Глава 1. Январь 1901г

Часть 1. Кровь дракона.

Альбус, глубоко вдохнув, заломил руки за голову и подошел к окну, за которым улыбался ясный зимний полдень. Под окном кипел жизнью Косой переулок – как все же нравилось ему это место, никогда не знающее покоя, вечно живущее и пульсирующее. Даже ночью здесь не наступала тишина: пьяные орали песни, кто-то кричал, встречались под фонарем влюбленные… Альбус с нежностью и грустью улыбнулся, вспоминая, как золотой осенью сыграли свадьбу Айла и Лэмюэль.

То было не тайное венчание, как у Финеаса и Клеменси, но и на пышную и безрадостную свадьбу Викки с Фенвиком не походило. Пришли родители и брат невесты, брат жениха и их общие друзья – и никого больше; букет невесты был из осенних листьев и последних розовых побегов вереска, в волосах у ее подружек – вопреки всем традициям, замужних –колокольчики и васильки; колокольчик продел в петлицу и Альбус, исполнявший роль шафера. Молодых обвенчали прямо в поле, они сплясали под ирландскую мелодию, которую сыграл на скрипке Финеас, и к ним присоединились почти все, кто присутствовал, не исключая и родителей невесты, а после компания аппарировала в паб к отцу Элфиаса, и старший мистер Дож угостил друзей сына наилучшим образом. И Альбус должен был признать, что на этой свадьбе ему понравилось куда больше: здесь все действительно были счастливы. Мать и брат Айлы, правда, немного хмурились и помалкивали – зато не описать, как был рад и горд за брата был Филипп Принц. Он поторопился сказать тост – и поднял бокал честь невесты.

- Мистер Хитченс, миссис Хитченс… Я хочу выразить вам глубокую признательность. Ваша дочь заставила меня вновь поверить в женщин – в то, что среди них есть глубокие души, добрые сердца. Не умею сказать, как я благодарен за брата.

У Финеаса в последнее время обострилась способность добавлять ложку дегтя.

- Филипп гордится, что хоть и косвенно, но породнился с Блэками. Хотя, наверное, он в самом деле рад, что Лэм теперь не будет ему обузой. А мать Айлы и её брат против брака – просто она сильно влюблена, да и мистер Хитченс настоял, чтобы они не вмешивались…

Альбус с досадой вздохнул: почему-то мир словно сговорился не давать его друзьям быть полностью счастливыми. Впрочем, в тот момент склоки казались не важны – имели значение только раскрасневшиеся лица Лэма и Айлы, ветерок, трепавший её фату и его синюю мантию, да их долгий, трепетный, бережный поцелуй, так не похожий на отвратительное и постыдное зрелище не свадьбе Викки и Фенвика.

…Альбус поспешил к камину: Айла и Лэмми собирались зайти в гости, надо было успеть погреть чай и хоть поджарить гренок. Кажется, у него еще оставалось немного от купленного накануне куска сыра: соизмерять аппетиты со средствами Альбус пока не научился, хотя давно уже жил один и старался обходиться без чьей-либо помощи. Он снимал квартирку в Косом переулке, в мансарде над магазином зелий, писал статьи в научные журналы и проживал деньги, полученные от продажи дома в Годриковой Впадине. Сначала юноша хотел просто разменяться с кем-нибудь, но когда стало ясно, что брата клещами не вытащишь из «Кабаньей головы», то продал дом и разделил деньги пополам. По совету друзей брату сначала передал вместе с Клеменси совсем немного, остальное положил в Гринготтс, где завел на имя Аберфорта счет. Хорошо, что Элфиас, Финеас и Клеменси ему помогали – а то едва ли он смог бы разобраться в бумагах, которые подсовывали гоблины. Теперь он мог не думать, что дом, по которому когда-то ходили Ариана и мать, где погибли они обе, так и стоит, пустой и мертвый, и испытывал некоторое облегчение от этого. Друзья же настояли, чтобы свою долю от продажи он тратил только на оплату квартиры. Гонорары слишком часто уходили на вино и девиц, которые частенько привязывались к нему на улице: Альбус не разбирался в средствах, глуша грызущую тоску и мучительный стыд, до сих пор не ставшие слабее. А на кухне у него часто не было ни крошки, и даже к приходу друзей он иногда забывал выбраться в лавку – или же накупал всего, что ему предлагали, а после половина продуктов оказывалась протухшей.

…Сыр не нашелся, и было бы очень кстати, если бы Айла принесла пирог с орехами и сметаной – её личное изобретение, тайну которого знал только Альбус. В сентябре, где-то за месяц до свадьбы, она неожиданно явилась к нему на квартиру. В их компании Айла строже других девочек блюла приличия, и чтобы ей забыться до такой степени, должно было случиться действительно что-то серьезное. Он подскочил, готовый бежать и вызволять кого-то из них из Азкабана, когда она замахала руками и рассмеялась немного нервно и обреченно – вот как смеялась на свадьбе Викки.

- Сиди, сиди. Извини, что напугала. Просто мне нужно кому-то сказать, но так, чтобы не передали Лэмми и не слишком испугались сами.

- Что такое? - Альбус схватил её за плечи. Айла выдавила улыбку.

- Я сейчас тайно побывала у целителя, коллеги отца. Оказывается, летом я на ногах перенесла пневмонию, сейчас в правом легком есть очаг.

- О Господи, - Альбус мотнул головой. - Нужны лекарства, да? Деньги? Ты только не волнуйся, Айли: мы все сделаем… И обещаю: если ты хочешь, мы скроем все от Лэма.

- Не сомневаюсь, - она улыбнулась уже спокойнее. - Но ничего не нужно. Я не знаю, почему так испугалась сама… Опасности нет, у меня пока не чахотка. Доктор выписал мне лекарство, не очень дорогое, и велел есть орехи и сметану. Так что буду вас всех мучить тортами и пудингами. Но как, Альбус? Это же смешно…

- Ничего смешного, - сердито отрезал он. - У меня так одна… знакомая умерла. В два дня.

- Мне жаль, - Айла стала как обычно серьезной. - Прости. Забудь. Мне не стоило приходить.

И сегодня она в самом деле принесла угощение: нечто вроде шарлотки, но к яблокам примешаны толченые орехи. Кажется, лечение шло Айле на пользу: она слегка поправилась, глаза и волосы блестели, на щеках играл расписной румянец. А может, так её преобразило счастье.

И Лэм расцвел: по-прежнему худой, малорослый и бледный, он все время улыбался и распахивал миру сияющие глаза, и как будто хотел расцеловать все, что было вокруг. Он пользовался каждой удобной минутой, чтобы взять жену за руку, спросить о чем-то тихим шепотом, и смотрел так, будто если бы Айла отвела взгляд, он бы тут же умер.

Зимнее солнце матовым сиянием окружало черноволосые головки молодых и бросало в квартиру приятный бледный свет.

- В обсерватории все своим чередом, - рассказывал Лэм. - Мой аппарат удерживается в воздухе на пять минут. А еще мне обещали пропуск в Запретную секцию, произвести опыт с маховиком времени. Мне кажется, частично это поможет понять… Я надеюсь запомнить сам процесс, когда меняется время. Не увижу ли я каких-то лазеек? Искажений?

- А мне можно с тобой? - с надеждой спросил Альбус.

- Там пропуск только для сотрудников обсерватории, - вздохнула Айла. - Правда, тебе еще есть время устроиться.

- А потом придется увольняться, - развел руками Альбус. - Все-таки астрономия – не совсем мое.

- Там тоже не дураки сидят, все поймут, - задорно откликнулась подруга. - Кстати, профессор Кей оставил для тебя подарок.
- Да?! - Альбус по-мальчишески поправил очки. - Вот это сюрприз, не ожидал…

- Условие его ты знаешь: не распространяться, - Айла разлила чай и спокойно стала нарезать пирог. – Хотя, не представляю, как можно избежать огласки, когда ты изобретешь способы применения крови дракона и напишешь об этом.

- Очень просто, - улыбнулся Лэм. - Если у Альбуса получится, всем станет не до того, кто ему дал материал.

Альбус взволнованно потер переносицу. В ноябре Айла рассказала ему удивительную вещь: драконью кровь, которая в небольшом количестве хранилась на ферме, случайно вылили в кофе (кажется, мистер Касл сделал это на пари с профессором Кеем). Чашка взорвалась, осколки разлетелись по всей комнате, а выплеснувшаяся жидкость оказалась неожиданно ярко-зеленой и очень сладкой на вкус (лизнуть её, конечно, догадался тоже мистер Касл). В уборке помещения решил поучаствовать приблудный кот: почему-то запах кофе с кровью дракона показался ему привлекательным. Наутро оказалось, что у кота совершенно зажила рана на лапе и исчез лишай, зато животное стало светиться в темноте, как собака Баскервилей.

Альбус, услышав о подобных событиях (которые, к досаде своей, ни инициировал сам), потерял покой.

- Что мы знаем о крови дракона? Да ничего! Как её применять? В чем её ценность? Видите, сколько свойств открылось в ней разом – почему это никому не интересно?

Словом, он узнал, какой марки был кофе, сколько ложек сахара туда добавили, насколько он успело остыть, закупил сервиз из таких же чашек – оставалось только получить кровь дракона, и вот сегодня Айла её принесла. Альбус потирал руки, представляя, как выведет формул нового заживляющего зелья, или фосфоресцирующего состава, или хотя бы взрывчатки.

- Если кровь дракона светится, - объяснял он Лэму, - в ней вполне может быть фосфор. Ведь вряд ли фосфор содержался в таком количестве в кофе или сахаре – отравились бы уже все.

- Но кот-то не отравился, - замечал Лэм. - И мистер Касл тоже. И вообще, я не слушал о случаях отравления драконьей кровью. Это интересно, да? Зато она сладкая, и от нее раны затягиваются. Лишай проходит. Может, из нее можно делать лекарство?

- Это будет очень дорогое лекарство, - качала головой Айла. - Драконы редки, их кровь высоко ценится. Вот интересно, насколько состав их крови отличается от крови человека. Клеменси говорит, им в родильном отделении часто не хватает крови…

Клеменси так и не смогла сдать экстерном ЖАБА – ей отказали в просьбе, поданной в Министерство, – но как-то она удачно помогла при родах, начавшихся у пациентки прямо в регистратуре, и целитель, занимавшийся акушерством, взял её к себе в ученицы.

- При родовых кровотечениях восстанавливающего зелья часто бывает недостаточно. Обычно берут кровь в случае надобности у мужей рожениц. Но, во-первых, почему-то часто от этого бывают тяжелые последствия. Во-вторых, уже была пара скандалов, когда кровь магглорожденного мужа перелили чистокровной волшебнице. В первом случае были недовольны родители этой женщины, во втором – её дядя, старый фанатик. Даже письмо в газету написал. И я вот думаю: если бы удалось создать искусственный заменитель крови…

- Посмотрим, - поддержал её Альбус. - А Викки вы давно не видели? Она запропала с самой вашей свадьбы.

Лэм хлопнул глазами и покачал головой, а Айла покраснела.

- Викки… Она приходила к нам на Рождество, а после не давала о себе знать.

Собственно, все трое знали, что Викки недавно добилась внимания лощеного светского льва Рудольфуса Шафика – дальнего родственника Горация. Рудольфус до того был в связи с Эллой Слагхорн, и не оставалось сомнений, что Викки ставила целью ранить одновременно и Эллу, и её мужа. Что до Фенвика, его реакция мало кого интересовала.

- Вроде Викки хотела куда-то уехать. Кажется, в Испанию, - выдал Лэм и тоже покраснел под укоризненным взглядом жены. Айла поспешила сменить тему.

- Саид нам пишет. Представителями британской молодежи в Визенгамоте выбраны Элфрид Гринграсс и Арктурус Блэк. Кто бы сомневался, конечно… Но Герда расстроилась. Ей бы тоже хотелось попасть в Визенгамот, только кто возьмет девочку?

- Радовалась бы, глупая, - фыркнул Альбус. - Ничего интересного. Зря потерянное время. Хотя, если её не взяли из-за того, что она девочка, это идиотизм, конечно. А еще что происходит?

- Ничего, - вздохнул Лэм. - У Саида такое чувство, будто жизнь стала… как желе. Он даже смеется: мол, мы все скоро тронемся от скуки.

Со стены вдруг с грохотом сорвалась посудная полка.


Часть 2. Рождественские подарки

Геллерт стоял на площади Хельденплац, уставившись на небо. Оно, на его вкус, было прекрасным – как сплошное белое одеяло укутывало белый же город. Здания и башни с часами, заботливо укрытые снежными шапками, хрустящий под ногами снег, снежинки, падающие на лицо. Он вытянул язык, стараясь их поймать, и подумал, что неплохо было бы устроить сейчас грандиозный снежный бой – со снежными замками, снежными катапультами, снеговиками-големами… Жаль только, не с кем.

Почтенные горожане огибали его, неодобрительно косясь на такое легкомысленное поведение юноши, стоявшего без шапки посреди площади и сосредоточенно ловившего языком снег. Геллерт подумал с неожиданной печалью, что заставить их радоваться таким простым вещам, как свежий снег или утренний восход, будет куда труднее, чем свергнуть все тирании мира и чем создать свою империю. Впрочем, подумал он, деваться все равно некуда.

Вообще, настроение у него было превосходным с самого Рождества. Весь праздничный день он, облачившись заклинанием невидимости, с утра до вечера ходил по узким улочкам и глядел в окна – как готовятся горожане Вены к празднику? Иной раз, когда труд особо спорился на кухне, или когда, уже вечером, застольные разговоры и песни были особенно веселы, он позволял себе зайти внутрь – послушать несколько минут, полюбоваться искренним весельем там, где оно еще жило.

Иногда он заходил в рестораны, разрешив себе заказать самые изысканные блюда, благо, его дело приносило очень неплохой доход. Вечером же он, бегая по переулкам, там и тут выпускал разноцветные фейерверки (их он обожал с детства), плясал возле рождественского дерева на Карлсплац, а когда городские куранты пробили полночь, его осенила еще одна догадка. Тихо прокрадываясь в дома, он превращал дрова из каминов в игрушки и левитировал их под деревья – забава эта веселила его тем более, что сколь велика будет радость детей, столь сильным будет утреннее изумление взрослых: ну уж они погадают, что за вор пришел к ним, чтобы не украсть, а добавить игрушек! До утра он занимался этой забавой, и, утомившись, уснул в своей съемной квартире, как убитый.

…Но прошли рождественские праздники, наступил новый год, и вот жители Вены вновь предались убийственной рутине. Душа его протестовала против столь раннего окончания празднеств, и душу защемило одиночество, что бывало с ним и вовсе редко. Геллерт, не зная, чем заняться, подошел к павильону и попросил наугад несколько старых газет – австрийских, немецких, французских и английских – не случилось ли хоть чего-нибудь примечательного за последнее время?

Устроившись в кафе, он листал газеты, повествовавшие о скучных и пресных новостях – соглашения, дебаты в ландтагах, выборы, амнистии, новые бюджеты… Он листал все быстрее и быстрее, пока его глаз не споткнулся о колдографию в британском «Ежедневном Пророке» за июль прошедшего года.

Маленькая колонка с объявлением гласила: «Дочь дипломата и посла в Германии Фрэнсиса Уркварта, Виктория Уркварт, выходит замуж за его личного секретаря, Оскара Фенвика». С минуту он отупело глядел в стол, чувствуя, как летит в пропасть.

«Она? Замуж? За секретаря???». Представить ЕЕ замужем было невероятно – но отчаяние сменилось возбуждением.

«Погоди! - крикнул он себе. - Того ее толстого жениха звали Гораций – значит, они не поженились? А значит, помолвку расторгли! И тогда она выскочила за этого Фенвика! Значит, не по любви?» Лихорадочная мысль не давала покоя, смесь надежды и ярости росла в нем, переполняя: он чувствовал, словно она была в лапах какого-то мерзкого людоеда, заточенная в башне принцесса. Ничего, он найдет ее, и тогда… «Что тогда?» - спросил он себя с усмешкой, но вновь, как и всегда, упрямо повторил: «Если она – та, какой я ее вижу, моя Дульсинея, она просто поймет меня, поймет, что нам суждено быть вместе. Если же нет, если она окажется мещанкой – значит, я все эти годы гнался за призраком, и мне останется лишь уйти. А если она та, что я ищу, но уже смирилась с такой жизнью? Значит, я разбужу ее!» - оборвал он сомнения и вскочил, не в силах сидеть. Пока он быстрым шагом ходил через улицы, воспоминания роились в его голове, заставляя сравнивать их – ту, которой он совсем не знал, и ту, которая уже давно мертва.


***
Ксения… Она училась вместе с ним, и отношения их были странными – Геллерт, признаться, и понятия не имел, какое для этого есть слово. Ксения Бидная была дочерью малороссийских дворян, и ей была присуща характерная славянская красота – круглое лицо, русая коса, статная фигура и гордый взгляд. Гордой она была, это бесспорно, и с первых дней люто завидовала легкости его успехов в учебе и магии. Она пыталась соперничать с ним, впрочем, не она одна, среди них было много таких, кто брал усидчивостью и стремился к высшим баллам. Ему на сами оценки было плевать – хотелось освоить магию, покорить это искусство, ключ к обладанию миром. Другие его тогда не волновали вообще – разве что пара-тройка ребят, простых весельчаков, любителей подшутить, а к старшим классам и выпить; с ними было не скучно, и Геллерт никому не позволял говорить, будто бы он связался с неподходящей компанией.

- Не подходящей для чего? - насмешливо спрашивал он как-то Ксению, когда она ему это сказала. - Для этих ваших просиживаний за учебниками? Может быть, не подходящей для серьезной службы, или, может, для ваших унылых разговоров о будущем? Так не подходить для вас и вам подобных – это лучший комплимент на свете.

Разговор тот состоялся при всем классе, и от его взгляда не укрылось, как покраснела Ксения (и не только она). С тех пор она просто не желала оставлять его в покое – отпускала в его адрес шутки, подколки, могла подойти и стукнуть по спине. Он только смеялся. Все изменилось на четвертом году учебы: она подошла к нему и без обиняков заявила:

- Ты себя считаешь самым умным, Гриндевальд, может оно и так, мозги у тебя хорошие. Вот только тебе не хватает главного!

- И чего же? - лениво спросил он, развалившись в библиотечном кресле.

- Ты не знаешь, что такое настоящая власть и сила, ты не знаешь, как их правильно применять!

- Можно подумать, ты что-то знаешь, - отмахнулся он.

- Вот и знаю! Я еще стану госпожой в этой стране, поверь мне! Я знаю, как заставить лизать мои сапоги всех этих вельмож и их смердов!

- И как же? - ему стало любопытно, но интереса показывать не хотелось.

- Надо знать, что читать! - обронила она высокомерно, - Фридрих Ницше! Сверхчеловек! - и бросила в него томиком, чувствительно ударившим ребро.

Он прочитал: автор писал возвышенно и страстно – и Геллерт согласился почти со всем. С тех пор они с Ксенией иногда разговаривали, и часто смеялись над теми, кто этого заслуживал. Взять ту же Ильзу Пфейцер – есть ли существо более скучное, чем она: вечная зубрилка, лезущая вперед и любыми силами завоевывающая расположение учителей. Она была отличницей, но что толку, если человек не мыслит выше учебника? Геллерт с Ксенией высмеяли ее манеру тянуть руку и банальность высказываний – Ильза густо покраснела и убежала рыдать.

Позже Ксения объяснила, что та была в него влюблена – и он сморщился от неприязни.

Разговор перешел на тему отношений – раньше Геллерт об этом и не задумывался, а Ксения объясняла ему, какие интриги плетутся его сверстниками за обладание потешными целями – оценками и вниманием популярных ребят. Оказывается, он и сам многим нравился, что немало насмешило и заставило испытать гордость.

С тех пор он чувствовал, как в ее присутствии становится еще язвительнее и даже злее – как тошнотворны ему те, кто его окружал, – и еще сильнее ненавидел он тех, кто управлял всем этим затхлым царством – учителей и начальников.

Ненависть росла в нем, и они занимались темными искусствами более подробно, чем это позволялось на занятиях – и пару раз даже произвели запрещенные эксперименты над малолетними доносчиками, смевшими за ними шпионить. Шестым чувством Геллерт ощущал то, что однажды случайно подслушал в разговоре девочек – Ксения, как шептались они, была «влюблена в него, как кошка». Тем же вечером он решил проверить эту гипотезу – и тем вечером впервые целовался. Она оказалась страстной, но он не мог бы сказать, что влюблен: она была, сама того желая, его соперницей. Они изучали вместе темные искусства и глумились над серостью толпы – но каждый раз он чувствовал себя мрачнее и злее.

Впрочем, решил Геллерт, она мне полезна – и правда, Ксения как никто разбиралась в запутанных интригах среди учеников и учителей, а ее амбициозность и тщеславие были вернейшим рычагом, которым он мог управлять. Стоило ее похвалить или признать в чем-то победу, как Ксения рассказывала о чем угодно – и была, как он догадывался, готова на все.

…Закончилась эта история тоже скверно – тем самым экспериментом с адским огнем. Она сама была виновата – подначивала его и брала на «слабо». Он украл чужую палочку, произнес заклинание – и чудом успел вылететь из окна. Остальные, кто оказался слишком близко к кабинету, погибли, и Ксения – в их числе. Вину Геллерта доказать не удалось, но он оказался на очень плохом счету (хотя и до этого был не на лучшем), и когда в порыве ярости бросил темным заклинанием, лишившим языка одного не в меру любопытного типа, обвинившего его в пожаре, это стало последней каплей. Его наказали в главном зале и изгнали из Дурмстранга. Уже потом он понял: все это он делал не случайно. Внутренне ему хотелось быть изгнанным: Геллерт не представлял себя в роли выпускника места, которое ненавидел всей душой. Исключение даровало свободу.



Что касается Виктории – она давно стала для него неким символом. Когда они увиделись впервые, он был не готов встретить живого ангела – а кем еще могла быть девочка с такими золотыми волосами и изумрудными глазами, как не ангелом? Они насмерть поссорились с первых же минут, так как ангел оказался гордым и своенравным (а каким же ему еще быть?), но встреча запала ему в память. Он представлял ее, как она выглядит и мыслит – свободно, независимо, как он сам, мечтает о жизни лучшей, чем прозябание в тесноте условностей… И вот, когда он был с Альбусом, его Прекрасная Дама мелькнула вновь – и насмешливо ушла. Он приехал в Англию, она была в отъезде. И теперь, через полтора года он узнает, что Виктория замужем – и что же, он должен вот так просто с этим смириться? А что, если это и правда его судьба?

…В жизни так бывает всегда – или уж месяцами не происходит ничего интересного, или события начинают спешить к тебе одно за другим. Не прошло и двух дней после газеты о свадьбе Виктории, как он выпивал в кабаке, где негласно встречались самые отпетые головорезы, среди которых он уже прослыл одним из лучших и по праву был принят в круг, – один из бывалых воров обронил, что болгарский мастер палочек, Грегорович, спьяну хвастался, будто у него есть самая сильная палочка в мире. Грегоровича заслуженно осмеяли, но Геллерта жгло ощущение – вдруг это то, что он ищет? Вдруг ему, наконец, повезло?

Решив, что хуже в любом случае не будет, он, не медля, собрал дорожную сумку и купил билет до Болгарии.

Дом знаменитого мастера, у которого он сам брал свою палочку, он нашел без труда. Дождавшись ночи, он без труда проник в его мастерскую – и не поверил глазам. Перед ним лежала она – Бузинная Палочка, Жезл Смерти. Точь-в-точь такая, как гласили немногочисленные описания. Он уронил шкаф и стал ждать хозяина, уже счастливо улыбаясь. Заспанный старик в халате, подсвечивая Люмосом, вошел в мастерскую – и Геллерт, задорно улыбнувшись, встретил его Ступефаем, после чего выпрыгнул из окна и скрылся. Жалко и несправедливо вот так вот кидать об пол почтенного старца, думал он, но тот сослужил свою службу – хранил палочку для того, кому суждено с ее помощью творить великие дела, – а ведь любая вещь в действительности принадлежит тому, кто наилучшим образом может ей воспользоваться, разве нет? Он еще раз сжал в руке сокровище – вот он, его Грам, меч Зигфрида, которым он, избранный, поразит врагов будущего, врагов прогресса и свободы.

Теперь у него было все, без чего он не мог обойтись, – хотя нет, кроме меча рыцарю полагалось доказать любовь и спасти принцессу от людоеда – и теперь ничто не мешало ему выполнить свой священный долг. Присоединившись в поезде к подвыпившей компании баварцев, Геллерт затянул одну из тех глупых и веселых народных песен, какие всегда поют во время праздников и попоек. Решительно, впереди его ждали необыкновенные приключения, и он был готов на все ради победы.