у переносицы брови.

— Хорошо… Пожалуй, я сварю нам кофе.

Он догнал ее и крепко обнял.

— Ты испугалась? Но видишь, я все тот же! Я владею собой, а эти силы не опаснее огня или ветра, если умеешь с ними обращаться!

Не ответив, она крепко его поцеловала.

***
Старых друзей удалось собрать довольно быстро: Иоганн известил всех о том, что Геллерт по-прежнему «в строю», и очень скоро они собрались в кабачке на окраине. В первые минуты было не до планов и проектов: друзья обнимались, удивлялись друг на друга и вспоминали старое.

— Помнишь, на втором курсе ты нам показывал, как с драконом будешь расправляться? — басил здоровяк Фриц Гроссенберг. — Даже метлу превратил в меч…

— Чего не сделаешь после двух кружек пива! — Иоганн, словно сказанное относилось к нему, кокетливо щурил глаза.

— Вспомнили бы, благодаря кому вы стащили тот бочонок! — вздыхал Ганс Ольсен, так и оставшийся по-мальчишески тощим и юрким.

— Да уж, ты уже тогда был знатный вор, — немного морщился, поправляя тяжелые очки, Георг Цвайерг. За прошедшие годы его лицо еще сильнее вытянулось и пожелтело, так что сейчас он выглядел уже лет на тридцать. Иоганн дернул его за ухо и томно посоветовал не быть занудой. Георг тяжело на него посмотрел, но смолчал.

Эрлих наблюдал за приятелями с немного печальной, немного язвительной, но дружеской улыбкой. Пережитые лишения оставили отпечаток и на нем, но все же он был одет поаккуратнее прочих, выглядел свежее и держался более солидно, хотя и не утратил привычки щурить светло-карие глаза.

— Ты нас позвал, чтобы делать дело? — тихо спросил он Геллерта. — Лично я в нетерпении.

— Однако надо распределить обязанности, — Георг всегда молился на распределение, иерархию и порядок. Разумеется, теперь он не мог допустить, чтобы в их маленьком кружке обязанности разделились кое-как.

— С этим просто, — отмахнулся Геллерт. — Я давно вас знаю, понимаю, на что способен каждый из вас. Естественно, каждый из вас должен глядеть в оба, все подмечать и слышать…

Он почесал голову.

— Иоганн, Эрлих, вы всегда владели словом. Будете писать агитационные листовки. Ганс, если понадобятся деньги, могу ли я рассчитывать на тебя?

— Только в том случае, если у меня будет прикрытие в полиции, — нагло усмехнулся Ольсен и указал на Гроссенберга. Фриц развел огромными красными руками.

…Некоторое время они раздумывали, с чего начать, и решили, наконец, что сперва стоит устроить акцию устрашения для наиболее развращенных властью чиновников Вены — магических и маггловских. Эрлих собирал информацию в департаменте, Фриц — в полиции. Иоганн под чарами изменения внешности перевлюблял в себя горничных предполагаемых жертв и постепенно выведывал распорядок дня каждого. Георг, исходя из узнанного, по минутам рассчитывал план покушения.

— Допустим, Шульцман выходит из дома в восемь часов тридцать две минуты каждый будний день. Если заколдовать камни на мостовой, чтобы они взорвались ровно в это время…

— Не слишком и это сложно? — тянул Иоганн. — Не лучше ли просто бросить Бомбардой?

— Дома поговорим, — огрызался Георг. — Итак…

— А почему просто Авадой в него не засветить? — недоумевал Ганс, и Фриц объяснял:

— Опасно. С Авадами половину примерно ловят в течение трех дней. Я ж в полиции работаю, знаю, что говорю.

Они уточняли обстоятельства нападения, но список жертв был уже давно составлен.

Вольфганг Хофбург, заместитель начальника магической полиции. С молодости прославился пытками подследственных и сфабрикованными делами.

Амадеус Розенкранц, начальник отдела магического законодательства Австро-Венгрии. За взятки проводил законы, ущемляющие население.

Эрнст Мерк, судья. Отправил на виселицу примерно десть явно невиновных - за взятки и по личным мотивам.

Пауль Пфейцер, прокурор, дядя отличницы Ильзы. Тайно покровительствовал содержателям публичных домов, детским сутенерам.

Алоиз Зоннентаг, "палочный генерал", тиран по отношению и к солдатам, и к домочадцам.


***
На следующее утро Геллерт, проснувшись, не нашел Виктории рядом, зато отчетливо услышал внизу незнакомые голоса. В первую минуту он решил, что нагрянула полиция, но прислушался и разобрал, что голоса явно женские. Одевшись, он спустился вниз.

В гостиной перед Викторией сидели на диване четверо: уже знакомая ему бледная дурнушка в огромной, как гриб-переросток, шляпе; темноглазая молодая женщина, казавшаяся полнее обеих подруг; ее руку сжимал низенький заморыш с косящими в разные стороны глазами и растрепанными черными волосами до плеч; наконец, на самом краю уселся с решительным и мрачным видом невзрачный парень с мышиными волосами.

— Здравствуй, Геллерт, — Викки натянуто улыбнулась. — А тут… — она покраснела. — Мои друзья вдруг решили нагрянуть. Клеменси Брокльхерст ты уже знаешь, а это Айла Принц, Лэмюэль Принц и Элфиас Дож.

Три первых друга подали руки спокойно, только девушки опустили глаза, а косящий Лэмюэль, наоборот, воззрился на Геллерта, как на инопланетянина, но Дож, только его назвали, встал и, едва сдерживая гнев, смерил Геллерта взглядом.

— Не будем тратить времени, — процедил он. — Нам с вами, сэр, нужно поговорить наедине.

Геллерт усмехнулся и указал рукой наверх.

— Лучше на улице, — процедил Элфиас, — выйдем во двор.

— Девочки боятся, что вы устроите дуэль, — спешно вставил косоглазый.

Геллерт широко улыбнулся.

— Вы у нас дома, дамы и господа.

Элфиас дернулся, как от удара. Темноволосая спешно встала.

— В таком случае, полагаю, мы все выпьем чаю или кофе. Простите, герр Гриндевальд, — она перешла на немецкий, — наш визит бесцеремонен, но мы устали с дороги. Полагаю, Виктория сможет нас угостить, а вы и герр Дож поговорите, где сочтете нужным. Но прошу вас, не огорчайте вашу… жену.

Геллерт широко улыбнулся.

— Ваш друг в полной безопасности, — ответил Геллерт на родном языке и вышел на улицу.

Дож последовал за ним. Опершись на стену, он пнул камень мостовой и выдохнул:

— Наверное, вы понимаете, что мы не поздравлять вас пришли. Мы, друзья Виктории, опасаемся, что ваши безумные планы ее погубят.

— А вы не опасаетесь, что для некоторых жизнь в безопасности — хуже смерти? — усмехнулся Геллерт. — И вообще, мол, если ангел выбрал меня, это знак, что все сбудется, разве нет?

Дож набычился и повторил:

— Мы не можем примириться, что ей может грозить опасность.

Геллерт почувствовал прилив злости.

— А с тем, что без этого она будет несчастна, вы можете примириться? Вот, вам до ее счастья дела нет, что и требовалось доказать. А мне — есть.

— Хорошо, — холодно кивнул Дож. — В таком случае, если по вашей милости с ней что-то случится, я в любое время и в любом месте к вашим услугам, сэр, — он слегка поклонился.

— К моим услугам? Смеетесь? Если с ней что-то случится, то меня уже не будет в этом мире, коль скоро я не смог этому помешать!

Кажется, ответ удовлетворил Элфиаса. Он опустил веки:

— Сэр, скажите напоследок, каковы ваши намерения по отношению к Виктории?

— Намерения? Вы шутите? Я люблю ее без памяти, она — прекраснейшая из женщин, она — ангел, и вы спрашиваете о моих намерениях? Так знайте, мои намерения — служить ей, бросить мир к ее ногам и делать любые безумства ради ее счастья! Если бы вы только знали ее, как узнал ее я за эти часы, недели и месяцы, вы бы сами могли… Впрочем, неважно. Я люблю ее больше всего на свете, она любит меня, и это все, что я вам скажу.

Невзрачное лицо Дожа исказила судорога, но он ничего не ответил. Сзади кашлянули. Оба обернулись — на пороге стоял косоглазый Лэмюэль. Нервно кивнув, он улыбнулся Элфиасу:

— Девочки тебя звали, кофе и сэндвичи готовы.

Тот послушно ушел, а заморыш обернулся к Геллерту:

— Я тоже должен кое-что вам сказать. Я знаю, вы сделаете то, что задумали. Для этого нужны жуткие вещи… Преступления нужны, а вы на них готовы. И за вами кто-то стоит… страшный. Только обещаете, что не познакомите с ним Викки. Что она не будет совершать преступлений. Вы к хорошему не приведете. Все станет только хуже. Если мне придется сражаться с вами, я буду счастлив.

Геллерт устало вздохнул.

— Я даже тронут, что у Виктории есть друзья, которые ее так любят. Но сколько же вам говорить: я люблю ее не меньше вашего, а смею сказать, побольше. Во всяком случае, тех, кто жалуется родителям. Мистер, эм… Принц, я вижу, вы славный малый и настоящий ученый. В новом обществе, что я создам, у вас будут все возможности исследовать все, что вы хотите. А пока позвольте напоить вас чаем, сэр, — Геллерт сам не знал почему, но чудак был ему откровенно симпатичен, хотя чем-то отдаленно напомнил Путаника.

Лэмюэль склонил голову набок.

— Вы думаете, я сумасшедший? Да, так и есть. Я давно сумасшедший. Как и сестра Альбуса. Не сердитесь на него, не надо, ему плохо. А про вас мне сейчас сказали… Я сидел, смотрел на вас, а он шептал мне в уши… Он вас знает. Но он страшный. Он мучает детей. Я хочу бороться с ним, а вы с ним пьете чай…

На улицу выскочила темноглазая женщина.

— Лэмми, зачем ты вышел без шарфа? — она схватила его за руки. — Пойдем в дом… Извините, герр Гриндевальд. У нас сэндвичи с беконом, ничего не имеете против?

— Я имею только за, — ответил Геллерт с энтузиазмом и шагнул в дом.