Глава 8. Апрель 1902г

Часть 1. "Где сокровище ваше..."

На Пасху компания Альбуса собралась в квартире Брокльхерстов. Виктории, увы, не было: поссорившись в феврале с Альбусом, она отдалилась и от остальных, и эту Пасху предпочла встретить с родителями. Зато присутствовал Аберфорт; не сказать, чтобы он испытывал особенное удовольствие, но и он, и его брат были заранее предупреждены о присутствии друг друга, возражений не высказали и вели себя прилично.
Симнель Айла и Клеменси готовили вместе, причем Айла пофантазировала,заменив изюм на чернослив и сверху чуть присыпав кекс шоколадной крошкой: предварительно она измельчила часть шоколадной плитки. От нее же каждый из пришедших получил по два шоколадных яйца: одно для него самого, другое - чтобы на следующий день отдать первому встречному ребенку. Барашка с овощами с успехом заменил кролик, а после обеда собирались все вместе отправиться в ближайший парк плясать Morris Dancing.
И все же не сказать, чтобы за столом было весело. Отсутствие Виктории ощущалось очень остро, ее не хватало, как в осенние дни мучительно не хватает солнца, и особенно переживал Элфиас, уныло отвечавший, когда к нему обращались, и почти не притронувшийся к угощению. Аберфорт сидел с мрачной миной, да и на Принцев, хотя они старались развлекать остальных наравне с хозяевами, больно было смотреть.
Оба вернулись с континента бледные, с тревожными глазами, болезненно боящиеся потерять друг друга из виду. Поначалу они молчали о том, что произошло, но постепенно Альбусу и Клеменси удалось вывести друзей на откровенность.
Зимой Айла почувствовала себя хуже, и коллега отца, ранее ее обследовавший, посоветовал выехать на юг Европы. Она отправилась в дорогу вместе с Лэмом: встревоженный недомоганием, которое на сей раз не удалось скрыть, он отказался отпускать ее одну. Под Парижем Айле внезапно стало совсем худо: начался сильный жар, открылось кровохарканье. Ее сняли с поезда и поместили в больницу. Лэм послал письмо ее родным, но от волнения с ним самим случился припадок, какого очень давно не бывало. К тому моменту, как миссис Хитченс и ее сын, Эшли, появились в Париже, Лэма еще не выписали из отделения для душевнобольных.
Родных Айлы возмутило и то, что муж дочери оказался обузой в трудный момент, и то, что она, как выяснилось, ранее скрывала от него болезнь из страха потревожить. Особенно рассердился Эшли: при первой же встрече с Лэмом он стал настаивать, чтобы тот немедленно уехал и подал на развод. Лэм наотрез отказался оставлять больную жену даже на ее родственников; тогда Эшли обвинил его в эгоизме.
- Он сказал, что я удобно устроился рядом с Айлой и хочу и дальше ее использовать, - задумчиво рассказывал Лэмми Альбусу. - Понимаешь, я не знаю, как будет правильно, потому что я в самом деле оказался обузой. Но ведь я ее люблю, и она меня любит, так что, мне кажется, понимаешь, нас обвенчали не только на земле... Не знаю, как лучше сказать... В общем, мы расстаться просто не можем, это будет совсем плохо. Нам расставаться нельзя: она умрет, и я умру.
После возвращения родственники некоторое время наведывались к Айле и пробовали убедить ее развестись. После вторичного отказа брат перестал с ней разговаривать, да и мать обращалась куда холоднее, чем прежде.
- Идиоты, - вздохнул Альбус. - Они не понимают, что ведут себя не лучше Блэков? Может, мне с ними поговорить?
- Не надо, Айла расстроится, - Лэмми покачал головой. - Может, они опомнятся. Финеас обещал помочь, он вроде с теткой сейчас подружился.
За столом они сидели рядышком, перешептывались и гладили друг друга по рукам. Лэмми следил косящими глазами за световыми пятнами на тюлевых занавесках, а после взял у жены зеркальце и пустил солнечного зайчика.
- У какого-то народа есть обычай на Пасху выпускать птиц...
- У русских, - уточнила Айла.
- Да, - Лэм улыбнулся. - Жаль, у нас птиц нет, только Альбусов феникс.
Клеменси тем временем собрала грязную посуду. Альбус и муж помогли ей, но Финеас быстро ушел, словно почувствовав, что жена хочет поговорить с другом наедине.
- Без Викки праздник - не праздник, правда? - Альбус решил приступить сразу к делу.
- Я слушала, что вы поссорились, - кивнула Клеменси. - Но так и не смогла ее убедить, что ты на нее не сердишься.
- Я сержусь? - Альбус развел руками так, что чуть не выронил тарелки. - Глупость какая... Просто... - он замялся. - Ты знаешь, из-за чего мы поссорились?
Клеменси в тот момент стояла к нему спиной, и Альбусу показалось, что выпрямилась она немного напряженно, но тут же спокойно ответила:
- Кажется, ты знаешь человека, в которого она влюблена, и не одобряешь их отношений?
- Да, - Альбус вздохнул было с облегчением и снова сглотнул. - Понимаешь... Если ты знаешь, что тогда случилось с моими братом и сестрой...
Запинаясь, он заставил себя рассказать - без подробностей, кноечно - о знакомстве с Геллертом, их ссоре и гибели Арианы. Клеменси слушала задумчиво, слегка отстраненно, в конце концов обняла и погладила по спине.
- Значит, Викки сейчас влюблена именно в этого человека? - спросила она немного натянуто.
- Да, - горько кивнул Альбус. -Пониманшь, может, я сам виноват во всем, что случилось, но мне страшно за нее. Гриндевальд жесток и вряд ли отступиться от освих планов.
- А может, они-то ее ипривлекаюют? - Клеменси подняла прозрачные глаза. - Она наконец нашла человека, готового по-настоящему бороться. Ей ведь скучно, Альбус. Помнишь, как она в марте разбила какую-то статую и явилась на демонстрацию в солдатском мундире? Она живет ради бунта, ради непокорности - и нашла наконец человека себе под стать.
- Но опасен! - Альбус сжал худенькие плечи подруги. - Я не знаю, что у него на уме, но не могу допустить, чтобы она погибла!
Клеменси задумалась.
- А что мы можем сделать? - медленно спросила она. - Видишь, ты сказал два слова против - и Викки уже не общается с нами. Предположим, это временно, но я не думаю, чтобы словами ее можно было убедить. Если мы станем настаивать, привлечем на нашу сторону ее родителей, Викки может просто сбежать, спрятаться, и мы ее не найдем. А значит, если с ней случится что-то серьезное, мы не сможем ей помочь.
- Что же теперь? - Альбус прикусил губы - Жить на пороховой бочке?
- Глядя, чтобы не заискрило нигде, - вздохнула Клем. - Альбус, ну что можно сделать, если люди любят друг друга?
- Ну и где тут сломанная табуретка? - раздался басок Аберфорта. Брат вошел на кухню в сопровождении Элфиаса. Клеменси растерялась.
- Да... Вот... Финеас пытался починить...
Аберфорт присел на корточки, развернул табурет к себе.
- Тут Репаро не поможешь. Принеси-ка мне молоток.
Клеменси, слегка сжав руку Элфиаса, выскользнула из кухни, увлекая его за собой. Аберфорт постукивал по дереву. Альбус кашлянул.
- Как живешь?
Вообще-то старший брат так и продолжал под чарами невидимости навещать младшего, но тому об этом не полагалось знать. Аберфорт пожал здоровенными плечами, почесал кудлатую голову и ничего не ответил.
- Я теперь близко к тебе работаю, так что смотри у меня, - попробовал пошутить Альбус, но брат снова промолчал, потом шмыгнул носом и вдруг выпалил:
- А ты когда мать и Ари навещал в последний раз?
Альбусу вдруг захотелось провалиться сквозь землю. С тех пор, как после похорон друзья забрали его из Годриковой Впадины, на могиле матери и сестры он не побывал ни разу, хотя постоянно думал о них.
- Я... - прогнусавил он. - Я... Не получилось.
Аберфорт хмыкнул, словно и ожидал чего-то подобного.
- Сволочь, - констатировал он, и Альбус кивнул. Брат продолжал. - Я так и думал. Как ни попаду, смотрю, все заросло. Я-то нечасто попадаю, только как аппарирую с кем.
"С Клеменси в основном", - подумал Альбус и покраснел сильнее. Ну да, где же брату выучиться...
- Может, я тебя самому аппарировать научу? - предложил он. - Ты все-таки уже совершеннолетний.
-Чтобы вместо тебя было, кому за могилами смотреть? - брат опять зло ухмыльнулся. - Ну-ну. Нет, в общем, убийце-то на могиле делать нечего...
Альбус вскипел.
- А никто не знает, кто из нас убийца. Если бы я был уверен, что сделал это, в тот же вечер сдался бы аврорам. Но это мог сделать любой из нас.
Аберфорт поднялся на ноги - весь белый - и прохрипел:
- Не... Не смей! Это не я! - он помотал головой. - Это не мог быть я! Нет! Слышишь, я не мог!
Он выглядел совершенно обезумевшим, так что Альбус испугался.
- Конечно, не ты. Прости, я просто пошутил.
- Пошутил?! - брат стукнул кулаком по столу. - Ты и над этом шутишь?! В Пасху-то, а?! Да ты, как ни крути - убийца! Если бы не ты, ничего бы не случилось! Притащил этого боша...
Захлебнувшись словами, Аберфорт отпихнул брата, выскочил в переднюю и хлопнул дверью.
Альбус некоторое время, крупно дрожа, смотрел за окно, в умытое недавно прошедшим весенним дождем небо. На кухню вернулись Клеменси и Элфиас, прибежали и остальные, привлеченные шумом, стали его тормошить, но он ничего не замечал: воспоминания вдруг затопили, от горечи хотелось кричать. Родители, Ариана, Камилла, Джеральдина носились перед глазами по чистой синеве, радостные, овеянные светом, и смеялись, и отпускали в небо невесть откуда бравшихся щебечущих птиц. "Какие противные и бесполезные создания", - хлестнул по ушам холодный голос Геллерта, и невидимый Аберфорт выкрикнул с ненавистью: "Сволочь!" Альбус согнулся пополам, схватившись за виски: голова раскалывалась.
- Тебе нехорошо? - Айла схватила его за плечи и встряхнула. Лэм протянул стакан воды и прошептал:
- Это Часовщик, да? Он теперь приходит к тебе?
Клеменси смотрела виновато, Финеас приобнял ее за плечи и что-то прошептал на ухо, от чего она покраснела еще сильней. Элфиас немного помялся.
- Может, пойдемте в парк? - выдал он. - Тут душно стало. Потанцуем, вернемся , выпьем чаю...
- Извините, - пробормотал Альбус. - Это все без меня. Мне надо уйти.
Клеменси нервно кивнула и вдруг спрятала лицо у мужа на плече. Альбус отмахнулся от пристававшего с расспросами Лэмми, выбежал на улицу и аппарировал.
***
Кладбище в Годриковой Впадине оказалось прибранным и украшенным свежими венками: многие местные жители сегодня побывали на могилах у близких. Праздничная служба давно закончилась, церковь молчала, вокруг не было ни души: Пасху встречали семьями. Альбус поежился при мысли, что дом, где умерли мать и Ари - совсем близко, что где-то рядом живут свидетели того, как непростительно он вел себя, что Батильда Бэгшот в любую минуту может появиться рядом, чтобы упрекнуть. Миссис Скримджер, другой свидетельницы, он почему-то не боялся, да и вспоминал ее часто, высылая анонимные конверты с деньгами Анджеле и ее мальчику. А мисс Бэгшот чем-то во взгляде и резких манерах напоминала племянника.
Припомнив их с Геллертом дружбу, Альбус вдруг подивился про себя, что считает Геллерта таким уж опасным человеком. Не пытается ли он обвинить друга в том, что случилось? И тут же пришлось признаться: Он боялся Гриндевальда, как главного свидетеля произошедшего. Геллерт наверняка знал, кто из них убил Ариану. Геллерт мог рассказать Виктории... Мог рассказать всем. И как не твердил себе Альбус, что заслуживает называться убийцей, все же заставить себя жить с клеймом убийцы родного человека он не мог.
Он отыскал могилу матери и сестры довольно быстро, но не сразу смог заставить себя остановиться там: сначала наколдовал букет и положил на надгробие Джеральдине. После обернулся наконец. Пробежал глазами надписи, посмотрел на дату смерти. Схватился за горло, заморгал, не зная, как подавить слезы.
Его мертвецыв озникли рядом вновь, улыбающиеся, кажется, счастливые - и немые. Он попросил прощения - они не ответили. Их было не вернуть.
На сей раз особенно близко подступила Ариана. Посмотрела ему в глаза, накрыла руку невесомой ладонью. Альбус припомнил, как вел себя в последние месяцы ее жизни, и вздрогнул от отвращения. Это было ничем не смыть.
- Простите, что я к вам обращаюсь, - негромко проговорили рядом. Альбус обернулся: мертвецы исчезли, а перед ним стоял молодой пастор. Видно, назначили его недавно, и он старался познакомиться с прихожанами побыстрее.
- Я не видел вас на проповедях. Вы приезжий?
- Я уехал отсюда три года назад, - пояснил Альбус и невольно взглянул на надгробие.
- А здесь ваши родственники? - пастор также посмотрел на могилу.
- Мать и сестра, - кивнул юноша и добавил - сам не зная, почему. - Их убили.
На худом лице отразилось удивление и сочувствие. Пастор поправил круглые очки и положил ему руку на плечо.
- Убийцу... нашли?
Альбус помотал головой. Священник помолчал, глядя на землю, потом поднял глаза к небу.
- Вы должны простить его, вы понимаете? И не отчаиваетесь. Близкие здесь, - он указал на грудь. - В вашем сердце. Они ваше сокровище. "Где сокровище ваше, там будет и ваше сердце". Помните об этом.
Пастор удалился. Альбус еще постоял над могилой, глотая слезы, потом начертил на надгробии слова о сокровище - и опустился на землю, уткнувшись лицом в холодный камень.


Часть 2. Великий Инквизитор.

Некоторое время все сидели неподвижно - Геллерт тоже не двигался, стараясь справиться с искушением еще раз осмотреть собравшихся. Наконец, через минуту или около того, все протянули вперед левую руку - и Геллерт с ними. На указательном пальце показалась капля крови, запоздало он ощутил легкий укол. Кровь сама собой взлетела с пальца, Геллерт следил взглядом, как та опускалась в круг вместе с остальными. Китаец Шиндже поднял в воздух руку и, беззвучно шевеля губами, начал читать заклинание. Свет начал резко меркнуть, и через несколько секунд все утонуло в такой темноте, которую было не с чем и сравнить. Впрочем, так же быстро тьма рассеялась, а в центре круга появилась фигура, сотканная из той же густой тьмы - высокая тень в плаще с капюшоном, столь темном, что невозможно было отделить четкий контур. Геллерт увидел боковым зрением, как члены Совета наклоняют головы, и неохотно повторил жест.
- Среди нас еще один, - произнес новый, незнакомый голос, голос, совершенно лишенный интонации, настолько неживой и механический, что Геллерту понадобилась лишняя секунда, чтобы понять смысл сказанного.
Голос умолк, и Геллерт решил взять инициативу в свои руки:
- Что ж, какие испытания я должен пройти, чтобы быть допущенным в такой круг? - он рассчитывал на браваду, но слова его так гулко и одиноко утонули в гробовой тишине, что стало не по себе. Никто из собравшихся словно не дышал, и лишь глаза, уставившиеся на него - безразличные, любопытно-въедливые, насмешливые - свидетельствовали, что он не один.
Черная тень повернула капюшон к нему.
- Если бы тебе не было суждено здесь быть, ты бы даже не узнал о существовании этого места, - неожиданный то ли рев, то ли хрип, похожий и не похожий на звериный, неожиданно пробравший его позвоночник холодом, вжал его в кресло и тут же сменился другим, третьим голосом, печальным и возвышенно-философским:
- Ты уже принят, и ты один из нас, Анархист. Таким будет твое имя в веке сем.
"Я не вполне анархист" - мелькнуло в голове у Геллерта, но мысль эту заглушил неожиданно громкий взрыв аплодисментов.
"Как в адской консерватории, должно быть" - ни с того ни с сего мелькнуло в голове. Он успел заметить, что никто из членов Совета не поднимал рук, но аплодисменты уже стихли.
- Принят, в девятнадцать лет? Без всякого отбора и условий? - все же осмелился спросить Геллерт, хотя чувствовал, как предательски ослабели руки.
- Что такое возраст? - спросил голос философа, и машина ответила:
- Ты станешь одним из тех, чья жизнь перевернет судьбы мира. Ты станешь одним из величайших правителей и тех, кто лучше всего послужит нашему делу. Тыыы...., - зашипел зверь, - будешшшь великим! Мне одному известно все, что было, будет и чего никогда не было!
Гулкая тишина вернулась, и Геллерт, сраженный предсказанием, так и не нашел, что ответить, ограничившись кивком. Кажется, Великий Инквизитор остался доволен. Его тень проплыла по залу, приковывая к себе взгляд. Затем он продолжил, голосом философа:
- Ты, Паук, хотел ведь доложить мне, что кандидат на роль Рационалиста больше не является кандидатом?
- Точно так, - ответил Бальфорт, - признаю свою...
- Мне безразлично, - ответил Инквизитор тем же философским голосом, - безразлично, ибо ему и не было суждено стать одним из нас. Альбус Дамблдор станет врагом нашего дела.
- Значит ли это, - впервые заговорил Дракон - голос его оказался не таким басовитым и густым, как ожидал Геллерт, скорее сильным баритоном, но тем не менее, что-то внутри от него содрогалось, а интонации действительно заставляли вспомнить о гигантских ящерах, - что нам следует им...заняться?
- Нет, Дракон, - ответил Инквизитор голосом машины, - наши враги способствуют нашему делу ничуть не меньше, чем наши друзья и мы сами. В конце...каждый проживет лишь так, чтобы все узоры, все нити...сошлись...в одно. И никто не узнает, - сказал философ, - никто не будет знать своей истинной роли...в общей судьбе.
- Кроме вашего преосвященства, - добавил Бальфорт с улыбкой.
- Кроме моего преосвященства, - ответил зверь своим рычащим шипением, от которого вновь пошевелились волосы на затылке.
- Мне больше нечего сказать вам, - произнес бездушный голос, - если только вы...
- Да, - ответил Дракон.
- Говори, Дракон.
- Есть у нас изволение действовать по Плану? Мы занимаемся приготовлениями, отступать скоро будет поздно, - он говорил отрывисто, словно человеческая речь была для него в тягость.
- Разумеется, - ответил Инквизитор-философ, - действуйте, ибо первый акт великой драмы ждет. Оставляю вас, воссоединенных, Великие.
Все вновь преклонили головы, Геллерт - вместе со всеми, и вновь весь зал на секунды утонул во тьме. Когда та рассеялась, тень уже исчезла.

***
- Нравится? - неожиданно спросил хриплый баритон Дракона.
Геллерт чуть не вздрогнул и повернулся к нему. Тяжелый взгляд вызывал непреодолимое желание опустить глаза - впереди Дракон оказался еще страшнее и уродливее, а вертикальный шрам и вылезающий глаз против воли поднимали в душе панику.
Справившись с накатившим волнением, Геллерт ответил ровным голосом:
- Нравится.
- Молодец, смелый, - Дракон осклабился, обнажив длинные кривые зубы, еще больше придавшие ему сходство с летающим ящером, - тебя ведь Паук привел?
- Да.
- Слушай его, слушай, он умный. Слушай, если хочешь без головы остаться, - из глотки Дракона раздалось громкое, почти оглушающее змеиное шипение - кажется, то был смех.
- И кого же мне слушать, чтобы остаться при своей голове? - иронично осведомился Геллерт, но Дракон улыбаться перестал и вновь уставился немигающим, тяжелым, как пудовая гиря, взглядом.
- Так это ты, значит, моих слуг убиваешь?
- Я. Но почему твоих? Ты же в...
- Германия, Австрия, какая разница. Раньше их там были сотни, и что? Значит, убиваешь? Это - мне вызов?
- Если ты за этой бюрократией стоишь... То тебе.
- Надо же, - ответил Дракон словно сам себе, слегка улыбнувшись, - бюрократия, говоришь? - вдруг рыкнул он, и в животе у Геллерта похолодело.
- Бюрократия, косность и отсталость.
- Ооо, вот как. Да, слова новые, скоро не выучишь... - пробормотал Дракон, и снова вперился Геллерту в глаза, чуть наклонив голову и доверительно склонившись поближе:
- Так ты, значит...Свободу им... Хочешь дать? - эти слова он произнес отрывисто, таким тоном, будто говорил о какой-то глупой детской игре.
- Свободу.
- А что они... С ней делать будут, а? Они же... Передушат друг друга. Перегрызут! - здесь он вновь осклабился, и вид его длинных кривых зубов словно намекал на то, как люди друг друга будут грызть.
- Не будут. Я им не позволю.
Собеседник вновь шипяще рассмеялся.
- Ну так и я... Не позволю.
- Нет, нет, не так! - возразил Геллерт с неожиданной для себя самого резкостью.
- Ты их держишь в рабстве, чтоб они сильнее друг друга ненавидели, я же направлю их к самостоятельности, как направляют детей.
- Детей, говоришь? Детей я люблю...В них такая чистая...ненависть. Им еще не успели наврать, что это не в их природе. Ладно, об этом мы с тобой еще поговорим, и не раз.
- Так что же теперь? Война? - спросил Геллерт, напрягая все силы, чтобы не отводить взгляда.
- Что? - Дракон на этот раз почти человечески рассмеялся, - война? У меня с тобой? Нет, воевать мы с тобой не будем. По крайней мере пока. Ты моим планам не вредишь. А война, если и начнется... То всегда начинается внезапно. Ладно, иди, поговори с остальными. Тут так принято, когда первый раз пришел. Дальше - как хочешь.

Геллерт не без изрядного облегчения отвернулся от Дракона, постаравшись удержаться от облегченного выдоха. Все-таки, очень тяжелый был разговор... Не успел он начать обдумывать произошедшее, как обнаружил, что на него смотрит Амброзий, и тут же поднял голову, встретившись с вампиром взглядами. Тонкое, аристократическое лицо, в меру надменное, в меру ироничное...и все же, что-то есть неуловимо обезьянье, отталкивающее, порочное. Тонкие красные губы, черные как смоль волосы зачесаны и блестят, ногти с маникюром, розочка в петлице... Денди, настоящий денди. Но вот глаза - глаза его были какими-то неуловимыми, слишком серыми на фоне остального. Наконец, Геллерт поймал взгляд и только через несколько мгновений опомнился - его словно затягивало в воронку, в сладкую пелену, в ароматное болото... Неужели вампир может быть так силен?..
- Все удивляются, - сказал Амброзий приятным, несколько даже женственным голосом, с французским грассированием, - удивляются, как вампир мог оказаться в Совете. Предлагаю опустить эту скучную часть разговора, месье?
- Как вам будет угодно, месье, - Геллерт не считал нужным скрывать презрения к тому, чья сила лежит в столь низменных сферах, как гедонизм и удовольствия.
- Напрасно, месье, я вижу, вы из тех, кто предпочитает грубую силу? Наслышан, наслышан о ваших похождениях. Смело, смело...
- И от кого же, позвольте узнать? - Геллерт иронически улыбнулся.
- Как от кого? От моего друга, месье Ле... то есть, Бальфорта-Паука или кто он там в этом веке, я уже забыл!
- Геллерт откинулся на спинку кресла - Амброзий был куда приятнее в общении, но это не могло не быть уловкой, вне всякого сомнения.
- То есть у вас друг от друга нет секретов?
Вампир улыбнулся нежнейшей светской улыбкой.
- Разумеется, нет! И от вас, мой дражайший, милейший друг! Никаких секретов! Все имеет лишь свою цену - информация за информацию, услуга за услугу. Человек хочет получить - человек должен дать. Причина - и следствие.
Геллерт хохотнул.
- Ну конечно. Наш общий друг, - выделил он ударением, - рассказал мне о вашей философии, впрочем, не думаю, что это большой секрет.
- Вовсе нет, вовсе нет! Если угодно, обращайтесь за любыми удовольствиями и благами. Вы любите деликатесы? Изысканных женщин? Или вы тонкий эстет? Интеллектуальный сноб? Может, вы строгий аскет и вам приносит наслаждение жесткое самоограничение? Вам вне всякого сомнения ко мне!
- Увольте, радостями жизни я себя обеспечу сам. Ваши услуги мне вряд ли будут нужны.
- О, mon cher, никогда не говорите никогда, тем более раньше времени! У нас с вами все еще впереди... Вот увидите - люди приходят ко мне и готовы платить чем угодно - а деньгами я почти никогда не беру. Зато информация или...капелька крови на договоре, или нежная шея для укуса...
- Значит, прошли времена, когда вампиры охотились среди ночи на одиноких путников? Теперь к ним приходят сами...
Амброзий изящно захихикал, прикрыв рот:
- Жаль, не ко всем, очень жаль! Вижу, вы торопитесь, дорогой мой, бесценный друг! Мне безумно жаль оставлять вас, но выбора нет. Вам интересно поскорее добраться до других - и вы уходите. Причина - и следствие...
Геллерт, сухо кивнув, встал и с брезгливостью направился к толстому попу. С кем ему не хотелось говорить, так это с ним.
Тот заметил его на подходе, поерзал на своем троне и насупился.
- Я слышал, тут у вас принято свидетельствовать в некотором роде почтение? - с глумливой интонацией осведомился парень.
- Если под почтением юноша имеет издевательство, лицемерие и безнравственное глумление, прошу обойтись, - ответил тот по-русски, слегка гнусящим басом.
"Интересно, он специально такой противный?" - подумал Геллерт и встал, не зная, что вообще можно сказать такому собеседнику. Не вываливать же нелепую и неуместную тираду о ханжестве и закостеневшем порядке.
- Боюсь, от избытка почтения у кого-то прибавляются лишние телеса, - ответил Геллерт негромко.
- Я слышал, ты, мальчишка, учился в нашей школе, да тебя выгнали... Да, мало тебя драли, конечно. И палочку следовало отобрать.
- А ты попробуй, - ответил Геллерт с нахлынувшей вдруг ненавистью.
- Сын мой, сын мой! - голос попа вдруг стал намного приятнее, буквально медовым, - пойми, мы, старшие, не просто так наказываем вас - ведь это значит лишь наставление, указание верного пути. Вечные истины и нормы - они и стоят веками, и на них веками стоит порядок. Сколько раз пытались их убрать, подвинуть? И что из этого выходило, кроме резни? Поэтому самое главное - следовать морали, нравственности, голосу сердца! Трудитесь над собой прежде, и тогда поймете, что то, что уже заведено...
- Хватит! Хватит! Не желаю я слушать этот вздор! - не выдержал Геллерт, - все эти оправдания воровства и ханжества тем, что якобы будет хуже. Хватит прикидываться - сидеть в Совете самых темных волшебников и проповедовать мораль - куда уж гнуснее-то?
- Не всякий, сидящий среди больных - болен, в больницах есть и врачи... - продолжил было поп, но Геллерт решительно отступил:
- Все, хватит. С вами, ваше Фарисейшество, я никаких переговоров и мира не желаю, так и знайте. И мы еще встретимся, не в этих стенах, тогда и посмотрим, кто у кого отберет палочку, - не слушая ответа, Геллерт развернулся и шагнул к Гадесу, безразлично наблюдавшему за разыгравшейся сценой.
- А вам что сказать? - бросил Геллерт, еще раздраженный.
- Скажи, что хочешь или вообще промолчи, - отозвался тот тихим, грустным голосом, - мне нет до тебя, признаться, дела.
- Даже после слов Инквизитора?
- Особенно после слов Инквизитора. Ты придешь, причинишь великие потрясения, схлынешь, как наводнение... И что останется? Останутся люди, опустошенные и безжизненные. Кто-то из них искал смысл в войне, кто-то в идеалах. А после шторма приходит штиль, и многие поймут, что им больше нечего делать. Так что я должен быть тебе благодарен...
- А если мое дело простоит тысячи лет? Не устанешь ли ждать?
- Землетрясение нападает быстро, а вот эрозия подтачивает изнутри веками, но неотступно. Я ждал и подожду еще - в конечном счете, ничто не устоит перед силой старения и гибели.
- По крайней мере, рядом с тобой, Асмодеус. Я стою здесь всего-то с минуту, а уже зевать хочется.
Гадес через силу улыбнулся.
- Сон - маленькая смерть, ты же знаешь. Думаю, ты вспомнишь однажды мои слова, а до того - не думаю, чтобы мы еще заговорили.
- Очень надеюсь на второе и сильно сомневаюсь в первом, - отчеканил Геллерт и подошел к Бальфорту. Тот встречал его все с той же любезностью.
- Ну как тебе?
- Интересно, что сказать. Однако, меня уже от тебя не раз предостерегли.
- Искренне советую тебе того же! Как тебе Дракон, вижу, вы поладили?
- Едва ли.
- Напрасно, напрасно. Мы вот с ним работаем в очень тесном союзе, но это пока секрет! Думаю, скоро, лет через десять-двенадцать, ты увидишь наш с ним сюрприз.
- Вот уж не думал, что двое вам подобных способны объединиться друг с другом!
- О, кому же, как не нам! Ладно, поговорим после, тебя ведь ждут те, кто тебе самому так любопытен. Бальфорт хлопнул Геллерта по плечу и двинулся по направлению к Дракону.

Геллерт же, и правда сгорая от нетерпения, подошел к тому самому старику в белом, которого Бальфорт назвал Альтруистом.
Альтруист, кажется, уже ждал его - протянул навстречу руку.
Геллерт пожал ее, внимательно вглядываясь в его лицо. Пожалуй, когда-то он даже был красив - то, что называется породой, было весьма заметно, но внимание привлекали прежде всего глаза - блестящие и искрящиеся, полные сил и пожалуй, даже задора. Геллерт поймал себя на мысли, что Альбус в старости мог похоже если не выглядеть, то по крайней мере, держаться.
- Приветствую вас! - сказал Альтруист одновременно торжественно и просто, и прибавил тише:
- Вы ведь не будете возражать, если мы отойдем немного в сторону?
Геллерт кивнул и зашагал, ожидая, что старик ему скажет. Тот не заставил себя долго ждать:
- Жаль, как же мне жаль, что вас нашел именно он, именно Повелитель Теней. Могу догадываться, что он вам нарассказывал. Наверное, что-то о том, что у нас здесь нечто вроде высшего совета злых сил?
- А разве нет? - удивился Геллерт.
- Спросите себя: стоит ли верить человеку, который сам признает себя мастером обмана и лжи?
- Но я опираюсь не только на это! И Дракон, и Амброзий, и Фарисей - они из этой концепции не очень-то выдаются.
- В том и есть главное средство лжи - смешай ее с правдой в нужных пропорциях, и вот...
- Намекаете, что вы не есть зло?
- А вы сами себя злом считаете?
- Кто-то...многие бы меня так назвали. Я же считаю, что я приношу меньшее зло, чтобы не случилось большего. Жертвую малым благом ради общего.
- Вот вы сами себе и ответили, - Геллерт запоздало отметил, что Альтруист говорил захватывающим, притягивающим внимание голосом, слушая который, забываешь об остальном. Закрыв мысли, он продолжил слушать.
- Я не скажу, что разделяю ваши взгляды на насилие как метод борьбы. Конечно, те, кого вы убиваете, негодяи, но...Разрушением не созидают. Когда люди дойдут до понимания того, как важно любить и отдавать, они сами избавятся от власти - просто выйдут вместе, и власть останется без сил.
- Когда еще это случится, - отмахнулся Геллерт.
- Вот здесь вы правы! Потому я и хочу предложить вам руку помощи. Я и моя община не одобряем ваших методов, но и власть для нас - сатрапы и душители нравственного прогресса. Думаю, вы еще не знаете о нашем проекте? Проекте Нового Человека, нового общества, построенного на новых принципах - без тирании, без власти, на принципах любви и сознательной ответственности, творчества.
Геллерт приятно удивился, но задал вопрос:
- Паук говорил мне, что когда ты заманишь людей в свой проект, то такой тирании, какую ты устроишь, еще не видел свет.
Тот с грустью улыбнулся.
- Не видел. А видел ли ее Повелитель Теней? Нет, потому что ничего подобного близко не было. Ни одна машина не заводится с первого раза, и мы до сих пор скорбим о тех жертвах, которые принесли пробные версии. Но ничто не уходит даром - теперь мы продумали все детали!
- Так что же насчет тирании?
- Очень просто. Каждый, кто здесь сидит, рассуждает и видит мир через себя. Дракон видит везде войну и ненависть, Амброзий - источники наслаждения. Что же видит Паук? Эгоистов и интриганов! Мы не есть то, что он о нас сказал. Мы есть то, что мы видим в других. Что я вижу в нем? Я вижу великий талант, будь он на своем месте. Но для него невыносима мысль о таком обществе, где все станут едины, где все - братья и сестры, где нет зависти, эгоизма, насилия, почему, как думаешь?
- Потому что на этом...
- Да, да! Потому что без эгоизма и желания урвать себе в ущерб другим теряется вся его сила. Все те ниточки, обид, жадности, алчности, за которые он привык дергать, повиснут в его руках. Этого он, Тень, боится до дрожи - общества, над которым у него не будет власти. Ведь он и есть воплощенное властолюбие! Поэтому мне лишь понятно, что он не пожалеет никакой черной краски, лишь бы обезобразить, опорочить в чужих глазах это начинание!
У Геллерта захватило дух. Как, и правда, наивно, что он не подумал этого сразу! Ведь в остальном Альтруист был с ним схож. Разве не то же самое сказал бы Паук про Геллерта, не нарисовал бы его монстром, которому нельзя верить? Впрочем, и Альтруист наверняка не так прост. Но тем не менее, тем не менее... Логика в его словах определенно была.
- Если каждый видит всех через себя, то как видишь ты?
- Как части одного Целого. Взгляду сверху открывается вся картина, как она есть. Так я и смотрю на мир - как на целостность, и когда она перейдет в общее осознание, моя миссия будет выполнена, как и сам Замысел.
- Мне нравятся твои слова. Что у тебя за группа?
- Моя группа - это и есть Я, в широком смысле. Живу я в России, и вещаю устами великого писателя. Конечно, фарисеевы псы лают и рвут меня, к счастью, только в газетах...
- Кажется, я знаю, о ком ты. Значит, вы хотите революции?
- Боюсь, она не за горами. Проблем все больше, общество хочет свободы, жаждет ее... Поверь, Россия - это не только то, что отравлено ядом традиций - это еще и такая новизна, такое доселе невиданное...Не зря, не зря я на ней остановился! Я прошу - помоги нам, и вместе мы сможем построить общество, на порядки опережающее всех остальных! Мы первыми создадим нового человека, и станем с тех пор локомотивом прогресса! Тогда, против объединения, единства, не устоят и эти алчные себялюбцы вроде Паука. Им придется смириться с наступлением новой Эпохи.
Геллерт подумал, чувствуя, что на этот раз слышит что-то очень близкое собственным желаниям.
- Я подумаю, Альтруист. Я подумаю. Ты помог мне посмотреть на все иначе, и, вполне возможно, мы еще поработаем вместе.

Расставшись с Альтруистом, Геллерт шагнул к китайцу, вернувшемуся к своей бессловесной медитации. Настроение его поднялось, и он весело, даже несколько фамильярно, спросил:
- А ты, мудрейший, что обо всем об этом думаешь?
Китаец ответил сразу, словно и не пребывал в трансе:
- Небесные законы вечны, привет.
- Привет, - немного ошарашенно ответил Геллерт.
- Что я могу сказать? - ответил китаец тихо, - шарик крутится.
- И это все?
- Все, ничего. Ты мыслишь как и подобает тебе, европейцу - рационально, просто, линейно. Мы, люди Востока, мыслим вглубь, а не вширь.
- И что же вам дает эта глубина?
- Дает или не дает, Рыцарь Запада, это все ваши слова. Это слова, продиктованные желанием, тогда как мудрый спросит - что есть желание и что есть не-желание?
- Допустим. И каков будет ответ?
- Ответ нельзя назвать на том языке, на котором его не задашь. Нужно постичь единство законов, их проявленность и внутреннюю природу, чтобы обрести истинное зрение. Пока же разум твой груб, и видит границы там, где их нет. Это не ваша вина - вас так учили мыслить - проводя границы. Вам не представить одновременного существование и не-существования, не говоря о не-не-существовании, не так ли?
- По мне, это просто пустые фразы.
- Ты сказал сейчас великую истину, но не в том смысле, о каком подумал. Ты не безнадежен, но пройдет много лет, прежде чем ты обретешь такое терпение, чтобы стать неподвижно, как камень на вершине утеса, и узреть движение Круговорота, и понять Премудрость...
- Ты прав, Шиндже. Я не горю сейчас желанием в этом копаться, если говорить прямо.
- Тогда иди, иди пока не поймешь, что не ступал с места. Тогда и будешь готов сесть и начать истинное движение.
Пожав плечами, Геллерт пошел дальше, к чернокожему шаману. Скрывая презрение, обратился первым.
- Значит ты - Барон Суббота?
Тот шутливо поклонился.
- Моя быть Суббота, моя быть Самеди, моя быть Бхан...
- Можно без длинных титулов? - поморщился Геллерт.
- Хорошо, как скажешь, - ответил вдруг негр без малейшего акцента на чистом английском.
- Хм. А ты, я посмотрю, любишь подурачиться?
- Кто же не любит хорошей шутки, белый сагиб? Субботе весело, потому что духи говорят Субботе - иди, смотри, слушай, обоняй. Пришли белые люди и мир больше не будет прежним, говорят они. Высоко занесется человек, в самые небеса, под облака - и с большой высоты будет падать. Люди выберут быть с духам, и забудут, что они - лишь тела. Люди упадут на землю, похожие на нас - как испуганные животные, живущие страхом и инстинктом. Кто тогда скажет им, отчего льет дождь и сверкает молния?
- Ты надеешься, что цивилизация умрет? Напрасно, скорее мы цивилизуем наконец вас.
- Но вы нас боитесь. Да, белый человек, боитесь. Суббота знает о страхе все.
- Чего же нам бояться?
- Стать такими же голыми, как мы. Вы верите в свои души, верите в свой Замысел, а мы знаем, что есть лишь природа и желание сбежать от ее дыхания. Мы знаем, что материя - она живет, она дышит и хочет соединиться, хочет дышать еще сильнее...
От слов шамана и правда стало как-то холодно и жутко, когда Геллерт представил некую дышащую грязь, которая стремится всосать его в себя.
- Видишь, белый человек? Вы хотите жить, и вы хотите размножаться, чтобы жить. Вы много мифов придумали, чтобы отделить себя от нас, но в грядущем веке они рухнут, все, один за другим. Тогда-то многие и вернутся ко мне, и поймут, и увидят...
- Пока я жив, не бывать этому! - ответил Геллерт резко. Маленькое черное лицо не выдало никаких эмоций, даже намека.
- Говори, что хочешь, белый человек. Делай свое дело, а наше останется за нами.
В глазах негра вдруг сверкнули непонятные разноцветные искры, но тут же пропали. Геллерт развернулся и отошел от Субботы, испытывая противное чувство, будто упустил, проиграл что-то важное - и это сильно злило.
Когда он подошел к Владыке Мориа, он, впрочем, забыл об этом, когда тот, склонив голову, небольшим кивком обозначил приветствие, не разводя скрещенных у груди рук.

- Приветствую тебя, Ищущий.
- И я тебя, Владыка.
- Ты хочешь спросить о моем ученике, Фридрихе?
- Хотел. Но имеет ли это смысл теперь, когда я вижу Учителя?
- Ты рассуждаешь мудро. О чем хочешь ты узнать?
- О мудрости. Где найти истинный дух? Я говорил с Шиндже, что скажешь о нем ты?
- Он мудрец, но его мудрость - не мудрость Космоса, а лишь мудрость отказа от поиска Духа. Он ищет выхода за пределы Космического Закона, а не восхождения к его сияющим вершинам.
- Вот это мне нравится больше! В чем же истинная мудрость?
- Мудрость всегда была и будет уделом немногих, избранных. В Египте, Вавилоне, Персии, Индии - везде люди обретали крупицы Истины. В этом веке я открою больше, потому что человечество выходит из младенчества, и ему пора бросить кубики религий и морали, которыми оно играло, и начинать Читать.
- Да, мир молод! Те же, кто хочет всеми силами удержаться на кубиках - просто трусливые глупцы!
- И вновь ты прав, Ищущий.
- Тогда я прошу стать твоим учеником. Ты примешь мою просьбу?
- Приму. Не будь ты членом Совета, я бы сказал, что ты еще не готов Слушать, но теперь я вижу - ты из нового поколения, ты - ступень между старым и Новым Человеком. Раньше нужно было дожить до сорока лет, чтобы только начать изучение великих книг. В будущих веках дети уже к шести годам станут превосходить во всем родителей.
- К чему же все это ведет нас?
- Как я и сказал, к Новому Человечеству, Космической Эпохе. Мы не будем ограничены телом или единичной сущностью, мы будем создавать их сами, созидая чистым Духом.
- Этот...черный шаман сказал, что мы падем...
- Чушь. Грязная материя, низший слой Плеромы лишь цепляется за свое примитивное существование. Мы превзойдем его, и отряхнем от себя, как отряхивают грязь с ботинка.
- Я целиком согласен и готов услышать твои речи. Когда же мы начнем.
- Не здесь, конечно. Здесь собрались Сильные, но примитивные - они думают в основном о простейшем завоевании низших сил. Это этап, который мы должны пройти и оставить в свое время позади.
- Тогда где и как мне тебя найти?
- Не заботься об этом, я сам найду тебя.
Геллерт наклонил голову в знак уважения, и индус тоже кивнул в ответ. Оставался последний - и он наконец останется наедине с собой.

Путаник же сидел в своем кресле, то и дело вертясь и разглядывая часы на цепочке сквозь разбитое пенсне.
- Что же ты за подарок? - спросил Геллерт устало.
- Такой, какой дают лучшему врагу, - ответил чудак, не поднимая глаз.
- Ты про Альбуса? Он что-то поминал о тебе.
- Я что-то поминал о том, что поминать можно лишь до того, как поминаемое случится. Иначе выйдет конфуз - как же помянуть то, чего могло и не помянуться? Тогда выйдет, что поминаешь непоминаемое и - бах! Всему конец! - Путаник испуганно взмахнул руками, изображая взрыв.
- А может, ты просто чокнутый? - спросил Геллерт вполголоса.
- Конечно! Кто же еще будет ходить на такие сборища - пришли, сказали правду и разошлись, будто врали весь день, а не несли полнейшую истину!
- Погоди, ты хочешь сказать, здесь никто не врет?
- О, ни словечка! Вот, возьми меня! Я мог бы эти дурацкие часы выбросить, чтобы больше не показывали время - вечно оно за мной бежит, знаешь ли, а никак - только выброшу, а окажется, что выбросил я их только завтра. И представь, сколько мне еще этого завтра ждать?
- Это все пустяки, о времени!
- Вот! Наконец-то хоть кто-то! А то все пытаются разгадать, а я уж помираю от скуки - все про время да про время...Скучные, скучные люди!
Дребезжащий голос чудака звучал нелепо, но Геллерт отчего-то чувствовал, что именно его тот не пытается сейчас свести с ума.
- Почему же все здесь говорят правду?
- Уж люди такие! Все как на подбор - самые очищенные, так сказать, свет...
Геллерт не поверил своим ушам.
- Так для тебя тут все, оказывается, светлые?
- Что? Нет, нет, нет, нет. Я говорю - свет, понимаешь? Взяли чистый свет, направили сюда, на землю, и так все осветило, что хоть глаз выколи - вот какая темень стоит!
- Ладно, твои шарады мне разгадывать сейчас недосуг. Ты и правда забавляешься тем, что сводишь бессмыслицей с ума?
Тут Геллерт впервые поймал взгляд Путаника, до того постоянно ускользавший - поймал лишь на секунду и тут же забыл впечатление, мысль, мелькнувшую за доли секунды, как забывают что-то, увиденное много лет назад.
- Неправда! Я показываю правду - что бессмысленно все, кроме того, что не бессмысленно. Моя ли вина, что все так привыкли видеть смысл в бессмыслице? Им просто не угнаться за мной - а я веду, туда где инговнипа нутимситна шализумникорвынут афадг.
- Что? - спросил Геллерт, пораженный.
- Резные принципы синтаксического пиджака, - ответил Путаник вполне преподавательским тоном, словно диктуя лекцию.
Геллерт, не прощаясь, развернулся и направился к выходу. Никто его не держал, но уже на улице догнал Бальфорт:
- Ну как, друг мой? Вижу, вас неплохо обработали, м?
- Не жалуюсь, и рассказали много всего интересного.
- Не сомневаюсь. Конечно, этот умник в белом говорил о моем эгоистическом страхе, а индус - о низших уровнях?
- Похоже, это не первый такой разговор.
- И не последний. Помните, друг мой, каждый здесь говорит то, что хочет, чтобы о нем думали.
- Кроме вас, самого честного?
- Это мудрее всего, не находите? - рот Паука растянулся в улыбке, кожа обвисла и стала серой. Вихрь теней опутал старика, через мгновение тот сам превратился в пляшущую тень и растаял в рассветном воздухе. Геллерт аппарировал домой, усилил охранные чары и мгновенно уснул мертвым сном.