Пролог

Часть 1. Траурная Свадьба

Свадьбу Виктории, дочери дипломата Фрэнсиса Уркварта, с его личным секретарем Оскаром Фенвиком, отпраздновали больше со вкусом, чем с пышностью. Гостей было не столь уж много: особенно близкие родственники и друзья новобрачных да несколько коллег Фрэнсиса, которых он особенно уважал – в общей сложности, около пятидесяти человек. Невеста в белоснежном атласном платье была дивно хороша, радовали глаз и две её подружки в бархатных синих нарядах и с бронзовыми украшениями в волосах, жених и его шафер, молоденький секретарь Визенгамота Осборн Крауч, выглядели, как образчики приличных молодых людей, а уж про оформление банкетного зала и про меню говорить нечего – миссис Уркварт не допустила бы ни малейшей оплошности в делах такого рода. И все же сплетники нашли, о чем потом почесать язычки: невеста им показалась грустной, со стороны жениха пришло гораздо меньше гостей, чем с другой – едва ли пять, и это считая с шафером – а у невесты были не только подруги, но и друзья, к которым она относилась с явно неприличным вниманием. Ради одного из них, Альбуса Дамблдора, свадьбу и сыграли так поздно: к июлю у него едва окончился срок траура по матери, а без него справлять свадьбу Виктория не желала.


***
…Альбус вышел на балкон банкетного зала, подставил лицо нежным поцелуям летнего теплого ветерка. Тягостное впечатление производило на него это празднество, где казалось, никому не было весело, а невесте и её родителям – меньше всех; он не понимал, почему Уркварты до сих пор не бросили гостей и не отправились куда-нибудь в Йоркшир или Дербишир, с корзинками для пикника – сидеть на траве, есть сэндвичи и распевать баллады. Собственно, Уркварты и сами не понимали, кажется, зачем дочери эта свадьба, этот женишок с рыбьей миной, и каково ей будет жить с ним день за днем. Дикий, глупый каприз – все затем, чтобы отомстить Горацию, который все равно успел сыграть свадьбу с Эллой Крейвуд на месяц раньше. Викки откладывала свадьбу из уважения к Альбусу – и он вместе с остальными друзьями до последнего надеялся её переубедить, но бесполезно.

Как, скажите, смогла бы жить с ограниченным и ничтожным лизоблюдом девушка, которая в это Рождество так радостно распевала хоралы в промерзшей квартирке, когда все они столпились у очага и тянули к огню руки? Которая так кружилась, раскинув руки, и хохотала, когда они все, едва пробило двенадцать, перецеловались и выбежали на улицу? Помнится, Викки сначала советовала Лэму найти в небе звезду для Айлы, потом кидалась в Альбуса и Элфиаса снегом, и они устроили возню, а потом снова принялась петь. Финеас – это в его квартирке они тогда собрались – вышел во двор со скрипкой, заиграл, Клеменси защебетала, а после слова подхватили подруги. А как радостно накануне Викки мастерила венки и пекла с Айлой и Клеменси праздничный пирог… У них почти ничего не было на столе, кроме курицы, заменявшей индейку, да вот этого пирога, но им ничего больше и не нужно было.

Помнится, Альбус тогда, наигравшись с Викторией в снежки, запрокинул голову и глядел в небо – и к нему подошел Лэм, обнимая за плечи Айлу.

- Я нашел для нее звезду, - улыбнулся друг. – Вон та, синеватая, видишь? Это… - он пробормотал какое-то сложное греческое название. – На всякий случай запомни её, хорошо? Если мы умрем раньше тебя, покажешь её нашим детям?

- С чего это вы умрете? – невольно вздрогнул Альбус: недавно пережитое всколыхнулось.

- Викки вчера видела дурной сон, - вздохнула Айла. – Чепуха, конечно. Ей не стоило перечитывать «Девяносто третий год».


***
...Викки бредила в свое время Говэном и Симурдэном, знала наизусть «Марсельезу» - и Викки выходит за Оскара Фенвика…

- Посторожи здесь. Стой насмерть, - раздался у него за спиной задорный голос невесты. За занавеской виднелась миниатюрная фигурка Клеменси, а Викки уже оперлась на балкон рядом с Альбусом и устало повела рукой в белой атласной перчатке по лицу, заставляя слегка осыпаться розоватую пудру.

- Это было ужасно, - вздохнула она. – Не знаю, как я выдержала. Кажется, отыскала две самые постные физиономии во всей Англии, и один из них – наш шафер, а другой – мой жених.

- Ну зачем ты это сделала? – Альбус устало опустил плечи.

- Не брани, я несчастна, - Викки невесело рассмеялась. – Зато Гораций с Эллой недолго надо мной смеялись.

- Грустишь по нему? – участливо спросил юноша, взяв подругу за руку. Виктория дернула подбородком.

- Вот еще! Я замужняя дама. Буду плясать до упаду на балах и заведу любовника – самого прожженного светского льва. Ах да, про наши с девочками проекты я тоже не забуду. Гоаций еще порадуется, что не свяался со мной!

- Порадуется? – Альбус подумал, что ослышался.

- Именно! Пусть оценит всю свою ничтожность, трусость и лень и поймет, что ему было рядом со мной не место.

- Значит, ты его не любила? - искренне удивился Альбус, потрясенно потерев лоб.

- С чего ты взял? - Викки дернула бровями, но тут же задумалась. - Хотя... Наверное, ты прав. Я была влюблена, а быть влюбленной и любить - это разное. Но сейчас я даже не понимаю, как могла влюбиться после тебя - и вот в это!

- Ну, наверное, в нем что-то было, - неуверенно предположил Альбус. - Он был нашим другом, и не сказал бы, что он нас подводил.

- В конце концов он меня подвел, - всхлипнула Викки. - Я не хочу о нем больше слышать! Было - не было... Мне казалось, что у него в душе что-то есть, там, под этим жирком, под этим брюшком, под этим его цинизмом, которым он щеголял, как модник из низов – булавкой с фальшивым рубином. Оказалось... Есть только булавка с фальшивым камнем и больше ничего.

- А что бы ты хотела найти в человеке? - спросил Альбус. - Какого рода сокровищ ты ищешь?

Взгляд Викки стал рассеянным и загадочным: так бывало, когда она задумывалась.

- Золота хочу, - улыбнулась она затем. - Червонного. Чтобы жгло, как жар. Чтобы в руки нельзя было взять. Чтобы ожоги оставлял на душе.

Альбус невольно замер, вспоминая прошлое лето. Лобастое упрямое лицо, горящие глаза, захлебывающийся голос с акцентом. Руки, лихорадочно рубящие воздух, и огненный шар с ледяным сердцем.

- Ожоги на душе - это очень больно, Викки, - тихо возразил он. - Не надо, не желай их. Лучше будь такой, как теперь.

- Теперь? - в её голосе послышалась хрипотца. - Теперь я дрянь, Альбус, разве ты не видишь?

- Нет, - опешил Альбус, - почему же?

- А разве нет? Я без всякой любви выхожу за человека, который мне ничего дурного не сделал и который к тому же зависит от моего отца. Я заранее собираюсь его обманывать и позорить. Я его, может быть, брошу, как только натешу самолюбие. И кто я после этого?

- Не знаю. После того, как Фенвик обошелся со своей невестой, будет только справедливо, что с ним поступят так же.

Викки горько вздохнула.

- Будь я нашим Финеасом, спросила бы сейчас, кто меня тут судьей поставил, с кем как обходиться справедливо. Нет, правда, Альбус. Я иногда думаю, что неправильно, в самом деле ,судить других. Кто знает, что мы сделаем завтра. Вот тот же Финеас - ты вспомни, как он любил свою семью! У меня до сих пор перед глазами, как он всем хвастал колдографией своей сестренки. И что же теперь? Он хоть минуту о них думал, когда тайно венчался с Клеменси?

- Но ведь они сами не давали ему на ней жениться! Разве это справедливо? - не сдавался Альбус.

- Я не говорю, что я на их стороне. Я просто тебе привела пример того, как изменчива судьба человека, на какие неожиданные поступки он способен. Финеас... Он ведь сам Клеменси называл грязнокровкой. Помнишь, ты как-то за это его вытолкал из нашего купе? А теперь они муж и жена. Они счастливы. Правда, пока приходится скрываться - вон я Клеменси даже подружкой невесты сделала, чтобы все думали, что она не замужем. Но ведь это пройдет. Какая перемена! Интересно, а мечтал ли Гораций жениться на Элле Крейвуд? - она снова рассмеялась, на сей раз очень нервно.

- Да не мечтал он, - устало повторил Альбус. - Она сама его опоила... Впрочем, он мне признался, что не был уверен, хочет ли жениться на тебе.

- Тогда зачем, скажи, он сделал мне предложение? - горько спросила Виктория. - Весь этот фарс - к чему он?

- А ты сама хотела выйти за него? Если нет, то почему не отказалась? - спросил Альбус.

- Я заблуждалась, говорю же тебе, - раздраженно отрезала Викки. На несколько секунд ее взгляд стал отрешенным, и она легонько вздрогнула. Альбус хотел было спросить, что случилось, но она его опередила:
- Знаешь, я сейчас вот как будто почувствовала, как будто обо мне кто-то подумал или вспомнил! Наверное, супруг, - произнесла она с ехидством, - и повернулась к Клеменси:
- Клем, как там? Мой благовреный меня не ищет?

- Нет, - тихо ответила Клеменси. - Он о чем-то болтает с шафером. Может, мне их отвлечь?

- Еще чего! Стой, где стоишь. А то Финеас будет ревновать. В самом деле, я не думала, что наш тихоня - такой ревнивец - обратилась Викки шепотом к Альбусу, будто бы желая сменить тему. - И притом к кому... К твоему брату!

Аберфорт, брат Альбуса, этой зимой был исключен из школы. Он устроился помощником бармена в трактир "Кабанья голова" в Хогсиде и наотрез отказывался принимать от Альбуса какую-либо помощь. Альбус попробовал было передавать ему деньги или перевести его в другое место, не такое сомнительное, через друзей, но Аберфорт ни с кем из них не желала разговаривать, кроме Клеменси. Ей удавалось уговорить Аберфорта принять деньги или что-нибудь из вещей, а в июне она даже упросила его погостить в домике, который они с Финеасом сняли на неделю - надеялась, видно, там помирить их с братом. Но Финеас неожиданно взбунтовался: мол, он в свой медовый месяц не хочет, чтобы жена крутилась с каким-то посторонним юнцом. Аберфорт пробыл в их домике от силы полдня, после чего - еще до того, как успел приехать и Альбус - собрал вещи, плюнул Финеасу под ноги и вернулся в "Кабанью голову".

- Хочешь сказать, - прищурился Альбус, - что мой бпат влюбился в Клеменси? Аберфорт - в Клеменси?

Викки хлопнула ресницами.

- Ну... Ты не должен его осуждать. Ты должен понять его, ты же старший. Когда погибла твоя сестренка, только Клеменси его и поддерживала, остальные хлопотали над тобой. И потом... Мне показалась, Клем чуть-чуть похожа на покойницу... Тоже бледненькая, белокурая... Это пройдет. Мерлин, твой брат - еще ребенок!

- Трудный ребенок, - мрачно заметил Альбус.

- Трудный, - согласилась Викки. - Но кроме него, у тебя больше никого нет. Ты же не будешь его из-за этого отталкивать? Самое время тебе проявить себя наконец настоящим старшим братом. Покажи ему, что ты все понимаешь... Будто запретную любовь понять так уж сложно!

Альбус поморщился, вспомнив тех, воспоминания о ком все еще обжигали.

- Если бы он хотя бы слушал, хотя бы говорил со мной, но такого упрямца...

Викки посмотрела ему в лицо.

- Между вами слишком многое стоит, да? Понимаешь, я одна в семье, мне сложно судить... Наверное, лучше тебе поговорить с Лэмом, или Айлой, или Финеасом, или Клем... Словом, с кем угодно, кроме Элфа и меня. Клем, что такое?

Клеменси быстро сунула головку за занавеску.

- Жених тебя хватился. Иди скорее.

Виктория, порывисто и крепко обняв Альбуса, упорхнула, подхватив трен платья, и Альбус, еще немного поглядев вниз, на огненные лилии в обложенных ракушками клумбах, последовал за ней. Она уже встретилась с женихом и беспечно щебетал, прижимая к груди букет флердоранжа.

- А мне как раз показалось, что вы подумали обо мне… Да, я сердцем почувствовала, что кто-то обо мне скоро вспомнит, и как раз услышала, что вы меня ищете…

Яркие зеленые глаза её светились насмешкой. Фенвик удовлетворенно кивал, и худое лицо чуть порозовело, в бесцветных глазах отражалось удовлетворение. Вместе с тем Альбус готов был руку дать на отсечение, что Оскару сильно не по себе – от него пахло страхом, неуверенностью, растерянностью. «Он рад, что высоко взлетел, но смертельно боится упасть. Пусть он упадет. Это будет справедливо».

Чуть подальше длиннолицый темноволосый Осборн Крауч о чем-то чуть гнусаво расспрашивал Айлу и Лэма, стоявших рядом. Лэм с обычным простодушным воодушевлением рассказывал, Айла чуть опустила мягкие ресницы и рассеянно улыбалась: похоже, множество народу утомило её, но она оставалась, считая, что должна быть с подругой.

- Да, этим щитом можно остановить не только пули, но даже ядра! – доносился голос Лэмми. – Альбус, иди сюда, мы интересное обсуждаем! Не хочешь? Ну, мы ему потом расскажем, да, Айли? Бедненькая, ты бы присела, у тебя же глаза закрываются.

- Да ей плохо, Лэм, не видишь, что ли? – едва Альбус приблизился, ему бросилась в глаза странная бледность девушки. – Душно тут слишком, выведи её на воздух.

Лэм испуганно ахнул и потащил Айлу на балкон. Осборн проводил их удивленным взглядом.

- Странно, что девушку отпускают одну на торжества, позволяют так свободно оставаться с молодым человеком наедине. Мне казалось, если её мать – из рода Блэк, она больше чтит традиции.

- Если вы не заметили, с этого года начался двадцатый век, - ответил Альбус и отправился дальше.

Родители невесты сидели рядышком и с безукоризненно светскими улыбками обменивались репликами то с одним, то с другим гостем. Глаза мистера Уркварта выражали кроткую покорность судьбе, напоминая Альбусу взгляд Лэма, когда тому в школе назначали розги, что до миссис Уркварт, она упорно не смотрела в сторону дочери и, кажется, не сказала ей за всю свадьбу двух слов. В уголках глаз по временам выступали злые морщинки. Вот к ним потянулся с бокалом в руке Финеас.

- Позвольте мне сказать, что у вашей дочери, я надеюсь, все сложится прекрасно. Она умеет отличать золото от мишуры. Она искала человека не с гордым умом, а с чистым и верным сердцем, и выбрала…
- Благодарю вас, мистер Брокльхерст, за такие теплые и искренние, - это слово миссис Уркварт произнесла с особым нажимом, - слова, и позвольте заверить вас в нашей признательности, - всю эту реплику она произнесла, приподняв головку, с выражением лица, вызывающим безотчетную панику. Финеас смутился и покраснел, откланявшись. Альбус, стесняясь, хотел было пройти мимо, но миссис Уркварт заметила его и радушно улыбнулась:
- Мистер Дамблдор, как я рада вас видеть! Садитесь же, мы должны поговорить хоть с одним вменяемым человеком!
Альбус покорно сел, было видно, что мать Викки рада возможности отвлечься от свадьбы, и принялась энергично расспрашивать его о планах на будущее. Он отвечал уклончиво, и разговор постепенно затих.
- Фрэнсис, - вздохнула наконец миссис Уркварт, - почему ты как отец не запретил ей? Ты ведь не хуже меня понимаешь, что она испортит себе всю жизнь с таким типом! Ты ведь мог бы просто отказать ему, наконец!
- Но, Сесилия, милая, зачем заранее отказывать человеку в шансе...И потом, не могу же я их разлучить, если она так настаивает... Это было бы просто насилием, и она...
- Она была бы тебе благодарна уже через полгода, - вздохнула миссис Уркварт, - впрочем, я давно поняла, что твое воспитание до добра не доведет. Теперь наша дочь в ловушке!
- Зная ее, - Альбус рискнул взять грозу на себя, - Викки может как-то выкрутиться. Думаю, с нее бы сталось и на развод подать...
- Подать на развод! Да если бы не эта ее глупость, не пришлось бы потом устраивать очередной скандал! Но с ней бесполезно говорить, и я умываю руки! Хочет сама набивать себе шишки – пускай набивает! Как бы я хотела уйти с этого дурацкого спектакля! Фрэнсис, пойдем подышим свежим воздухом!

Мистер Уркварт, неловко улыбнувшись Альбусу, взял жену под руку и, раскланиваясь, стал протискиваться к выходу.



Альбус вздохнул, вспомнив момент поцелуя новобрачных. Было очень странно и неприятно видеть, как прилизанный, подчеркнуто отутюженный Фенвик впивается губами в губы Виктории, и та обнимает его за шею. Он невольно вспомнил их поцелуй, и подумал, что смотреть, как Викки целуется с другим, с этим неприятным, скользким Фенвиком, вызывает в нем желание его ударить. Однако то была не ревность – это была обида, какая бывает, когда на твоих глазах оскорбили лучшего друга, а ты не можешь немедленно ответить.

Альбус вспомнил Элфиаса и отчаянно обрадовался, что он не может этого видеть.

«Как не видел ее поцелуи с Горацием», - или, кто знает, видел? Может, следил или случайно натыкался? «Нет, он не тот человек», - сказал себе Альбус.

<tab> Он знал, что не будь Элфиас таким славным парнем, каким он был, он бы назло всем пришел на свадьбу, громче всех хлопал и поздравлял бы молодоженов. Зная, что Виктории очень неловко перед Элфиасом, он мог бы, конечно, испортить для нее этот день, быть может даже довести ее до слез. Наверное, Геллерт на его месте так бы и поступил… Если вообще мог бы оказаться на его месте. Но Элфиас не желал причинить ей и малейшего неудобства, страдания – потому после их решающего разговора больше не показывался ей на глаза.

Тогда, через день после Рождества, что они отмечали вместе, он вызвал Викки на разговор – последний, отчаянный – умолял, вставал на колени, клялся, что позволит ей любить, кого угодно, ни одним словом не упрекнет за измены, хоть живи она с любовником в его же доме, лишь бы ему было позволено побыть ее мужем хотя бы год, полгода, полмесяца – пока она не встретит того, кого полюбит. Он плакал, и она, дрожа голосом, сказала ему, что хоть она и плохой человек, но не до такой степени, и ответила решительным отказом. В конце концов он вымолил последнее – пару строчек на листке бумаги и символический поцелуй, после чего, обессиленный, еле дошел до дома, рухнул замертво, не раздеваясь. Альбус был тогда с ним неотступно – разговаривал, поил виски и пил сам, орал непристойные песни, спорил, ругался, даже вызвал девиц, – пока, недели через две, Элфиасу не стало лучше. Он, конечно, постоянно вспоминал о ней, то и дело впадал в тоску, болел, но все же продолжал учиться. Дел у Альбуса особо не было, и он посвящал все время общению с друзьями и экспериментам. Заботы и помощь Элфиасу хорошо помогали притупить собственную боль – когда он поддерживал друга, то чувствовал, что живет полной жизнью, так, как должен, и место ноющей боли занимали переживания Элфиаса.

Встречался он и с Викки, и та бледнела, узнавая, как тяжело Элфиасу дается ее отказ – плакала на плече Альбуса и только твердила, что это необходимо пережить, иначе все было бы во много раз хуже.

Шли месяцы, и положение постепенно улучшалось. Конечно, когда дата свадьбы была назначена, Элфиас мрачнел с каждым днем, ходил сам не свой, и никакие усилия Альбуса не могли развеселить его.

Потому, глядя на поцелуй новобрачных, Альбус и почувствовал словно пощечину, подавив желание демонстративно выйти из зала в уборную.

Только представить себе, что должен чувствовать Элфиас, видя это, – и подкатывала тошнота. Впрочем, поцелуй очень быстро закончился.



…Посидев с Урквартами, он встал и подошел к мистеру Бальфорту, просидевшему празднество скромно, в уголке. Старик, кажется, с искренним сожалением посочувствовал утратам Альбуса, предложил помощь в карьере – Альбус уже привычно отказался и покинул его, с ностальгией прищурившегося на молодоженов. Мелькнул интерес, захотелось узнать, что вспоминает старый дипломат, глядя на Викки с мужем, но Альбус тут же забыл о нем, едва вышел на улицу. Ласковая летняя духота обняла его лицо подобно одеялу, и он тряхнул головой, смахивая с себя неприятный вечер.

Альбус прохаживался взад-вперед, ожидая, когда можно будет, наконец, уйти и разделить с Элфиасом еще дюжину бутылок – а ему это сегодня понадобится, как целебный отвар – тяжело раненому.

Ждать пришлось не так долго – не прошло и получаса, как двери отворились, и молодожены прошли вперед, к карете.

Уже подходя к ней, Викки обернулась и послала Альбусу взгляд – очень невеселый, сожалеющий и как будто извиняющийся. Он отвернулся, заметив, как Фенвик пододвинул жену за локоток, усаживая в свадебную карету. Альбус, злясь на себя и всех вокруг, аппарировал.

***
Альбус вздохнул, вспомнив момент поцелуя новобрачных. Было очень странно и неприятно видеть, как прилизанный, подчеркнуто отутюженный Фенвик впивается губами в губы Виктории, и та обнимает его за шею. Он невольно вспомнил их поцелуй, и подумал, что смотреть, как Викки целуется с другим, с этим неприятным, скользким Фенвиком, вызывает в нем желание его ударить. Однако то была не ревность - это была обида, какая бывает, когда на твоих глазах оскорбили лучшего друга, а ты не можешь немедленно ответить.
Альбус вспомнил Элфиаса и отчаянно обрадовался, что он не может этого видеть.
"Как не видел ее поцелуи с Горацием" - или, кто знает, видел? Может, следил, или случайно натыкался? "Нет, он не тот человек" - сказал себе Альбус.
Он знал, что не будь Элфиас таким славным парнем, каким он был, он бы назло всем пришел на свадьбу, громче всех хлопал и поздравлял бы молодоженов. Зная, что Виктории очень неловко перед Элфиасом, он мог бы, конечно, испортить для нее этот день, быть может даже - довести ее до слез. Наверное, Геллерт на его месте так бы и поступил...Если вообще мог бы оказаться на его месте. Но Элфиас не желал причинить ей и малейшего неудобства, страдания - потому, после их решающего разговора больше не показывался ей на глаза. Тогда, через день после Рождества, что они отмечали вместе, он вызвал Викки на разговор - последний, решающий - умолял, вставал на колени, клялся, что позволит ей любить кого угодно, ни одним словом не упрекнет за измены, хоть живи она с любовником в его же доме, лишь бы ему было позволено побыть ее мужем хотя бы год, полгода, полмесяца - пока она не встретит того, кого полюбит. Он плакал, и она, дрожа голосом, сказала ему, что, хоть она и плохой человек, но не до такой степени, и ответила решительным отказом. В конце концов он вымолил последнее - пару строчек на листке бумаги и коротенький поцелуй - после чего, обессиленный, еле дошел до дома, рухнув замертво, не раздеваясь. Альбус был тогда с ним неотступно - разговаривал, поил виски и пил сам, орал непристойные песни, спорил, ругался, даже вызвал девиц - пока, через две недели, Элфиасу не стало лучше. Он, конечно, постоянно вспоминал о ней, то и дело впадал в тоску, болел, но все же продолжал учиться. Дел у Альбуса особо не было, и он посвящал все время общению с друзьями и экспериментам. Заботы и помощь Элфиасу хорошо помогали притупить собственную боль - когда он поддерживал друга, то чувствовал, что живет полной жизнью, так, как должен, и место ноющей боли занимали переживания Элфиаса.
Встречался он и с Викки, и та бледнела, узнавая, как тяжело Элфиасу дается ее отказ - плакала на плече Альбуса и только твердила, что это необходимо пережить, иначе все было бы во много раз хуже.
Шли месяцы, и положение постепенно улучшалось. Конечно, когда дата свадьбы была назначена, Элфиас мрачнел с каждым днем, ходил сам не свой, и никакие усилия Альбуса не могли развеселить его.
Потому, глядя на поцелуй новобрачных, Альбус и почувствовал словно пощечину, подавив желание демонстративно выйти из зала в уборную.
Только представить себе, что должен чувствовать Элфиас, видя это - и подкатывала тошнота. Впрочем, поцелуй очень быстро закончился.

...Посидев с Урквартами, он встал и вышел на воздух. Ласковая летняя духота обняла его лицо подобно одеялу, и он тряхнул головой, смахивая с себя неприятный вечер.
Альбус прохаживался взад-вперед, ожидая, когда можно будет наконец уйти и разделить с Элфиасом еще дюжину бутылок - а ему это сегодня понадобится, как целебный отвар - тяжело раненому.
Ждать пришлось не так долго - не прошло и получаса, как двери отворились, и молодожены прошли вперед, к карете.
Уже подходя к ней, Викки обернулась и послала Альбусу взгляд - очень невеселый, сожалеющий и как будто извиняющийся. Он отвернулся, заметив, как Фенвик пододвинул жену за локоток, усаживая в свадебную карету. Альбус, злясь на себя и всех вокруг, аппарировал.


Часть 2. Праздничная смерть.

Вечерний теплый воздух ласкал лицо, донося ароматы булочных. Живот застонал, и Геллерт откинулся на локти, зажмурившись. Все-таки, было нечто символичное в том, что именно в такой день умрет эта свинья. Мерзавцы должны погибать в прекрасную погоду, а желательно еще и в праздники – чтобы радость честных добрых граждан еще больше выросла. По тому, кто умрет сегодня, плакать не будут ни его жена, ни дети – они-то как раз и воздадут безмолвную хвалу тому неизвестному, кто покончит с их мучителем.

Впрочем, не много ли он думает о том, кто достоин разве что плевков? Есть в мире вещи куда более приятные, куда более захватывающие. Например, вот эти венские крыши, домики, мансарды, узкие улочки – последние недели Геллерт бесцельно бродил по ним по полдня, не зная, чем заняться.
...Из Англии пришлось спешно убираться – нет, ему не было страшно, разве что чуть-чуть – хоть он и не убивал полоумную сестру Альбуса, ему все равно грозила тюрьма за применение пыточного проклятия. И почему он только так взбесился тогда? Наверное, гнев копился долго и он не совладал с собой. «Плохо, - сказал себе Геллерт, - таким путем ты только потеряешь своих наилучших сторонников из-за минутной вспышки!» Впрочем, ничего исправить все равно уже нельзя, и остается лишь одно – идти вперед, реализовывая запасной план.

Когда Геллерт только вернулся в Вену, он надеялся на быстрый успех - опять же, наивно.

«Арийское братство», в которое он сразу бросился вступать, оказалось кучкой клоунов, вроде английского клуба по интересам. Он слышал о могучей организации, планирующей создание нового будущего – а увидел лишь десяток немолодых магов, играющих в тайное общество – с детскими интригами и потешными планами.

После «Братства» он с некоторым трудом нашел «Черный легион», где числились те, кто рассказал ему об этой организации, еще когда он учился в Дурмстранге. Их рекомендацией он и воспользовался, чтобы найти тех, кто его интересует.

Поначалу все выглядело многообещающе. Конечно, торжественные речи о великом будущем, мания секретности, клятвы с каплей крови – это все быстро стало напоминать фарс – но Геллерт терпеливо ждал, когда из простого новобранца он станет полноправным «легионером», что, разумеется, произошло скоро, но дальше его ждало немалое разочарование.

Он ожидал, что руководство общества планирует нечто в его духе – создание паники, захват власти, проникновение в ряды власть имущих – но разговоры о подобном не одобрялись. Руководитель его ячейки высокомерно заявил Геллерту, что-де магистры знают лучше, и не его, пешки, ума дело думать о стратегии. Геллерт, с трудом подавив ярость, напомнил о своих талантах, и вполне резонно указал, что использовать мага его силы на не имеющей важности работе вроде слежки или похищения бумажек из бухгалтерии – просто расточительство. Ему пообещали подыскать занятие получше, на чем дело и встало. Прошло еще пару месяцев, прежде чем он понял – вся так называемая стратегия «легиона» заключалась в том, чтобы шпионить за власть имущими и красть их секреты, чтобы помогать другим из них продвигать свою карьеру. Тайное общество, чьи цели декларировались, как создание нового будущего, оказалось не более чем личным инструментом шпионажа одних карьеристов за другими. Наивных юнцов, верящих в идеалы, вроде него самого, использовали циничные плутократы, после чего избавлялись от них руками других таких же. Геллерт был в ярости и просто-напросто перестал появляться на заседаниях – его даже разыскивали бывшие товарищи по организации, что для одного из них закончилось печально.

Последней попыткой была еще одна секта – «Дети Вальхаллы» - на них ушло еще три месяца впустую потраченного времени. Здесь действительно собрались фанатики идеи, верящие в новое будущее – и их было все так же немного – пара десятков. Лидер их, Эрих Мюллер, был рыжеватым баварцем с маленькими глазками. Мюллер лелеял бонапартовские планы о собственном величии как нового канцлера империи, всерьез рассчитывал, что война разразится буквально через год-другой и он станет новым хозяином Германии. Геллерт, не зная, злиться ему или смеяться, подыгрывал амбициям Мюллера, и даже предлагал идеи, которыми раньше делился с Альбусом – но Мюллер, кажется, заподозрил его в желании перехватить лидерство в их группе, и с тех пор любые его идеи и предложения упирались в стену молчания, а товарищи по группе, выдрессированные Мюллером – люди явно ограниченные и слепо верящие сомнительным авторитетом, взахлеб слушали разглагольствования рыжего «вождя» и чуждались по его указке новичка-выскочку.

Геллерт плюнул с досады – почти год его жизни ушел впустую, и, что хуже всего, у него иссякли идеи, что же он может сделать, чтобы добиться желаемого.

Он почувствовал, как упирается в стену, пробить которую ему просто нечем. А жизнь вокруг текла, все шло своим чередом – только деньги, присланные теткой и то, что он получил от отца, закончились. Впереди маячила угроза работы, рутины – и от этого порой хотелось завыть. Он знал – стоит лишь пойти один раз на компромисс – и этот водоворот затянет в себя навсегда. Кем он тогда будет? Низовым работником, плоховато делающим ненужную работу, с несбывшимися ожиданиями и гигантскими амбиции? Смешное и жалкое будущее. Его однокурсники, он знал – закончили образование и уже работают в министерствах магии, идут по проторенным тропкам карьеры вверх – уважаемые люди! Подумав об этом, он расхохотался посреди улицы – настроение сразу поднялось – ведь он, по крайней мере, не оказался там же, где они – не лижет задницы пустоголовым начальникам, как не делал этого не менее пустоголовым учителям. Он очень хорошо знал тех, кто сделает в скором будущем карьеру – и Захара Нефагина, и Отто Крейцера, и Ильзу Пфейцер – все они всегда брали на себя самое большое задание, просиживали все время за учебниками (пока Геллерт с товарищами пил пиво в Лысогорье и дрался в бесчисленных дуэлях, тем не менее, отвечая к утру куда лучше их, отличников), льстили и поддакивали учителям и старшекурсникам, а на последнем курсе наверняка выбили себе практику в министерствах. «Что ж, думал Геллерт, - пусть мне нечего есть, но по крайней мере я не живу в этом ублюдочном мирке, подобно им. Я хожу с прямой спиной, пусть и с пустым желудком».

Не успел он об этом подумать, как в голове сам собой всплыл и ответ – с чего он должен начать свой путь.

***
Он отправился в кабак – из тех, где любили выпить маги победнее – и затеял ссору с целой компанией. Они достали палочки, и завязалась драка – в итоге которой четверо остались лежать оглушенными, а он, оглядев разоренный трактир, гордо ушел, дав свидетелям себя запомнить.

Расчет оправдался – ему не пришлось долго ждать. Через несколько дней к нему подошел неприметный человечек и договорился о встрече. Геллерт согласился, и в полутемной комнате ему предложили поработать над устранением некоего нежелательного лица. Лицом этим был некий бандит, которого не могли прижать конкуренты. Геллерт выполнил задание, выпустив Аваду в лицо бандита, предварительно окутав огнем стены хибары, в которой тот прятался с сообщниками – ему оставалось лишь прикончить выскакивавших из пожара паникующих людей.

Кажется, заказчики поняли, что ему можно поручать нечто более серьезное, и на этот раз задание было как раз таким, как Геллерт мечтал.

Его целью стал один из влиятельных чиновников, налоговый инспектор, прожженный вор, домашний тиран и негодяй. Кажется, он обманул каких-то подельников на немалую сумму, и те решились на отчаянный шаг. Геллерту дали напарника, скользкого типа с лицом бывалого арестанта. Тот объяснил парню, где обычно работает его цель. Инспектор, по ироничному совпадению, тоже Мюллер, только в этот раз Фриц, а не Эрих, был параноидально осторожен и нигде не ходил без охраны – почему и трудно было его достать.

Для Геллерта это не было проблемой.

Он слегка изменил внешность чарами – сделался на время брюнетом с короткой стрижкой - спустился с крыши, наложив на себя Аресто Моментум – спланировал вниз с пятого этажа, словно птица, задорно улыбнувшись своему ребячеству. Неторопливым шагом зашагал к конторе Мюллера – та располагалась в паре кварталов отсюда.

У входа его обыскала охрана – палочку отобрали. Он представился внуком госпожи Фюрцман, который якобы принес за нее деньги на уплату долга – Мюллер не брезговал выжимать поборы и из стариков, это было Геллерту доподлинно известно.

Поскольку охрана на входе забирала палочки у посетителей, Мюллер почти не волновался – в его кабинете был лишь один охранник, бдительно топорщивший на Геллерта усы. Мелькнула жалость - кажется, перед ним был честный вояка, отставник, и было бы несправедливо лишать кормильца его семью – ведь ради них он и служит этому негодяю.

Мюллер уставился на вошедшего неприятным жирным взглядом, и сквозь зубы спросил:

- Все принес? Смотри, никаких скидок!

- Так точно, ваше высокородие! – энергично ответил Геллерт, - принес все от и до, все, заслуженное долгими годами! Долг будет сегодня выплачен до последней капли!

Мюллер с подозрением приподнял брови, но поздно – Геллерт выпустил из ладоней ударное заклятие в живот охранника. Тот успел поставить щит, но заклинание Геллерта смяло его и отбросило охранника в стену. Полсекунды – и палочка телохранителя была в руке у Геллерта. Он отклонил круциатус, пущенный Мюллером, и не тратя времени, убил чиновника Авадой.

«Жаль, он помучиться не успел. Очень жаль. По крайней мере, другим псам урок будет».

Инспектор успел нажать на тревожную кнопку, и двое стоявших у входа уже бежали к нему. Эти молодчики явно наслаждались своей маленькой властью, как заметил Геллерт у входа. Жалеть их он не стал.


...Не прошло и трех минут, как он уже бежал по подворотням, сопровождаемый подельником. Он знал, что будет дальше, но почему-то тянул. Наконец, когда Геллерт сделал вид, что пытается отдышаться, он услышал за спиной шорох и аппарировал в сторону. В стену, возле которой он секунду назад стоял, ударил зеленый луч. Он бросил в уголовника убивающее проклятие, потом сжег палочку охранника своей и ушел.

«Стоит сменить район проживания, - думал он на автомате, - но в целом, дело удалось. Теперь меня знают, пожалуй, как профессионала, и неглупого. Теперь в узких кругах пойдет слава, и, как знать, однажды я наверняка услышу о том, что так давно искал. Ночные жители куда лучше знают тайны и секреты, чем простые горожане – быть может, слышал кто-то и о Палочке».

Он снял комнату в ночлежке, и рухнул на кровать, чувствуя, что засыпает. Как ни странно, этот день вымотал Геллерта, и на душе было неспокойно. Нет, он не чувствовал стыда или раскаяния за сегодняшние убийства – убивать для него с самого начала оказалось не так трудно, как для других – и успешное дело лишь оставляло ощущение хорошо выполненной работы. Невиновные не пострадали, и этим он был особенно доволен – сегодня мир стал чище на четверых негодяев.

Геллерт Гриндевальд закрыл глаза, улыбаясь мелькавшей в полусне мысли – угасающим сознанием он ловил ее, как бабочку, и все не мог поймать. Кажется, там было что-то легкое и волнующее – может быть, шелковый платок? Отпустив бежавшую от него легкую тень, он уснул.

Глава 1. Январь 1901г

Часть 1. Кровь дракона.

Альбус, глубоко вдохнув, заломил руки за голову и подошел к окну, за которым улыбался ясный зимний полдень. Под окном кипел жизнью Косой переулок – как все же нравилось ему это место, никогда не знающее покоя, вечно живущее и пульсирующее. Даже ночью здесь не наступала тишина: пьяные орали песни, кто-то кричал, встречались под фонарем влюбленные… Альбус с нежностью и грустью улыбнулся, вспоминая, как золотой осенью сыграли свадьбу Айла и Лэмюэль.

То было не тайное венчание, как у Финеаса и Клеменси, но и на пышную и безрадостную свадьбу Викки с Фенвиком не походило. Пришли родители и брат невесты, брат жениха и их общие друзья – и никого больше; букет невесты был из осенних листьев и последних розовых побегов вереска, в волосах у ее подружек – вопреки всем традициям, замужних –колокольчики и васильки; колокольчик продел в петлицу и Альбус, исполнявший роль шафера. Молодых обвенчали прямо в поле, они сплясали под ирландскую мелодию, которую сыграл на скрипке Финеас, и к ним присоединились почти все, кто присутствовал, не исключая и родителей невесты, а после компания аппарировала в паб к отцу Элфиаса, и старший мистер Дож угостил друзей сына наилучшим образом. И Альбус должен был признать, что на этой свадьбе ему понравилось куда больше: здесь все действительно были счастливы. Мать и брат Айлы, правда, немного хмурились и помалкивали – зато не описать, как был рад и горд за брата был Филипп Принц. Он поторопился сказать тост – и поднял бокал честь невесты.

- Мистер Хитченс, миссис Хитченс… Я хочу выразить вам глубокую признательность. Ваша дочь заставила меня вновь поверить в женщин – в то, что среди них есть глубокие души, добрые сердца. Не умею сказать, как я благодарен за брата.

У Финеаса в последнее время обострилась способность добавлять ложку дегтя.

- Филипп гордится, что хоть и косвенно, но породнился с Блэками. Хотя, наверное, он в самом деле рад, что Лэм теперь не будет ему обузой. А мать Айлы и её брат против брака – просто она сильно влюблена, да и мистер Хитченс настоял, чтобы они не вмешивались…

Альбус с досадой вздохнул: почему-то мир словно сговорился не давать его друзьям быть полностью счастливыми. Впрочем, в тот момент склоки казались не важны – имели значение только раскрасневшиеся лица Лэма и Айлы, ветерок, трепавший её фату и его синюю мантию, да их долгий, трепетный, бережный поцелуй, так не похожий на отвратительное и постыдное зрелище не свадьбе Викки и Фенвика.

…Альбус поспешил к камину: Айла и Лэмми собирались зайти в гости, надо было успеть погреть чай и хоть поджарить гренок. Кажется, у него еще оставалось немного от купленного накануне куска сыра: соизмерять аппетиты со средствами Альбус пока не научился, хотя давно уже жил один и старался обходиться без чьей-либо помощи. Он снимал квартирку в Косом переулке, в мансарде над магазином зелий, писал статьи в научные журналы и проживал деньги, полученные от продажи дома в Годриковой Впадине. Сначала юноша хотел просто разменяться с кем-нибудь, но когда стало ясно, что брата клещами не вытащишь из «Кабаньей головы», то продал дом и разделил деньги пополам. По совету друзей брату сначала передал вместе с Клеменси совсем немного, остальное положил в Гринготтс, где завел на имя Аберфорта счет. Хорошо, что Элфиас, Финеас и Клеменси ему помогали – а то едва ли он смог бы разобраться в бумагах, которые подсовывали гоблины. Теперь он мог не думать, что дом, по которому когда-то ходили Ариана и мать, где погибли они обе, так и стоит, пустой и мертвый, и испытывал некоторое облегчение от этого. Друзья же настояли, чтобы свою долю от продажи он тратил только на оплату квартиры. Гонорары слишком часто уходили на вино и девиц, которые частенько привязывались к нему на улице: Альбус не разбирался в средствах, глуша грызущую тоску и мучительный стыд, до сих пор не ставшие слабее. А на кухне у него часто не было ни крошки, и даже к приходу друзей он иногда забывал выбраться в лавку – или же накупал всего, что ему предлагали, а после половина продуктов оказывалась протухшей.

…Сыр не нашелся, и было бы очень кстати, если бы Айла принесла пирог с орехами и сметаной – её личное изобретение, тайну которого знал только Альбус. В сентябре, где-то за месяц до свадьбы, она неожиданно явилась к нему на квартиру. В их компании Айла строже других девочек блюла приличия, и чтобы ей забыться до такой степени, должно было случиться действительно что-то серьезное. Он подскочил, готовый бежать и вызволять кого-то из них из Азкабана, когда она замахала руками и рассмеялась немного нервно и обреченно – вот как смеялась на свадьбе Викки.

- Сиди, сиди. Извини, что напугала. Просто мне нужно кому-то сказать, но так, чтобы не передали Лэмми и не слишком испугались сами.

- Что такое? - Альбус схватил её за плечи. Айла выдавила улыбку.

- Я сейчас тайно побывала у целителя, коллеги отца. Оказывается, летом я на ногах перенесла пневмонию, сейчас в правом легком есть очаг.

- О Господи, - Альбус мотнул головой. - Нужны лекарства, да? Деньги? Ты только не волнуйся, Айли: мы все сделаем… И обещаю: если ты хочешь, мы скроем все от Лэма.

- Не сомневаюсь, - она улыбнулась уже спокойнее. - Но ничего не нужно. Я не знаю, почему так испугалась сама… Опасности нет, у меня пока не чахотка. Доктор выписал мне лекарство, не очень дорогое, и велел есть орехи и сметану. Так что буду вас всех мучить тортами и пудингами. Но как, Альбус? Это же смешно…

- Ничего смешного, - сердито отрезал он. - У меня так одна… знакомая умерла. В два дня.

- Мне жаль, - Айла стала как обычно серьезной. - Прости. Забудь. Мне не стоило приходить.

И сегодня она в самом деле принесла угощение: нечто вроде шарлотки, но к яблокам примешаны толченые орехи. Кажется, лечение шло Айле на пользу: она слегка поправилась, глаза и волосы блестели, на щеках играл расписной румянец. А может, так её преобразило счастье.

И Лэм расцвел: по-прежнему худой, малорослый и бледный, он все время улыбался и распахивал миру сияющие глаза, и как будто хотел расцеловать все, что было вокруг. Он пользовался каждой удобной минутой, чтобы взять жену за руку, спросить о чем-то тихим шепотом, и смотрел так, будто если бы Айла отвела взгляд, он бы тут же умер.

Зимнее солнце матовым сиянием окружало черноволосые головки молодых и бросало в квартиру приятный бледный свет.

- В обсерватории все своим чередом, - рассказывал Лэм. - Мой аппарат удерживается в воздухе на пять минут. А еще мне обещали пропуск в Запретную секцию, произвести опыт с маховиком времени. Мне кажется, частично это поможет понять… Я надеюсь запомнить сам процесс, когда меняется время. Не увижу ли я каких-то лазеек? Искажений?

- А мне можно с тобой? - с надеждой спросил Альбус.

- Там пропуск только для сотрудников обсерватории, - вздохнула Айла. - Правда, тебе еще есть время устроиться.

- А потом придется увольняться, - развел руками Альбус. - Все-таки астрономия – не совсем мое.

- Там тоже не дураки сидят, все поймут, - задорно откликнулась подруга. - Кстати, профессор Кей оставил для тебя подарок.
- Да?! - Альбус по-мальчишески поправил очки. - Вот это сюрприз, не ожидал…

- Условие его ты знаешь: не распространяться, - Айла разлила чай и спокойно стала нарезать пирог. – Хотя, не представляю, как можно избежать огласки, когда ты изобретешь способы применения крови дракона и напишешь об этом.

- Очень просто, - улыбнулся Лэм. - Если у Альбуса получится, всем станет не до того, кто ему дал материал.

Альбус взволнованно потер переносицу. В ноябре Айла рассказала ему удивительную вещь: драконью кровь, которая в небольшом количестве хранилась на ферме, случайно вылили в кофе (кажется, мистер Касл сделал это на пари с профессором Кеем). Чашка взорвалась, осколки разлетелись по всей комнате, а выплеснувшаяся жидкость оказалась неожиданно ярко-зеленой и очень сладкой на вкус (лизнуть её, конечно, догадался тоже мистер Касл). В уборке помещения решил поучаствовать приблудный кот: почему-то запах кофе с кровью дракона показался ему привлекательным. Наутро оказалось, что у кота совершенно зажила рана на лапе и исчез лишай, зато животное стало светиться в темноте, как собака Баскервилей.

Альбус, услышав о подобных событиях (которые, к досаде своей, ни инициировал сам), потерял покой.

- Что мы знаем о крови дракона? Да ничего! Как её применять? В чем её ценность? Видите, сколько свойств открылось в ней разом – почему это никому не интересно?

Словом, он узнал, какой марки был кофе, сколько ложек сахара туда добавили, насколько он успело остыть, закупил сервиз из таких же чашек – оставалось только получить кровь дракона, и вот сегодня Айла её принесла. Альбус потирал руки, представляя, как выведет формул нового заживляющего зелья, или фосфоресцирующего состава, или хотя бы взрывчатки.

- Если кровь дракона светится, - объяснял он Лэму, - в ней вполне может быть фосфор. Ведь вряд ли фосфор содержался в таком количестве в кофе или сахаре – отравились бы уже все.

- Но кот-то не отравился, - замечал Лэм. - И мистер Касл тоже. И вообще, я не слушал о случаях отравления драконьей кровью. Это интересно, да? Зато она сладкая, и от нее раны затягиваются. Лишай проходит. Может, из нее можно делать лекарство?

- Это будет очень дорогое лекарство, - качала головой Айла. - Драконы редки, их кровь высоко ценится. Вот интересно, насколько состав их крови отличается от крови человека. Клеменси говорит, им в родильном отделении часто не хватает крови…

Клеменси так и не смогла сдать экстерном ЖАБА – ей отказали в просьбе, поданной в Министерство, – но как-то она удачно помогла при родах, начавшихся у пациентки прямо в регистратуре, и целитель, занимавшийся акушерством, взял её к себе в ученицы.

- При родовых кровотечениях восстанавливающего зелья часто бывает недостаточно. Обычно берут кровь в случае надобности у мужей рожениц. Но, во-первых, почему-то часто от этого бывают тяжелые последствия. Во-вторых, уже была пара скандалов, когда кровь магглорожденного мужа перелили чистокровной волшебнице. В первом случае были недовольны родители этой женщины, во втором – её дядя, старый фанатик. Даже письмо в газету написал. И я вот думаю: если бы удалось создать искусственный заменитель крови…

- Посмотрим, - поддержал её Альбус. - А Викки вы давно не видели? Она запропала с самой вашей свадьбы.

Лэм хлопнул глазами и покачал головой, а Айла покраснела.

- Викки… Она приходила к нам на Рождество, а после не давала о себе знать.

Собственно, все трое знали, что Викки недавно добилась внимания лощеного светского льва Рудольфуса Шафика – дальнего родственника Горация. Рудольфус до того был в связи с Эллой Слагхорн, и не оставалось сомнений, что Викки ставила целью ранить одновременно и Эллу, и её мужа. Что до Фенвика, его реакция мало кого интересовала.

- Вроде Викки хотела куда-то уехать. Кажется, в Испанию, - выдал Лэм и тоже покраснел под укоризненным взглядом жены. Айла поспешила сменить тему.

- Саид нам пишет. Представителями британской молодежи в Визенгамоте выбраны Элфрид Гринграсс и Арктурус Блэк. Кто бы сомневался, конечно… Но Герда расстроилась. Ей бы тоже хотелось попасть в Визенгамот, только кто возьмет девочку?

- Радовалась бы, глупая, - фыркнул Альбус. - Ничего интересного. Зря потерянное время. Хотя, если её не взяли из-за того, что она девочка, это идиотизм, конечно. А еще что происходит?

- Ничего, - вздохнул Лэм. - У Саида такое чувство, будто жизнь стала… как желе. Он даже смеется: мол, мы все скоро тронемся от скуки.

Со стены вдруг с грохотом сорвалась посудная полка.


Часть 2. Рождественские подарки

Геллерт стоял на площади Хельденплац, уставившись на небо. Оно, на его вкус, было прекрасным – как сплошное белое одеяло укутывало белый же город. Здания и башни с часами, заботливо укрытые снежными шапками, хрустящий под ногами снег, снежинки, падающие на лицо. Он вытянул язык, стараясь их поймать, и подумал, что неплохо было бы устроить сейчас грандиозный снежный бой – со снежными замками, снежными катапультами, снеговиками-големами… Жаль только, не с кем.

Почтенные горожане огибали его, неодобрительно косясь на такое легкомысленное поведение юноши, стоявшего без шапки посреди площади и сосредоточенно ловившего языком снег. Геллерт подумал с неожиданной печалью, что заставить их радоваться таким простым вещам, как свежий снег или утренний восход, будет куда труднее, чем свергнуть все тирании мира и чем создать свою империю. Впрочем, подумал он, деваться все равно некуда.

Вообще, настроение у него было превосходным с самого Рождества. Весь праздничный день он, облачившись заклинанием невидимости, с утра до вечера ходил по узким улочкам и глядел в окна – как готовятся горожане Вены к празднику? Иной раз, когда труд особо спорился на кухне, или когда, уже вечером, застольные разговоры и песни были особенно веселы, он позволял себе зайти внутрь – послушать несколько минут, полюбоваться искренним весельем там, где оно еще жило.

Иногда он заходил в рестораны, разрешив себе заказать самые изысканные блюда, благо, его дело приносило очень неплохой доход. Вечером же он, бегая по переулкам, там и тут выпускал разноцветные фейерверки (их он обожал с детства), плясал возле рождественского дерева на Карлсплац, а когда городские куранты пробили полночь, его осенила еще одна догадка. Тихо прокрадываясь в дома, он превращал дрова из каминов в игрушки и левитировал их под деревья – забава эта веселила его тем более, что сколь велика будет радость детей, столь сильным будет утреннее изумление взрослых: ну уж они погадают, что за вор пришел к ним, чтобы не украсть, а добавить игрушек! До утра он занимался этой забавой, и, утомившись, уснул в своей съемной квартире, как убитый.

…Но прошли рождественские праздники, наступил новый год, и вот жители Вены вновь предались убийственной рутине. Душа его протестовала против столь раннего окончания празднеств, и душу защемило одиночество, что бывало с ним и вовсе редко. Геллерт, не зная, чем заняться, подошел к павильону и попросил наугад несколько старых газет – австрийских, немецких, французских и английских – не случилось ли хоть чего-нибудь примечательного за последнее время?

Устроившись в кафе, он листал газеты, повествовавшие о скучных и пресных новостях – соглашения, дебаты в ландтагах, выборы, амнистии, новые бюджеты… Он листал все быстрее и быстрее, пока его глаз не споткнулся о колдографию в британском «Ежедневном Пророке» за июль прошедшего года.

Маленькая колонка с объявлением гласила: «Дочь дипломата и посла в Германии Фрэнсиса Уркварта, Виктория Уркварт, выходит замуж за его личного секретаря, Оскара Фенвика». С минуту он отупело глядел в стол, чувствуя, как летит в пропасть.

«Она? Замуж? За секретаря???». Представить ЕЕ замужем было невероятно – но отчаяние сменилось возбуждением.

«Погоди! - крикнул он себе. - Того ее толстого жениха звали Гораций – значит, они не поженились? А значит, помолвку расторгли! И тогда она выскочила за этого Фенвика! Значит, не по любви?» Лихорадочная мысль не давала покоя, смесь надежды и ярости росла в нем, переполняя: он чувствовал, словно она была в лапах какого-то мерзкого людоеда, заточенная в башне принцесса. Ничего, он найдет ее, и тогда… «Что тогда?» - спросил он себя с усмешкой, но вновь, как и всегда, упрямо повторил: «Если она – та, какой я ее вижу, моя Дульсинея, она просто поймет меня, поймет, что нам суждено быть вместе. Если же нет, если она окажется мещанкой – значит, я все эти годы гнался за призраком, и мне останется лишь уйти. А если она та, что я ищу, но уже смирилась с такой жизнью? Значит, я разбужу ее!» - оборвал он сомнения и вскочил, не в силах сидеть. Пока он быстрым шагом ходил через улицы, воспоминания роились в его голове, заставляя сравнивать их – ту, которой он совсем не знал, и ту, которая уже давно мертва.


***
Ксения… Она училась вместе с ним, и отношения их были странными – Геллерт, признаться, и понятия не имел, какое для этого есть слово. Ксения Бидная была дочерью малороссийских дворян, и ей была присуща характерная славянская красота – круглое лицо, русая коса, статная фигура и гордый взгляд. Гордой она была, это бесспорно, и с первых дней люто завидовала легкости его успехов в учебе и магии. Она пыталась соперничать с ним, впрочем, не она одна, среди них было много таких, кто брал усидчивостью и стремился к высшим баллам. Ему на сами оценки было плевать – хотелось освоить магию, покорить это искусство, ключ к обладанию миром. Другие его тогда не волновали вообще – разве что пара-тройка ребят, простых весельчаков, любителей подшутить, а к старшим классам и выпить; с ними было не скучно, и Геллерт никому не позволял говорить, будто бы он связался с неподходящей компанией.

- Не подходящей для чего? - насмешливо спрашивал он как-то Ксению, когда она ему это сказала. - Для этих ваших просиживаний за учебниками? Может быть, не подходящей для серьезной службы, или, может, для ваших унылых разговоров о будущем? Так не подходить для вас и вам подобных – это лучший комплимент на свете.

Разговор тот состоялся при всем классе, и от его взгляда не укрылось, как покраснела Ксения (и не только она). С тех пор она просто не желала оставлять его в покое – отпускала в его адрес шутки, подколки, могла подойти и стукнуть по спине. Он только смеялся. Все изменилось на четвертом году учебы: она подошла к нему и без обиняков заявила:

- Ты себя считаешь самым умным, Гриндевальд, может оно и так, мозги у тебя хорошие. Вот только тебе не хватает главного!

- И чего же? - лениво спросил он, развалившись в библиотечном кресле.

- Ты не знаешь, что такое настоящая власть и сила, ты не знаешь, как их правильно применять!

- Можно подумать, ты что-то знаешь, - отмахнулся он.

- Вот и знаю! Я еще стану госпожой в этой стране, поверь мне! Я знаю, как заставить лизать мои сапоги всех этих вельмож и их смердов!

- И как же? - ему стало любопытно, но интереса показывать не хотелось.

- Надо знать, что читать! - обронила она высокомерно, - Фридрих Ницше! Сверхчеловек! - и бросила в него томиком, чувствительно ударившим ребро.

Он прочитал: автор писал возвышенно и страстно – и Геллерт согласился почти со всем. С тех пор они с Ксенией иногда разговаривали, и часто смеялись над теми, кто этого заслуживал. Взять ту же Ильзу Пфейцер – есть ли существо более скучное, чем она: вечная зубрилка, лезущая вперед и любыми силами завоевывающая расположение учителей. Она была отличницей, но что толку, если человек не мыслит выше учебника? Геллерт с Ксенией высмеяли ее манеру тянуть руку и банальность высказываний – Ильза густо покраснела и убежала рыдать.

Позже Ксения объяснила, что та была в него влюблена – и он сморщился от неприязни.

Разговор перешел на тему отношений – раньше Геллерт об этом и не задумывался, а Ксения объясняла ему, какие интриги плетутся его сверстниками за обладание потешными целями – оценками и вниманием популярных ребят. Оказывается, он и сам многим нравился, что немало насмешило и заставило испытать гордость.

С тех пор он чувствовал, как в ее присутствии становится еще язвительнее и даже злее – как тошнотворны ему те, кто его окружал, – и еще сильнее ненавидел он тех, кто управлял всем этим затхлым царством – учителей и начальников.

Ненависть росла в нем, и они занимались темными искусствами более подробно, чем это позволялось на занятиях – и пару раз даже произвели запрещенные эксперименты над малолетними доносчиками, смевшими за ними шпионить. Шестым чувством Геллерт ощущал то, что однажды случайно подслушал в разговоре девочек – Ксения, как шептались они, была «влюблена в него, как кошка». Тем же вечером он решил проверить эту гипотезу – и тем вечером впервые целовался. Она оказалась страстной, но он не мог бы сказать, что влюблен: она была, сама того желая, его соперницей. Они изучали вместе темные искусства и глумились над серостью толпы – но каждый раз он чувствовал себя мрачнее и злее.

Впрочем, решил Геллерт, она мне полезна – и правда, Ксения как никто разбиралась в запутанных интригах среди учеников и учителей, а ее амбициозность и тщеславие были вернейшим рычагом, которым он мог управлять. Стоило ее похвалить или признать в чем-то победу, как Ксения рассказывала о чем угодно – и была, как он догадывался, готова на все.

…Закончилась эта история тоже скверно – тем самым экспериментом с адским огнем. Она сама была виновата – подначивала его и брала на «слабо». Он украл чужую палочку, произнес заклинание – и чудом успел вылететь из окна. Остальные, кто оказался слишком близко к кабинету, погибли, и Ксения – в их числе. Вину Геллерта доказать не удалось, но он оказался на очень плохом счету (хотя и до этого был не на лучшем), и когда в порыве ярости бросил темным заклинанием, лишившим языка одного не в меру любопытного типа, обвинившего его в пожаре, это стало последней каплей. Его наказали в главном зале и изгнали из Дурмстранга. Уже потом он понял: все это он делал не случайно. Внутренне ему хотелось быть изгнанным: Геллерт не представлял себя в роли выпускника места, которое ненавидел всей душой. Исключение даровало свободу.



Что касается Виктории – она давно стала для него неким символом. Когда они увиделись впервые, он был не готов встретить живого ангела – а кем еще могла быть девочка с такими золотыми волосами и изумрудными глазами, как не ангелом? Они насмерть поссорились с первых же минут, так как ангел оказался гордым и своенравным (а каким же ему еще быть?), но встреча запала ему в память. Он представлял ее, как она выглядит и мыслит – свободно, независимо, как он сам, мечтает о жизни лучшей, чем прозябание в тесноте условностей… И вот, когда он был с Альбусом, его Прекрасная Дама мелькнула вновь – и насмешливо ушла. Он приехал в Англию, она была в отъезде. И теперь, через полтора года он узнает, что Виктория замужем – и что же, он должен вот так просто с этим смириться? А что, если это и правда его судьба?

…В жизни так бывает всегда – или уж месяцами не происходит ничего интересного, или события начинают спешить к тебе одно за другим. Не прошло и двух дней после газеты о свадьбе Виктории, как он выпивал в кабаке, где негласно встречались самые отпетые головорезы, среди которых он уже прослыл одним из лучших и по праву был принят в круг, – один из бывалых воров обронил, что болгарский мастер палочек, Грегорович, спьяну хвастался, будто у него есть самая сильная палочка в мире. Грегоровича заслуженно осмеяли, но Геллерта жгло ощущение – вдруг это то, что он ищет? Вдруг ему, наконец, повезло?

Решив, что хуже в любом случае не будет, он, не медля, собрал дорожную сумку и купил билет до Болгарии.

Дом знаменитого мастера, у которого он сам брал свою палочку, он нашел без труда. Дождавшись ночи, он без труда проник в его мастерскую – и не поверил глазам. Перед ним лежала она – Бузинная Палочка, Жезл Смерти. Точь-в-точь такая, как гласили немногочисленные описания. Он уронил шкаф и стал ждать хозяина, уже счастливо улыбаясь. Заспанный старик в халате, подсвечивая Люмосом, вошел в мастерскую – и Геллерт, задорно улыбнувшись, встретил его Ступефаем, после чего выпрыгнул из окна и скрылся. Жалко и несправедливо вот так вот кидать об пол почтенного старца, думал он, но тот сослужил свою службу – хранил палочку для того, кому суждено с ее помощью творить великие дела, – а ведь любая вещь в действительности принадлежит тому, кто наилучшим образом может ей воспользоваться, разве нет? Он еще раз сжал в руке сокровище – вот он, его Грам, меч Зигфрида, которым он, избранный, поразит врагов будущего, врагов прогресса и свободы.

Теперь у него было все, без чего он не мог обойтись, – хотя нет, кроме меча рыцарю полагалось доказать любовь и спасти принцессу от людоеда – и теперь ничто не мешало ему выполнить свой священный долг. Присоединившись в поезде к подвыпившей компании баварцев, Геллерт затянул одну из тех глупых и веселых народных песен, какие всегда поют во время праздников и попоек. Решительно, впереди его ждали необыкновенные приключения, и он был готов на все ради победы.

Глава 2. Апрель 1901г

Часть 1. Размолвка.

Работа над способами использования крови дракона кипела. Прежде всего Альбус проверил химический состав крови и её магические свойства. Проверил её реакцию при взаимодействии с химическими веществами, затем – с самыми известными и простыми из зелий, а также с человеческой кровью. Купил для опытов пару мышей и кролика (феникс Фоукс некоторое время выражал протест против подобного соседства, отказываясь гулять и неласково обращаясь с хозяином, но после привык).

В первую очередь подтвердились обеззараживающие и исцеляющие свойства драконьей крови. В смешении с сахаром и кофе результат был потрясающий, а вот с бадьяном – менее заметный, как ни странно.

После опытов Альбус пару раз заметил, что пробирки практически не нуждаются в промывке. Он специально капнул ею на жирное пятно на кухонном столе, еще не отертое девочками: Альбус посадил его совсем недавно. Через минуту пятна уже не было.

«Чистящее средство», - как раз делал Альбус пометку в блокноте, когда в дверь постучали. Он открыл – на пороге стоял бледный, трясущийся Финеас.

Новая жизнь, полная лишений ,заставила его красоту немного поблекнуть: кожа погрубела, губы обветрели, под глазами появились круги. К тому же, стремясь выглядеть более мужественным, Финеас отпустил усы, жиденькие, неожиданно темные и совсем ему не шедшие. Он, кажется, и сам заметил, что подурнел, и необъяснимо для Альбуса переживал из-за этого.

Но сейчас явно случилось что-то серьезное. Финеас, едва переводя дух, прислонился к стене и стал разматывать шарф – руки у него тряслись. Альбус не стал гадать молча.

- Что-то с Клеменси?

- С ней… - тяжело вздохнул Финеас. Его блуждающие глаза остановились на пробирках, равнодушно обежали мышей, выбравшихся из клетки и угощавшихся сыром. – Хотя… Не заню ,может, за нее и нет нужды волноваться.

- Что. Случилось? – раздельно повторил Альбус: тон друга ему безотчетно не понравился.

- Думаю, она ушла к вашему брату, - бесцветно обронил Брокльхерст.

Альбус прочистил горло. И еще раз прочистил. Поморгал. Дернул себя за нос. Посмотрел на Финеаса, чтобы проверить, не двоится ли тот. «Надо записать в блокнот про галлюциногенные свойства. Это все драконья кровь, не иначе».

Финеас тяжело вздохнул:

- Я сегодня утром застал ее за написанием письма вашему брату. К письму был приложен теплый шарф. До того я думал, что шарф вяжут мне. До того я неоднократно высказывал свое мнение о её отношениях с вашим братом. Согласитесь, замужней женщине неприлично столько переписываться и даже в одиночку являться к шестнадцатилетнему юноше!

- Но это же... полный абсурд! - Альбус наконец нашел слово, точнее всего описывавшее его восприятие ситуации. Помолчав, добавил. - Допустим, она ему писала: насколько я знаю Клеменси, она всегда пытается помочь кому-то, кому трудно. Шарф - несомненно, из той же области. И потом, он же младше ее на три года! Да и вообще нелепо - не с чего ей смотреть на Аба как на мужчину. Она что, так вам и сказала, что уходит к нему?

- Нет, - Финеас развел руками. - Честно говоря, она не смогла мне сказать ничего вразумительного. Бормотала про какой-то мостик между вами, который надо сохранять... Но почему непременно с её помощью? Признаюсь, я вспылил... - он покраснел. - После этого она и ушла, ничего больше не говоря. Я поступил неподобающе для джентльмена и понимаю, что не могу в этом оправдаться.

- "Вспылил" - это как именно понимать? - уточнил Альбус. - Вы ее ударили?

Финеас покраснел гуще, чем прежде, и отвел глаза.

- Я швырнул в нее пресс-папье.

Альбусу на секунду захотелось засмеяться, но он поборол недостойное желание, жестом пригласил Финеаса сесть, сам сел напротив и доверительным тоном сказал:

- Сэр, боюсь, вы слишком сомневаетесь в себе, чтобы доверять вашей жене. Я знаю ее, и знаю, что она действительно озабочена тем, чтобы мы с моим братом поддерживали хоть какую-то связь. Я не знаю, как вы умудрились не разглядеть в ней стремления помогать людям примиряться, но, если вам не это в ней нравится... Словом, я могу вам напомнить другой пример столь же беспочвенной ревности - и, кажется, в том случае человек носил такую же фамилию, как и теперешний.

- Беспочвенной? - горько усмехнулся Финеас. - Не скажите. Если бы вы когда-нибудь были на моем месте - может, тогда сейчас вам не было бы весело.

Он потер подбородок сцепленными в замок тонкими пальцами.

- Я прекрасно понимаю ,что я слаб, беспомощен и женоподобен. Думаете, с этим легко жить? Я всегда понимал, что могу привлечь внимание скорее кого-то вроде Гектора Кэрроу или Дециуса Малфоя, чем девушки - это при том, что содомиты мне глубоко омерзительны.

Его горло дернулось.

- Однако Клеменси вышла замуж именно за вас, - возразил Альбус посуровевшим тоном, - а поэтому, не хватит ли прибедняться? Вы прекрасно знаете свои лучшие стороны, за которые вас и полюбили - не хуже меня. Вот и используйте их, будьте внимательным и чутким, как раньше, и не пытайтесь быть тем, кем не являетесь. Если бы ей нравились сильные и спортивные джентльмены - Клеменси выбрала бы кого-нибудь из квиддичных игроков, так что можете перестать трепать себе и ей нервы, а заодно и мне!

- Но я устал, поймите вы! - Финеас ударил ладонями по коленям. - Я устал от нищеты, от этой изнурительной, рутинной работы. Я уже почти год не знаю, что с моими младшими братьями, с моей сестрой. И больше ничего о них не узнаю, разве что случайно. Думаете, мне легко их потерять? Я принес ей жертву, а она приняла это, как нечто само собой разумеющееся! Да еще не понимает, чем я недоволен теперь.

- С этого бы и начинали, а не с этих глупостей про Аберфорта, - примиряюще сказал Альбус. - Вы высказали это мне, хотя я не ваша жена, так почему вы молчали и не говорили ей? Может, вы написали эти тезисы на пресс-папье и кинули ей, чтобы она их прочла?

- Нет. Я просто кинул пресс-папье. У меня бывают приступы ярости - это, видимо, фамильное. Но и к вам я пришел не жаловаться на жизнь. Вы не могли бы как-то связаться с братом и узнать, что моя жена не у него?

- Трудность в том, что он-то как раз не говорит со мной ни слова, - Альбус заговорил свободнее, почувствовав облегчение - ему совсем не по нраву было заниматься успокаиванием подозрений Финеаса. - Но я бы для начала проверил, не у Айлы... То есть, не у миссис Принц ли Клеменси. Даю девять из десяти, что она там.

- Но ведь... - Финеас удивленно посмотрел по сторонам и негромко рассмеялся. - А хотя есть ли у меня выбор? Теперь-то ваш брат, если что, тем более не пустит на порог ни вас, ни меня. Тогда... Свяжитесь с Айлой через камин, хорошо? А то она все-таки тоже отчасти Блэк. Мало ли, на что она способна в гневе.

Альбус не выдержал и засмеялся.

- Хорошо, раз вы так просите. Но не думайте, что я и впредь буду спасать вас от Айлы!

По камину ему ответил Лэм, выглядевший подавленным:

- Да, Клеменси у нас. Пришла утром вся заплаканная. Сидят вдвоем. Айла ужасно сердита, даже что-то бросала об пол. Звал их обедать – она сказала, чтобы я ел один, и мне показалось, будто она меня сейчас ударит, - Лэм вздохнул.- Альбус, может, я пока у тебя побуду? А то им, наверное, надо поговорить посвободнее, а я мешаю. С опытами помогу.

Спустя десять минут Лэм уже стоял посреди гостиной, с кусками вчерашнего сырного пирога в одной руке и банкой с орешками в меду – в другой. Финеас попытался расспросить его о жене, но Лэмми смог сказать немногое: Айла почти сразу закрылась с ней, а он постеснялся подслушать.

- Еще бы не постеснялись, - съязвил Финеас, снова с опаской посмотрев на мышей, свободно бегавших по столу. Лэм посадил мышей к себе на плечи, полюбовался разъевшимся кроликом и погладил его, пощекотал горлышку Фоуксу и взялся за пробирки.

- Я проверил состав крови дракона, - стал объяснять ему Альбус. – И, как ты знаешь, не нашел там излишков фосфора. Получается, свечение дает не кровь сама по себе, а какая-то реакция, в которую она вступает.

- При этом кот и вылечился, и стал светиться, - заметил Лэм. – Значит, возможно, свечение – один из эффектов соединения. Ты не проверял, светятся ли животные, которых ты лечил?

- Э-э -… - замялся Альбус. Исцеляющие свойства он проверил вообще-то не на животных, а на себе: кролик так на него посмотрел, что юноша не смог его поранить, а мышей он просто побоялся убить. И как назло, он не сообразил зафиксировать, светились ли примазанные составом раны. Впрочем, опыт можно повторить.

Финеас некоторое время слушал их, жуя кусок пирога, потом сбегал вниз за газетами, нашел себе в квартире уголок, где меньше пахло травами, зельями, пылью и плесенью, и сел читать. Альбус и Лэм взялись за пробирки и о друге вспомнили лишь около пяти вечера. И как ни сопротивлялся Финеас тому, чтобы прийти к вечернему чаю, не предупредив хозяйку, все же Альбус спустился в лавку за пирожками, вслед за чем компания через камин переместилась прямо в квартирку, которую снимала молодая чета Принц.

Когда Айла, расставлявшая на столе чашки, обернулась и приветливо улыбнулась им, Альбус понадеялся, что она больше не сердится. Не тут-то было: едва она увидела Финеаса, как приняла мрачный и презрительный вид.

- Лэмми, Альбус, вы как раз к чаю… Здравствуйте, дорогой брат.

- Простите, кузина, - Финеас замялся, опустив глаза, - Клеменси…

- Она недавно заснула, - сухо сообщила Айла – У нее расстроены нервы. Вообще, думаю, ей лучше несколько дней погостить у нас. Лэм, ты ведь не против?

- Конечно, нет, - беззаботно согласился Лэмми. Финеас злобно на него посмотрел. Айла принюхалась к пирожкам, которые принес Альбус, и выразительно помотала головой.

- Но я выбирал! – возмутился Альбус.

- Прости, но на нижней корке плесень, - вздохнула Айла, перевернув один пирожок. – Не переживай, Викки принесла угощение.

- Викки? Она здесь? – Альбус приоткрыл рот.

Лэм приподнял голову, Финеас покраснел до невозможности. Викки они видели по-прежнему редко: её роман с Шафиком был в самом разгаре. Они играли с гостями в квиддич у него в поместье, причем Викки исполняла роль ловца, ездили на охоту, устраивали вечера с танцами и картами. Оскар Фенвик при этом не думал подавать на развод или увольняться с работы.

- Так Викки здесь? Давно?

Айла слегка кивнула:

- С трех часов. Она принесла шоколадный торт с черносливом, сейчас полакомитесь.

Викки выпорхнула к ним, цветущая, нарядная, как бабочка, и такая же беззаботная. Она перецеловала всех за столом, включая Айлу, с которой вообще-то сидела уже пару часов, уничтожила Тергео пирожки, водрузила на середину стола торт и призвала с кухни блюдо с нарезанным ананасом.

- О, как же мы давно не собирались вместе! Жаль, что Клеменси не может выйти к нам. Не поверите, Финеас: у нее поднялась температура! Не думала я, что вы окажетесь домашним тираном. Кстати, вашу сестру недавно обручили с кем-то из Берков. Могу поздравить вас будущим родством с содержателем лавки темных артефактов. А Розалин Лонгботтом вздумала поддержать отца – своего, ну и мой тоже в этом участвует. У них какой-то проект для падших женщин, маггловок и волшебниц – словом, всех… По трудоустройству и поиску нянь для детей, кажется.

- В этом не худо бы поучаствовать и нам с тобой, - тихо заметила Айла. – Ты ведь хотела помогать женщинам? Вот тебе реальное дело. Клеменси тоже можно привлечь: трудоустройства мало, бедняжкам нужно для начала… словом, поправить здоровье, а Клеменси скоро выучится – и это будет именно то, что нужно.

Викки рассердилась.

- Наша задача не в этом, Айли, а в том, чтобы понятия падшей женщины, как такового, не было! Мужчину, познавшего плотскую любовь вне брака, падшим почему-то не считают!

- Потому что мужчины не несут за свой проступок наказания в виде внебрачного ребенка, - тихо заметил Финеас. Лэмми воззрился на него:

- Но ведь дети не могут быть наказанием. Дети – благословение.

- Смотря какие, - вздохнул Финеас. – Дети в законном браке - безусловно, благословение, но когда они родились незаконно…

- Какая же это мерзость, - выплюнул Альбус. – Ребенок, прежде чем зародиться, оказывается, должен у кого-то позволения попросить!

- Не ребенок, - терпеливо поправил Брокльхерст. – А его родители. Родители должны вступить в законный брак.

- Кому должны? – начал Альбус кипятиться. Финеас поджал губы, явно колеблясь. Лэм вздохнул:

- Они должны любить друг друга и ребенка. Вот и все. А затея хорошая, Айли, и Клем надо привлечь.

Викки состроила гримаску.

- Хорошо, но не раньше, чем я съезжу в Вену и отдохну от всего этого светского безумия. Хочу побывать на новом представлении. Дают «Травиату». Мне нужна спутница, иначе Шафик увяжется, а я от него страшно устала. Думаю, Клеменси просто необходимо развеяться!

- Так ты и в Шафика не влюблена? – Альбус от удивления поставил блюдечко с тортом.

- Конечно нет, - равнодушно пожала плечами Викки. – Я хотела унизить Эллу Слагхорн, а заодно и ее мужа. Кажется, мне это удалось: они с зимы нигде не показываются. О них судачат во всех салонах. Я рада.

Айла горько посмотрела на нее, но ничего не сказала.

Часть 2. Победа

Геллерт устало бродил по улицам Вены, греясь под апрельским солнцем - поистине, в каждой погоде есть своя, присущая только ей, прелесть - свои краски, свои неповторимые запахи. Апрель пах свежестью, обновлением и счастьем - другого слова подобрать не удавалось - да и зачем?
Последние месяцы складывались крайне хлопотно - не успел он вернуться из Болгарии с бесценным трофеем, как по своим, бандитским каналам передали - полицейская облава. Он решил воспользоваться шансом и на имеющиеся деньги купил билет до Англии. Несколько дней ушло на то, чтобы не привлекая внимания, разузнать, где живет Виктория Фенвик (что за нелепость!) - и тут его подстерегала неудача - оказывается, его мечта уехала в Испанию. Сначала разозлившись, он неожиданно для себя улыбнулся - раз ему не дается найти ее так просто, стало быть, их встреча будет чем-то необыкновенным. Она, как Дульсинея Дон Кихота, вдохновляет его приключение - и развязка этого романа должна быть невероятной!
Дальнейший маршрут новоявленного Дон Кихота привел его в пустыни Африки, где он, оказавшись к тому времени на мели, принял деятельное участие в борьбе различных племен и кланов африканских народностей - разумеется, платили ему французские месье и английские джентльмены, не любящие лишний раз пачкать руки. К началу апреля он накопил достаточно денег, чтобы вернуться в Австрию и какое-то время не заботиться о хлебе насущном - и уезжал из Черного Континента, еще сильнее уверившись в превосходстве европейцев над неграми - их он счел образцом дикости и необучаемости, и, когда пароход его причалил в Венеции (он хотел посмотреть легендарный город на обратном пути), его охватил такой прилив радости, словно он вернулся из самого ада - в рай, где он дома.
Неделю он приходил в себя, первые два дня не выходя из дома и лишь постепенно возвращаясь к привычным долгим прогулкам по улицам города. Наконец, он был вновь полон сил - и уже обдумывал планы нового визита в Туманный Альбион - специально не торопясь и стараясь прочувствовать предвкушение того самого момента встречи - представляя различные варианты того, как могла его встретить Виктория, разыгрывая в воображении сцены того, что бы он стал отвечать, волнуясь и воодушевляясь, переходя от восторга и оптимизма к отчаянию и меланхолии.

...Жизнь, как всегда, оказалась куда более внезапной, чем любые фантазии и планы.
Геллерт сидел на скамейке у входа в театр, глазея на посетителей и пытаясь угадать, кто из них что себя представляет - параллельно воображая уже совсем невероятные фразы и обороты, как вдруг его внимание привлекли две девушки, вышедшие из дверей театра.
Ради одной из них, кажется, природа сильно поскупилась на краски: она напоминала платяную моль. Бесцветное создание в сереньком платье, Геллерт даже не заметил бы ее, если бы не её спутница. В красавице в бархатном пурпурном платье, с лорнетом, с высоко зачесанными медовыми волосами он без труда узнал - Викторию.
Он вскочил быстрее, чем успел что-либо подумать - в груди сжало так, как не сжимало в ожидании самых опасных схваток. Геллерт ощутил, как пульсирует вена в мозгу - как раскаленный жар разогревает кожу, а жидкий лед течет по венам. Он сделал несколько шагов вперед, но красавица с подругой уже двинулись. Геллерт шел за ними, лихорадочно соображая - если это и впрямь она - что же она может делать здесь, в Вене? Если он обознался, это будет истинно жестокая шутка высших сил - но ведь не подойти он не может! Геллерт прикидывал, стоит ли ему принимать во внимание бледную подругу, когда проблема решилась сама собой - девушки, коротко обнявшись, расстались - бледная отошла за угол, и, видимо, аппарировала (за поворотом был тупик) - а значит, это точно она - второй такой волшебницы на свете быть не может! Виктория же шла вперед по улице, очевидно, желая осмотреть магазины. Он, не раздумывая, и чувствуя, как руки леденеют все сильнее, следовал за ней. Незнакомка пошла быстрее, и свернула за угол.
Не помня себя, он побежал за девушкой со всех ног. Он свернул за угол, и подбегая, крикнул во все легкие:
- Виктория!
Девушка обернулась, с удивлением подняв бровь. Как же прекрасна была эта бровь - изогнутая... Как прекрасна она вся - еще прекраснее, чем он ее помнил, прекраснее, чем на той колдографии. Геллерт почувствовал, что важность момента не позволяет иного - он опустился на одно колено, склонив голову и протянув к ней руки.
- Виктория! - повторил он медленно и торжественно.
Она некоторое время приглядывалась к нему, потом ступила вперед.
- Геллерт, - улыбнулась она тихо. - Я вас узнала. Это, конечно, вы.
- Неужели? - он задохнулся, не веря такому счастью, до последнего будучи уверенным, что она будет долго его вспоминать.
- Я должен просить у вас прощения! - торопливо начал он. - Я оскорбил вас, и меня оправдывает лишь то, что я был слишком смущен и очарован для вежливости!
Она лукаво улыбнулась.
- Я вас прощаю. Встаньте, сэр.
Он встал, и несколько секунд просто дышал, чувствуя апрельский воздух и легкое головокружение. Наконец, он выдохнул, улыбаясь безумству и дерзости собственных слов:
- Десять лет я ждал этого момента. Представляете?
Геллерт медленно, слегка дрожа руками, вытянул их вперед, словно прося Викторию протянуть ему ладонь. И она, глядя ему прямо в глаза, действительно протянула руку, коснулась тонкими пальцами его запястья.
Он во все глаза рассматривал ее ладонь, стараясь прикасаться как можно невесомее - погладил пальчики, восхитившись их белизной и нежностью, и почтительно вернул руку ее хозяйке.
- Вы оказали мне честь, даже сами не зная, насколько огромную, - продолжил он, - я теперь стою на краю света, и чувствую, что должен умереть. Идемте же со мной, прошу вас!
- Я пойду, - она кивнула. - Но только я собираюсь жить. Хотите жить?
- Еще больше, чем умирать! Впрочем, умирать за вас - единственная достойная альтернатива жизни!
- Так идемте. Куда вы собирались вести меня?
- Понятия не имею, - тряхнул он кудрями, - обычно ноги мои знают лучше меня, куда следует выйти, - доверитесь ли вы таким проводникам?
- Целиком и полностью, - её голос зазвенел детским задором. - Довольно уже разговоров, я хочу в путь!
И они пошли, не думая, куда идут, и он сбивчиво говорил ей обо всем - о своей жизни, о своих мечтах, о том, как был изгнан из Дурмстранга и как этим гордился, даже о том, как одиноко сражается с выродками, мучающими честных граждан - и о том, как он верит в свою судьбу - судьбу сломать все то, что нависает теперь над ними, как прогнившая насквозь крыша трухлявого дома.

Говоря с ней, он сам не понимал, почему это дается так легко. Он не чувствовал ног, холод и жар внутри то и дело менялись местами, он поминутно оглядывался на свою спутницу, любовался ее чертами, платьем, боролся с мучительным желанием прикоснуться к ее руке, обнять, впиться в эти сочные, красные, полные жизни губы - и запрещал себе, до сих пор не в силах поверить, что не спит, что безумная мечта не привиделась ему во сне - что она слушает его с таким восхитительным вниманием, так улыбается - она же замужем, замужем!

...Они вновь вышли на площадь, и он умолк - просто не знал, о чем еще рассказать - да и забыл говорить, уже открыто, не тайком любуясь ей.
Некоторое время они шли молча, потом Виктория, отбросив короткую пунцовую вуаль, усмехнулась:
- Все-таки то, что случилось сегодня, нельзя назвать обычным делом. Почему вы пошли именно за мной? Почему вы помните меня?
- Да потому что вы - ангел! - вскрикнул он сердито, действительно немного разозлившись тому, как она спрашивает об очевидных вещах, которые не заметить нельзя.
- Да разве ангелы такие? – она грустно покачала головой.
- Вы - ангел, и я полюбил вас всем сердцем за эти полтора часа, - продолжил он тихо, не смея поднять взгляд. - Я знаю, вы наверное мне не верите, но я считаю, что так можно! Можно влюбиться, если чувствуешь, что нашел именно то, что искал всю жизнь - можно влюбиться и сказать об этом разом, потому что настоящее чувство либо есть, либо его нет. Нельзя "немного влюбиться", или "сильно полюбить" - продолжал он, говоря все быстрее и горячее, - можно или любить, или не любить, и этого не изменишь. Я разрушу ради вас этот мир, я подарю вам новый, - я знаю теперь, ради кого я ненавидел и любил.
Он замолк, не зная, что сказать дальше, и понял, что жизнь его висит на волоске, судьба решается в одну минуту.
- Вот, - развел Геллерт руками, - вот я и выдал все карты. Можете теперь рубить мне голову, я беззащитен.
Он закрыл глаза и улыбнулся.
- Ну же, решайте мою судьбу! Дайте мне счастье, которого мне не объять целиком, или обреките на вечное одиночество - я все равно брошу вызов всему миру и посвящу мой бой вам.
Вместо ответа она вдруг аккуратно и нежно поцеловала его в губы.
От неожиданности он чуть не упал - подобного с ним не было никогда - ни с Ксенией, которая даже в поцелуе словно соперничала, едва не кусая, извиваясь в его руках, ни с продажными девками - те просто не вызывали никаких чувств.
Виктория была не такой - он чувствовал и легкость, и приятную тяжесть, и потрясающую мягкость, и волнующую упругость - и главное, мягкость и сладость губ, о которых он столько раз думал - и все же реальность оказалась волшебнее мечты. Чтобы не утратить равновесия, он закружился вокруг своей оси, придерживая девушку - и поцелуй продолжился, словно оба они не могли и на секунду расстаться, словно это бы значило в один миг потерять все сокровища мира. Он почувствовал, как она приподняла ножку - и его рука сама скользнула ниже - Виктория рассмеялась и дала ему очень легкую пощечину:
- Так-то теперь обращаются с ангелами?
Он неожиданно смутился, боясь, не разрушил ли волшебство плотскостью желаний - но она, кажется, не злилась, а смотрела с таким видом, что ему хотелось сию секунду взлететь к самим облакам - в эту минуту, он был уверен, облака были вкусны и нежны, как сладкие сливки, - что он и сказал, не подумав даже, как нелепо это звучит.

Виктория улыбалась.
- Вы знаете, у каждого, думаю, настает момент, когда он понимает, для чего жил. У меня он настал сейчас.
Геллерт с трудом удержался, чтобы не пуститься в пляс. Осторожно, как хрупкий фарфор, он обнял ее за плечи и горячо, лихорадочно прошептал:
- Я клянусь здесь и теперь, что во имя тебя, моя единственная Любовь, я обязуюсь свергнуть все тирании, низложить всех идолов и не знать покоя, пока новый мир, свободный для творчества, созидания и общего блага, не будет заложен и построен. Будь я проклят и лишен всего, что имею, и прежде всего - твой милости и любви, если я в чем-то отступлю, сдамся или нарушу свои клятвы!
Он вновь опустился на одно колено. Старая эта, средневековая торжественность фраз и жестов ничуть не смущала его - напротив, Геллерт всегда отдавал предпочтение именно ей, предпочитая считать современные сдержанные манеры чересчур тусклыми и робкими, боящимися настоящих клятв - ведь клятвы даются для того, чтобы их исполнить - или умереть, а сегодняшние люди слишком ценят себя и свой покой. Пусть другие смеются над мнимой нелепостью клятв - смеялись и над теми, кто созидал империи - и где теперь те насмешники?
- Я принимаю вашу клятву, сэр, - Виктория коснулась его плеча. - И сама обязуюсь не отступать, быть с вами рядом в любую минуту вашей жизни, на троне и в темнице, в пиру или на поле боя.
Они скрепили клятву прикосновением ее волшебной палочки к его плечу - затем поцелуем, - и некоторое время шли молча. Наконец, дал о себе знать голод, и Геллерт нащупал кошелек - на отличный ужин в ресторане им хватало.
- Что ж, моя Победа!* - сказал Геллерт торжественно, - я думаю, ты не будешь против нанести визит венским ресторанам? Я чувствую себя так, словно не ел три недели!
- Надеюсь, я для вас не в том же смысле победа, что для других, - рассмеялась она. – Хотя, конечно, совсем не в том. Да, идемте.
Обед и правда был превосходен, но объедаться они не стали - обоим хотелось сохранить подвижность, ведь вечер обещал быть насыщенным. Неспешно прохаживаясь и обсуждая характерных типажей, проходящих мимо, Геллерт и Виктория не заметили, как зажгли фонари, а солнце уже почти склонилось к закату.
Они стояли посреди площади, и Геллерт любовался заходящим солнцем. Люди шли все так же деловито, и в нем нарастало нестерпимое желание сделать что-то, что соответствовало бы тому ощущению счастья, что распирало его изнутри.
Он нежно взял Викторию за руки, повернулся к ней и прошептал:
- Простите мою дерзость! - вслед за чем развернулся к толпе и что было сил прокричал, подняв ее руку в воздух, над головой, словно знамя:
- Я ЛЮБЛЮ ЕЕ!!!
Горожане испуганно оглянулись, огибая странную пару, послышалось гудение и взволнованный шепот.
Глаза Виктории дерзко заблестели, она порывисто оглянулась и, раскрасневшись, тоже прокричала:
- Я ЛЮБЛЮ ЕГО!!!
Обнявшись что было сил, они закружились в поцелуе, глубоком, не обращая внимания на негодующие выкрики толпы.
Когда, не меньше чем через минуту, влюбленные оторвались друг от друга, то Геллерт увидел спешащего к ним полицейского. Показав на него Виктории, он шепнул:
- За нами погоня!
И они, не расцепляя рук, побежали, - и, едва скрывшись за ближайшим зданием, Геллерт крутанулся вокруг своей оси - и аппарировал с Викторией за город. Побродив еще с четверть часа, они аппарировали к гостинице - Виктория поднялась сказать подруге, чтобы та ее не ждала, и через десять минут вернулась к нему. Еще через пять минут они уже переступили порог его комнаты в мансарде чистенького дома, где Геллерт квартировал.

***
...Следующие пять дней они не покидали его комнат - все нужное приносила хозяйка - милая и деликатная старушка, - и они не следили за временем, наслаждаясь друг другом. Лишь один раз Виктория послала сову - предупредить подругу, где ее в случае чего можно будет найти.
Оба не имели понятия, какой теперь день - когда лежали утром на мягкой кровати - абсолютно голые, и вели разговоры - попеременно об идеальном общественном устройстве - и о вещах куда более простых и несравненно более приятных.
Между тем, к хозяйке, кажется ,кто-то пришел. Они не обратили внимания: должно быть, такая же вдовушка-соседка зашла почесать язычки. Опомнились, только когда в их комнату громко постучали.
Геллерт живо накинул на Викторию одеяло, сам прикрылся простынкой.
- Войдите!
На пороге возникли две женские фигуры: полная – хозяйки, ахнувшей и тут же отвернувшейся, и хрупкая, миниатюрная. Подруга Виктории неловко шагнула в комнату и удивленно уставилась на Геллерта – впрочем, миг спустя тоже отвернулась.
- Прошу прощения, - робко проговорила она. – Я просто пришла спросить у Виктории, не нужно ли ей что-нибудь.
- Мне… - мечтательно протянула Викки. – Мне нужно, чтобы время остановилось! А так ничего, спасибо.
- И еще я уезжаю послезавтра. Мне написал Финеас. Ты...не будешь скучать?
- Скучать не позволю! - отчеканил Геллерт и рассмеялся, запрокинув голову.
- Да, мы не представлены, - спохватился он, - Геллерт Гриндевальд, к вашим услугам, - он, насколько мог, выпрямился в кровати, вскинув правую руку.
Подруга Виктории, - краснея и кося глазами, все же обернулась и тоже протянула руку.
- Клеменси Брокльхерст.
Геллерт мог бы поклясться, что на невзрачном длинноносом личике промелькнуло странное выражение: будто бы она уже слышала его фамилию, видела его лицо и теперь чего-то испугалась. Но где она могла бы видеть его или о нем слышать, он не знал; сам он её, кажется, никогда не видел раньше.
На этом Клеменси Брокльхерст с ними распрощалась, и Геллерт с Викторией вернулись к тому, на чем закончили - кажется, это было что-то французское, или, так или иначе, связанное с Францией - достоверно мы того не знаем.

—-----------
* - "Победа"- игра слов: Геллерт сократил имя Victoria до Victory.

Глава 3. Июнь 1901г

Часть 1. Будни "Кабаньей Головы".

Альбус старался как можно меньше распространяться на тему отношений с братом. Никаких хороших новостей он сказать бы друзьям не мог, а сочувствием их и без того тяготился, как ни старались они быть деликатны.

Пока брат учился в школе, собственно, Альбус и не беспокоился особенно: знал, что у Аберфорта есть крыша над головой и кусок хлеба, что рядом с ним понимающие люди. Писал ему пару раз. Но брат не отвечал – Альбус и перестал. Попросил было Клеменси, которая поддерживала с Аберфортом переписку, организовать им встречу в Хогсмиде – младший отказался наотрез и самой Клеменси отвечать на письма перестал, они едва помирились.

Что прикажете делать с таким упрямцем? Альбус прекрасно понимал, как тяжело брату, знал, кто в этом виноват, но ничем не мог помочь: к Аберфорту было не пробиться.

После Рождества оказалось, что брат исключен. Директор Блэк, ухмыляясь, объявил, что лично не допустит его восстановления. Хорошо еще, что Альбусу не пришлось мучиться неизвестностью, разыскивая брата: Саид Раджан сообщил, что тот устроился в трактир «Кабанья голова» помощником бармена. Альбус сразу отправился туда.

Разговора снова не получилось Аберфорт, хоть по требованию бармена и вышел к старшему, не отвечал ему ни слова. Старший решил, что это не такой уж плохой знак, так что можно попробовать снова. Увы! Когда он пришел второй раз, бармен как раз куда-то отлучился, и Аберфорт отвел душу - запустил в Альбуса подносом и заорал на весь зал: «Убийца! Мужеложник! Тварь! Предатель! Еще раз явишься – башку проломлю!» Так и пришлось уйти.

Второго скандала не хотелось: Альбус ощущал себя выжатым, обессиленным. Он помнил о своей вине и знал, что не заслужил иного отношения брата. И все же почему-то от его слов стало невыносимо: так же невыносимо, как от снов, в которых приходила Ариана, молча глядела, будто прощая – но от ее прощения в груди болело сильнее, чем от обвинений. Приходили и другие мертвые, так же прощающее глядели и молчали.

Иногда Альбус встречал такие сны, как необходимость. Иногда принимал снотворное, напивался огневиски, мешая его с портвейном, снимал на всю ночь девицу из Лютного. После презирал себя за трусость – и вновь искал, чем бы заглушить всю мерзость на душе.

Конечно, он не собирался забывать про брата, пусть даже Аберфорта и продолжала опекать Клеменси. Раз в неделю, обычно в воскресение, он аппарировал к Хогсмиду, накладывал дезиллюминационные чары и проникал в «Кабанью голову». Там сидел в углу, наблюдая за братом: приглядывался, выглядит ли тот здоровым, мирно ли говорит с барменом, не ругается ли с посетителями. Иногда удавалось незаметно подложить в карман куртки брата денег. Пару раз, когда тот был явно простужен – капнуть ему в стакан с чаем перечного зелья.

Пожалуй, в целом он мог быть доволен. Место не лучшее (Клеменси предлагала Аберфорту перейти на ферму, где работает Айла, или в Мунго санитаром, но тот отказался), но брат освоился, кажется – разнимал драки, лихо накладывал Ступефай и протрезвляющие на пьяных, мешал огневиски с медовухой именно так, как нравилось посетителям, даже мог выйти во двор жонглировать пустыми бутылками на радость смазливым ведьмочкам. Те на него заглядывались, и недаром: Аберорфт, рослый и плечистый, с хваткими сильными руками, выгоревшей копной волос и пронзительно-голубыми глазами, может, красавцем и не был, но таким красоты и не надо. С барменом – он же был и владельцем трактира – они ладили отлично. Частенько Альбус заставал в трактире школьных приятелей брата – Ллойда Уизли, превратившегося в такого же силача, как и сам Аберфорт, только пониже ростом и с головой, точно объятой пожаром, и Лили Карлайл – тонкую и гибкую девушку с золотистыми волосами и золотыми крапинками в светло-карих глазах. Она, кажется, чувствовала, что посетители разной степени трезвости непременно оборачиваются к ней, и будто нарочно не скрывала своей красоты: приспускала платок, открывая плечи, словно невзначай приподнимала край юбки, демонстрируя ножки в нарядных туфельках, могла даже, словно ей было жарко, скинуть шляпку и встряхнуть волосами. Ллойду, кажется, это нравилось, хотя он и сжимал угрожающе палочку, когда на Лили кто-нибудь заглядывался слишком сильно.

Бывало, что заходили и другие, знакомые Альбусу личности. Профессор Кей и профессор Маккиннон как-то завернули, обсуждая статью, появившуюся в бульварной газетенке: столетний чудак-англичанин поразил все Лазурное побережье, устроив скачку на гиппогрифе прямо над водой. Компанию ему составляли две молоденькие вейлы. Этим стариком, конечно, был не кто иной, как профессор Корнфут – любимый учитель Альбуса, преподаватель астрономии, ушедший в отставку почти два года назад. Заходил профессор Сполдинг, декан Гриффиндора, видимо, желая поболтать с бывшим учеником: бармен отпустил Аберфорта, и тот ушел с учителем куда-то – должно быть, на кухню.

А однажды зашел Эндрю Спэрроу, школьный завхоз – вот тут Альбус не мог отказать себе в удовольствии расплатиться по счетам: слишком много отметин у него и у его друзей оставил завхоз за годы учебы. Аппарировав домой, Альбус купил в ближайшей аптеке слабительное. Заколдовал его так, чтобы оно начало действовать лишь через три часа – тогда, по подсчетам юноши, должен был начаться ужин в Большом зале. Затем вернулся в трактир и, пользуясь собственной невидимостью, подсыпал порошок прямиком в стакан Спэрроу. Тот выпил залпом и ушел, оставив Альбуса злорадно потирать руки.

…Неделю спустя, зайдя в трактир, он не застал брата. Возможно, тот отпросился прогуляться с друзьями – такое случалось. Альбус сел ждать его в углу, исподтишка рассматривая зал. Было, как всегда, малолюдно. Вон зашли два старшекурсника – впрочем, он помнил их еще курсе на третьем и вряд ли узнал бы теперь. Заказали по сливочному пиву и уселись у окна. Один из ни, невысокий сбитый парень, выставил на стол довольно большую шкатулку, с виду – из ореха.

- Вот, нашел в Выручай-комнате. Интересная вещь, правда?

- Складывать что-то можно, - одобрительно кивнул другой, лобастый.

- Да. Вся загвоздка в том, что она не открывается. Что только не пробовал! И заклинаниями, и по-маггловски – не открывается, и все. А внутри иногда музыка слышна, такая тихая… Вот послушай.

Товарищ его прижал к шкатулке ухо. Альбус, ерзая от любопытства, решил подойти вперед – и тут его заставил забыть обо всем крик с улицы. Кричал Аберфорт.

Он выскочил и увидел, как брат, тяжело дыша, лежит на земле и стонет. Блондин с бесцветными жестокими глазами направил палочку на Ллойда, и тот катался, прикусив руку, а к стене прислонилась скулившая от ужаса Лили Карлайл. Ее удерживал на прицеле щуплый человечек, похожий на хорька. Кажется, до того Альбус пару раз замечал обоих в трактире.

Щелчком пальцев Альбус выбил палочку у второго из нападавших. Тот удивленно вскрикнул, первый обернулся, и Ллойд откатисля в стороны, а Альбус между тем снова щелкнул пальцами – и вторая палочка чуть не вырвалась из рук у хозяина, но в последний момент блондин удержал ее.

- Финита! – Лили рванулась вперед, видимо, пытаясь снять с Ллойда оцепенение, но блондин успел отразить заклинание, а вот Альбус не сумел отскочить. Теперь противник видел его – что ж, это делу не помешало бы. Он немедленно выпустил фиолетовый шар, однако тот был отражен в стену паба – так, что посыпалась каменная крошка; блондин швырнул в Альбуса магическим молотом, юноша отскочил и, зачерпнув крошки, запустил ею, на лету превратив её в сеть – та накрыла противнику голову и руки, но он все же успел выпустить в Альбуса зеленый луч. Парень смог увернуться и поджег блондину ноги. Взревев, тот подскочил и на сей раз выронил палочку – она упала в пламя. Секунда – и он уже, связанный, лежал на земле; что до его приятеля, того смогла обездвижить Лили.

Из-за двери осторожно выглянул рыжебородый бармен.

- Если что, я уже вызвал авроров. Ребят покараулят. Зайдите-ка пока все внутрь.

Лили, трясясь, спешно побежала в зал, Ллойд и Альбус подали руки Аберорфту. Тот взял за руку только друга, от брата демонстративно отвернулся и пошел, прихрамывая. Пять минут спустя прибыли авроры и забрали нападавших.

Аберфорт отхлебнул из поставленной барменом фляжки крепкого виски, передал Ллойду и хохотнул:

- Вот враль-то братец мой, а?!

- Я враль? – вскипел Альбус неожиданно. – Ну-ка, Акцио прут!

Аберфорт вскочил и наставил на него палочку, но Альбус с легкостью его обезоружил.

- Снимай штаны, - процедил он. – Давай, я тебе сейчас покажу, как с головорезами связываться. А вы двое, – он оглянулся на вскочивших Ллойда и Лили, - скоро отправитесь к завхозу. Думаете, я не напишу директору, как вы на рожон лезете?

- А кто ты мне такой, чтобы я тебя слушался? – брат устало на него посмотрел. – Ты мне чужой человек. Ты спал с каким-то немцем, сестру нашу, может, убил. Пользуешься тем, что ты меня сильнее? Ну, защитить меня некому, хочешь бить – бей. Наслаждайся.

Он спокойно спустил штаны и лег поперек табурета. Альбус замахнулся, и тут дверь снова заскрипела. Едва таща большую корзинку, вошла Клеменси.

- Ой… - она остановилась посреди зала. – Что здесь происходит? Так…

Взмахом палочки она вернулся штаны Аберфорта на обычное место, поставила корзинку, скрестила руки на груди и посмотрела на Альбуса. Он ответил угрюмым взглядом исподлобья.

- Вы бы, леди, в семейные дела не лезли, - посоветовал бармен, перетиравший посуду. – Я вот не лезу.

Клеменси проигнорировала бармена и встала между братьями.

- За что ты решил… наказать его?

- За то, что я девку от бандитов защищал, - Аберфорт подал голос. – Они к Лили цепляться стали, а мы с Ллойдом их связать попробовали. Но я же всегда виноватый, всегда плохой!

- А почему ваша Лили… - начал было Альбус, но Ллойд возмущенно загудел, а Клеменси зачем-то приподнялась на цыпочки.

- Прости, Альбус, ты мне не можешь напомнить, кто всегда мечтал отменить телесные наказания в школе?

- Но... - Альбус со злостью почувствовал, что краснеет. - Но мы такими не были! Мы...

- Мы с Астрономической башни вниз головой летали, - закончила Клеменси. - Напивались лет в четырнадцать. Аппарировать учились нелегально, и плевать, что расщепит. Мы в Каире ножом получили от бандита и пару месяцев хромали, и ладно еще, не умерли от заражения крови.

- Это другое! Мы не лезли в места, где на нас могли напасть бандиты, против которых этим соплякам... Ты хочешь, чтобы они отделались легким испугом и в следующие выходные повторили свою вылазку? И что потом?

- Одну минуточку, - кашлянул бармен. - Вот это неправда ваша. Я, изволите видеть, человек мирный, но люблю настоящие бои. Посещал я когда-то дуэльные клубы в Лютном - в качестве зрителя, разумеется - и однажды появился там один мальчишка как-то раз... Вот точно так же дрался, что и вы, эр, и с тем же противником. У меня в силу профессии память хорошая, вас я узнал, сэр, сразу. Так что, коли сами тогда прутом не получили за такой сумасшедший риск, нечего теперь над малым расправу чинить.

И теперь уже все воззрились на Альбуса.

- Это правда? - ахнула Клеменси. - Ты участвовал в подпольных боях? Но зачем? Тебя же могли убить! Аберфорт с друзьями случайно наткнулись на бандитов, а ты сам к ним полез! Зачем?!

- Мне было нужно сделать подарок для Камиллы, - проговорил он так, чтобы услышала только Клеменси, - и вообще, во-первых, моя глупость не оправдывает их, а во-вторых, мои силы по крайней мере позволяли мне драться на равных. А не окажись я здесь, моего брата и его друга могла ждать могила, а их подругу - позор. И ты предлагаешь их просто так отпустить?

- Конечно, - Клеменси возмущенно хлопнула глазами. - Бить детей - варварство. И я не предлагаю отпустить, а просто констатирую факт: сейчас Аберфорт отправится со мной и переночует у нас с Финеасом. И неужели ты выдашь детей на расправу садисту Спэрроу? Альбус, не надо... Не будь таким.

- По крайней мере, я должен поставить в известность родителей, а они пусть делают, что считают нужным.

- Ябеда! - хлюпнул носом Аберфорт, вставая с табурета. Клеменси осуждающе покачала головой. Лили почему-то хихикнула в кулак. Только Ллойд никак не отреагировал на угрозу. Брат поднял корзинку гостьи и понес к выходу.


Часть 2. Ревность и страсть.

К концу апреля Виктория уехала в Англию - повидаться с друзьями и родителями. Геллерт согласился легко - ему надо было немного передохнуть от бесконечного, захватывающего счастья, осмыслить происходящее. Одиночества, конечно, он долго не вынес - и сам удивился, как успел к ней привязаться - казалось, они вместе не две недели, а почти всю жизнь. Не прошло трех дней, как он мучительно затосковал и написал ей письмо - ни о чем, больше похожее на зарисовку текущих мыслей, собственных бесцельных прогулок и попыток выразить на бумаге ощущение собственного счастья - это оказалось куда труднее, чем он думал.

Ответ пришел молниеносно - он даже удивился, как быстро долетела сова. Кажется, Виктория, получив его письмо, не медлила с ответом ни секунды - и успела сообщить, как встретилась и поговорила со всеми друзьями (и даже Альбусом!), погостила денек у родителей, обещала все подробно рассказать, когда приедет, а последние несколько строчек заполнили признания в любви, от которых сердце зашлось такой сладкой истомой, что даже защипало в глазах. В обычной и такой милой для нее непоследовательности Виктория писала, что очень счастлива и страшно тоскует по нему, обещала приехать как только сможет, и писать не реже каждой субботы.

Ноги сами понесли его бродить по улице - и Геллерт перечитывал письмо вновь и вновь, целуя драгоценные строчки.

Однако, к его разочарованию, недели шли, а ее все не было, и радостное нетерпение сменялось злостью и ревнивыми подозрениями.

"Если она меня и правда любит, - думал он, распаляясь от размышлений, - то почему не торопится приезжать? Что за друзья, от которых она уже месяц не может оторваться? Уж не толстяк ли этот Гораций? (Внутренности при этих мыслях разъедала кислота) Чтобы забыть его, она бросилась замуж, потом сошлась с ловеласом, но он ей наскучил...А что если все это - лишь кратковременный и несерьезный роман, и я нужен для той же цели?" Ярость поднималась испепеляющей рекой лавы, и Геллерт жег деревья в парке, не в силах себя унять. "Она шлет мне признания, а сама? Ползает перед этим ничтожеством, чтобы обратить на себя его внимание? Почему, почему женщины, самые лучшие, самые выдающиеся, любят полных ничтожеств? Пустых существ, в которых есть лишь болезненное самолюбие да умение держаться таинственно, играть на их нервах?"

Тоска и злость мучили Геллерта, и он, дойдя в мыслях до мрачнейших проклятий, порой приходил в себя - зачем ей длить фарс, если все так плохо? Да и могла ли она лгать? В те моменты он сожалел о несдержанности, но каждый новый день без Виктории нарушал его спокойствие все сильнее. В новом письме (а они шли все так же, без перебоев) она вновь обещала вот-вот приехать, говорила о каких-то важных делах ("умалчивает!"), заверяла в любви...

Геллерт, находившийся в самом мрачном расположении духа, решил не отвечать ей - если он и правда для нее стоит хоть немного больше болтовни с подружками, и если она и правда любит его, а не кого-то третьего, она сдержит слово и приедет. И тогда он разберется во всем. Под всем он, конечно, понимал прошлые (или не только прошлые?) ее романы.

Через пару дней, когда он перед сном читал, потягивая чай, внизу хлопнула дверь, взволнованно вскрикнула хозяйка, застучали каблучки по лестнице - и в комнату вихрем ворвалась сама Виктория. Увидев его, она отдышалась и всплеснула руками.

- О Геллерт, как ты мог! Я думала, у тебя горячка, ты умираешь!

Злость в момент улетучилась - она примчалась сразу, не мешкая! Выходит, все подозрения были напрасны? Но ему не хотелось больше подозревать ее в чем-либо, и Геллерт решился довести разговор до конца.

- Я разозлился на тебя, - сказал он честно, - ты несколько раз писала, что вот-вот приедешь, а тебя все не было, и я решил было, что тебя удерживает что-то... кто-то... - он запнулся, не зная, как сформулировать вопрос так, чтобы не оскорбить ее.

Виктория округлила глаза.

- Ты думал, что я тебе изменила? Геллерт... - она рассмеялась. - Я узнавала, как можно подать на развод. Ужасно долгая процедура. Муж мне надоедал, пытался вернуть. Он боится, что, если я его брошу, то он потеряет место у моего отца. Признаться, мне сложно следить за временем, и я замешкалась.

Ему уже было стыдно, но он твердо решил довести разговор:

- Присядь, пожалуйста. Я скажу тебе честно - я с ума схожу от ревности, когда думаю, что ты кого-то любила, с кем-то была... Это не значит, что я могу разлюбить тебя, наоборот, только сильнее чувствую, что тебя ничто не заменит... Но я не понимаю многих вещей, и пока не пойму до конца, меня будут мучить подозрения. Давай поговорим обо всем, чтобы больше не возвращаться к прошлому!

- Что ж, хорошо, - Виктория кивнула и села. - Тем более, мне тоже нужно кое о чем спросить тебя. Пожалуйста, вели дать мне чаю, я немного устала, и решим, чей черед спрашивать.

Он не мешкая налил Виктории чай, и сказал, что охотно ответит на любой вопрос - шестым чувством он заподозрил, что речь пойдет о происшествии с Альбусом и его сестрой.

Предчувствие его не обмануло.

- Видишь ли, - осторожно начала Виктория. - Среди моих знакомых нашлись люди, которые знают и тебя, и они рассказывают странные вещи. Будто бы ты пытал одного мальчишку Круциатусом... Будто бы мог убить одну девочку. Это все якобы случилось пару лет назад. Скажи, ты вообще был тогда в Англии?

- Был, - ответил Геллерт без колебаний, - и с мальчишкой тоже было, хотя я никого не убивал. Но это все нужно рассказать по порядку.

И он рассказал - как все было, как он познакомился с Альбусом, как они строили планы, как день за днем его тупоумный братец все больше и больше испытывал его, Геллерта, терпение, как он не выдержал и выплеснул на него накопившееся негодование и как из этого всего завязалась драка со смертельным исходом для сестры Альбуса.

Под конец его рассказа у Викки задрожали губы, она закрыла лицо руками.

- Какой ужас. Какой ужас. Несчастные, - и замолчала на некоторое время. Потом выпрямилась, отерла глаза.

- Не скажу, что ты был на высоте, но понять тебя можно. И если бы не этот ужасный финал... Нельзя, чтобы о нем узнал кто-нибудь. А я-то думала, почему Альбус чуть с ума тогда не сошел и до сих пор то и дело срывается...

- Я сам не знаю, почему так разозлился. Мне казалось, я нашел человека, с которым мы как единое целое - у нас были общие мысли, общие планы, я уже знал, как мы будем осуществлять нашу задумку - и тут появляется этот... И начинает говорить про картошку, про еду, про какие-то настолько мелкие вещи, что... Он не раз грубил мне, а я тогда еще не умел держать себя в руках. Впрочем, я не хочу оправдываться, - нахмурился Геллерт и сложил руки на груди.

- Я и не требую, - грустно ответила Викки. - Честно говоря, его младший братец еще в школе казался мне невыносимым. Но... Прости, как подумаю, чем все закончилось - мороз по коже. Но теперь я точно знаю, что это сделал не ты, - она сжала его ладонь. - Это главное.

Они посидели, обнявшись, и Геллерт молча гладил плечи Виктории, не торопясь с расспросами - пусть скажет сама, когда будет готова.

- А теперь ты хочешь спросить, сколько у меня было романов? - устало улыбнулась она. - Что ж... Мессалину я не перещеголяла.

Он против воли улыбнулся.

- На самом деле, меня интересует не количество, а качество. Сильно ли ты любила? И как так выходило вообще? - Геллерт чувствовал в животе и на кончиках пальцев тот самый холод, который сопровождал вспышки ревности. Что ж, по крайней мере, сейчас он узнает всю правду.

- Что ж, первым был Альбус, - она хитро улыбнулась. - Нам было по четырнадцать, мы целовались, как сумасшедшие, и он даже полез ко мне под юбку, но нас спугнули.

По спине Геллерта пробежала горячая волна, но, как ни странно, жгучей ревности он не ощутил - может быть, потому, что сам был в близости с Альбусом?

- И...как же так вышло? - спросил он, подбирая слова, - он просто был самым выдающимся, и ты... влюбилась? - последнее слово он заставил себя произнести не без усилия.

- Я... увлеклась, - уточнила она. - Мы были почти детьми. Нам было весело нарушать запреты. А после все само перегорело, и вскоре мы снова стали только друзьями.

- Значит, тоже первый опыт, - пробормотал он, невольно вспомнив Ксению. - А потом был, хм, Гораций?

- Да, - кивнула она. - Моя главная ошибка. Тебя, наверное, смущает его... хм... комплекция? Видишь ли, Геллерт, я не привыкла смотреть на смазливые мордашки, если при этом в голове ничего нет. После Альбуса, с которым вышло несерьезно, Гораций был самым интересным у нас в компании. Он был очень умен, интересовался политикой, много знал по истории, много читал. При этом... Как-то точно понимал жизнь и умел делать выводы. К примеру, когда случилась беда с Клеменси - ты видел ее - и мы на время ее потеряли, он первый сообразил, где она может быть.

- А как и когда ты поняла, что он тебе нравится? - спросил он на одном дыхании.

- Я сама не знаю.... - она потерянно хлопнула глазами. - Мы что-то обсуждали... Вроде бы любовь Микеланджело. Может, тогда... Хотя нет. Я ничего не понимала. Не было никакого озарения. Я просто привыкла к нему, привыкла думать, что под маской Фальстафа скрывается нечто большее.

- Да? То есть ты думала, что цинизм, пессимизм - это маска? С тех самых пор, как я выпытывал о тебе у Альбуса, я недоумевал - если ты, которая всегда была сторонницей свободы, революций, перемен, могла выбрать кого-то настолько противоположного по взглядам? Консерватора, пессимиста...Неужели тебе не было противно слушать сверстника, который говорил, как старик? - все это Геллерт произнес, глядя в угол уже потемневшего окна.

- Я думала, что он притворяется или сам себя не понимает. Надеялась, что смогу его переубедить.

- А оказалось, он таким и был? А он и правда так умен? Или просто много всего знает? Впрочем, это неважно, - оборвал Геллерт сам себя, - я хотел про другое. Ты...ты была сильно влюблена? - когда он выговорил это, то ощутил в желудке тягучую пустоту и глубоко вдохнул.

- Слабее, чем в тебя, - улыбнулась она. - Хотя сильнее, чем в Альбуса.

Он довольно прищурился.

- Но, боюсь, не настолько слабее, если ты согласилась выйти за него?

Виктория выпрямилась.

- Хочешь, чтобы я тебе солгала, сказав, что никого и никогда в жизни не любила хоть немного? Прости, я лгать тебе не хочу. Да, я увлеклась настолько, что согласилась на его предложение. Но это в прошлом. Уже давно я только презираю этого человека. Он оказался трусом, - она фыркнула, как сердитая кошка.

- Нет, я не этого не понимал. Я не понимал того, что ты так нескоро разобралась в нем, или так долго надеялась изменить... И была так расстроена, что даже вышла замуж, чтобы забыть его. Признаюсь, я в своих подозрениях дошел и до того, что роман со мной служил той же цели, - проговорил он, сжав под конец зубы.

Викки провела ладонями по лицу.

- Чем же тебе доказать, что это не так... Я словно уперлась в глухую стену.

Он положил свою руку на ее.

- Мне достаточно на тебя посмотреть и увидеть, что ты говоришь правду. Ты не представляешь, как долго я о тебе думал и как поразило меня все, что случилось. Я всегда верил и верю, что все, что мне суждено, получится, но иногда я мучаюсь подозрительностью и в каждой тени мне видится заговор.

Викки вдруг уронила голову на руки и разрыдалась.

Он чуть не запаниковал - обняв Викторию, прижал ее к себе, гладя по спине, и шептал:

- Ну что ты, что ты? Ты не виновата, это я, я не научился верить людям...

- Ничего, ничего, - она, глубоко дыша, отхлебнула воды. - Ты тоже прости, мне стоило держать себя в руках. Но я так переволновалась за этот вечер...Ну. хорошо. Кто остался? Муж и любовник? Что ж, Шафика я не любила нисколько. Я узнала, что у него роман с женщиной, которая сильно меня обидела, и решила унизить ее, уведя его в считанные дни. Так и вышло. Он любит красивую жизнь, мы славно провели время - познавательно, скажем так. Я посмотрела на корриду - мерзкое зрелище, на охоту - это не лучше, научилась играть в квиддич в качестве ловца и овладела не только тремя карточными играми, но и некоторыми приемами шулеров. Но в сердце моем, боюсь, нет места для торгашей, - она усмехнулась. - Он подлый лавочник по натуре.

- А муж? Неужели ты совсем ничего к нему не чувствуешь? - спросил Геллерт, веселея.

- Муж? - она как-то странно протянула это слово. – Я тебе расскажу, каков мой муж. До меня у него была невеста. Ее изнасиловал один негодяй, который ее и до этого домогался. У негодяя был влиятельный отец, и будущий мой муж свою невесту побоялся защищать. А когда случилось непоправимое, первый обвинил ее, что она сама хотела женить на себе богатого наследника. После мне рассказывали, что в присутствии этой бедной девушки он нарочно хвастался приятелям, как счастливо мы с ним живем. Что я могу к нему чувствовать?

- Я вообще не понимаю, как ты за него вышла и ... делила постель, - мрачно заметил Геллерт.

- Вышла из задетого самолюбия. В первой брачной ночи странно отказывать. А после... После я иногда не могла ничего с собой поделать, - она лукаво отвела глаза.

Ревность, уже вернувшаяся по вине воображения, рисовавшего картины, которых видеть совсем не хотелось, вспыхнула с новой силой.

- Что ж, он был так хорош в постели?

Она ребячливо поморщилась и с презрением бросила:

- Он старался.

- Значит, тебе просто нравится процесс? - спросил он, задорно улыбнувшись. Мысль о ком-то другом, прикасающемся к ней, целующем ее вызывала страшный гнев - и в то же время, возбуждала желание - доказать, что кроме него, никто не достоин ее внимания.

Она покраснела, прищурилась и тоже улыбнулась.

- Именно так, герр Гриндевальд.

Он мягко, но решительно сжал ее плечи.

- Тогда и я кое в чем признаюсь, фроляйн - да-да, мне так больше по душе к тебе обращаться - когда я закрываю глаза и представляю, как ты улыбаешься ласкам кого-то другого, у меня кровь закипает, и я страстно хочу тебя как следует отшлепать, чтобы ты кричала, как маленькая, - прошептал он пересохшими губами, - и, признаюсь, эта мысль возбуждает меня, как мало какая другая!

- Что?! - она с несколько наигранным возмущением вскинула брови. - Ну уж нет, герр Гриндевальд... Британская подданная так легко не сдастся!

Вскочив, она рванулась к двери.

Он побежал за ней, схватив за руку, и привлек к себе:

- Разве вас не воспитывали подобным манером в детстве, юная леди? Вот мой папаша, помню, был в той же степени суровым, в какой я - упрямым!

Её лицо неподходяще к ситуации жалобно вытянулось.

- Тебя... били в детстве? - она ласково провела по его волосам, будто успокаивая маленького ребенка. - Сильно, да?

- Помню, раз тридцать оказывался у папаши между колен, - ответил он, остановившись, - ну, это если не считать школьных наказаний. А ты?

- До школы меня не трогали пальцем, - она поцеловала его чуть выше уха. - В школе Альбус заманил меня и двух мальчишек в Запретную секцию - это был курс второй - и нас застали... Тогда случилось в первый раз. Я валялась в Больничном крыле несколько дней.

- Ужас, - честно ответил он, поежившись, - а потом? Это, вижу, не остановило твоего нрава?

- Кто бы его остановил! - она расхохоталась, запрокинув голову. - К тому же у завхоза был такой прелестный мастифф. Что ни сделаешь, чтобы еще раз его увидеть. Но это все школа, а от родителей впервые досталось, когда на третьем курсе подожгла учительнице прорицаний стол. Она сильно ко мне придиралась, мне это надоело, и я запустила в нее Инсендио. Зато от занятий освободили.

Геллерт от души захохотал.

- Вот это я уважаю! У меня тоже был похожий случай, правда, в тот раз меня не поймали. А вообще, у нас в Дурмстранге смеялись над теми, кто был непорот. Чего стоит человек, который не прошел испытание на стойкость болью? Можешь ли ты ему доверять, не зная, не сломается ли он, не выдаст ли вас при малейшей угрозе? Таких были единицы, и с ними почти никто не общался. И вообще, нас ждут трудные испытания, и те, кто не знал на себе жесткости и боли, вряд ли нам подойдут. Я замечал, такие люди быстрее ломаются от неудач! Последний раз меня наказали розгами, когда отчисляли из Дурмстранга. А тебя?

- На пятом курсе. За смокинг. Я пришла на Святочный бал в смокинге и пригласила на вальс третьекурсницу. Ну, знаешь, такая толстенькая девочка стояла у стены с несчастным видом... Почему бы ей не потанцевать? Она не хуже других. Ах да, почти забыла, самый последний раз был почти тогда же - я обиделась на maman за то наказание, и все каникулы вела себя с родителями грубо - в конце концов она меня отшлепала, почти перед самым отъездом! А мои подруги, верно, были бы у вас в Дурмстранге посмешищем. У обеих ни одного взыскания! Правда, Клем не проучилась и пяти лет. Но Айла... Она нелюбимая племянница директора, позор семьи. И ни одного взыскания! Хотя у не было свое испытание болью. На ферме, где она работает, ее чуть не затоптал насмерть взбесившийся гиппогриф.

Геллерт вновь захохотал.

- Я точно в тебе не ошибся - ну кому еще придет в голову такая гениальная идея? - и он поцеловал Викторию в обе щеки, потом в губы. - Гиппогриф чуть на затоптал? Ну, в наказании смысл в том, чтобы не убежать и выдержать все, не сломавшись... Хотя, кажется, твоя подруга и не из тех, кто мечтает о вечной борьбе. А что касается смокинга, это настоящий бунт против устаревших и отживших традиций. Мне всегда хотелось, чтобы моя спутница не расставалась со мной, а не сидела дома, как наседка.

- О, дома мне не усидеть, это точно.

- Хотя, конечно, если бы ты умела хоть немного готовить, жизнь была бы намного веселее, - признался Геллерт, - я живу только стряпней хозяйки.

- Я вообще-то немного училась готовить... - Виктория скромно опустила ресницы. - То там, то тут... Но в одиночку еще ничего не пробовала делать, кроме гренок. Но ради тебя я готова и на это! - она вскинула подбородок.

- Все же ты и правда ангел, - прошептал он ей на ушко. - Но, моя Победа, ничего не поделать с тем фактом, что ты бываешь совершенно несносной и у меня не остается порой выхода! - с этими словами он легко подхватил Викторию поперек туловища и бросил животом на кровать, пригвоздив рукой, не давая ей подняться.

***
...Солнце ударило по векам, заставив заворочаться. Викки сонно что-то пробормотала. Геллерт некоторое время моргал, глядя в потолок, пока не почувствовал, что его легонько щекочут под мышкой.

Он немедленно притянул ее к себе, целуя мягкие сухие губы и гладя нежное бедро:

- С добрым утром, мой идеал!

- Ты не очень-то добр к своему идеалу, - Виктория надула губки. - Может, принесешь мне кофе? Мне после вчерашнего... мм... хочется еще полежать.

- Лежи, сколько угодно! - улыбнулся Геллерт, - и чтобы ты больше не ругала меня тираном, заявляю, что ты тоже имеешь полное право меня наказать, если я провинюсь! Если справишься, - прибавил он, смеясь.
- Ах ты негодяй! - задохнулась Виктория, чуть не подавившись чаем.
- Шучу! - замахал он руками и хохоча еще громче, - слово есть слово.
- Хорошо, - кивнула она. - Равноправие так равноправие. А пока я буду пить кофе, не расскажешь ли мне о собственных похождениях? Не верю, чтобы у такого красавца, - она игриво провела по его груди, - никого не было!

- Что ж, что до моих романов... По сути, их было два. Первую звали Ксенией, и мы вместе учились. Она жутко завидовала моим успехам и не упускала шанса подколоть, задеть, в общем... - он неопределенно взмахнул руками. - Потом она решила зайти с другой стороны и дала мне почитать Ницше - философ, не сомневаюсь, первейший из живущих! Я ее зауважал, мы все чаще общались, занимались темными искусствами, смеялись над разными типами... Потом и до поцелуев дошло. Как я сейчас понимаю, могло бы зайти и дальше, но тогда я об этом не думал. Закончилось все плохо - мы устроили пожар, и она в нем погибла.

- Как жаль, - Викки грустно опустила веки. - Ты, наверное, горевал?

- Да, конечно. Все-таки, она была моим единомышленником, соратником... Впрочем, любил ли я ее? Скажу так - она вызывала во мне желание обладания, главенства. Она со мной соперничала, и в ее присутствии я сам становился жестче и непримиримее. Впрочем, думаю, если бы она и была жива, я бы ушел от нее к тебе. А ты, если бы вышла за Горация и встретилась со мной? - спросил он, затаив дыхание.

- Бросила бы его, конечно, - она чуть пожала белыми плечами. - Ты поразил меня с первой минуты, закружил, как на карусели. Стало быть, пожар... Это из-за пожара тебя исключили?

- Не совсем. Из-за него я стал на наихудшем счету, а последней каплей был эпизод, когда я кинул одним темным заклятием в парня, который распустил язык по поводу случившегося там, по поводу Ксении...В общем, дара речи он лишился, и это стало последней каплей. Вот, видишь, каким я был тогда несдержанным, - развел он руками, улыбнувшись.

- Был? - она чуть ущипнула его. - То есть сейчас ты изменился?

- Ну, видишь же, ты не лежала три дня… Больно! Да шучу я! Перестань! - Виктория щипала его за подмышки, и он засучил ногами, взбивая одеяло.

- Перестала, - она крепко поцеловала его в губы, а потом стала целовать те места, которые от ее щипков чуть покраснели. - Теперь расскажи мне про второй свой роман. Хотя постой, дай угадаю - он был с женщиной старше тебя, опытной развратницей? Где еще ты мог научиться... - она потерлась щекой об его кожу.

- Нет-нет-нет, я научился у жриц любви, - засмеялся он. - Кстати, интересные девушки, если с ними поговорить по душам. Нет, ты никогда не угадаешь, с кем, но этого человека ты очень хорошо знаешь! Впрочем, я даже не знаю, не убежишь ли ты с криками негодования, если я скажу...

- Ты меня пугаешь, - она приподнялась на локтях. - Намекаешь на одну из моих подруг? Но кто? Айла вроде не отлучалась из Англии, Клеменси - тоже только со мной... Или вы встречались, когда ты приезжал в Англию два года назад? А она нас застала.. Получается, она узнала тебя? Геллерт... Но она же дурнушка!

- Нет-нет-нет. Как говорил один детектив в вашем английском романе, исключи все невозможное, и останется правда, какой бы невероятной она ни была.

- Но... У меня больше нет подруг. Геллерт... - она внимательно на него посмотрела и помотала головой. - Нет, нет. Какая глупость!

Он развел руками, опустив глаза.

- Мне лезут в голову какие-то странные воспоминания, Геллерт. Про похороны сестры Альбуса... Его брат выкрикивал какую-то бессмыслицу. Я тогда подумала, он тронулся с горя.

- Нет, он именно это имел в виду. Можешь считать, с моей стороны это был... эксперимент. Я был всерьез увлечен идеей, что настоящему сверхчеловеку неведомы запреты традиционной морали, в том числе и того, что касается половых вопросов. Собственно, я и теперь так считаю - но думаю, это не мое.

Викки встала, машинально прикрывая грудь - плечи ее были опущены, волосы обвисли.

- А Клеменси мне ничего не сказала об этом, - пожаловалась она. - Про Круцио рассказала, про девочку тоже, а про это - ничего. А ведь она наверняка знает! Если Аберфорт ей в самом деле все выболтал после похорон, то и об этом не стал молчать.

Она шмыгнула носом.

- Ой, а вас же могли арестовать за это, - испугалась она вдруг. - Арестовать и судить. За это положена тюрьма. Какой кошмар. Может, мне стереть память Клем и брату Альбуса, чтобы они больше никому не сказали?

- Ну... сотри, если хочешь - мне все равно, я делал вещи и похуже. Хочешь сказать, это не вызывает у тебя отвращения? - иронично спросил Геллерт, наклонив голову.

- Отвращения?! - воскликнула Викки и растерялась. - Я не знаю... У нас на потоке был такой... Он и его любовник были мне противны. Но они были высокомерные садисты, а ты... Геллерт, я могу думать только о том, что тебе из-за длинного языка этого мальчишки грозила тюрьма! - она прильнула к нему и принялась целовать.

- Мне? - засмеялся он. - Помилуй, пусть сначала возьмут меня! Ты знаешь, скольких негодяев я уже отправил в небытие? И кроме того, - решил он признаться, - ты, кажется, и не представляешь, что говоришь с обладателем Бузинной палочки! Слышала о такой?

- Это что-то из сказок? - она наморщила лоб. - Хотя постой, говорили, она и вправду существует. Но ведь тогда её у тебя не было, - она тяжело вздохнула, прилегла и встрепенулась. - А теперь, значит, есть?

- Есть! Оказалось, она хранилась у того самого мастера палочек, что сделал мне мою первую - кстати, тоже из бузины. Теперь она моя, а это значит, что враги нашей революции не имеют ни одного шанса!

- Ты ее опробовал? - деловито осведомилась Викки.

- Да, в Африке. Действительно, с ней в руках все, что я делал, дается в разы легче и как по маслу, и теперь я в силах освоить и то, что раньше было не вполне по силам.

Геллерт подумал и спросил:

- И все же, я до сих пор не могу поверить. Я убиваю людей, имел опыт с мужчиной, занимаюсь темной магией, и ничто из этого не заставляет тебя отвернуться. Неужели так бывает?

- Но ведь я люблю тебя, - Виктория недоумевающее на него посмотрела. - Ты - это ты, а твои дела - это твои дела. Ты не весь состоишь из них.

Он крайне удивился такому ответу, не сумев понять, что именно она имеет в виду, но на душе вдруг стало так легко и хорошо, что захотелось сделать что-нибудь такое, чего обычно не делают.

- Не хочешь позавтракать на крыше? - спросил он, - у меня настроение смотреть на солнце и петь!

Глава 4. В стране чудес

Альбус сладко причмокнул губами и застонал. Синтия, его ночная подруга, почему-то тормошила за плечо, а ему страшно не хотелось выползать из-под одеяла, встречая холодную сырость осеннего утра.

— Иди сюда, — не разлепляя век, он попытался притянуть Синтию к себе, но она вывернулась.

— Просыпайся, говорят тебе. Тебя твой друг не допросится.

— Друг? — Альбус наконец продрал глаза.

— Ну да. Тот, черненький, косоглазый. Встрепанный такой, будто случилось чего.

Охнув, Альбус поспешно вскочил. Синтия кинула ему одежду. Он кое-как натянул штаны, едва накинул рубашку на плечи и выскочил в коридор.

Среди кричащей пошлости борделя Лэм выглядел полным недоразумением, но сейчас Альбусу было не до того. Друг в самом деле был встревожен — так кинулся к нему, что чуть не упал. Китти — девушка, которая, видно, вызвалась его проводить — хихикнула, прикрыв рот ладошкой.

— Что стряслось? — негромко спросил Альбус, пока выскочившая за ним Синтия торопливо застегивала ему рубашку. Лэм грустно посмотрел на нее и обратился к другу.

— Профессор Кей прислал Финеасу записку. Часовщик проник в Хогвартс.

— Часовщик? — Синтия вскинула размалеванные брови. — Это что, бандит такой? Так авроров надо вызвать.

— Вызовем, — кивнул Альбус и хлопнул себя по лбу. – Ох, расплатиться… Там в комнате я кошелек забыл, возьми себе.

— А если там лишку? — деловито спросила Синтия, опершись на косяк так, чтобы выгоднее показать изгиб крутого бедра.

— Я тебе должен был, кажется.

— Все равно лишку. Он сегодня толстый у тебя, как судейское пузо.

— Ну, сыну конфет купи, — отмахнулся Альбус.

— Лучше орехов, — посоветовал Лэм. — И сухофруктов. После болезней нужны витамины.

— Не знаю, поправился ли бы паршивец мой, если бы не ваша с Алом микстура, — усмехнулась Синтия. Она проводила обоих до дверей, и Лэм на прощание поцеловал ей руку.

— И как это понимать? — раздался негромкий, но словно добела раскаленный голос Финеаса, как только Синтия скрылась за порогом. — Мало того, что муж моей сестры знает, как пройти в бордель, он еще и целует руку у непристойной женщины!

Лэм отупело посмотрел на него, явно не соображая, что же сделал не так. Альбус дал другу знак молчать.

— Приступим лучше сразу к делу, сэр, — хмуро обратился он к Брокльхерсту. — Лэмми сказал мне, что вы получили записку от профессора Кея… Думаю, с весьма странным содержанием.

— Откровенно говоря, да, — Финеас криво усмехнулся. — И странным способом: она словно бы сама собой появилась у меня на столе, когда я наливал себе кофе. Кстати, о кофе: думаю, вы будете не против позавтракать? Могу предложить омлет и остатки шарлотки.

Дважды предлагать перекусить Альбусу никогда не приходилось.

Клеменси была на дежурстве, что до Финеаса, недавно он потерял работу и пытался, как шутил, „примерить роль эконома“. В квартире Брокльхерстов, уплетая омлет и шарлотку, Альбус изучил и письмо — довольно разрозненное. Собственно, оно не представляло из себя цельного текста: коротенькая записка была приколота к нескольким листам, явно вырванным из блокнота. Альбус вспомнил, что когда-то видел у Кея такой.

Записка, спешно нацарапанная на клочке пергамента, состояла всего из нескольких срок: „Я понимаю, что написанное ниже может показаться безумием. Но я пока еще с ума не сошел и убедительно прошу вашей помощи. В Хогвартсе творится нечто необъяснимое. С. Кей“.

Альбус стал просматривать другие листы — оборванные, кое-где хранившие жирные следы, где-то закапанные кофе и вареньем: Кей не был слишком аккуратен.

»* Второе сентября. Пивз пошутил неудачно: портрет Варнаввы Вздрюченного перелетел в кабинет директора. У Полной Дамы выросли усы. Орел на двери в башне Рейвенкло кричит то петухом, то кукушкой. Славное начало учебного года.

* Пятое сентября. Завхоз напился: доспехи пустились в пляс, а потом рухнули и задавили его мастиффа…“

(„Бедняга Джим!“ — вздохнул Альбус про себя).

«Грозится найти учеников, которые заколдовали доспехи, и засечь до смерти. Я все же думаю, что это Пивз. Непохоже на магию человека: не могу выразить, чем, но что-то не то.

* Девятое сентября. Портреты бывших директоров с утра поют пьяными голосами какую-то абракадабру. Директор грозится дать заколдовавшему их ученику сто розог в Большом зале с последующим исключением. Чувствую, ляжет под розги какой-то безвинный бедняга. Попросил призраков поискать Пивза: пропал, словно наконец провалился в потусторонний мир.

* Десятое сентября. КТО ТРОГАЛ МОЙ УЧЕБНИК НУМЕРОЛОГИИ? Убью Пивза! (Если найду). Все слова сменились вопросительными знаками. Хотя… Это уже баловство не в стиле полтергейста. Да и портреты с доспехами он раньше не заколдовывал. А умеет ли он вообще колдовать? Но если не он — то кто?

* Двенадцатое сентября. Розье пожаловался, что его рецепт зелий на доске превратился в рисунок женской ноги. Я смеялся, пока на уроке не обнаружил, что пишу грузинской вязью. Так, теперь доски. Что дальше? (И это точно не Пивз, он исчез бесследно).

* Четырнадцатое сентября. КТО ИСПИСАЛ ЗНАКАМИ ВОПРОСА БОЛЬШОЙ ЗАЛ? Я испугался, как первокурсница-хаффлпаффка. Никогда не думал, что многочисленные знаки вопроса могут выглядеть столь пугающе и мерзко.

* Девятнадцатое сентября. Странно. Саид Раджан, очень пунктуальный мальчик, вдруг прогулял все уроки. Утверждает, что вышел из спальни, шел по коридору, но когда пришел в Большой зал, оказалось, что уже вечер. Назначили сорок розог. Мне это не нравится. Вчера я провожал до гостиной Хаффлпаффа пару первокурсниц, которые неведомо как оказались рядом с моими комнатами. Они говорили, что уже видели бочки у входа — и наткнулись на мою дверь. Я тогда подумал, что девочки заблудились. А теперь вот Раджан…

* Двадцатое сентября. Застал в трофейном зале двух идиотов, пускавших заклятия по часам. Стрелки часов крутились в разные стороны. Мерзкое зрелище. У идиотов глаза были тоже в разные стороны. А еще рейвенкловцы! С удовольствием назначил им розги. И все же не могу забыть эти часы. Надо же, и не думал, что после дементоров и Каира мне может быть страшно.
Ха-ха. Идиоты не дошли до завхоза. Шли-шли — не дошли. Пожаловался директору, тот добавил им за трусость. Накажут завтра.

* Двадцать первое сентября. После того, как идиоты все же дошли до завхоза, он стоит на голове. В буквальном смысле. Уже час его не могут перевернуть. Вызываем бригаду из Мунго. Идиоты балуются в одном из классов. Судя по звукам, танцуют на стульях шотладнскую джигу. Мы почему-то не можем к ним войти.

* Двадцать второе сентября. Идиоты вышли сами. Заставляют скакать наподобие лошадей столы в Большом зале. Чудом обошлось без жертв. Пробовали схватить — отбрасывают нас щелчком пальцев. В глаза им лучше не смотреть. Это не сумасшедшие, не морфинисты — у них в глазах небытие. Мы вызвали двух авроров. Те погнались за идиотами и исчезли — как будто растворились в воздухе. У директора нервный срыв. Целителя вызвать боимся — вдруг тоже исчезнет. Миссис Шанпайк переживает, что из-за „изгибов“ времени не сможет дойти до больных. Мы все чего-то ждем.

* Двадцать шестое сентября. Кажется, все начинает успокаиваться. Больше никаких происшествий. Ученики все еще возбужденные. Идиоты пропали без следа. Что же будет дальше?

* Двадцать восьмое сентября. Все по-прежнему спокойно. Все радуются, а у меня почему-то не выходит — нехорошее предчувствие.

* Тридцатое сентября. Это случилось со мной. Шел через холл на третьем этаже. Прохожу через дверь — передо мной снова тот же холл! Прохожу еще раз — та же история! Портреты какие-то странные: несут полную абракадабру, слова вперемешку. Сел, просидел так неизвестно сколько — проход освободился. Вечером объявили совещание, но все пришли в разные кабинеты. Разве бывает, что целый замок разом сходит с ума? Консультировался с Галатеей, не походит ли это на темную магию. Она отвечает, что нет — это вообще ни на что не походит.

* Первое октября. Как и боялся, случилось. Утром вбегают хаффлпаффцы с урока трансфигурации, насмерть перепуганные. С трудом добился от них внятного рассказа. Когда они вошли в класс, на столе непонятным образом оказалась деревянная шкатулка. Из нее вылез какой-то чудной волшебник — седой, растрепанный, оборванный — и начал вести урок вместо Колдфиша. Они как завороженные смотрели на него, ничего не запомнили, но многих затошнило. Через полчаса вошел Колдфиш (видимо, тоже попал во временную петлю). Начал кричать на неизвестного, попытался его оглушить, но заклинание сработало странно: отразилось в самого Колдфиша и выкинуло его в окно.

Вышел во двор — профессор висел на шпиле башни. Пока во дворе собралась вся школа и решала, как его спасти, он неожиданно сам собой взлетел и повис в воздухе. Затем появился тот самый, неизвестный — летал рядом (без всякой метлы!); длинный, правда седой и растрепанный, в пенсне, коричневом заплатанном костюме, похож на бродягу. Дальнейший разговор, я, должно быть, запомнил на всю жизнь — так он отпечатался в моем мозгу. Довольно странно, однако, что я (как и все, кто выбежал во двор) вообще его слышал: Колдфиш и тот, другой были довольно далеко.

Вот этот самый кричит Колдфишу, размахивая в воздухе руками, скрипучим, ни на что не похожим голосом:

— Что же вы, дорогой профессор, не летаете, как птица? Коль уж вы ученый, вам никак невозможно не знать, как летают птицы — стало быть, вам обязательно делать это лучше их!

— Что за чепуха! — орал Колдфиш. — Отпустите меня! Кто вы такой!

— А кто вы такой? — хихикая, спросил неизвестный.

— Что значит, кто я? Я — профессор Колдфиш, преподаватель трансфигурации и декан Рейвенкло!

Этот ответ вызвал приступ безумного хохота у его оппонента.

— А что значит трансфигурация, о декан профессора?

— Рейвенкло! Трансфигурация — это процесс преобразования… — Колдфиш, кажется, сам забыл о своем положении (настолько въелась привычка преподавания), —, но незнакомец его перебил.

— Преобразования слов в оценки? Ботинок в сонеты? Чувства совести в пианино?

— Нет, черт побери! — закричал Колдфиш. — Так это не работает!

— А почему? — невинно спросил лохматый старик.

— Потому что! Есть законы…

— Ха-ха-ха! Чепуха, чепуха, чепуха! Я вам говорю — нет никаких законов. Тридцать три тысячи тридцать тысяч раз вы видели, что стоит вам сказать два слова, как чашка менялась на мышку. Кто вам, тупоголовому, сказал, что это закон?

— Потому что это так! — Колдфиш вышел из себя, побагровев, — потому что это закон! Научный факт! Это проверено экспериментально! Это…

— Это не закон, это форменное чудо! — ответил незнакомец, зависнув в воздухе и воздев к небу длинный палец.

— Не бывает никаких чудес! — завизжал Колдфиш.

— Тогда почему вы еще не упали?

— Потому что меня держите вы, негодяй! Сделайте уже с ним что-нибудь! — это он, кажется, нам. Опомнившись, мы со Сполдингом, Блэком и Галетеей попытались оглушить неизвестного, но наши красные лучи отскочили от него, превратившись в синие, и запрыгали по земле.

— В мире нет никаких законов, болваны! — крикнул нам незнакомец. — Как нет и времени! Откуда вам, идиоту, знать, что вы еще живы? Может, это лишь ваше последнее воспоминание?

— Отпустите меня немедленно! — Колдфиш махал палочкой, очевидно, пытаясь что-то сделать, но все так же, без результата.

— Я загадаю болвану загадку, — протянул неизвестный, — и эта загадка будет очень-очень простой. Что находится в кармане у нищего, который сжег свой плащ?

— Ничего, идиот вы! У него нет плаща, он его сжег!

— Неправильно, болван! Вы зря не слушали объяснений! — проговорил неизвестный, в точности скопировав манеру самого Колдфиша.

— Хватит молоть чепуху! Вы нарушаете закон, врываетесь в закрытую школу, используете магию против…

— Что-что? — переспросил неизвестный. — Магию? Я не знаю ни о какой магии! Если я почесал нос, это ведь тоже магия, не так ли?

— Нет, черт побери! Это…

— Кажется, вы, любезнейший, отказываетесь верить, что живы в каждый момент лишь по чудесному стечению обстоятельств — хотя только чудо и фантазия держат вас сейчас в воздухе. Вы же предпочитаете, как я вижу, факты, рациональную науку и точные, выверенные и признанные законы. Что ж, один из них гласит, что ускорение свободного падения составляет девять целых восемь десятых метров на секунду в квадрате — раз вам это столь близко, да будет так!

После этих слов Колдфиш полетел вниз. Я успел прокричать Аресто Моментум, но падение не замедлилось — и профессор упал оземь, несомненно, разбившись.

Директор выпустил в злоумышленника зеленый луч, но в следующую секунду мы заметили, что тот уже стоял на земле, озадаченно разглядывая что-то под ногами.

Тем временем я подбежал к Колдфишу. По земле растеклась кровь, но тела не было! Потом произошло невероятное — пустой костюм Колдфиша сам собой поднялся и встал на землю, погрозив ученикам рукавом. Те уже давно визжали от испуга.

Нелепый чудак же продолжал:

— Я объявляю этот замок территорией страны Муранбергии!

— Но такой страны нет! — возразил ему (кажется, машинально) Сполдинг.

— Какая разница?! — вскричал неизвестный. - Вас, может быть, тоже нет, — так разве это вам мешает молоть чепуху?

Тот не решился отвечать.

— Теперь я передаю полномочия директора многоуважаемому Костюму! Я же отныне стану бессменным служителем Библиотеки. Желающие получить экземпляр книги на руки должны предварительно отдать мне руки, чтобы я убедился, что у вас их нет, после чего, спиной вперед войдя в библиотеку, в знак приветствия три раза громко чихнуть!

С этими словами он словно бы всосался в землю, а оживший костюм заговорил тонким, высоким голосом:

— Всем собраться в ноль ноль часов в Большом зале! Часы можете выбрать любые! — после чего, выпрямившись, прошествовал внутрь замка. Оставшиеся попытались вывести учеников с территории школы, но странно — мы так и не нашли ворот! Плутали несколько часов в окрестностях, а они все никак не кончались. Пришлось всем вернуться в замок. Теперь сижу, пишу это, и чувствую, как ужас заполняет все тело, до кончиков волос. Что же это за… существо? Почему оно такое могущественное? Это все и правда не похоже на магию — ни на что из того, о чем я слышал. И чего он хочет? Боюсь, если просто „повеселиться“, мы погибнем, как Колдфиш, один за другим. Нам, учителям и старостам, надо посоветоваться.

…Только что заметил, что на часах без десяти полночь, хотя я сел в пять. Кажется, надо идти в Большой Зал?»

Альбус еще раз поглядел на дату последней записи. Первое октября —, а сегодня шестое. Стало быть, во власти Часовщика школа уже почти неделю.

— Я воспользуюсь вашим камином, — спешно сказал он Финеасу и бросил щепотку пороха. Хозяин не решался возражать. Лэм следил, затаив дыхание, и вдруг подскочил, вцепившись в рукав.

— Погоди. Я с тобой. Я должен с ним, — он сглотнул, — сразиться.

— Айла нас убьет, — закатил глаза Фиенас. — И вообще, вы уверены, что надо идти самим, а не привлечь авроров?

— Авроры там уже были, — коротко бросил Альбус и обратился к Лэму. — Ты знаешь, он мучил мою сестру, из-за него погибла моя мать. Кто бы он ни был, этот человек мой.

— Да я не спорю, — взмолился Лэм, —, но позволь идти с тобой вместе!

— Прости, нет, — Альбус покачал головой и на всякий случай выпустил в друга Инкарцеро. — Присмотрите за ним, — кивнул он Финеасу и наконец обернулся к камину. — Учительская Хогвартса!

Полет вышел необычным: его колотило о стены и непостижимым образом переворачивало в узкой трубе, так что пару раз он едва сдерживал тошноту. Наконец его буквально вышвырнуло на каменный пол. Раздались удивленные возгласы.

— Бродяга фокусничает снова? — дрожащим голосом спросила сильно осунувшаяся Галатея Меррифот.

— Дамблдор, вы? – Кей, весь шафранно-желтый, с горящими лихорадкой глазами, подскочил и подал руку, помогая встать. — Однако это на самом деле очень странно. Я думал, записка попадет к тому, о ком я вспоминаю меньше всего.

— Она попала к Финеасу, — Альбус призадумался. — А почему вы посчитали, что…

— Потому что мы отправляли письма любыми способами, — вздохнул Кей. — Мы выпускали сов, бросали записки в камин, даже просто выбрасывали на ветер в окна и двери. Совы не могли вылететь из замка, из камина сыпались ворохи пустых конвертов, а выброшенное на ветер придувало снова к нам в руки. То, что получили вы, я носил зашитым в носовой платок, в потайном кармане мантии и каждые полчаса проверял, не украли ли его. И вуаля — письмо исчезло!

— Мистер Дамблдор может подумать, что вы сошли с ума, — вздохнула Меррифот. Только сейчас Альбус заметил, что в учительской, кроме этих двоих, никого больше не было.

— А где все? — машинально спросил он. Кей невесело рассмеялся.

— Не выдержали, друг мой. Сполдинг заперся со Спэрроу, пьет с ним. Директор заперся у себя, и боюсь, если мы выйдем отсюда, его придется перед с рук на руки целителям. Остальные стараются не выходить из своих комнат.

— Ученики совсем заброшены, — грустно добавила Меррифот. — Простите, мистер Дамблдор, мы не предлагаем вам чай. Мы не уверены, что это чай.

— Мэм, я был бы рад, если бы вы мне рассказали все подробнее, — Альбус почувствовал нетерпение и беспокойство: ему казалось, что оба учителя сами не замечают, как теряют счет времени. Кей махнул рукой:

— Лучше я. В моих записках, я полагаю, вы дошли до момента гибели профессора Колдфиша и назначения директором его костюма? Так вот, Костюм стал появляться, когда достаточно большая группа умудрялась собраться в Большом зале — при нынешних фокусах со временем это не так просто — и нести околесицу. К примеру, что приступать к обеду можно, только трижды подпрыгнув на левой ноге лицом на север.

— А те, кто ослушается, будут превращены в селедку. Говорящую, — добавила Меррифот устало.

— Мисс Фортескью в самом деле превратилась в говорящую селедку, и никто не может ее расколдовать. Ученики ведут уроки, а мы сидим за партами, и учебники нам велят читать задом наперед. За хорошие оценки наказывают, — Кей протянул руки, показав синяки на тыльных сторонах ладоней. — Метлы только увеличивают пыль, огонь замораживает воду, из-за стола мы встаем голоднее, чем садились, ночью мы бодрее, чем днем, чай по вкусу напоминает манную кашу, а солонина — пирог с патокой.

— А Часовщик? — прервал его Альбус. — Он остается в школе?

— Часовщик — то есть бродяга? А как же! Соорудил себе трон из клоунских париков, носов и масок — и где нашел столько? Хихикает и отсылает всех к профессору Костюму.

Альбус сосредоточенно думал пару минут, потом решительно поднялся.

— Тогда мы идем в Зал, — объявил он.

— Но сейчас же не собрание… — возразила было профессор Меррифот, но Альбус оборвал ее:

— Я думал, что понятия „сейчас“ в этом замке больше нет, не так ли? Да и Костюм сказал - часы выбирать любые.

Преподаватели переглянулись, словно пристыженные его словами.

Альбус открыл дверь и вышел наружу. Хогвартс изменился — на первый взгляд, незаметно, и в то же время — до неузнаваемости. Все было прежним — и все было не так. Он остановился, вглядевшись в портрет — и не успел зафиксировать взгляд, как оказалось, что портрета и не было, а вместо него стоит дверь. Он подошел к двери, не обращая внимания на протесты Кея и Меррифот, открыл ее и увидел коридор — тот самый, который должен быть на седьмом этаже. Альбус закрыл дверь и открыл снова — на этот раз перед ним была лишь стена. Он закрыл глаза, отгоняя неправильные объяснения. Иллюзия, морок? Нет, нет! Он шестым чувством ощущал — они не были под влиянием иллюзии, наведенной кем-либо, изменялся сам мир. Но почему? Что говорил Часовщик? Что нет законов, есть совпадения? Так, так! Альбус чувствовал, что вслепую идет по верному следу. Закрыв глаза и уши, он думал — почему, почему все меняется? Реальность условна? Близко, но не то! Можно изменять привычные вещи, если залезть на уровень „между“ слоями реальности, „между“ законами природы? Да, да, это оно — верно, но пока все еще не понятно до конца! Везде знаки вопроса, время и пространство нарушены…

Вспыхнула догадка. Альбус сложил руку в кулак и показал себе палец. Потом отогнул еще два. Пальцев перед ним оказалось четыре. Он достал палочку и вызвал огненный шар — тот ударил в гобелен, и гобелен разорвало, как будто его ударили ножом.

Страшная догадка пронзила Альбуса, и он сосредоточил внимание на стене замка. Магически увеличил зрение — и предположение подтвердилось. В стене проглянула тоненькая трещина, чернота которой была чернее всего, что он видел. Кажется, Часовщик, приводя в хаотизацию Хогвартс, начал с искажения более простых вещей — а теперь нарушаются базовые, первичные законы. Если он не решит проблему сейчас — все просто распадется и… что же с со всем тогда будет? Оно…оно…

„Перестанет быть“ — проговорил в его голове мертвенно-спокойный голос, от которого животный, дикий ужас пронзил все его существо.

— Скорее, в Большой Зал! — гаркнул Альбус, и Кей с Мэррифот, слегка подпрыгнув, нырнули за угол. Альбус поспешил за ними. Не зная, придет ли он туда, куда нужно, Альбус до боли сжал кисти, сосредоточившись на одной мысли, обращенной к самому замку.

„Помоги мне. Помоги мне, пожалуйста! Ты гибнешь, я знаю! Дай мне помочь тебе, я знаю, нет, чувствую, что надо делать! Помоги мне, ты еще в силах помочь! Укажи правильный путь!“

Вокруг словно что-то изменилось. Кажется, древние стены сделали титаническое, невидимое усилие — чтобы помочь тому, кто спасает умирающий замок. Альбус крикнул „идите за мной!“ — и профессора, не задавая вопросов, подчинились. Он почти бежал, ныряя из коридора в коридор — все было совсем не так, как было в нормальном Хогвартсе, но он знал, что школа делает все, чтобы вывести его по нужному пути — у нее еще есть на это крохи сил.

Наконец, после очередного поворота они уперлись в дверь Большого Зала. Войдя, Альбус ощутил невероятно тягостное чувство — словно оказался в месте без воздуха, воздуха, которым, видимо, дышит его душа.

Все было усеяно атрибутами праздника и клоунады — и маски, растянутые в омерзительно-веселых улыбках, вызывали пронзительный ужас. Костюм и правда сидел за директорским столом, дирижируя оркестром жуткой какофонии. Дождь на небе падал вверх, и за столами пировали ученики — некоторые жрали в таких объемах, что стали толще бегемотов — в буквальном смысле — еда все появлялась и появлялась, и невероятные пасти глотали целые бараньи ножки. Какая-то девочка поворачивалась к другой, произнося непонятную фразу — и затем возвращалась в то же положение — поворачивалась снова, и снова повторяла фразу — и так длилось еще, и еще, и еще.

Кто-то, кажется, вообще застыл в неподвижности. Во главах столов стояли несколько учеников в клоунских масках, читая перевернутые книги. Один из них обратился к Кею:

— Йатич юиголоремун зеб акинбечу. Йавызакссар от отч ен Ьшеанз!

Альбус огляделся, ища взглядом Часовщика. Странно, как он не заметил того сразу — в углу учительского стола, на троне из реквизита. Неужели это тот, кто мучил его сестру и Лэма? Тот, из-за кого столько бед и несчастий? Альбус выпустил из палочки огненный хлыст, закрутившийся вокруг Часовщика, но тот еще на подлете превратился в ленту серпантина. Альбус бросил ударным проклятием, но оно почему-то ударило в стену, куда он вовсе не целился. Он опустил палочку — и правда, бессмысленно.

Часовщик захихикал скрипучим голосом, задрав нелепо длинные ноги.

— Неужели в этом месте нашелся единственный человек, который хотя бы приблизился к пониманию того, чего нельзя понять?

— Допустим! А теперь говори, кто ты и откуда!

— Я? Я — эльф из музыкальной шкатулки, а теперь еще и библиотекарь! У меня уникальные книги — в них ничего нет!

— Зачем тебе это все, Часовщик? Ответь, зачем?

Часовщик на секунду широко открыл глаза, когда Альбус обратился к нему по прозвищу, но тут же решительно возразил:

— Вопросы с первого по сорок восьмой отвечаются директором Костюмом! — и отвернулся.

Альбус невольно повернулся к Костюму, и какофония затихла — зал утонул в небывалом, зловещем молчании.

— Ты хочешь все убрать? — спросил костюм высоким, звонким басом (Альбус сам не понял, какой это был голос, но в голове мелькнула именно эта мысль). — Но погоди, гости еще не отобедали! Где наш стюарт?

Костюм щелкнул невидимыми пальцами, и из ниоткуда на пол шлепнулся директор Блэк, одетый в цветные кальсоны.

— Обед! — гаркнул Костюм громовым голосом, и Блэк, перебирая ногами, стал кидать одну за другой тарелки на стол, при этом громко голося песенку:

Three little kittens,

They lost their mittens,

And they began to cry,

„Oh, mother dear,

We sadly fear

Our mittens we have lost.“

„What! Lost your mittens,

You naughty kittens!

Then you shall have no pie.“

„Mee-ow, mee-ow, mee-ow, mee-ow.“

Голос его вопил что было сил, как на пьяном застолье, но вот на лице, кажется, запечатлелась настоящая мука — и едва ли не слезная мольба. На последнем блюде была большая селедка, хлопающая ртом и вопившая голосом профессора Фортескью:

— Помогите! Кто-нибудь! Меня же съедят! Меня сейчас съедят! Я не хочу, пожалуйста, за что?!

Альбус выкрикнул:

— Прекратите это! Я сделаю, что вам надо, только перестаньте их мучить! Освободите Хогвартс!

Блэк перестал петь — и выглядел теперь похожим на узника Азкабана после двадцати лет заточения.

Костюм прокашлялся, и Часовщик снова захихикал.

— Был здесь один приспешник науки и разума, так вот ему была задана простейшая загадка. Отгадаешь ее — и вам вернут ваше. Не отгадаешь — будешь вторым директором!

Альбус кивнул, напрягшись всеми мускулами — и нервы сжались в один комок. По лбу ползла капля пота.

Костюм же произнес:

— Загадка для детей: что лежит в кармане нищего, сжегшего свой плащ?

Внутри все обожгло — и десятой, сотой доли этого напряжения он не чувствовал на самом сложном экзамене. „Дырка? Ничего? Нет, не то. Дырка есть, когда есть сам плащ. Что-то в кармане брюк? Ведь не сказано, в каком?“ Это было логично, но внутренний голос кричал, что все слишком просто, что ответ неверен. „Думай, думай, думай! — кричал он мысленно в гробовой тишине. — Где ответ? Где принцип? На чем здесь все выстроено? Что он говорил?“

В мозгу словно огненными буквами вспыхнули слова Часовщика.

"- В мире нет никаких законов, болваны! — крикнул нам незнакомец, — как нет и времени! Откуда вам, идиоту, знать, что вы еще живы? Может, это лишь ваше последнее воспоминание?“

Эврика! Вот оно! Вот он, ключ! Часовщик играл с ними, давал загадки и ключи к ним! Кей отгадал загадку про послание, теперь моя очередь! Ну конечно! Иллюзия времени, прохождения момента от и до!

— Несколько шиллингов на выпивку! — выпалил Альбус радостно и торжественно. — Ведь никто не сказал, когда сгорел плащ, и сгорел ли вообще! Может, он только еще сгорит, или не сгорел к моменту загадки? А если нищего и плаща нет на свете, так как это лишь загадка, то как к ним может относиться понятие КОГДА? А сгореть плащ может лишь когда-то, иначе не было бы плаща у бродяги! Значит, в нем могли быть и шиллинги!

Часовщик хлопнул в ладоши — словно лопнула струна. Все перевернулось вверх дном и встало обратно на ноги. Безжизненно упал на кресло пустой костюм, исчезли жуткие маски. Ученики бессильно лежали на столах, профессор Фортескью открывала и закрывала рот, трясясь в беззвучной истерике. Длинная, нескладная фигура Часовщика встала из-за стола и пошла навстречу. Он проговорил:

— Детская загадка за один замок — вот ведь были условия! Но ты еще найдешь меня, я знаю! — и с этими словами он словно втянулся в собственный карман. На пол упала ореховая шкатулка, разбившись при падении. Из нее вылетела бумажка.

Меррифот, едва ступая, подошла к Фортексью, от нее — к одному из учеников, а от него — к директору, который, обхватив колени, плакал навзрыд, как ребенок. Она потерянно озиралась, не зная, кому помочь первому. Кей тем временем выглянул в окно:

— Дамблдор, вы посмотрите-ка… Ваши друзья, кажется, оказались разумнее, чем вы сами, и вызвали подмогу! Правда, не учли, что никто не сможет войти в замок, пока он заколдован.

— Откройте им, — Альбус развернул записку, ожидая увидеть цепь вопросительных знаков или других странных закорючек. Нет, там все-таки были слова. „Когда не знаешь, где искать, ищи, где знаешь. Когда не знаешь, что искать — ищи все сразу!“

— Интересно, — пробормотал Альбус и наколдовал стакан воды для одной из девочек, которая попросила пить.

Они с профессором Меррифот успели уже привести в чувство нескольких человек, когда в зал ввалилась целая толпа, состоявшая в основном из авроров и целителей. Впереди бежали все вместе друзья Альбуса: Финеас сразу отделился, бросившись к отцу, но Лэм тут же схватил Альбуса за руки.

- Ты цел? Ты видел его? Он ничего тебе не сделал?

— Он ушел, — кивнул Альубс. — Загадал мне загадку, я отгадал, и он ушел.

— Загадку? Какую? Как ты ответил?

— Тут вообще ситуация любопытная. Потом объясню…

— И заодно нам объяснишь, почему ты рисковал жизнью! — прорезал странную тишину, еще висевшую в зале, звонкий голос Виктории. Она стояла между Клеменси и Айлой, красная от злости, играя пальцами по локтям. Он почувствовал себя провинившимся маленьким мальчиком.

— Ну… Видишь ли, медлить было нельзя… — Альбус боязливо оглянулся на завхоза: тот сидел с мутными глазами, потирая левую сторону груди. — Э-э, девочки… Вы занялись бы пострадавшими…

— Сейчас ты сам станешь пострадавшим! — взвизгнула Викки, кидаясь вперед, но Айла удержала ее за локти.

— Перестань. Мы условились объявить ему бойкот на неделю, а не бить. Пойдем, займемся делом.

Они отошли, а Клеменси скрылась еще раньше: Финеас, отыскавший среди школьников свою сестру и самого младшего из братьев, попросил ее помочь. Учеников и учителей укладывали на спешно наколдованные носилки. Авроры выкрикивали заклинания, отскакивавшие от стен. Альбус поманил профессора Кея:

- Может, скажете, что в замке уже нет опасности? А то как бы они не навредили.

— Они свою работу знают, — засмеялся Кей. — Да и проверить замок на предмет темной магии все же не мешало бы.

Последним из друзей к Альбусу подошел Элфиас.

— Ну и какого дракла ты полез в самое пекло? — он посмотрел исподлобья, став страшно похож на Аберфорта. — Кто тебе тут так дорог, что ты ради него рискуешь своей шеей?

Альбус понял, что понятия не имеет, что на это ответить.

— Но… разве я мог не пойти? — наконец выдавил он, отведя глаза.

Элфиас вдруг рассмеялся и хлопнул его по плечу, а Лэмми обнял.

— Девочки просто для виду сердятся, — объяснил он. — Они очень за тебя испугались. Финеас стал вызывать всех подряд, и их тоже вызвал.

***

О дальнейших событиях Альбус узнавал в основном от профессора Кея — и иногда от друзей.

Директор Блэк провел в больнице св. Мунго неделю. Финеас сначала не отходил от постели отца, но после в палату явился Сириус и выгнал брата. Вышла безобразная сцена, Финеас расхворался от огорчения — слег с температурой на несколько дней.

Примерно столько же были под наблюдением целителей и остальные пострадавшие, кроме некоторых: к примеру, Элеонору Фортескью поместили в палату для умалишенных — потрясение сказалось на ней слишком тяжело. Остались в Мунго и ученики, палившие заклинаниями по часам. Кое-кого — в частности, Спэрроу и Сполдинга — пришлось выводить из запоя.

Ученикам изменили память, внушив, что в школе была вспышка драконьей оспы, и отправили по домам. Хогвартс официально был закрыт на карантин до января следующего года, так что авроры теперь могли беспрепятственно обследовать замок, а Попечительский совет — подумать над тем, что произошло, и предпринять меры, чтобы этого больше не повторялось.

Что до авроров, скажем сразу, что труд их оказался почти безрезультатен. Они, правда, нашли Пивза, связали заклинаниями и попытались допросить, но полтергейст в ужасе заголосил:

— Нет! Нет! Пивзу нельзя, нельзя, нельзя о нем говорить! Нет-нет-нет! Нельзя, нельзя, нельзя о нем!!!

Так он вопил, пока не отпустили. Сошлись на том, что в школу был пронесен артефакт, заколдованный с помощью мощнейшей темной магии, пока не изученной. Увы, привлечь к ответственности студента, который имел глупость притащить шкатулку в школу, оказалось невозможно: он был полностью невменяем. Сошлись на том, что директор со следующего семестра установит комендантский час, посещение Хогсмида только под контролем учителей, обязательный обыск комнат учеников и их личный досмотр по возвращении с прогулки.

Самое же неожиданное случилось в середине ноября. Рано утром, когда Альбус, оторвавшись от пробирок с реактивами на драконьей крови, собирался лечь спать, в дверь позвонили. На пороге, почему-то сияя, как новенькая монетка, стоял профессор Кей.

— Ни за что не догадаетесь, Дамблдор, какую новость я вам принес, — он потер руки. — Ну-ка, поди, вы уже забыли, что значит — иметь приличную крышу над головой и регулярно, хорошо питаться? Может, включите свою чудесную логику и сами догадаетесь, о чем я говорю?

— Простите, но моя логика ушла спать, — зевнул Альбус, опершись на косяк.

- Жаль, — вздохнул Кей. — Потому что Попечительский совет как раз хочет предложить вам место преподавателя трансфигурации в Хогвартсе.

Альбус продрал глаза.

— Преподавателя? Мне? Да я же из борделей не вылезаю! — он фыркнул: несмотря на усталость, стало смешно.

— Вот и вылезете, — невозмутимо ответил Кей. — Правда, предварительно вам надо будет явиться на допрос в Министерство. В обстановке секретности — потому-то я и знаю — прибыла международная комиссия из Организации по борьбе с темной магией. Хотят вас подробно допросить и, возможно, заставят принести Непреложный обет о неразглашении. Блэк, конечно, сопротивлялся вашему назначению, но на него надавили со всех сторон: и учителя, и Попечительский совет, и даже кое-кто в аврорате — у них тоже есть дети… Словом, помните, я предсказывал, что мы еще выпьем кофе, как коллеги? Беру ставку профессора прорицаний!

Глава 5. Декабрь 1901г

Часть 1. Чрезвычайная клятва

Декабрь прошел суматошно. Альбус заканчивал опыты с драконьей кровью: всего набралось двенадцать способов использования. Элфиас, оторвавшись на время от подготовки к экзамену на звание специалиста по магическому праву, помогал ему и Лэму систематизировать записи и сформировать статью. У Альбуса и Лэма, конечно, в конспектах творился кавардак, некоторые выводы были записаны даже на оборотной стороне вкладышей от шоколадных лягушек, так что Элф уставал, пожалуй, больше их двоих вместе взятых, но на предложение отвлечься неизменно отмахивался:

— Работаем сейчас. В Хогвартсе тебе будет некогда.

Но оба его друга понимали, что дело вовсе и не в Хогвартсе. Просто Викки встретила, наконец, ту самую «любовь всей жизни», о которой давно мечтала; осенью она подала на развод, а в конце ноября их с мужем брак был расторгнут. Первое, что сделала обезумевшая от счастья Викки, — наколдовала нал Трафальгарской площадью огромную надпись: «СЛАВА СВОБОДЕ!» У ее отца были потом проблемы в Министерстве, у нее самой, кажется, — неприятности с матерью, но все же Виктория заявила, что это только начало. В следующие же выходные она отправилась вместе с Айлой и Клеменси в тот самый приют для падших женщин, открытый Розалин Лонгботтом, где читала молоденьким постоялицам Жорж Санд. Явилась она и на следующие выходные, едва вернулась в Лондон из Вены, и после. Она охотно беседовала с несчастными девушками по душам, смешила их, пела, чинила и пыталась сделать наряднее их убогие платья и даже, не без помощи, как ни странно, матери, подыскала ребенку одной из постоялиц няню.

— Жаль, что ты не можешь появляться чаще, — вздохнула Розалин, прощаясь с ней в третий раз. — Девушки говорят, от тебя светло, как от солнышка.

— Меня греет мое личное солнце, — засмеялась Викки тогда.

Впрочем, друзьям про «свое личное солнце» она рассказывала удивительно мало. Кажется, он был австрийцем, очень молодым и очень бедным: снимал мансарду у старушки-вдовы.

— Проходимец, — как-то фыркнул Элфиас. — Наверняка позарился на ее деньги.

— Викки и без денег есть, за что любить, — возразил Альбус: ему не хотелось бы, чтобы ревность делала друга предвзятым. Сам он почти не говорил с ней о ее новом поклоннике: времени в последние месяцы было мало, да и наедине они теперь оставались очень редко, встречаясь все больше в общей компании.

…В середине декабря статью Альбуса о способах применения драконьей крови наконец опубликовали. Монография на ту же тему ушла в издание, в типографию при обсерватории, где работал Лэм: другие издательства рискнуть не захотели — слишком уж непривычная была тема. На радостях Альбус устроил всем друзьям, за исключением Викки, которая как раз снова укатила в Австрию, пирушку в Косом переулке: они сняли зал в недавно открывшей кондитерской во французском стиле. Парни были бы не прочь посидеть и в «Дырявом котле», но очень уж хотелось чем-нибудь порадовать девочек, терпеливо выносивших их весь год.

— Айла рассказала мне тот потрясающий случай, с которого все началось, — Альбус поднял бокал с вином. — Выступила, по сути, как муза-вдохновительница. Поэтому я хотел бы…

— Круассан у них недопечен, — ворчал поднос Элфиас. — Они вот это называют слоеным тестом? Эге, посмотрите, кто пришел!

Он отвлекся от несовершенств круассана и указал ребятам на пару, которая в это время подошла к прилавку. Альбус еле удержался от того, чтобы присвистнуть, Лэм приоткрыл рот, Айла, Финеас и Клеменси вдохновенно занялись клафути и бланманже.

Перед прилавком, заложив руки за спину, стоял очень полный, щеголевато одетый молодой человек и весьма капризно допрашивал продавца о том, как долго круассаны лежат на воздухе после выпечки. Рядом с ним со сдержанным выражением мученичества стояла прехорошенькая молодая дама в бархатной серой мантии и изящной шляпке, из-под которой спадали каштановые локоны.

— Дорогой, — процедила она сквозь зубы, когда кондитер отошел, — неужели вы не могли бы поручить собрать коробку сладостей домовику?

— Клянусь, что ради вашего дня рождения я так и сделаю, любовь моя, — кисло ответил толстяк. — А как готовить подарок Луизе в честь ее помолвки, позвольте решать мне самому.

— Уж не думаете ли вы, что я стану ревновать? — нервно рассмеялась дама.

— Не устраивайте сцен, на нас смотрят.

— О да, — мстительно улыбнулась она. — И вы бы знали, кто именно…

Толстяк обернулся и встретился взглядом с компанией Альбуса.

Гораций Слагхорн — а кто еще это мог быть — залился краской и беспомощно оглянулся. Элфиас привстал, Лэм машинально удержал его за плечо, скосив глаза куда-то за окно, залепленное снежинками. Альбус в растерянности сжимал рюмку.

— Здравствуй, Гораций, — наконец произнес он и заметил, что по крайней мере трое за столом — Финеас, Айла и Клеменси — смотрят на Горация с жалостью, но не решаются заговорить. Слагхорн же, кажется, был бы рад, если бы на него вовсе не обращали внимания. Айла поняла это первой.

— Думаю, печенье в виде ракушек — это прелестно, — обратилась она к подруге. — Особенно, когда его, как здесь, укладывают на одно блюдо с кексами в виде звезд.

— Именно! — улыбнулась Клеменси. — Очень приятно и интересно смотрится. Можно вообразить, что это морские звезды. Альбус, Элфиас, вы согласны?

Они отвлеклись, и Гораций потихоньку ретировался. Элла бросила на всю компанию полный отвращения взгляд и спустилась по лестнице.


***
Ближе к двадцатым числам Альбуса вызвали на заседание представителей Международной комиссии Организации по борьбе с темной магией. Проходило оно в специально предоставленном зале Визенгамота, только вместо судей Альбус увидел перед собой одиннадцать волшебников черных мантиях с синими воротниками и какими-то странными значками, причем в одном из магов с удивлением узнал старика Бальфорта. Напротив кресла подсудимого стояла неглубокая каменная чаша с вырезанными на ободке рунами.

Самый грузный из волшебников поднялся и откашлялся.

— Вы Дамблдор, Альбус Персиваль Вульфрик Брайан?

— К сожалению, сэр, меня зовут именно так, — вздохнул Альбус: собственное полное имя всегда вызывало у него нервный смешок. Некстати вспомнилось, как Аберфорт в детстве хныкал: мол, и имя у брата длинное, и печень кролика вчера именно ему досталась… «Зато ты крапивы еще ни разу не пробовал!» — возразил ему тогда Альбус.

— Прошу вас вести себя подобающим образом, — лицо председателя показалось вырезанным из дуба. Альбус по-мальчишески дернул плечами. Ему велели произнести присягу свидетеля, затем председатель обратился к нему снова:

— Согласны ли вы добровольно поделиться воспоминаниями о событиях в Хогвартсе, произошедших этой осенью?

— Да, сэр, — Альбус читал о передаче воспоминаний и знал, как это делается. Глаза его снова перебежали на каменную чашу. «Так это Омут памяти, — догадался он. — Выглядит неплохо. Интересно, где такой можно достать?»

После того, как белая нить воспоминаний отправилась в Омут памяти, половина членов комиссии склонилась над чашей, а председатель велел Альбусу рассказать о том, как все произошло. Парень и рассказал, не утаив ничего, кроме связи Часовщика с Арианой: теперь, конечно, ей самой было все равно, но обсуждать ее болезнь с людьми, которых он видел впервые в жизни, совершенно не хотелось. Грубое лицо председателя стало еще тяжелее.

— Хорошо. Мистер Дамблдор, вопрос у нас к вам будет только один, и задаем мы вам его, потому что, по словам свидетелей, с преступником вы держались очень уверенно. Кто это был?

— Я действовал… по наитию. Это сложно объяснить, мозг работает очень быстро. Мне показалось, что я ухватил суть происходящего там.

— Да, но свидетель Блэк утверждает, что вы назвали преступника по кличке. Откуда вам известна его кличка?

Кажется, приходилось признаться.

— К моему… другу этот человек иногда являлся в кошмарах. Это было давно, на первых курсах, но мы искали о нем информацию, хотя безрезультатно. По рассказам друга, он вертел в руках часы, вот мы и прозвали его Часовщиком.

— Имя вашего друга? Он также будет вызван для допроса.

— Лэмюэль Принц.

Тощий длинный старик в серой мантии с очень внимательным, цепким взглядом неожиданно спросил:

— В чем, по-вашему, оказалась суть происходящего? Что случилось с замком?

Альбус задумался, вспоминая свои ощущения.

— Как мне показалось… этот человек, если он вообще человек, неким образом искажает законы природы. Нарушает нечто более фундаментальное, нежели привычная нам магия. Но при этом он словно играл… Давал нам загадки и возможность найти на них ответ.

Старик кивнул, словно услышав подтверждение догадки.

— Видишь? — спросил он человека средних лет с залысиной и несколько восточной внешностью. — Все как тогда. Хофсбург.

— Да, — отозвался его собеседник, — несомненно. Значит, вы интуитивно поняли, в чем смысл загадки?

Альбус ответил лысоватому:

— Да, сэр. Я уверен, если бы он хотел, то ни я, ни кто-либо другой не смогли бы ему помешать. Я отгадал загадку, и он хлопнул в ладоши, и затем все исчезло.

— Он вам ничего не оставил? — спросил собеседник, внимательно буравя его голубыми глазами. Альбус сомневался, отдавать ли записку, когда старик, не глядя на него, бросил: — Отдайте записку, мистер Дамблдор.

Он подчинился — тем более что в первый же день переписал ее себе на другой лист.

— Мистер Дамблдор, — неожиданно спросила женщина с тревожными голубыми глазами. — Скажите, если вам только это известно: ваш друг страдает психическим расстройством?

Альбус ответил утвердительно, и она, обращаясь к старику и человеку восточной внешности, сделала приглашающий жест.

— Гамельн?

— Похоже, но с выводами не будем торопиться до допроса этого Принца, — ответил старик. — Больше я вопросов не имею. Надеюсь, вы не скрыли от нас ничего важного, мистер Дамблдор. Когда речь идет о поимке опасного преступника, сантименты неуместны.

— Видите ли, мистер Дамблдор, — заговорил вдруг Бальфорт, — есть все основания полагать, что речь идет не о единственном случае. Вы никогда о таких не слышали?

Альбус невольно вспомнил Асклепиуса Гонта, и не успел опомниться, как старик резко развернулся к нему и обжег взглядом. Промелькнуло ощущение холодного лезвия в голове, но быстрее чем за секунду, все прекратилось.

— Ты знал Асклепиуса? — недоверчиво приподнял бровь старик.

— Я… виделся с ним однажды.

— Удивительно. Похоже, вас и впрямь ждет большое будущее, — казалось, старику не без усилия дается столь длительное общение с кем бы то ни было.

— Стало быть, про Хофсбург вы знаете? — уточнил восточный человек.

— Он не называл сам город. Но сказал, что его уничтожили и засекретили происшествие.

Ему показалось, что восточный человек на секунду погрузился в воспоминания.

— Тогда все зашло куда дальше, чем в Хогвартсе. Он не играл в поддавки. Чумной город ограждают оцеплением, этот вид безумия также, как можно предположить, распространяется, — кажется, восточный маг говорил с внутренним гневом, словно зная о сомнениях Альбуса в моральности такого решения. — Засекречено все будет и теперь.

— Вы принесете Непреложный Обет о неразглашении этого разговора и основных сведений о том человеке, — вернулся к обсуждению председатель.

Альбус кивнул.

— Сэр, могу ли я предупредить своего друга о том, что он будет допрошен? Боюсь, что внезапный вызов может… пагубно на нем сказаться.

— Будет хорошо, если вы сами его пригласите, — мягко отозвался Бальфорт. — Я имел честь его видеть, как вы помните, так что не могу не согласиться с вашими опасениями.

— Напишите ему сейчас, пока не принесли Обет, — предложил председатель. — Иначе я в самом деле не могу поручиться за последствия.


***
Лэм, к счастью, перенес допрос благополучно. Рождество ребята снова встретили вместе, но, к крайнему их огорчению, без Викки: она оставалась в Вене. Впрочем, от нее Альбусу пришло письмо с напутствием.

«Совершенно не представляю тебя учителем: ты или доведешь их до слез, или сам убежишь и напьешься (шутка). Я помню, как ты учил нас невербальным заклинаниям, беспалочковой магии и Патронусу — стало быть, опыт у тебя есть, хотя эти ребята, конечно, глупее нас. Если что — Спэрроу всегда к твоим услугам.

Хочу предупредить, что на третьем курсе, на Слизерине, учится моя маленькая кузина Белинда Гринграсс, сестренка Элфрида. Будь с ней построже — чуть что, сразу посылай к Спэрроу (и это уже почти серьезно, потому что Белинда — противная маленькая гадюка). Да и Элфриду спуску не давай».

Альбус явился в Хогвартс за день до начала занятий и не столько из чувства ответственности, сколько из-за того, что с квартиры его настойчиво попросили съехать: все углы и щели в ней пропахли драконьей кровью и прочими зельями и реактивами, которые Альбус использовал в опытах, а сверх того кроличьим пометом (хотя кролик к тому времени месяц, как сдох). Подписав ворох бумаг, выданных директором, который за эти месяцы страшно постарел, пожелтел и не расставался теперь с пледом, Альбус получил ключ от выделенных ему комнат и покатил чемодан и клетку с Фоуксом по коридорам.

Казалось, каждый камень улыбался ему, поздравляя с возвращением, — и Альбус улыбался в ответ. Портреты на стенах здоровались и кивали, он махал им рукой и кланялся, а дамам отпускал комплименты. Он подмечал, что изменилось, радовался всему, что осталось прежним, словом, чувствовал себя путником, вернувшимся из странствий. Вспоминалась ему снова школьная жизнь, походы в Запретную секцию, побеги в Хогсмид, полеты, жаркие поцелуи с Викки и Камилла — в черном платье, залитая солнцем — но даже это последнее воспоминание вызвало не кинжальную боль, как прежде, а тихую грусть и нежность. Встретились ему и факультетские привидения, всей компанией куда-то летевшие — и очень тепло поздравили с назначением.

— Кажется, против нас тут ничего не имеют, — задорно сообщил Альбус фениксу уже в собственных комнатах, водружая клетку на тумбочку. Фоукс довольно курлыкнул и небольно ущипнул, прося зернышек.

Долго раздумывать, чем бы занять вечер, не пришлось: к нему постучался Кей, немедленно извлекший из нагрудного кармана бутылку огневиски.

— Отметить ваше назначение, — пояснил он. — Да и мое заодно. Я ведь теперь декан Рейвенкло.

— Я не понимаю, почему вас давно им не назначили, — искренне ответил Альбус. — Вы так здорово придумали с запиской.

— Да, это было одно из лучших решений в моей жизни, — зевнул Кей. — Любопытно, не вернется ли профессор Корнфут. Насколько знаю, мистер Дервент написал заявление об уходе. Он мне не нравился, Мерлин с ним. Хотя и Корнфута Блэк вряд ли возьмет назад.

Они вызвали эльфа и велели ему принести хлеба и бараньих котлет. Альбус размял немного мяса и крошек для феникса и снова принялся слушать.

— Блэк, скажу я вам, не интриган, нет, — рассуждал Кей. — Вы, конечно, и студентом его не боялись, а уж сейчас и подавно не будете… Он личность, в общем, глупая. Дорожит семьей и честью. Только дико самолюбив — вот беда! Самолюбив и жесток. Для него его пост — доказательство того, что он хоть чего-то стоит в жизни — хотя, по-моему, его в этом ничто не убедит окончательно. Вот потому любое хулиганство он и воспринимает, как личную обиду, и, надо думать, наслаждается, представляя, как на коже ученика появляются кровоточащие раны. Что с ним самим будет теперь? Страшно подумать. Нет ничего хуже, чем такой человек, переживший унижение.

Кей зажевал рюмку бараньей котлетой и снова себе налил. Вообще, бутылку он опустошал на удивление бойко.

— Мы надавили на него, можно сказать, всем коллективом. Сказали, что все уволимся, если вас не возьмут преподавать. Кто-то вас даже в министры магии предлагал выдвинуть… да, мистер Дамблдор, у вас еще все впереди! Однако, — Кей хихикнул, — я боюсь, он посчитал, что вы с этим… ну, вы поняли… в сговоре. Недаром же вы назвали его кличкой.

Альбуса необъяснимо передернуло.

— Я давно его искал. Он сводил с ума Лэма и… — он недоговорил, предпочтя опрокинуть рюмку. Кей отвел глаза.

— Полагаю, на комиссии вы принесли Непреложный Обет о неразглашении. Я прав?

Альбус кивнул.

— Любопытно, насколько рискованно для вас теперь высказать предположение о том, что же это было за существо.

Альбус пожал плечами.

— Полагаю, когда-то он был человеком. Таким же волшебником, как и мы, ученым. А потом что-то произошло, — он положил подбородок на скрещенные руки. — Может, во времена, когда он жил, была такая же рутина и скука, как и сейчас.

— Любое время, в которое живет человек, кажется ему рутиной и скукой, — вставил Кей. — Хотя потомки будут потом это же время называть героическим или кровавым.

— Но он этого не знал! — фыркнул юноша. — Точнее, ему было все равно. Ему было скучно. Наверное, стал искать пути… вырваться… Стал искать себе какое-то другое время. И каким-то образом в самом деле смог влезть в иное временное пространство, что ли… Не знаю, как назвать точнее. Лэм сейчас работает над этим вопросом.

— Да, я знаю, он изучал маховики времени в Отделе тайн. Но если ваши предположения верны, он идет не совсем по тому пути, — Кей опрокинул рюмку в себя. — Искать надо скорее там, где имеет место иллюзия, подобие иной жизни. Вы когда-нибудь слышали про зеркало Еиналеж?

— То, которое отражает самое тайное желание? — Альбус на секунду представил себя стоящим перед зеркалом, в котором отражались бы живые родители и Джеральдина, румяная Ариана в галстуке Рейвенкло и какой-то парень, нежно обнимающий ее за плечи, жмущаяся к самому Альбусу Камилла и Аберфорт, помирившийся с ним, — и пожелал себе никогда в жизни не подходить к этому зеркалу близко. — Слышал, конечно.

— Оно ведь показывает иллюзию другой жизни, которая могла быть у человека, — голос Кея увлажнился. — И сводит с ума.

— Нет-нет, — Альбус потряс головой. — В случае с зеркалом все слишком… логично. Человек сходит с ума от того, что знает: он хочет невозможного. А тот… Он работает иначе. Вы же видели все. Его орудие — не наши простые, понятные желания, а абсурд.

Кей бросил на Альбуса тяжелый взгляд.

— И все же откуда вы узнали его кличку?

— Мне сказал ее Асклепиус Гонт, — признался юноша.

— Сам Гонт?! — Кей присвистнул и тут же словно опомнился. — Не примите за пиетет перед чистокровными. Асклепиус Гонт — один из выдающихся ученых нашей эпохи, хотя и в области, которая у многих вызывает нарекания. Не могу сказать, что одобряю некромантию, но сама его работа в самых неизученных сферах грандиозна.

Он допил то, что еще оставалось в бутылке.

— Я когда-то мечтал добиться встречи с ним. Давно, еще когда увлекался темной магией. Азкабан помешал…


***
К удивлению Альбуса, у которого наутро слегка ломило виски, Кей появился в Большом зале бодрый и в прекрасном расположении духа.

— Антипохмельное зелье, — прошептал он. — Ставит на ноги за полчаса. Правда, что творится в эти полчаса, лучше не вспоминать, зато потом летаешь, как на крыльях.

Альбус кивнул, со своего места за преподавательским столом с любопытством оглядывая рассаживающихся учеников. Кто-то клевал носом, кто-то спешно читал учебник; одни перешептывались, другие ругались, но Альбус с удивлением осознал вдруг, что все они до единого, собравшиеся здесь, — совсем еще дети. Они нуждались в покровителе, в ком-то, кто повел бы их за собой. Ему захотелось раскинуть руки, их всех покрывая.

— Не многовато ли вы улыбаетесь, Дамблдор? — проскрипели рядом. Альбус обернулся — около Кея сидел Сполдинг. — Я помню о ваших заслугах перед школой, но все же удивлен тем, что вас взяли преподавать. Вы уверены, что достаточно серьезны и имеете твердые моральные принципы?

— Я буду преподавать трансфигурацию, а не моральный кодекс, сэр, — Альбус отмахнулся и принялся за пудинг с рисом.

— Первый ваш урок — у моих третьекурсников, совместно со Слизерином? — пробормотал Кей. — Что ж, успехов. Спокойный поток, кажется. Там учится младший сын директора, но он не будет доставлять вам особых хлопот. Вот… — он вдруг кашлянул, хмыкнул под нос и взялся за отварную рыбу.

Легкое волнение настигло Альбуса лишь перед самым кабинетом, да и то — приятное, похожее на ощущение, когда летом в первый раз собираешься купаться. Он спокойно двинулся навстречу толпе подростков, поджидавших его у кабинета, отпер двери и сделал им знак пройти. Кажется, на него смотрели с любопытством, но он невозмутимо достал журнал и провел перекличку.

— Ну что ж, леди и джентльмены, — он обвел взглядом класс. — Трансфигурация — наука о превращениях, то есть предмет сугубо практический, как и все магические дисциплины, в принципе. Но начнем мы все-таки с теории, с самого основного. Как происходит превращение, кто мне скажет?

Класс потерянно молчал. Младший сын директора, Сайнус Блэк, белокурый мальчик с выпуклым лбом, с недоумением посмотрел на соседа по парте — худенького темноволосого Гектора Трэверса. Тот робко поднял руку:

— Ну, сэр, мы должны сосредоточиться на результате, произнести заклинание…

— Верно, — кивнул Альбус нетерпеливо. — Но что происходит с предметом, когда вы сосредотачиваетесь и произносите заклинание?

Гектор покраснел и потупился. Кудрявая девочка со светло-зелеными глазами — Белинда Гринграсс, та самая кузина Виктории, — подняла руку.

— Профессор Колдфиш никогда нас об этом не спрашивал, — проговорила она, мягко растягивая слова. «И потому случилось так, что в директорское кресло сел его костюм», — подумал Альбус, а вслух сказал:

— Мисс, вам придется смириться, что у меня другая методика. Я хочу, чтобы вы понимали, что делаете.

Класс подавленно молчал: видимо, они совершенно не понимали, что отвечать на такие вопросы, не задумывались о сути превращений как таковых. «Удружил Колдфиш», — вздохнул Альбус про себя.

— Вы можете не понимать того, как делаете, то, что делаете, но в таком случае пределом ваших возможностей будут простейшие заклинания. Неужели тут собрались совершенно неамбициозные люди?

С этими словами Альбус превратил занавеску в сверкающий поток пламени, закрутившийся над ним огненной спиралью, после чего превратил его в ледяной столб, застывший посередине зала. Еще один взмах — и столб разбился, а осколки превратились в цветы, которые он рассыпал по столам учеников.

Несколько девочек восторженно зааплодировали. Белинда Гринграсс задумчиво понюхала цветок. Глаза плотного черноволосого мальчика, Эллоура Лестрейнджа, налились кровью, он тяжело задышал от ярости. Маленький Блэк походил на замороженную рыбу. Трэверс лихорадочно листал учебник.

Девочка с прямыми золотистыми волосами повертела в руках упавшую к ней на стол лилию.

— Сэр, — начала она тихо. — Мне всегда казалось, что трансфигурация — как бы ускоренный процесс того, что само происходит в природе, правда? Плоть разлагается, становясь пылью…

Слизеринки, как один, издали брезгливое восклицание, Трэверс вздрогнул.

Девочка продолжала:

— Кровь засыхает, вода становится льдом или кипятком. Это все смена состояний, когда, наверное, меняется структура материи, правда?

— Именно, — согласился Альбус. — Десять баллов Рейвенкло, мисс…

— Фенелла Помфри, — девочка отрешенно смотрела сквозь него куда-то на стену. Альбус вдруг почувствовал, что у него холодеют пальцы. Сейчас, когда он полностью разглядел ее лицо, то заметил явное сходство с Арианой — если бы не мелкие веснушки, светлые брови и ресницы и совершенно не вьющиеся волосы, рейвенкловка была бы ее копией.

— Но все-таки, — он перевел дыхание, отвернувшись, — хотя суть и одна, но превращение позволяет изменять структуру тканей гораздо сильнее, чем естественные процессы. Поэтому, скажем, в природе вода может стать льдом, но не вином. А мы можем сделать ее вином, если захотим.

— Но ведь замерзание воды — обычный процесс, сэр, — Трэверс, оторвавшись от учебника, осторожно поднял руку. — Как он может быть сродни волшебству?

— А в чем, по-вашему, разница между волшебством и не-волшебством, мистер Трэверс? — посмотрел на него Альбус, улыбнувшись — хорошо, что он, кажется, и правда хочет понять.

— Ну… — мальчик чуть растерялся. — Волшебство — это то, что делает волшебник с помощью заклинания и волшебной палочки…

— Именно! — подхватил Эллоур Лестрейндж. — А воду любой маггл может заморозить!

— Значит, — улыбнулась Фенелла, — магглы тоже способны на маленькое волшебство.

Альбус улыбнулся еще шире.

— То, что мы называем замерзанием воды, как вы знаете, закон природы. То, благодаря чему из палочки вылетает заклинание — тоже закон природы, как и все другое. Так есть ли фундаментальное отличие?

Гектор приоткрыл рот.

— Но сэр… Мы волшебники… У нас другая культура, другое общество… У нас есть палочки! А получается, мы отличаемся от магглов только тем, что можем… хм… менять природу больше, чем они? Количеством, а не качеством, если можно так выразиться?

— На самом общем уровне — да, хотя если спустимся ниже, качественное отличие появится. Разница здесь — лишь в категориях.

Гектор с облегчением вздохнул. Прозвенел звонок, и ученики стали расходиться. У порога Эллоур вдруг толкнул Фенеллу на пол и вылил чернила ей на спину.

Мгновенно оказавшись рядом, Альбус коротко и с силой ударил Лестрейнджа по лицу — так, что брызнула кровь. Обернулся, чтобы подать руку Фенелле, но она уже поднялась сама — все с тем же отрешенным видом. Белинда Гринграсс весело блестела глазами, Трэверс, не имея возможности уйти, пытался слиться со стеной.

— Джентльмен не поднимает на девочек руку. Если вы забыли, я напомню, — отчеканил Альбус и вернулся в кабинет.


Часть 2. Справедливость и воздаяние

Поезд вырвался из румяного зимнего заката, застилая небо черным дымом; стуча и трубя, подкатился к вокзалу и стал замедлять ход. Геллерт вытянул шею, чтобы поскорей увидеть Викки. Ему показалось, что в окне мелькнули ее золотые волосы, и он заработал локтями, расчищая путь к вагонам. Виктория не заставила себя ждать: она первой из пассажиров выпорхнула на подножку и бодро замахала ему.

Он немедленно побежал навстречу, и через секунду они сжимали друг друга в объятиях. Ее кожа, свежая и упругая на морозе, ощущалась еще сильнее — и залп горячих поцелуев приятно смешивал холод и теплоту.

— Я ужасно соскучилась, — тараторила Викки в перерывах между поцелуями. — И ужасно замерзла. В поезде что-то сломалось, стало холодно, а моими соседями по купе были магглы, я даже не могла наложить согревающие чары. Проклятый Статут!

Она склонила голову ему на плечо.

— Вообще, знаешь, я все-таки ужасно устала. Так выматываюсь с поездками… И почему так далеко аппарировать не получается? В общем, буду отдыхать у тебя, пока ты сам от меня не устанешь. А сейчас купи мне чаю, тут ведь есть буфет? Иначе, боюсь, слягу с инфлуэнцией.

Геллерт спешно отвел ее в привокзальный буфет, где сам нередко забивал голод ржаными лепешками или грушами, и не без любопытства стал наблюдать, как Викки, обхватив пожелтевшего от времени стакан ручками в дорогих светлых перчатках, с наслаждением пьет весьма дрянной чай. Пуще разрумянившись в тепле, она продолжала сбивчиво рассказывать:

— Чтобы отвлечься, всю дорогу читала газеты — и магические, и маггловские, что смогла достать. Представляешь, здесь, в Вене, убит один из местных судей! Кажется, беднягу пытали, а потом задушили.

Геллерт приподнял брови и издал какой-то неопределенный звук. Виктория замолчала, словно испугавшись, и только когда они закрыли за собой дверь мансарды, где он жил, спросила:

— Ты знаешь об этом больше, чем написано в газетах, правда?

— Да, — ответил он и погрузился в недавние воспоминания.

…О приведенном в исполнение смертном приговоре, вынесенном мальчишке, внуку обираемой старушки, от имени которого он проник к Мюллеру, Геллерт узнал слишком поздно из газет.

Новость его потрясла и взбесила.

«Почему, ну почему я хоть одним глазком не следил за тем, что стало с делом Мюллера? Как я мог быть столь беззаботен?» Значит, пока он наслаждался жизнью, еще одного невиновного пытали в тюрьме и в итоге убили? Его ярость взорвалась, разбив на щепы стол. Если бы он хотя бы раньше узнал об аресте, то смог бы выкрасть парня из тюрьмы, сделать соратником… «Да, пора возобновить старые знакомства», — промелькнуло в голове.

Что ж. Раз поздно его спасти, осталось лишь показать негодяям и подонкам, что ни одно их преступление не останется безнаказанным. Пусть они дрожат, когда будут брать взятки. Пусть дрожат, выдавая карательные указы полиции. Пусть дрожат, подписывая приговоры — пусть слух о нем расползается по всей империи! Тогда к нему потянутся молодые, чьи прогрессивные воззрения подавляются старыми ослами и казнокрадами, славянские народы — к ним Геллерт относился с брезгливостью, как к слишком назойливым и неспособным к организованной деятельности людям — неважно, они сослужат свою службу его делу. Когда власть начинает бояться и не может решить проблему, она усиливает репрессии. Когда это не помогает, зажатый организм страны начинает шататься. И тогда государства устраивают войны — вечное лекарство против внутренних проблем. Когда дойдет до этой, роковой их ошибки, популярность Геллерта и его организации будет уже огромной — им не составит труда вонзить нож в сердце ослабевшей имперской бюрократии.

От планов его вернула на землю мысль о казненном пареньке. Геллерту не составило труда узнать имя и адрес судьи, вынесшего приговор, и через два дня он уже проник к тому в дом. Чтобы избежать лишних жертв, дождался, пока молоденькая жена судьи уйдет с падчерицей в театр.

Обезоружив и связав судью, Геллерт спокойным, ледяным голосом поведал ему, как и за что он убил Мюллера. Судья, слегка полноватый белокурый человек в очках, средних лет, но сильно обрюзгший, был до смерти напуган, хотя старался не подавать виду — но Геллерт видел, как сжаты его кисти и как течет капля пота по лбу.

— Так есть ли у тебя, выродка, хоть одно слово в свое оправдание? — процедил Геллерт, ненавидяще глядя судье прямо в глаза.

— Убийство есть убийство! Вы думали добиться этим — чего? Перебить всех? Я действовал исходя из имеющихся улик…

— Которых явно не хватало! — оборвал Геллерт. — Ты, прекрасно зная о том, что этот Мюллер был подонком, мразью, выродком — смеешь наказывать смертью за уничтожение этого существа? Да за него должны бы дать орден! — рявкнул под конец Геллерт, не справившись с негодованием.

— За убийство — орден? Вы так готовы перебить всех, но к чему приведет это все? Эти убийства, анархия, революции… Только кровь! Да, многие злоупотребляют, но… Но если делать, как вы, глупый мальчишка, крови будет только больше!

— Хватит словоблудия! — взорвался Геллерт. — Ты трус, от каких все всегда загнивает! Хуже того, такие как ты — ручные шавки воров и служат им, как псы, за кость на блюде! Круцио!

В тот момент судья был ему омерзительнее, чем сам Мюллер — прикрывать собственные страх и корыстные мотивы за заботой о том, как бы не стало хуже!

— Можно подумать, при вас, кровопийцах, так хорошо, что и век бы так жили? — кричал он грозно. — Конечно, ВЫ с Мюллером охотно бы жили!

Он снял заклинание, оставив судью тихо поскуливать на полу, и продолжал уже тише:

— Ты, пес, отправил на виселицу мальчишку, который якобы отомстил за свою бабку, которую лопающийся от жира и золота вор выгнал с ее же клочка земли — ему уже тесно, не помещаются бока! Если ЭТО не заслуживает смерти, тогда смертной казни быть вообще не должно. Теперь ты прочувствуешь все сам, окажешься на его месте! Asphyxeo tenebrae!

Струйки тьмы окутали горло судьи, заползая в рот, закручиваясь спиралью. Он покраснел и начал чернеть — удавка действовала медленно, сжимая не только шею, но и выворачивая собственную магическую энергию волшебника против него самого. Геллерт мог придушить его быстро, но судья должен был успеть понять. Он дергал и сучил ногами, и Геллерт кричал ему:

— Вспоминай! Вспоминай того парня! Вспоминай свинью Мюллера, чьи преступления ты защищал!

Судья уже чернел, когда Геллерт поднял его под потолок и свернул шею — в один момент.

…Рассказ вымотал его, и парень обессиленно рухнул в кресло.

— Ну, что скажешь? — спросил он Викторию мрачно. — Я палач и убийца?

— Нет, конечно, нет. Хотя, — она замялась, — я бы не осудила на смерть за ошибку. Вот если бы он повесил того парня, купившись на взятку от семьи Мюллера…

— Против парня ничего не было, — ответил Геллерт. — Состряпанность этого дела очевидна, они взяли первого попавшегося, не утруждая себя поисками… И довели дело до петли, хотя будь у той собаки хоть капля совести, он бы не вынес смертный приговор! Ничего, ничего… Они начнут бояться! Бояться воровать, бояться карать невиновных — я буду их, как бешеных собак! — он взмахнул рукой, повышая голос. — Отстреливать, как бешеных псов, пока они не замрут от страха в своих высоких кабинетах! — Геллерт вцепился в ручки кресла так, что побелели пальцы, и говорил все быстрее, глядя прямо перед собой.

Викки устроилась поудобнее на софе и поджала под себя ноги.

— Когда ты планируешь начать? — серьезно спросила она. — И с чего ты начнешь? Ты великий волшебник, у тебя Бузинная палочка, и все же, если будешь совсем одинок, то не выстоишь долго против всего мира.

— У меня было несколько хороших друзей в Дурмстранге. Я возглавлю дело, а они будут искать новых членов и пропагандировать нашу цель. Жестокость власти будет играть нам на руку — молодежь будет вынуждена идти к нам, ведь давить из страха будут всех, кроме самых лояльных. Народы империи станут негодовать, власть перекроет воздух — и все погрузится в реакцию, а значит, прогресс встанет, и проблемы только будут расти и расти. У власти не останется другого выбора, кроме войны — и после нее, когда режим окончательно ослабнет и станет ненавистен всем, мы достигнем пика популярности, особенно среди молодых. Взять тогда власть будет делом нетрудным.

Геллерт протянул руки вперед, и их пальцы сцепились в замок.

— А каково будет у вас в новом мире положение женщины? — Викки вдруг дерзко улыбнулась.

— Такое, какое женщина заслужит своими талантами и умениями! Если она видит себя все там же, на кухне с детьми, там ей и быть. В новом же мире нам понадобятся другие женщины — которые не боятся действовать сами, сражаться или вдохновлять на поле боя, становиться героинями новых легенд, сказаний, мифов!

Викки обвила руками его шею.

— Ну что ж… А теперь позволь мне немного побыть домохозяйкой. Уверяю тебя, не далее, как позавчера, я разбила пару витрин и облила краской одного господина, который выступал против женского образования. Но сейчас мне просто хочется заварить нам на двоих кофе и намазать бутерброды.

— Как же я люблю, когда противоположности сочетаются в одном! Это зрелище возбуждает не меньше восточных танцев!


***
Утром в Сочельник Геллерт проснулся от странного запаха, доносившегося снизу. Принюхался: пахло гарью. Виктории рядом не было. Он живо выскочил из комнаты — мерзкий запах стал сильнее, и послышались возгласы Викки.

— Что случилось? — забыв, что может разбудить хозяйку и ее внуков, выкрикнул Геллерт, перегнувшись через перила.

— Не бойся, все живы, — Викки подошла к ступенькам, вытирая руки о хозяйкин фартук, повязанный поверх ее домашнего платья. — Но омлету с беконом, кажется, не быть.

— Омлету с беконом? — Геллерт удивленно вздернул брови. Она вздохнула.

— Я хотела принести тебе завтрак в постель, омлет с беконом и кофе. Но отвлеклась, и вот… — она огорченно показала на почерневшую сковородку, в которой дымилось что-то обугленное. — Но там еще остались и яйца, и бекон! — добавила она торопливо.

— Хорошо, — с притворной строгостью ответил Геллерт. — Только не повторяй больше своих экспериментов… Пока. Мы позавтракаем яйцами вкрутую, ты не против, моя Победа?

…Они пили кофе, любуясь, как соседские дети, выскочив из дому с утра пораньше, играют в жмурки. Мальчик, которому завязали глаза, тыкался, как слепой котенок, бестолково размахивал руками и в конце концов, так никого и не поймав, упал в снег.

— Кто-то сказал бы, что вся наша жизнь такова, — вздохнула Викки, с легкой грустью наблюдая, как ребенок, стараясь не плакать, поднимается и отряхивается.

— Так сказал бы твой толстый первый жених? — Геллерт почувствовал, как мгновенно подняла голову ревность. Виктория замахала руками.

— Нет, нет! Просто есть такие люди… Пессимисты, — она фыркнула, — которые наслаждаются, говоря, что наша жизнь безнадежна. Что ни делать, будешь только тыкаться вслепую и в конечном итоге упадешь.

— Конечно, наслаждаются, — ответил Геллерт резко. — Они же нашли, чем оправдать собственную лень и трусость! Более того, скажу тебе: из их числа был и тот судья, и прочие, кто потворствует Мюллерам.

— Это понятно, — Викки откинула упавшую на плечо медовую прядь. — Но объясни, как становятся самими Мюллерами? Как человек перестает быть человеком и превращается в свинью?

— А был ли он человеком? Я не знаю, почему я такой. Меня воспитывали, в общем, как и всех других. Но словно было во мне что-то… что не давало ни подчиняться, ни верить чужим словам, искать свой путь и стремиться только к тому, чего я хочу. У них — другое. Одни пассивно подчиняются указаниям, другие выбирают адаптироваться и извлекать выгоду из своего соответствия существующим правилам. Их дело — я привык мыслить дальше уже существующего.

Викки слушала, прижавшись к раме лбом, и косилась то печально, то лукаво.

— Помню, как мы с друзьями в прошлом году справляли Рождество. Денег у всех было в обрез, еле наскребли на пирог и курицу, да Элфиас из трактира притащил котелок картошки. Но такое удивительное было ощущение… Знаешь, как будто мы в преддверии чего-то грандиозного. Ведь в прошлом году был рубеж века. И мне кажется, новый век встряхнет этот мир, как реторту с зельем.

— В таком случае, думаю, первый его год надо проводить достойно, — Геллерт поцеловал ее. — Знаешь, что мы будем делать? В прошлом году на Рождество мне было скучно, и я… — он неожиданно смутился, — в общем, ходил, заглядывал в разные дома — было интересно, как люди готовятся к празднику… А ночью превратил нескольким детям угольки и дрова в игрушки, — Геллерт потупился и отвел взгляд в стороны, стесняясь своей сентиментальности и немного гордясь собой.

Викки рассмеялась и поцеловала его.

— Давай-ка в этом году расширим программу. Устроим фейерверк где-нибудь на площади, засыплем конфетти похожих. С игрушками идея прекрасная, но вдвоем мы наделаем их вдвое больше, правда? И сделаем себе праздничный стол! — она покраснела, спохватившись. — Ну, или просто сходим в ресторан!

…Вечером полицейский на площади Шток-им-Айзен-плац, зябко притопывавший и хлопавший в ладоши, с удивлением заметил юношу и девушку, упоенно игравших в снежки. Снега выпало сосем немного, и он не понимал, откуда они брали все новые горсти. Девушка заливисто смеялась, откидывая голову, так что ее золотые волосы совсем разметались, а как удерживалась кокетливая зимняя шляпка, и вовсе было непонятно.

Девушка вдруг остановилась, сложила руки и запела на незнакомом языке, а юноша смотрел на нее, затаив дыхание. А потом они оба взметнули руки, и в воздухе взорвался такой фейерверк, какого полицейский не видывал за всю свою жизнь — кажется, даже в честь рождения наследника у императорской четы не устроили бы подобного.

Прохожие, до того с немалым осуждением наблюдавшие за молодой парой, удивленно заахали: на них посыпалось с неба конфетти. Полицейский крякнул и кашлянул: по совести, ему давно пора было сопроводить парочку в участок за нарушение общественного спокойствия, да уж больно хороши, молоды, радостны были оба, и даже интересно становилось наблюдать, что же они выкинут в следующее мгновение. А выкинули они вот что: у полицейского, который к тому времени продрог, как собака, в руках вдруг оказалась горящая кружка пунша. Он охнул и отбросил ее, а парочка куда-то исчезла.

И пока он пытался отдышаться и тряс головой, Геллерт и Викки под чарами невидимости бесшумно вошли в один бедный домик. Там в тесной комнатенке, даже не украшенной к празднику, стояла кроватка, где спали две девочки лет пяти-шести. Рядом на топчане примостился, укрывшись лоскутным одеялом, мосластый подросток.

— Посмотри-ка на них, — прошептала Викки, наколдовав свечу. — Чистые ангелочки!

Девочки мерно посапывали, разрумянившись во сне; их белокурые волосы растрепались и смешались. Между ними лежала изрядно потрепанная тряпичная кукла. Викки перебрала их одежду, висевшую тут же на колышках: платьица были застираны и перештопаны.

Взмах палочки — и две щепки, заготовленные заранее, стали нарядными фарфоровыми куклами, а два лоскута — шелковыми платьями в оборках. Геллерт усмехнулся и обратился к старшему брату девочек. На переносице у него были следы от очков. И правда, очки нашлись тут же, на лежавшей в изголовье зачитанной книжке про мушкетеров, грубые, в жестяной оправе, с треснувшим стеклом. Делом одной минуты было починить очки и наколдовать мальчишке пару новых книг — «Фауста» Гете и сборник пьес Шиллера.

Они обошли множество домов: наколдовали крепкому мальчишке с содранными коленками новых оловянных солдатиков и игрушечную саблю, музыкальную шкатулку — темноволосой девочке лет двенадцати, книжку про Гулливера — толстячку, который даже во сне казался умным и ехидным, и еще много кукол, мячей, кубиков и тряпичных зайцев и мишек. Близилось утро, когда оба, неспешно бредя по улице, попались в веселую толпу подгулявших студентов, которым вздумалось водить хоровод. Все галдели, обнимались, пели нестройными голосами и кидались снегом в окна почтенных бюргеров — Геллерту и Викки такое времяпрепровождение пришлось по душе. Пару раз им удалось заморочить полицейских, пытавшихся призвать толпу к порядку.




Уже светало, когда влюбленные, умаявшись, ели сосиски с жареным картофелем и пили кофе в какой-то забегаловке. Викки, сияя довольной улыбкой, глядела на Геллерта, который, проголодавшись, кажется, был готов слопать и ее порцию.

— Тебе краска попала на лоб, — вдруг побормотала она. — Не знаю, откуда, но сейчас вытру.

Викки сунула руку в карман, но вместо платка вытащила скомканный лист плохой бумаги. Размытый шрифт гласил:

«НЕ ОСТАВАЙТЕСЬ БЕЗУЧАСТНЫМИ

Министр магии выступил с очередной инициативой — ввести налог на волшебные палочки. Возможно, кто-то из подданных ждет, когда введут налог на воздух? И это в то время как родителям приходится отдавать последнее за обучение отпрысков, а приближенные министра, в частности, господин фон Зауэр, приобретают очередное поместье в Ницце; видимо, этот господин — последний, в чей кошелек министерство позволит себе залезть.

Хватит позволять себя стричь — мы австрийцы, а не овцы! Собирайтесь на демонстрацию двадцать шестого декабря, на площади Ам-Хоф! НЕТ очередному грабежу! Фон Таузига — в отставку!»

Геллерт и Викки внимательно посмотрели друг на друга.

— Ты думаешь о том, о чем я, моя Победа? — он поцеловал ей руку.

— Я думаю о том, как бы туда пойти, — Викки блеснула глазами. — А ты?

— Совершенно о том же. Заодно, как знать, не удастся ли нам найти единомышленников?



С каждой площадью Вены у Геллерта были связаны собственные воспоминания, не всегда соответствовавшие духу места. Видя площадь Ам-Хоф, он вспоминал, как семилетним мальчиком впервые выехал в город верхом — не на пони, пони отец не признавал, а на настоящей лошади — рядом с отцом, куда-то его сопровождая. Ощущения были смешанные: лошадиный пот вонял, а мальчишка не переносил резких запахов; тот факт, что он лишь сопровождающий, был унизителен, но то, что он может смотреть на толпу свысока, возмещало по крайней мере необходимость терпеть лошадиный смрад.

У одного из фонарей отец остановился.

— Видишь тот фонарь? — махнул он рукой, указывая сыну. — Здесь в сорок восьмом году чернь повесила министра фон Латура.

В голосе отца прозвучало, кажется, некоторое сожаление, и Геллерт, уже тогда бывший изрядным упрямцем, хмыкнул:

— За дело, наверное.

Отец молча стиснул хлыст. Геллерт встретил его жест равнодушно: он представлял себе болтающегося на фонаре усатого военного и чувствовал удовлетворение, словно свершилось правосудие.

И сейчас, когда он глядел на толпу, окружавшую памятник Радецкому, ему казалось, что над ней снова раскачивается висельник. Толпа — громко сказано, правда, тут не набиралось и сотни человек, однако так было даже удобнее каждого, хотя бы из самых ярких, оценить по отдельности, присмотреться к нему.

Людей в возрасте он отбросил сразу — почтенные профессора, интеллигенты с бородками в дорогих костюмах и плащах его не интересовали — они горазды поговорить, но этим и ограничиваются, не переходя к делу. Люди попроще были, понятно, недовольны сокращением и так небогатых доходов. Обычные, простые люди, мужчины — не дураки подраться, женщины — из тех, кто привык собачиться со всеми подряд. Глупо ожидать заманить обывателей в подполье.

Молодежь выглядела интереснее. Тощие, как и положено, глаза у многих горели искренним негодованием. Девушки, правда, выглядели слишком тонко и ранимо, да и многие парни — не старше его, это точно, бойцами не казались. Но и в России именно тощие, болезненные студенты бросали бомбы в царя и его лакеев. Отметив нескольких, он переместился к ним поближе — чтобы обратить на себя внимание чуть позже.

В это время Викки схватила его за рукав.

— Гляди! Один влез на столб!

Геллерт оглянулся: длинный парень с кучерявой головой, с торчащими кадыком и подбородком, обхватив тощими ногами фонарный столб — жаль, не тот, знаменитый — и цепляясь костлявыми пальцами, карабкался, как обезьяна.

— Иоганн, — прошептал он.— Викки, это же Иоганн Гешихтен, мой однокурсник! Хо-хо, так он уже освободился из этой тюрьмы под названием Дурмстранг! Ну, сейчас будет театр.

Юноша на столбе прочистил горло.

— Волшебники Вены, очнитесь! Что для вас волшебная палочка? Просто кусок дерева? Нет, это продолжение вашей правой руки! Сейчас вводят налог на волшебные палочки — а после что? Введут налог на правые руки? А тех, у кого нет средств, будут сначала лишать палочек, а потом рубить им руки, как это делается у арабов за воровство? Но по какому праву честных бедняков будут приравнивать к ворам и калечить? — его голос надрывался. Он держался за столб одной рукой, а тонкие пальцы другой, чуть дрожа, взмывали в воздух. — Долой фон Таузига! Здесь, вон на том фонаре, был повешен душитель свободы фон Латур, и я вижу, фонарь снова пуст. Он выдержит тушу настоящего вора! Фон Зауэра — на фонарь!

Кто-то из толпы подхватил крик, хотя Викки зажала рот ладонью, чтобы не смеяться.

— Зауэра — на фонарь! — крикнула она, будто бы дразня Иоганна. Тот, решив, что его одобряют, улыбнулся и затянул:

— Навеки знай, бунтарь:
Твой лучший друг — фонарь…

Геллерт помнил, что Иоганн еще мальчиком любил стихотворные экспромты. Вики насмешливо подхватила:

— Особенно же тот, что крепко сделан!

— Нет толку, коль горит,
Зато когда разбит…

— Двоих подонков он удержит смело!

«Вон те парень с девушкой стоят ближе всего к Иоганну. Наверняка знакомые, — рассуждал между тем про себя Геллерт. — Разыскать Иоганна, спросить, как их зовут, что за люди… Кстати, узнать у него и про остальных наших. А через них можно выйти и на других…» Он машинально обернулся, и очень вовремя: Викки подбросила в воздух хлопушку. Уничтожив хлопушку, Геллерт схватил подругу за руку и аппарировал.

— Моя победа, — сказал он серьезно, взяв ее за плечи, — было неосмотрительно пускать хлопушки, кто-то мог принять ее за выстрел, и полиция открыла бы огонь.

Виктория расширила глаза и тут же потупилась.

— Прости, я не подумала… Я такая глупая! — кажется, она всерьез расстроилась, но Геллерт не мог на нее долго злиться, и тут же крепко обнял.

— Теперь ты знаешь, моя милая, теперь ты знаешь…

…Уже вечером, перед сном, они обсуждали его ближайшие планы, и Геллерт рассказал Викки о своих друзьях — тех ребятах, с кем он лучше всего ладил в Дурмстранге.

— Компания у нас была самая пестрая, и только одно нас и объединяло на первый взгляд: все мы были немцы. И то за исключением Ганса Ольсена: тот по отцу был швед. Ганс и оказался самым пронырливым: в двенадцать лет, когда нас еще не пускали в Лысогорье, умудрялся достать нам пива, а уж дальше и ставки принимал на квиддичном матче, и, добыв конспекты наших отличников, продавал их младшим курсам. Как-то он догадался разливать воду по бутылкам, превращать в пиво и подпольно продавать. Правда, тут-то его разоблачили и наказали.

Викки подавилась смехом.

— Воду в пиво — да он новейший делец! А кто еще с тобой дружил?

— Еще Фриц Гроссенберг — здоровяк, знаешь, любого из нас поднял бы, как пушинку, но отнюдь не глуп. Патриот Германии, каких поискать. Иоганн — его ты видела… Он, бывало, когда мы ничего не выучили, начинал перед учителем выступать в таком же духе. Иногда мне казалось, что ему нравится, когда у него неприятности. А так словно заряжал любое место, куда приходил: весело или грустно ему — и всем становилось весело или грустно. А особенно близок с ним был самый правильный в нашей компании — Георг Цвайерг.

— Занудная рыбина в очках? — Викки забавно вытянула лицо, придав ему кислейшее выражение.

— Отчасти. Но характер у него был тот еще. Он был очень слаб, падал в обморок при виде крови, совсем не умел летать. Так ты представь — каждое утро тягал гири, бегал, пока не начинало рвать, тренировался, пока в больницу не попадал, даже нарочно нарывался на наказание — чтобы научиться терпеть боль.

Викки почему-то поежилась.

— Страшный человек.

— Страшный? Сильный! Такие люди нам нужны. Ну и наконец, Эрлих Хофф. С ним сложно… — Геллерт потер подбородок. — Кажется, он был любознательным идеалистом, но… Он никогда не попадался, понимаешь? Его ни разу не наказали. Что-то подозрительное.

— И тем не менее, ты и его собираешься разыскивать?

— У меня пока нет выбора. Надо использовать всех, кого я знаю.


***
…Тридцать первого, когда Геллерт едва-едва проснулся — около двух часов дня — к нему постучала хозяйка и шепотом сообщила, что к нему пришел некий посетитель — не представился, и просил передать только одно — что он тот, «кого вы давно ждете». Геллерт не помнил, чтобы он кого-либо ожидал, и потому разбудил Викторию и велел ей одеться и на всякий случай приготовиться к бегству. Сам же он, спрятав Бузинную палочку в рукав, неторопливо и осторожно спустился, готовый ударить в любое мгновение. В углу он заметил фигуру, тут же поднявшуюся — человек стоял в черной длиннополой мантии, и капюшон закрывал его лицо, свисая почти до носа, весьма заметного.

Незнакомец шагнул вперед и обратился к нему приятным старческим баритоном:

— Герр Гриндевальд, прошу извинить мое вторжение, — начал он как бы неуверенно, — но, не скрою своей радости, мне удалось найти вас! Это поистине великая удача, смею надеяться — для нас обоих!

— С кем имею честь? — спросил Геллерт холодно, приподняв бровь. Незнакомец вызывал тревожное ощущение, но Геллерт не мог до конца понять, почему.

— Простите, не представился. Тем не менее, могу вас уверить — нет никакой необходимости держать меня под прицелом, — тонкие губы тронула улыбка, казалось, он прекрасно знал о палочке в рукаве. Посетитель откинул капюшон — и оказался пожилым человеком с римским профилем, румяными щечками, ироничной, но добродушной улыбкой. Он протянул руку, стягивая с нее тонкую черную перчатку:

— Меня в моей стране зовут Эдмундом Бальфортом, — сказал он медленно, — и занимаю я пост главы отдела по международным связям.

— Вы — англичанин? Кажется, я о вас… Что же вас ко мне привело?

— Долгая история. Но если отвечать кратко, то привели меня сюда интересы организации, которая много древнее и могущественнее любых министерств, в верховном совете которой я имею честь занимать место не под личиной уважаемого мистера Бальфорта, а под моей собственной. Организации, в которой есть место вам — то место, которое подобает человеку ваших талантов и умений, то самое, что откроет вам ключи к таким дверям, о которых вы только мечтали. Вы позволите мне рассказать вам все?

— Разумеется, — Геллерт остро ощутил, что слова старика — не блеф и не глупости. Он чувствовал, что на пороге его жизни оказались перемены — из таких, что меняют жизнь раз и навсегда. — Разумеется, я слушаю вас, — повторил он, — слушаю очень внимательно… сэр.

Глава 6. Зима 1902г

Часть 1. Поприще учителя.

Альбус сидел в кресле, понурившись и ссутулив плечи, и феникс, нахохлившись на жердочке в клетке, будто бы копировал позу хозяина. Кей опирался на каминную полку и глядел на огонь.
Был вечер того дня, когда у Альбуса состоялся первый урок. Перед обедом его вызвали к директору, и юноша усмехнулся про себя, представив, как бесится в душе Блэк, что не может больше назначить ненавистному ученику розги. Однако тот встретил его предельно спокойно, даже равнодушно.
- Здравствуйте. Я так полагаю, вы желаете дать объяснения по поводу того, что на ваших глазах мисс Помфри напала на мистера Лестрейнджа, а вы ничего не предприняли?
Альбус опешил.
- Она… не нападала на этого мальчишку. Он мешал мне вести урок, на перемене толкнул мисс Помфри, облил чернилами, и я... Признаюсь…
Он только сейчас сообразил, что его, в общем, должны были уже послать паковать чемоданы: он ударил ученика из влиятельной семьи. Однако Блэку кто-то преподнес иную версию событий.
- Мистер Сайнус Блэк, - невозмутимо продолжал собеседник Альбуса, - а также мисс Гринграсс и мистер Трэверс видели, как после урока, на пороге кабинета, то есть в поле вашего зрения мисс Помфри напала на мистера Лестрейнджа и расцарапала ему лицо. Почему вы бездействовали в тот момент?
- Я не… - Альбус снова захлебнулся словами. Он вдруг понял, что выгораживать его сыну директора, Белинде Гринграсс или Гектору Трэверсу не было никакой нужды. Директор, вероятно, знал, что произошло на самом деле, но поводом сразу уволить Альбуса не воспользовался. «Я ему нужен, потому что он боится Часовщика, - догадался юноша. – Но тогда что сейчас происходит и при чем тут эта девочка?»
- А впрочем, понимаю, - Блэк кивнул. – Вы растерялись по неопытности. Что ж, я пришел вам на выручку. Мисс Помфри назначено тридцать розог. Я готов приходить вам на выручку и впредь, Дамблдор, если вы окажетесь в подобной ситуации, пока вы не научитесь действовать самостоятельно и, - он выделил голосом следующее слово, - разумно. Ведь мы коллеги.
"Разумно, - Альбус горько усмехнулся по себя. - Ну конечно. Я не должен задевать тех, кто находится под его покровительством, иначе пострадают те, кому я пытался помочь. Ребус несложен. Что ж, хорошо. Найдем другие пути".
- Я понял вас, сэр, - юноша слегка поклонился. - И благодарю на наставление.
Директор чуть приподнял брови.
- Вот как? Рад, что мы поняли друг друга. Ступайте.
Альбус вышел, держась прямо, и в коридоре заставил себя не переходить на бег. Дыхание сперло от гнева, в висках стучало, но он только сжимал кулаки. Спустился на кухню, велел одному из эльфов отправить Фенелле Помфри в Больничное крыло вишневый пирог и какао, вернулся к себе в комнаты и у дверей встретил Кея. Тот, кажется, уже знал, что произошло. Альбус молча впустил его, запер двери - и, отшвырнув палочку, выпустил в стену огненный шар. Кей тут же потушил огонь.
- Тихо, тихо. Я знаю, что жалко. Мне тоже было жаль сначала, особенно маленьких. Привыкайте. Всех не пережалеете, только сердце надорвете.
Юноша упал в кресло, и Кей встал рядом. Некоторое время они молчали.
- Вы нарушили негласные правила, - тихо поговорил нумеролог. - Есть семьи, детям которых можно все. Только сами родители, через директора, могут ограничивать их. Боюсь, если бы вы поступили, как подобает педагогу, исход был бы тот же. Торжествовать должны те, на чьей стороне директор.
Альбус молча усмехнулся. "Директор... Все в него упирается... Хорошо".
На обед Альбус не пошел. На ужин притащился в прескверном настроении: до сих пор ему редко приходилось идти на уступки, к тому же было стыдно перед Фенеллой Помфри и жаль ее. Она предсказуемо не появилась за ужином, и чтобы не глядеть на директора (а то очень уж хотелось превратить его в свинью), Альбус постарался думать о собственной публикации. Исследование способов использования крови дракона обещали опубликовать отдельной брошюрой, правда, ближе к весне.
- Дамблдор, неужели ты? - раздался рядом звонкий голос. Альбус обернулся: его слегка тормошила за плечо толстуха с гладко зачесанными светлыми волосами и маленькими, но яркими и живыми голубыми глазками, блестевшими из-за стекол очков. Он не медленно узнал в ней Лайзу Миджен - гриффиндорку, учившуюся двумя годами старше, отличницу и завзятую шахматистку. Он знал, что она до последнего времени работала в обсерватории вместе с Лэмом, и был крайне удивлен увидеть ее здесь.
- Узнала про вакансию преподавателя астрономии, - весело пояснила Лайза. - Мне как раз нужна крыша над головой и питание: надоело делить стол и кров с мачехой и ее отпрысками. А это Али Лариджани, он будет преподавать Прорицания. Перс, но учился в Дурмстранге, а теперь вот сюда занесло.
Смуглый юноша в восточном головном уборе, казалось, был недоволен подобной фамильярностью, но все же ответил на кивок Альбуса сдержанным поклоном.


***
Продолжения уроков Альбус ждал с некоторым волнением, но все прошло благополучно. Он привык не прятать глаза от Фенеллы, хотя, ставшая немного бледнее, она еще сильнее напоминала ему Ариану, и даже не шарахнулся, когда она подошла к нему с набросками сравнения процессов в живой природе и изменений под влиянием заклинаний трансфигурации.
- Пожалуй, мисс... - он потер подбородок, просматривая ее быстрый почерк: некоторые мысли показались ему интересными. - Из этого может выйти толк. Попробуйте углубить то сравнение, которое вы уже сделали. Будут сложности - обращайтесь в любое время.
"С девочкой можно будет написать статью". Он улыбнулся пор себя, в первый раз ощутив гордость учителя, отыскавшего талантливого ученика. Если бы она еще выглядела иначе...
Белинда Гринграсс и Эллоур Лестрейндж немного присмирели, в его присутствии стараясь не выделяться: вероятно, какое-то внушение им все же было сделано. Гектор Трэверс ходил тише воды, ниже травы. Словом, с третьим курсом проблем больше не возникало.
Сложнее оказалось с седьмым курсом. Эти ребята помнили Альбуса еще подростком, ссорившимся с братом и получавшим наказания от завхоза, и увидеть в нем учителя, кажется, было им почти невозможно. Альбус не обратил бы на это внимания, если бы на третий же урок не явились бы все мальчишки с Гриффиндора, а также Лили Карлайл.
Он не стал устраивать скандала. Спокойно выставил всем прогулявшим "Неудовлетворительно", написал докладную декану, а перед обедом, завидев всю компанию, раскрасневшуюся и посвежевшую - кажется, долго бродили на воздухе - спокойно сделал им знак следовать за ним.
- Попрошу объяснить, следи и джентльмены, ваше отсутствие на моем занятии, - Альбус спокойно смотрел в светло-голубые, странно выделявшиеся на докрасна смуглом лице, глаза Ллойда.
- Нас, не устраивает сэр, ваша кандидатура в качестве преподавателя, - ответил Ллойд ему в тон. Лили выступила вперед, вскинув подбородок.
- Судя по тому, как вы обошлись со своими братом и сестрой, вам нельзя доверять учеников.
- Вы считаете себя умней директора и Попечительского совета, мисс? - осклабился Альбус. - Боюсь, другого преподавателя они назначат не раньше, чем вы покинете Хогвартс.
- Что нам помешает не посещать трансфигурацию? - сверкнул зубами Ллойд. - Какой-то Спэрроу? Сэр, нам это смешно. Мы давно не боимся розог, мы гриффиндорцы. У нас впереди заклятия и пули.
- А ЖАБА вы сдавать не намерены? - спокойно спросил Альбус. Лили тоненько рассмеялась:
- Зачем оно нам, сэр?
Вместо ответа Альбус молча взял мелок и бросил в Ллойда, на лету обратив мелок в гирю. Парень отскочил, но Альбус превратил пол него под ногами в лед, и Ллойд растянулся на полу. Один из стульев, обращенный в Дьявольские силки, прижал его к полу. Прочие смотрели, как завороженные, и даже у Лили мелькнул в глазах странный томный огонек.
- Ну как, сэр? - Альбус навис над учеником. - Полагаете, трансфигурация совершенно не нужна человеку, у которого впереди заклятия и пули?

...Сполдинг, конечно, с докладной Альбуса к директору не пошел, расправившись с хулиганами по-свойски. Сверх того, за пропуск они сходили на отработку, во время которой молодого учителя весьма смутили томные взгляды, которые Лили Карлайл бросала на него из-под золотых ресниц, и ее маленькая ножка, кокетливо выставленная из-под парты. Он предпочитал смотреть в сторону, в то время как Ллойд краснел и злобно пыхтел. К удивлению Альбуса, на следующий день такие же томные, но странно холодные взгляды бросала на него Лисандра Яксли, иногда изящно и уместно оправлявшая волосы. Это нервировало, мешало вести урок, но ведь за взгляды не будешь снимать баллы. С досады Альбус вызвал к доске Элфрида Гринграсса, у которого был какой-то вежливо-наглый вид, и заставил совершить несколько превращений подряд. У Элфрида ничего не вышло, Альбус вычел со Слизерина один балл и принялся объяснять процесс быстрых превращений.
Саид Раджан, сидевший за первой партой, слушал внимательнее всех. Альбусу стало неловко: он за первые дни преподавания не удосужился навестить младшего друга. После урока он остановил мальчика.
- Как ты живешь? Как учишься? Не обижают?
- Вы знаете, мистер Дамблдор, что я никогда не обижался, - Саид приподнял уголки губ. - Я рад, что кончилась эпидемия оспы. Я не поехал домой. Англия зимой - не самое приятное место, увы.
- Ты уже придумал, чем займешься после школы? Вернешься к себе?
- Моему отцу этого бы не хотелось, и мне тоже, - мальчик чуть опустил веки. - Я попробую обосноваться здесь, хотя и осознаю, что мне по-прежнему не рады. Да, мистер Дамблдор: мы можем оставаться друзьями вне школы, но тут мы учитель и ученик. Я не хочу, чтобы люди говорили, будто вы предвзяты.
Альбус слегка растерялся: он совершенно не подумал, что "любимчиков", как правило, презирают, и Раджану, без того бывшему изгоем, такого совсем не нужно.
- Прости, - пробормотал учитель. - Конечно, ты прав.

***
Прошло больше месяца. Альбус привык рано вставать, даже если накануне засиживался допоздна над подготовкой к занятиям, полюбил кофе, которое заваривала для всех коллег и оставляла в большом кофейнике в учительской Галатея Меррифот, и уже не представлял выходные без посиделок с Кеем, а иногда и присоединявшейся к ним Лайзой за бутылочкой медовухи. Он любовался Большим залом по утрам, когда полусонные школьники клевали носами над чашками чая и вяло ковырялись в омлете. Он обожал теперь уроки у первокурсников: робкие, наивные, пугливые, они беспрекословно слушались учителя и очень забавно старались все сделать безупречно, чтобы заслужить похвалу.
От друзей приходили письма, но навестить его они пока не могли: Клеменси готовилась к экзамену на звание акушерки, Финеас нашел новую работу, Элфиас - тоже и теперь дневал и ночевал в Министерстве, а Принцы внезапно выехали в Европу.
"Айле очень захотелось почему-то увидеть море зимой, - писал Лэм. - Я совсем не против, хотя в последнее время она как-то неважно себя чувствует, и я боюсь, как бы она совсем не разболелась в дороге. Викки как разв это время будет в Англии. Жаль, ты с нами не можешь, думаю, будет очень красиво, но мне кажется, Айле было бы лучше не ехать никуда".
Стало быть, лекарства и орехи не помогли: Айла заболела. Альбусу стало очень не по себе, однако он решил, что, если бы ситуация была тяжелой, Лэм вряд ли был бы способен писать так спокойно.

***
Профессор Розье в учительской появлялся редко: ему и раньше не были рады, как любимцу директора, а после того, как распространились слухи о том, что он совращает студенток, здороваться с ним все заставляли себя через силу.
Розье и сам старался не бывать в учительской, однако иногда заходил, чтобы поговорить о делах своего факультета или передать распоряжение директора.
В середине февраля он вошел неожиданно, в тихий послеобеденный час, и сразу обратился к Альбусу.
- Дамблдор, директор требует объяснений.
"Почему бы их не потребовать ему лично?" - хотел огрызнуться юноша, но промолчал. Розье навис над ним:
- Почему вместо положенных по установленным Министерством нормам десяти эссе за месяц ваши ученики сдали только два, причем на очень странные темы?
- Потому что эти темы имеют непосредственное отношение к практике... - Альбус в растерянности поправил очки.
- Хорошо. А почему вы не провели ни единого среза, письменного опроса? Вы как-то контролируете знания учеников?
- Я опрашиваю их на уроках, - Альбус пожал плечами. - Этого недостаточно?
На лице Сполдинга мелькнула ироническая гримаса, Меррифот покачала головой. Лайза посмотрела на Альбуса сочувственно. Кей притворялся, будто ничего не замечает. Альбус поиграл пальцами.
Когда директору нужны результаты письменного опроса?
- Желательно завтра к вечеру, - Розье слегка дернул ртом.
- Они будут, - кивнул Альбус спокойно. Не было ничего проще, в самом деле, чем заполнить в журнале нужную графу.
Кей между тем впустил стучавшуюся в окно сову, отвязал конверт и кинул Альбусу.
- Советую вам не отвлекать нашего молодого друга, - насмешливо обратился нумеролог к Розье. - Наше время прошло, а его ждут светские красавицы.
Альбус спешно распечатал конверт: на колени ему упала записка от Виктории. "Я завтра уезжаю, в Англии совсем ненадолго. Жду тебя в "Сладком королевстве". Не терпится узнать, как там мои кузены".
Полчаса спустя Альбус с наколдованным букетом белых роз уже был в Хогсмиде. Викки ждала его за столиком у окна - нарядная, румяная, в атласной шляпке. На сей раз она не кинулась ему на шею, а светски подала руку в перчатке. Юноша усмехнулся:
- Не зря Кей назвал тебя светской красавицей.
- Сегодня мне хочется побыть такой, - Виктория прищурилась. - Я буду ужасно чопорной, сухой и надменной.
- И это с лучшим другом, которого не видела несколько месяцев? - Альбус с притворным укором покачал головой. - кстати, твои кузены...
- Дракл с ними, пошли их к завхозу, - Викки махнула рукой. - Давай выпьем вина. Я так счастлива, Альбус, что мне кажется, я скоро взорвусь или сойду с ума.
Она со вздохом спрятала лицо в ладонях.
- Ох, как бы мне поделиться счастьем, а? Так и ходила бы и раздавала. Только не спрашивай меня, кто он, я тебе не скажу! - она замахала руками. - С меня хватит Элфиаса. Явился сегодня утром, битый час торчал под окном, а когда я вышла, устроил прямо-таки допрос с пристрастием! Ему кажется, что я подобрала альфонса, - она смешливо сморщила носик.
- А это не так? - спросил Альбус осторожно. Викки побагровела.
- Конечно, нет! Если человек не просиживает штаны в Министерстве- то он сразу альфонс? Элфиас еще мог бы так считать, но ты...
- Я так не считаю, Викки, - успокоил ее юноша. При взгляде на ее нервически-оживленное лицо его охватывала тревога, однако и слишком подступать с расспросами он почему-то опасался.
Они выпили немного ликера, закусили пирожными и отправились гулять по улочкам. Сказочные, пряничные домики в снегу будто бы вернули обоих детство: сколько раз они большой компанией бродили здесь, играли в снежки, кормили птиц крошками, завалявшимися в карманах... Викки, увидев стайку воробьев, и теперь принялась рыться в изящно расшитом атласном мешочке, заменявшем ей сумочку, но увы: неловкое движение - и шпильки, зеркальце, пудреница полетели на дорожку.
Вслед за ними в снег упала колдография, и Альбус успел поднять ее раньше хозяйки. И обомлел.
Викторию, одетую в белое платье, напоминающее подвенечное, в шляпке с белой вуалью обнимал за плечи белокурый юноша с худым лобастым лицом, с голубыми глазами, которые казались темными от горевшей в них радостной ярости. Викки игриво грозила пальчиком, и юноша, оборачиваясь, властно привлекал ее к себе.
Кровь отхлынула от сердца, руки похолодели. Альбус посмотрел на подругу, залившуюся краской, и понял вдруг: ей известно все, случившееся в Годриковой Впадине больше двух лет назад. Возможно, она даже знает, кто убил Ариану. В горло словно залили жидкий лед. Альбус машинально кашлянул, цепенея от стыда и ужаса - и тут же его обуял ужас другого рода: какой охватывает человека при виде ребенка, играющего на рельсах и не замечающего приближающийся поезд.
Виктория между тем решила нарушить молчание.
- Да, Альбус, увы, но все именно так. Я люблю человека, которого... ты тоже знаешь.
Юноша сглотнул.
- Он опасен, Викки. Он непредсказуем и безжалостен.
- Я знаю, - она весело пожала плечами. - Но я жила для встречи с ним и сейчас совершенно счастлива. Имею я на это право?
- Ты счастлива сейчас, а что будет потом? - Альбус сжал ей руку. - Он... применял Круциатус. Он убивал.
"Ты тоже, возможно, убил", - как будто сказали рядом строго, но сейчас он только отмахнулся.
- Я люблю его, - лукавство слетело с лица Викки, взгляд ее сделался холодным и твердым. - Если кто-нибудь попробует нас разлучить, мы спрячемся. А если отец с его связями или ты со своими талантами нас все-таки найдете, я покончу с собой, потому что со мной не случиться уже ничего лучше, чем встреча с ним. Не вмешивайся, Альбус.
Он порывисто прижал ее к себе, погладил по волосам.
- Дитя ты мое неразумное... Погибнешь ведь...
- Я не боюсь погибнуть с ним, из-за него, - прошептала Викки. - Я нашла свою дорогу, не мешай мне. А то можно подумать, - она отстранилась, - что ты ревнуешь. Только кого и к кому?
Альбус мгновенно разозлившись, оттолкнул ее - а Викки только этого было и надо. Она поспешила к границам антиаппарационных чар, и сколько Альбус ее ни звал, не обернулась.


Часть 2. Темная сторона.

Эдмунд Бальфорт, вернее, человек, пользовавшийся этим именем, оказался одним из тех единиц, кто внушал Геллерту уважение. Он быстро понял, что вид пожилого, умудренного жизнью чиновника - лишь маска, прикрытие для человека, живущего второй, тайной жизнью. Старик встречался с ним в городских окраинах, где рассказывал массу интересных вещей.
- Как вы полагаете, мистер Гриндевальд, в чем главная проблема человечества? - с чуть ехидной полуулыбкой спросил Бальфорт.
- Настоящее зло, вы имеете в виду? В закостенелости, в стремлении к наживе и выгоде за счет остальных. В трусости и мещанстве.
- И никак не в темной магии? - медленно проговорил Бальфорт, внимательно глядя на Геллерта снизу вверх.
Тот фыркнул.
- Это просто один из законов природы. Любой из них можно использовать и для разрушения, и для созидания.
- Даже такой разрушительный по своей природе?
- Несомненно. Огонь тоже страшен и разрушителен, смертельно опасен - но где была бы цивилизация без огня?
Старик приподнял подбородок, прищурившись.
- Хорошшшо, - протянул он каким-то новым голосом, - хорошшшо. Ваше видение ясно, куда более ясно, чем у большинства современников. В самом деле, темная магия открывает такие возможности, которые многим показались бы...Невозможными. В том числе, и способность к вечной жизни.
- Я слышал о разном, - ответил Геллерт. Из самой темной магии вы, конечно, говорите о крестражах?
Бальфорт вновь улыбнулся, прежде чем ответить.
- Конечно, этот способ тоже входит в число средств достижения бессмертия. Но - он далеко не единственный.
Геллерт хотел было сказать о Дарах, но остановил себя.
- Дары Смерти, конечно, - продолжил старик, и Геллерт невольно поежился и проверил сознание - нет, Бальфорт его мыслей не читал.
- Это вещь вполне особая. Непосвященные считают их темными артефактами, более знающие относят к светлым. Впрочем, те, кому ведома последняя истина, знают, что никогда бы к ним не притронулись, потому что ничего темнее на свете нет.
Геллерт напряженно думал, считать ли эту фразу намеком, но его собеседник невозмутимо продолжал:
- Конечно, конечно... У каждого из нас свой метод, и для каждого это величайшая тайна. Например, развоплощение, или... Впрочем, не буду пока выдавать чужих секретов. Настоящая глубина темной магии не в этом, мистер Гриндевальд.
- А в чем же, мистер Бальфорт? - в тон ему ответил Геллерт.
- В том, что истинное могущество дается тому, кто не просто использует полученные им навыки. Оно дается тому, кто открыл в себе способность сливаться с самой сущностью, с одним из глубоких аспектов Тьмы. Для этого вам нужно понять вашу внутреннюю суть, ваше предназначение, то, что делает вас собой самим. Обратившись к самому глубинному своему Я, вы откроете поистине неисчерпаемый источник, ведь то, чем будет дано повелевать вам, есть во многих, почти в каждом. Овладев силой темной стороны, вы сможете манипулировать теми слабостями, которые укоренились в душах людей. Тогда перед вами будут открыты любые двери.
- И почему же вы помогаете мне? - спросил Геллерт, ошеломленный свалившейся на него информацией.
- Об этом я еще поведаю вам - когда мы встретимся в следующий раз. Я расскажу вам про Совет, про нашу организацию и ее истинную силу и цели. Пока же скажите мне - вы ведь, я не ошибаюсь, потратили школьные годы на изучение темных искусств?
- Именно так. Вы хотите, чтобы я показал вам заклинания из числа моих изобретений?
- Скоро, скоро я их увижу. Пока же я хотел поведать вот о чем. Вы привыкли, должно быть, думать, что в магической дуэли побеждает непременно тот, чья магическая сила выше. Но вы же не будете говорить, что из двух человек, сражающихся на шпагах, победит всегда тот, кто выше, сильнее и чья шпага длиннее?
- Разумеется, нет.
- Так и здесь. Да, сила ставит предел тому, насколько сложные заклинания вы сможете освоить. Но в остальном решает мастерство. Нот всего семь - но они рождают бесконечное множество музыки. Букв двадцать восемь - и из них созданы все поэмы и сонеты. Простой маг, как простой человек, пользуется простыми, избитыми от общего употребления словами. Великие маги сплетают из того же материала узоры такой сложности, что простыми чарами их не одолеть.
Позволю себе пример - вы превосходите меня в магической силе, хотя в моей стране сильнее меня только ваш бывший друг, мистер Дамблдор. Однако, не сочтите за бахвальство, на сегодняшний момент ни у кого из вас нет против меня шанса - хотя, повторюсь, в чистой силе вы оба меня превосходите.
- А если я сочту это за бахвальство? - неожиданно спросил Геллерт, которого давно мучило желание увидеть своего собеседника в деле.
- Я ожидал этого ответа и, разумеется, согласен на небольшую демонстрацию.
Геллерт достал свою старую палочку, Бальфорт - свою, черную, и схватка началась. Геллерт ударил первым, попытавшись пронзить старика насквозь - но тот испарился, словно дым. Геллерт выставил щит, поглотивший удар, нанесенный в спину, и ударил ледяным огнем. Заклинание достигло цели, и старик отшатнулся. Геллерт ударил сферой тьмы, - это заклинание не проходилось в школе, и он восстановил его сам, по обрывочной информации из библиотеки.
Однако, тень Бальфорта вдруг разделилась на шесть или семь других теней - и сам он потемнел, теряя очертания. Тени разлетелись с потусторонним воем, кружа вокруг Геллерта. Он поразил одну, другую, но стоило упасть одной, другая тут же вставала. Он вызвал выброс энергии вокруг себя, и вихрь теней закружился, отдаляясь. Геллерт применил еще одно заклинание из тех, что придумал сам - спираль темной энергии, кружась, врезалась в ближайшую тень и перекинулась на другие, ввинчиваясь все глубже и глубже. Бальфорт, вновь материализовавшись, вызвал незнакомый Геллерту щит, похожий на переливающиеся черно-белые узоры, и ударил в ответ - тоже незнакомыми чарами. Сиреневые ленты обвили его, и чем больше их Геллерт уничтожал, тем больше их становилось. Наконец, он аппарировал и ударил еще одним своим изобретением - багровая сфера ударилась в старика. Дальше она должна была сплющить его, взорвавшись вовнутрь, но лишь убрала щит.
Бальфорт произнес несколько слов на незнакомом языке, и отовсюду в Геллерта ударили темные лучи. Вызвав щит против темной магии (который таял буквально на глазах), он ответил тем, что у него еще оставалось - из земли вырвались шпаги темной энергии, сомкнувшись вокруг его противника, но тот превратился в облако черного дыма. Облако окутало Геллерта, и тот едва выскользнул, прибегнув к шагу сквозь тень - сродни тому, что делал Бальфорт, хотя далеко не так впечатляюще. Вся сила Геллерта концентрация уходила на поддержание защиты от падающих отовсюду, подобно бурану, темных лучей, и Бальфорт ударил вновь - на сей раз по нему поползли языки зеленого пламени, забирающиеся под кожу. Геллерт в последний момент потушил их, и Бальфорт выпустил из палочки разряд темно-фиолетовой молнии. Разряд был такой силы, что палочку просто выбило у Геллерта из рук. Он попытался сотворить простой щит без палочки, но его хватило на пару секунд. Через мгновение он лежал на земле, содрогаясь от жгучей боли - электрические разряды проходили насквозь через его тело.
Бальфорт, впрочем, тут же снял заклинание. Геллерт поднялся и увидел, что Бальфорт держит его палочку в руках, и знаком чертит в воздухе символ Экспеллиармуса. Геллерт разоружил старика, вернув свою палочку себе.
- Мне не нужны чужие палочки, а вам ваша пригодится куда лучше, - пояснил тот, - Должен сказать, ваши изобретения меня впечатлили. Столько заклинаний, и, кажется, вашего авторства?
- Именно так! - ответил Геллерт несколько сердито, чувствуя, будто его макнули в лужу.
- Не огорчайтесь, я в ваши годы и близко не обладал такой мощью. Но, как я и говорил, одной мощи недостаточно - умение творить и умение просчитывать стоит куда дороже.
- Разумеется.
- Я думаю, вы не будете против, если я расскажу и покажу вам больше о самых сложных и тайных заклинаниях... Прежде чем вы будете готовы.
- Готов вступить в вашу организацию?
- Именно, мистер Гриндевальд. Именно.


***
Прошло еще две недели, прежде чем Бальфорт рассказал о своей организации - Геллерт уже терял терпение.
- Я вижу, вы быстро учитесь и готовы услышать. Но о таких масштабных вещах говорить непросто... Начну с вопроса вам - мистер Гриндевальд, вы никогда не удивлялись тому, что человечество все время качает из одной крайности в другую, от одной идеи к другой? Они меняют мировоззрения, уклады. В один век им по душе муравейник, в другой - свободная конкуренция; в делах морали и этики царит такая же смута: то преступным объявляют любые страсти и эмоции, убивают всех, кто недостаточно благочестив, то поливают насмешками тех, кто говорит о честности и не пускается в общее распутство. То превозносят войну, то стоят за мир во всем мире. То вцепляются мертвой хваткой в традиции, то совершают революции сплошной чередой... Вы догадываетесь, к чему я клоню?
Геллерт с минуту подумал.
- Хотите сказать, это все...спектакль? Рассчитанный кем-то сценарий?
Бальфорт хлопнул в ладоши.
- Браво! Как я и говорил, вы действительно схватываете на лету. Так и происходит. Чтобы управлять миром, не нужен гигантский штат, не нужны чиновники и ведомства. Нужно лишь уметь Видеть. Уметь чувствовать тенденции, идеи, настроения - и несколькими выверенными ходами отсекать ненужные события и осуществлять желаемые. В этом и состоит суть нашей организации. Совета Тринадцати.
- Совет Тринадцати? Это стоит понимать буквально?
- Именно, друг мой. Тринадцать величайших темных магов мира. Тринадцать аспектов вечной, изначальной Тьмы. Люди верят, будто их идеи, их движения - порождение их убогого ума. Если бы! Когда один из нас напугает их плодами своего пиршества - они кидаются в другую крайность - и тогда другой из нас получает свою силу. Как видите, я не просто так говорил о важности понимания вашей внутренней сути. Пользуясь ей, познав ее, вы получаете способность питаться той самой силой в людях, которые ее несут в себе - и направлять сам ход истории в свою пользу. Конечно, другие члены Совета сделают все, чтобы вырвать у вас людей и привлечь себе. Вы поймете, что у нас есть и враги, и альянсы, и все увидите сами, когда станете одним из нас.
Геллерт слушал и не верил ушам - перед ним открывалась такая фантастическая перспектива, с помощью которой ничего невозможного уже бы не осталось. Впрочем, сказал он себе, следует быть осторожным - с какой стати старый интриган взялся помогать ему?
- Вы, должно быть, думаете, почему я помогаю вам? - улыбнулся старик, не сводя внимательных холодных серых глаз с лица Геллерта.
- Вы ведь один из Тринадцати? - уточнил парень на всякий случай.
Уголки рта Бальфорта чуть приподнялись.
- Верное предположение... Полагаю, вы хотите немного узнать обо мне? Что ж, извольте. В Англию я перебрался незадолго до Французской революции. С тех пор, под многими личинами, я, если можно так выразиться, стою у штурвала британской политики, осмелюсь предположить, не без успеха.
- Да, двуличие английского двора всем известно, - улыбнулся Геллерт насмешливо.
- Благодарю, - чуть поклонился старик, - хотя я не двуличен: личин у меня куда больше, чем две. Вы не представляете, до чего это забавно - выступать против самого же себя из другой партии, организовывать против себя же заговор, чтобы при его раскрытии вместе с одним из твоих обличий утонула дюжина твоих вполне настоящих противников...
- Политические дрязги, - сморщился Геллерт.
- Привыкните, - отмахнулся Бальфорт, - и меня лишь радует отсутствия у вас интереса к политике как процессу и искусству, ведь в таком случае мы бы были соперниками, - улыбка Бальфорта стала еще более радушной и медовой, но от его взгляда стало холодно.
- А так ничто не мешает нашему сотрудничеству, мистер Гриндевальд, - старик вновь просиял, на этот раз уже вполне тепло, как будто он и правда был его, Геллерта, любящим дедушкой.
- Надеюсь, надеюсь, мистер Бальфорт. Однако вы понимаете, что я буду сгорать от нетерпения. Скоро ли вы приведете меня в Совет?
- Это зависит и от вас. Вы должны научиться некоторым важным техникам, улучшить самообладание...Полагаю, меньше чем через полгода ваше желание будет удовлетворено. И не беспокойтесь о времени - вскоре вы выучитесь мыслить десятилетиями и веками.

***
- Любовь моя, ты знаешь господина по имени Эдмунд Бальфорт?
Викки приехала вчера и решила заняться прохудившимся пледом, покрывавшим софу: она старательно ставила яркие заплатки так, чтобы получилась бабочка.
- Конечно. Папин начальник, очень милый старичок. Всегда дарил мне вкусные конфеты. Любит, кажется, людей с огоньком. Покровительствует Спенсер-Муну, вроде Альбусу обещал протекцию, только тому вздумалось похоронить себя в Хогвартсе...
Геллерт загадочно улыбнулся.
- А что ты скажешь, если я заявлю, что он - один из сильнейших темных магов и член тайной организации, которая контролирует многие, если не все, страны? И что он - один из высших ее руководителей?
Викки выронила иголку, машинально пошарила рукой, укололась, охнула.
- Он? Да с него же нафталин сыплется! и он ужасно рассеянный и забывчивый, папа рассказывал, он мог даже на службу забыть надеть галстук, и чемодан как-то потерял, и...
- Да, притворяться нелепым смешным стариком он умеет. Но ты недооцениваешь, насколько он стар - в Англию он перебрался еще до Французской революции!
- Любопытно, - протянула Викки. - Получается, он и не Бальфорт никакой, так? А что ему от тебя нужно? Ты ведь австриец, вряд ли тебе можно было бы сделать карьеру в Англии.
- Как я понял, он хочет посвятить меня в ряды своей организации. Кажется, они оценили меня как пригодного кандидата. Только представь - если я пройду испытания, то стану одним из тринадцати самых сильных волшебников в мире! Одним из тех, кто вершит судьбы мира! С теми силами и знаниями, что я получу, наше дело точно восторжествует!

Викки радостно прикрыла рот рукой.
- Это же.. Это же здорово, Геллерт! Получается, теперь ты не один, за вами будет сила, да еще какая - сильнее, чем любое правительство. Ты гений, милый мой!
Геллерт отвернулся, чувствуя, как краснеет, и не удержал веселый смех. Виктория подошла к нему и крепко поцеловала - на следующий час они забыли обо всем, кроме друг друга - и о политике, и о Совете.

Уже позже, ожидая обеда, они заговорили снова.
- Так каким все же будет новое общество? - спросила она, задумавшись, - представляешь, я совсем недавно поняла, что до сих пор не имею четкого представления о твоем общественном идеале. Я только знаю, что ты зовешь это Общим Благом, и верю, что так оно и будет. Но мне хочется знать больше! Я хочу понять, как оно будет работать, какой главной задаче будет служить!
Геллерт улыбнулся, радуясь тому, что ей интересно знать о самом главном. Потянулся, и начал рассказывать, сначала неторопливо, подбирая слова, но затем все быстрее и энергичнее.
- Я ведь прекрасно понимаю, что дело здесь далеко не только в том, как работает наша система, наше государство. Вопрос в самом обществе, в его базовых принципах. И я совершенно убежден - старые системы, монархии вроде нашей, отжили, устарели. одряхлели - они цепляются за свои регалии, за землю, создают бесконечные препоны и проволочки на пути. Их нужно смести, это не обсуждается. Но что предлагают взамен? Так называемую демократию - идея хороша, не спорю, но что происходит на практике? Кучка богачей скупает всех парламентариев и берет власть в свои руки, выжимая все ради своей прибыли.
Социализм? Он так же жизнеспособен, как пирамида, поставленная вверх ногами. Разговоры марксистов о диктатуре пролетариата - сущая ерунда, как по мне. Почему самые необразованные и темные люди должны заниматься тем, чего не понимают? И как они будут делать это, когда их так много? Ответ очевиден - опять же через депутатов, которых будут контролировать не богатеи, а просто бюрократы. В итоге этот самый социализм выродится в монархию - монархию чистого чиновничества. А что такое чиновник по своей природе? Паразит, вор, бездельник, карьерист! Мало ли я их видел!
Виктория слушала внимательно, оперевшись на локоть.
- Хорошо, я вижу, что существующие идеи не работают. Но в чем же твоя?
- В сочетании несочетаемого! - улыбнулся Геллерт, - полной открытости и полной тайны! Нам нужна иерархия - но не бюрократическая, не власть бумаг и процедур! Власть ума и таланта! Я не зря твержу об общем благе - ведь нельзя забывать, что мы в этом мире не одни - рядом с нами живут маглы! Они - люди, такие же как мы, но в большинстве своем менее одаренные. Сама природа подсказывает - раз мы умеем больше, стало быть, в том и заключается наша задача, чтобы находиться наверху и задавать направление движения.
Стало быть, чтобы свергнуть тиранию министерств, надо ударить по краеугольному камню, на котором они держатся - по Статуту Секретности. Пришло время окончить это искусственное разделение!
- Разве это не грозит нам войной с маглами?
- Возможно, поэтому мы и должны подготовиться. Для этого я и делаю то, что делаю - моя борьба вдохновит многих. Я делаю ставку на молодежь! Именно мы, молодые, чувствуем, как в воздухе витает запах перемен! Мы чувствуем всем существом - наше время приходит, оно близко! И все старое, отжившее уступит нам!
- Что же будет это новое? - тихо спросила Викки, не отрывая от его лица широко распахнутых глаз.
Геллерт с трудом удержался, чтобы не поцеловать их, и ответил:
- Главная цель - это свобода и творчество! Те, кто покажет наибольший талант, займут наивысшие места. Те, кто менее умен - будут учиться у более умных - даже если они старше по возрасту. Перед нами лежит весь мир - мы можем окунуться в тайны природы, исследовать далекие участки, открыть такие тайны, которые нам и не снились! Наша новая республика - или империя, мне неважны формальности - станет однажды всемирной! Ведь только мы на деле осуществим то, о чем мечтают жители всех континентов - высвободим силу человечества на то, чтобы открывать новое, а производство материальных благ мы сможем обеспечить просто - если приспособить наши зелья и чары для создания еды, элементарных удобств и орудий труда, об этом можно будет не волноваться. Капиталу, который так раздувает индустрию потребления, все более дорогого, жирного и объемного, придется уйти.
Все новинки будут направлены на познание законов природы, тайн нашей планеты - а со временем - и космоса! -
Геллерт говорил так энергично, что почти почувствовал, как взлетает. Придя в себя, он обнаружил, что все еще стоит посреди комнаты, с широко разведенными руками, и улыбается рассветному солнцу.
- Да, кажется, - Викки с необычной для нее застенчивостью опустила ресницы, - кажется, этого недоставало всем утопиям, что строили магглы. В самом деле, все их проекты идеального общества упирались в одно: где взять материальные блага. А так, получается, эта проблема решена. И ты прав ,власть умных - это несоизмеримо лучше, чем власть богатых и тем более власть чиновников. Сама не знаю, что меня смущает, но все-таки...

- Что же? - спросил он с нетерпеливой улыбкой.
- Вот только кажется я еще одного не понимаю. А что у тебя будет на месте религии, морали, этики...В общем, всего того, что касается людей и их отношений? - спросила Виктория почти профессорским тоном.
Геллерт слегка поморщился - думать об этике и отношениях лишний раз не хотелось.
- Насчет этого...Я всегда был уверен, счастье и общее благо человечества - достаточные основания для руководства. Я понимаю, для обычного человека это немного, да и для правителя бывает иногда размыто... Скажу тебе так - более всего я преклоняюсь перед рыцарским идеалом!
- Ты же говорил, что старина и отжившее должно уйти? - с ласковой насмешкой спросила Виктория.
- Отжившее! А рыцарство, идеал Служения - Долгу, Прекрасной Даме - вечно и вечно молоды! Я всегда это чувствовал - старо наше сегодня, тянущееся издалека, старо наше вчера! Стары торгашество, бюрократии и сословные привилегии! Рыцарство же, наше позавчера, будет вечно молодым!
- Но рыцарь еще должен служить королю и Богу! - напомнила Виктория.
- Король - тоже рыцарь, и он служит своему народу. Что же до Бога... Я не знаю, есть ли Он. Уверен, что мир наш неслучаен, уверен, что старина хранит в себе забытые теперь тайны. Но я не могу служить тому, о чем мне неизвестно. Возможно, однажды мы найдем Его, и тогда станет ясно, к чему же вели наши приготовления. Но в одном я уверен - если Бог и впрямь есть, то Ему угодно именно то, чего добиваюсь и я - свобода, творчество и жажда знаний!
Мой идеал - Дон Кихот и доктор Фауст - и я сделаю все, чтобы любой, кто мечтает о такой судьбе, мог бы свободно ей следовать!

- Но это фигуры из прошлого. Получается, ты не отвергаешь его, а лишь хочешь очистить от этой пошлой корки, что нарастала на нем?

- Нет, я не отвергаю прошлое. Напротив, я выступаю за то, чтобы спасти его от настоящего, воскресить к жизни, дать новую жизнь этому пеплу. В Дурмстранге я много читал - наши предки, волшебники, знали много таких ритуалов, которые теперь утрачены. Они создавали руны, переплетая магию в целые города, наполненные энергией, они вызывали элементалей и создавали големов, они куда ближе общались с природой и духами, чем мы теперь. Такую старину мы и должны возродить - вновь научиться говорить с природой, вновь обратиться к ее секретам - уже на новом уровне. Вновь возродить рыцарские ордена, присяги и клятвы - ведь только приключение, где теряют жизнь или находят царство, дает ощущение, что ты живешь полной жизнью.

Викки помолчала, поиграла туфелькой.
- Я просто пытаюсь совместить то, о чем ты говоришь, с твоими экспериментами. Пытаюсь представить тебя занимающимся темной магией - и не могу.

- Мои эксперименты? Не скрою, они были далеки от гуманизма, но позволили понять многое из того, как работает магия вообще и темные искусства в частности. Вам ведь толком и не рассказывали, как это работает, я прав?
Принцип, на самом деле, очень прост. Обычная магия забирает энергию, проводит через тело мага, работающее как проводник, придает заклинанию форму. Темная работает иначе. Ты тратишь энергию на разрушение состава объекта. Энергия, которая выделяется при разрушении, настолько велика, что превосходит обычную магию. Я - один из немногих, что четко понял этот принцип, но я хочу пойти дальше. Я хочу создать самоподдерживающийся процесс - тогда, когда из разрушения одного тела высвободится столько энергии, что будет достаточно для разрушения и высвобождения окружающих объектов. Представляешь? Это будет цепная реакция, самое могущественное заклинание! С его помощью мы создадим абсолютное оружие - и тогда мир забудет о войнах - ведь никто не отважится на такое безумие!

На улице раздались крики. Викки, подскочив к окну, выглянула из-за занавески.
- Погляди-ка... Там неприятности у того мальчишки, который, помнишь, влезал на фонарь? Что-то с полицейским не поделил.
- Иоганн? - Геллерт подошел к окну. На улице тощий белобрысый паренек отчаянно отбивался от полицейского, пытавшегося выкрутить ему руки.
- Почему он просто не аппарирует? - удивилась Викки, наблюдая за потасовкой. - Может, я ошиблась и это какой-то маггл?
- Нет, это Иоганн, - усмехнулся Геллерт. - Такова его натура. Любит иногда почувствовать себя мышью в лапах кошки. Моя Победа, ты сможешь подождать пару часов?
Быстро наложив дезиллюминационные чары, он спустился вниз, оглушил полицейского, успевшего надеть Иоганну наручники, обхватил друга поперек пояса и аппарировал.

Глава 7. Совет Тринадцати

Геллерт разогнулся сам, отряхнул снег и протянул руку Иоганну, но тот продолжал полеживать с мечтательной улыбкой. Парень сердито толкнул приятеля в бок.
- По-твоему, все, что случилось - в порядке вещей?
Иоганн улыбнулся со слегка безумным видом..
- Я выследил тебя и нарочно затеял драку под твоим окном. Так что - да, все именно в порядке вещей.
Геллерт очень сомневался, что Иоганн говорил правду: тот слишком любил привлекать к себе внимание, чтобы выслеживать кого-то. Что ж, не стоило мешать ему продолжать вдохновенно врать - главным было выудить хоть крупицы правды из его фанатзий.
- Где ты живешь сейчас, чем занимаешься? Об остальных из нашей компании не слыхал?
- О наших? Дай подумать, - Иоганн театрально потер подбородок. - Ильза Пфейцер получила должность младшего секретаря при Канцлере волшебников Австро-Венгрии. Неплохо, правда? Жаль, не успел сфотографировать тебя и ту золотоволосую валькирию, послать бы ей...
Геллерт приставил ему к горлу палочку.
- Выбирай заклинание, от которого хочешь умереть.
- Что?! - Иоганн встрепенулся и умоляюще сложил руки. - Ох, нет, не убивай меня, Георг не переживет. Я клянусь, что перестану нести чепуху. Только перенеси меня, пожалуйста, куда-нибудь в таверну, где потеплее и можно промочить горло.
Геллерт громко захохотал и через десять минут они уже сидели в каком-то кабачке, пили пиво и поглощали кнелики со шпинатом: хозяин кабачка был чех и угощал преимущественно национальной кухней. Иоганн, обхватив тощими пальцами кружку, точно отогревая ладони, рассказывал:
- Георг также служит при канцлере, только в архивах - отсюда ему и известно про Пфейцер - не только про нее, впрочем, но и про куда более интересных людей. Мы снимаем одну квартирку, то есть, конечно, чердак, но хозяйка очень добра и делится с нами последней ложкой каши. Ганс Ольсен открыл свою лавочку. Фриц служит в местной магической полиции. Но самое любопытное - наш Эрлих.
- И что же с ним?
- Он попытался стать ученым, но его хватило на полгода, а как подвело желудок, так и пошел личным секретарем к главе магической полиции. Так что, думаю, он тоже может тебе пригодиться. Все жалуется, что ему тяжело, что формализм угнетает.
Иоганн вздохнул, взгляд его стал немного мечтательным.
- А сам я в театре. Увы, пока не в Венской опере. Зато в меня влюблена кассирша, и я прошу ее отложить для моих друзей билеты на галерку. Хочешь пару - для тебя и твоей дивы? Новейший спектакль, модный автор...
- Сходим, Иоганн, сходим. А потом я тоже предложу тебе дело - такое, какое потребует отдать всю жизнь...Например, революцию.
Иоганн подался вперед, слегка округлив губы.
- Неужели... Ты не бросил? Я, признаться, думал, что ты отошел от дел, прожигаешь жизнь с красоткой и ждешь наследства... Я так понимаю, нашим надо быть начеку?
- Как ты мог такое? - возмутился Геллерт, - нет, конечно, не бросил. Скажу тебе больше - деятельность идет полным ходом, а скоро я смогу с уверенностью заявить, что революция начнется. У меня есть план...

***

Месяцы шли, и к весне Геллерт начал мысленно свыкаться с тем, что Совета ему еще долго не увидеть - когда Бальфорт, в конце очередного их занятия, когда они изучали свойства жизни и смерти на глубинном уровне, очень просто сказал:
- Да, кстати. Если вам будет удобно, завтра на закате мы отправимся на встречу с Советом. Я зайду за вами, как обычно.
Геллерт, ошеломленный, ничего не ответил. Придя, думал, писать ли Виктории - она как раз уехала домой два дня назад - и решил, что обрадует ее потом - слишком уж секретное дело для писем.

После бессонной ночи Геллерт проснулся уже вечером – предвкушение не давало расслабиться ни на минуту. Казалось, даже во сне он помнил о том, что уже сегодня, через несколько часов, он встретит всех тех людей, всех величайших темных волшебников мира. Какими же они будут? Похожими на Бальфорта? А если непохожими, то какими? Он задавал себе этот вопрос уже не первый десяток раз, и все не мог представить. Они представлялись ему полубогами, неземными существами, сверхлюдьми, истинными представителями высшей расы. Вскочив с кровати, Геллерт судорожно умылся, спустился вниз и в несколько укусов съел обед, не почувствовав вкуса и выпив чай двумя глотками.
Он не мог сейчас думать даже о Виктории – хотя ему именно сейчас как никогда хотелось сжать ее в руках, утонуть в медовых локонах…
Он оборвал себя, заставив сконцентрироваться.
Бальфорт сказал – на закате. Наверняка, они испытывали его терпение – ведь, как-никак, он, девятнадцатилетний мальчишка, должен был войти в этот пантеон.
«А что, если они лишь посмеются надо мной?» - смесь ярости и страха окатила вены холодом.
«Пусть попробуют. Может, они и старше, но немногие в моем возрасте владеют тем, чем владею я». Он, спрятав Бузинную палочку в потайном кармане, взял в путь свою старую – не очень хорошо выйдет, если на его сокровище будут смотреть самые опасные люди в мире. Пусть он и самый неопытный среди них, но, по крайней мере, у него в рукаве лежит козырный туз.

***
Бальфорт, как и было условлено, ждал его на привычном месте.
- Друг мой, - старческие губы тронула сладкая улыбка, - я вижу, вы в нетерпении и ажитации, - серые глаза старика впились в лицо Геллерта, ощупывая мельчайшие жесты, стараясь не упустить ни малейшего признака волнения.
- Ничуть, друг мой, - ответил Геллерт в тон ему, - просто мне несколько любопытно.
Бальфорт улыбнулся еще шире.
- В таком случае, не буду отвлекать вас пустой болтовней, тем более, что на собрания Совета лучше не опаздывать.
Сухая ладонь потянулась навстречу Геллерту, он дал руку и через две секунды обнаружил себя в довольно темной аллее, где, в конце тропинки, огороженной высокими соснами, виднелся особняк.
- Не такой уж грандиозный, какой можно было ожидать для организации вашего уровня.
- Нашего уровня, друг мой, ведь я уверен, что вас примут благосклонно, - Бальфорт зашагал вперед, сомкнув за спиной руки, - между прочим, это обычный коттеджный поселок, каких тысячи. Резонно ли гнаться за помпезой, если мы как-никак, тайное общество? Листок лучше всего прятать в лесу, песчинку – у моря.
- И то верно, - пробормотал Геллерт, ожидая, не будет ли каких-то инструкций. Вскоре Бальфорт заговорил вновь:
- Пожалуй, мне надо осветить какие-то правила… хм, правила… Какая все же глупость, вы не находите? Хотя, кое-что устоялось… Так вот, первое и самое главное – друзей, товарищей, союзников ни у кого в Совете нет и быть не может. Мы все друг другу – заклятые враги. Но одно непреложно – никто не может обнажать палочку и нападать на другого на заседании Совета. Такого ждет немедленное уничтожение.
- А если этот кто-то настолько силен, что…
- Помилуйте, друг мой, такого еще не бывало и вряд ли когда-то будет. Возможно, кто-то из нас и справился бы сразу с двумя, хотя такое было лишь раз, но этого волшебника уже четыре с лишним сотни лет как нет на этом свете.
- Если все здесь враждуют, то почему Совет еще не распался?
- Как раз из-за вражды, мой любезнейший! Это то, что магглы называют конкуренцией – если один из нас окажется достаточно умен, чтобы обхитрить, победить, или даже убить другого – не лучше ли, чтобы тот, кто позволил себя одурачить, больше не ослаблял весь Совет своей глупостью? Так все мы вынуждены постоянно думать, становиться сильнее и умнее, чем были. Подождите, я знаю, что однажды и магглы полностью перейдут на тот же принцип – вот тогда-то между ими и нами не останется никакой разницы. Впрочем, она и теперь невелика, учитывая, что именно в них каждый из нас черпает свою силу… Что ж, вот мы и пришли. Рекомендую не заговаривать ни с кем первым до того, как все займут свои кресла.
- Кресла?
- Да, само собой. Тринадцать каменных тронов, у каждого из нас свой номер.
- И какой же ваш?
- Одну минуту. Вам лучше пройти и увидеть все самому. Abrakadabra!
Тяжелая дверь мореного дуба приоткрылась, впуская их внутрь. Волнение нарастало – все вены, пальцы на руках обжигало холодом, ноги стояли нетвердо. «Соберись!» - крикнул он себе, - «покажи им, что ты достоин быть равным! Не опускай глаза, смотри прямо!».
- Нам сюда, - услужливо показал Бальфорт в сторону коридора, ведущего налево, - волнуетесь? Я тоже всегда ужасно переживаю…
Геллерт, вытянувшись в струну, шагал за стариком, мысленно отмеряя расстояние. Наконец, коридор повернул, и они предстали перед еще одной дверью. Та с небольшим скрипом отворилась, и Геллерт, сделав глубокий вдох, шагнул внутрь.

***
Зал был огромным и тонул в полумраке, но светильники были достаточно сильными, чтобы можно было рассмотреть присутствующих и интерьер. По центру зала находился круг, в самом центре которого была начерчена сложная руна. Вокруг, словно цифры на циферблате, располагались тринадцать каменных сидений, на спинке каждого были выгравированы арабские цифры. В дали комнаты, на возвышении, виднелся еще один, самый большой, трон.
Присутствовавшие люди не обратили на вошедших никакого внимания, но, как показалось, их было определенно меньше десятка.
Геллерт с Бальфортом отошли немного в сторону. Старик, как всегда, улыбался каким-то своим мыслям.
- Так кому же принадлежит первое кресло? – спросил Геллерт, понизив голос.
Бальфорт кивнул, точно давно ждал вопроса.
- Видите, тот, в черном плаще и перчатках?
Человек, о котором Бальфорт говорил, только что повернулся к ним лицом. Он был высоким, широкоплечим, но внимание привлекал вертикальный шрам, рассекавший левую сторону его лица, из-за чего глаз человека казался огромным, вылезающим из орбиты. Сам он был черноволосым, черноглазым, с сильным, волевым подбородком и невероятно тяжелым, пронизывающим взглядом, от которого хотелось спрятаться подальше.
- Кто это? – спросил Геллерт, отвернувшись.
- Вижу, и вам его взгляд не по душе? – усмехнулся Бальфорт, - понимаю, сам трепещу. У него, как и у всех нас, много имен, но сам он предпочитает звать себя Драконом.
- Он что, и правда дракон? (Геллерт вспомнил, что его Патронус принимал форму дракона, и поежился).
- И да, и нет, это долго объяснять. Он – воплощение самой войны, самой ненависти, ярости, разделения и вражды. Везде, где он появляется, начинаются ссоры и войны. Хотя, возможно, верно и обратное – он появляется везде, где есть вражда. К слову сказать, сегодня он занимает должность тайного советника при германском кайзере – с тех пор, как ему удалось сместить старого канцлера, немецкий дух вновь возвращается к наслаждению войной, уж вы мне поверьте. Коль скоро Дракон занял место подле престолов, ждите большой крови. О, поверьте, никто не хотел бы встретиться с ним лицом к лицу. Потому он и сидит на первом троне – люди всегда в своей бесконечной глупости считали войну чуть ли не единственным, или уж по меньшей мере, главным из зол.
- А какое же тогда главное, если не война и ненависть?
- Главное зло? Помилуйте, такие вопросы у нас не задаются.
- Хорошо. Чье же второе кресло?
Бальфорт улыбнулся.
- Оно пустовало уже больше века… до сегодняшнего дня.
Геллерт ощутил неожиданный приступ ярости – почему это он должен быть вторым, а не первым? Ничего, он изменит этот порядок, и если ради этого надо будет убить этого Дракона…
- О, не думайте, его убивали не раз, вот только не полагаете ли вы, будто кто-то может избавиться от вражды и насилия с помощью вражды и насилия? Все здесь глубже, чем может показаться на первый взгляд. Ведь агрессия и ненависть начинаются с защиты себя, не так ли? Дух воинства, культ силы… Все это – начало власти Дракона. Забавно, не правда ли? Он начинает со слов об объединении воинства, о дисциплине и подчинении ради выживания – против вражеского войска, затем переносит войну в голову каждого, и так до тех пор, пока каждый не зайдется в наслаждении при причинении страданий и боли самым ближним. Ведь само существовании других людей около нас причиняет нам страдание – и ненависть… она так первична, так фундаментальна… Да, определенно, Дракон – первый из нас.
Кстати, вы пока не догадываетесь, почему именно вас досталось второе кресло? Здесь не бывает случайных чисел.
Геллерт подумал.
- Я никогда не смирюсь с тем, чтобы быть в чем-то вторым. Это вызов? Это заставляет меня выполнять свою задачу? Предупреждаю – не надо со мной играть. Может, вы и хотите заставить меня выполнять ваши цели, но я всегда буду преследовать свои, и не буду кланяться кому-либо, никогда, даже под угрозой…
- Именно так сказал однажды отец наш, - негромко произнес Бальфорт, - именно такими были его слова, и тогда и началось великое разделение там, на небесах.
- То есть…
- Твоя стихия – бунт, восстание, анархия, вечное несогласие, стремление опрокинуть любую власть лишь потому, что она властвует. Вечное восстание, вечная гордыня… Как присуща она людям. Без нее не было бы самого первого движения, первого изменения всей этой небесной гармонии… И все же, тебе уготовано второе кресло. Ты второй – не после Дракона. Подумай об этом. И еще… как ты считаешь, стремление к чему тобой движет?
- К свободе, - отрезал Геллерт, - свободе ото всего и ото всех. Разрушить всю власть, все установления, все, до камня! После меня никакой власти, никаких установлений не будет!
- И тем не менее, номер второй олицетворяет собой… тиранию.
- Неужели? – Геллерт поймал себя на мысли, что ждал чего-то подобного в глубине души.
- Да, разумеется. Второй номер всегда вдохновляется анархией, свободой, уничтожением границ и норм… и вдохновляет других – завистью перед теми, кто выше их. Но когда он достигает победы, натура его, столь не привыкшая к ограничениям своего я, воздвигает новую диктатуру, тиранию, еще сильнее и беспощаднее той, что была до него. Так уж он устроен – пройдя весь путь от отрицания власти и любых границ, он воздвигает их сам – вокруг себя. Ведь зависть и чувство несправедливого ущемления, которым он движет других, не дают ему примириться с тем, что что-то в этом мире происходит не по его воле – а вчерашние рабы, его армия, становятся новыми господами. Первым был отец наш, и с тех пор еще никто не изменял его правилу.
Геллерт промолчал, ненадолго уйдя в себя, но усилием воли заставил себя успокоиться.
- Кому же принадлежит третье кресло? – спросил он.
- Видишь того, в смокинге?
Геллерт всмотрелся – румяный черноволосый франт, одетый с иголочки, с цветком мака в петлице, казался здесь неуместным светским денди. Разве что… глаза его казались слишком бесцветными для общего лоска, словно бы более тусклыми, чем все окружающее.
- Это Амброзий Тит Лукциор, думаю, ты о нем слышал.
- Не может быть… Это же тот вампир? Разве вампиры – ровня нам, магам?
- Смотря какие. Его можно по праву назвать королем вампиров. С каждой жертвой, чью кровь он выпивает, вампир становится сильнее и сильнее. Он же родился еще тогда, когда Римская империя была в расцвете могущества. Правда, он предпочитает подолгу спать в склепах…
- И в чем же его сила?
- В удовольствиях. В наслаждении, сибаритстве, эпикурействе. Его философия – человек рожден лишь за тем, чтобы без ограничений наслаждаться всеми благами жизни. Помнится, в эпоху Ренессанса он был сильнейшим и первейшим во всем Совете…Впрочем, те времена давно минули. И, коль скоро старый вурдалак вылез из своего склепа, значит, рассчитывает чем-то поживиться.
- Разве какие-то жалкие блага и удовольствия в силах сравниться с мощью оружия, силы?
- Не надо недооценивать их. Гедонизм – великая сила. Когда-нибудь мы добьемся того, что каждый будет свято уверен в том, что он рождается лишь за тем, чтобы получить как можно больше наслаждений. Именно они сгубили Спарту, а никак не враги и сталь. Именно Амброзий сделал римлян слабыми, изнеженными шакалами, после чего Дракон (тогда он был, правда, вождем германских варваров) разделал их, как мешки с мясом.
Кроме того, он глубже, чем кажется. Ведь гедонизм – это философия, это стиль жизни, и чем дальше прогресс будет упрощать жизнь, тем больше людей падет в его сладкие сети обольщения. Насколько я знаю Амброзия, все, что он признает в жизни – это причины и следствия. И конечной причиной он видит желание всего сущего наполнять желания, наслаждаться. Ведь и самопожертвование – в его глазах – это лишь получение максимального удовольствия – такого, которое всего лишь сильнее желания жить. Но ведь и страсть алкоголика сильнее инстинкта жизни – возражает Амброзий оппонентам. Со своей стороны он абсолютно прав – наличие желаний ведет к наслаждению от их осуществления – а больше в мире нет ничего.
Геллерт задумался – пожалуй, в действиях этого вампира была своя мудрость, хотя слабость и изнеженность вызывали крайнее отвращение. «Впрочем, он-то как раз силен, хоть и нападет на слабых» - подумал Геллерт. «В любом случае, в моей империи места ему не будет. Слабость и гедонизм надо выжигать каленым железом».
- Кто же четвертый? – спросил Геллерт.
- Одну минуту, я уже чувствую, что он идет… Да! Вот и он!
Геллерт повернулся ко входной двери, и буквально через пару секунд та распахнулась, пропуская вперед человека в рясе. Он был весьма толстым, с огромным, непомерным брюхом, круглыми, повисшими щеками, козлиной бородкой и маленькими, цепкими, злыми глазками.
Геллерт чуть не прыснул.
- Кто это? Неужели поп?
- Кто? Как вы сказали?
- Поп. Так в Российской Империи зовут священников.
- Вы почти угадали. Перед вами истинный хозяин восточной империи, это жалкого, огромного, как нарыв, государства. Мы зовем его Фарисеем, хотя он предпочитает звать себя Святейшеством. Видите ли, он до сих пор считает себя светлым, а всех остальных – темными.
- Он что, такой дурак? – толстый поп сразу вызвал у Геллерта отвращение, напомнив о бессмысленно строгих, ограниченных и злопамятных учителях Дурмстранга.
- Как вы думаете, мог бы дурак попасть сюда? Нет. Он довольно молод, ему лишь недавно исполнилась сотня лет. Он не глупец – он лишь ханжа, ложный праведник. О, лично он был безукоризненно праведен, но неужели вы думаете, что это когда-то кого-то само по себе делало святым? В его стране царит такой же порядок – традиции, которым служат люди, чинопочитание, лизоблюдство, показная набожность и тайные пороки, а также нелепая мысль о собственной богоизбранности, о миссии народа. Представляете, друг мой, этот человек кормит целый народ баснями о том, что они – избранные, народ-богоносец, и ради этого они готовы терпеть любые лишения, находиться в рабстве, идти войной, ничего не получая взамен…В прошедшем века ваш покорный слуга имел неоднократное удовольствие макнуть в лужу его Святейшество, раз за разом провоцируя на попытки занять Константинополь. Что ж, каждый раз это позволяло мне занимать все лучшее и лучшее положение, за что я ему безмерно благодарен.
- Почему же его слушают?
- Потому что всем нравится мысль о собственной избранности, духовности. Каждому нравится принадлежать чему-то якобы святому. Каждому нравится, когда можно соблюдать форму и считаться великим праведником, а внутри беситься от гордыни за себя или ненавидеть весь мир за то, что тот не хочет жить так же, как ты. Горделивый праведник – вот его сущность.
- Нация рабов, - выплюнул Геллерт, - они сами привыкли лизать сапоги, каждой мокрице, самому жалкому чиновничку, учителю – и бесятся, когда кто-то смеет заявлять о себе.
- Видите, теперь, как это работает? – почти в восторге воскликнул Бальфорт, азартно потирая руки, - их заставляют кланяться и выслуживаться, служа обряду, и они бунтуют, преисполняясь гордыни. Другие боятся горделивых людей, и глядя на них, говорят – «уж лучше наш старый порядок». Ну что, кажется ли вам еще, что Его Фарисейшество глуп?
- Мне кажется, что он омерзителен.
- Но ведь и это не все! Это было бы полбеды, если бы он лишь дурачил глупцов и играл на темных чувствах масс, верящих в свою коллективную избранность. О нет, вы просто не видели его прекрасного, воистину божественно обличия, в котором он может являться мудрецам и отшельникам! Его и есть его главная пища – монахи и светские праведники. Им он является как ангел, посланник высших сил – о да, и убеждает их в том, что те общаются с высшими силами – что те достигли праведности, святости и – представьте себе – смирения! Поверьте, каждый лжесвятой – это такой источник силы, рядом с которым невежественная толпа…
- Я понял, - мрачно ответил Геллерт, - он из тех, кто любит прикинуться болваном, а сам втихую стравливает всех вокруг. Видел я таких в Дурмстранге, и обсуждать более не желаю.
- Что ж, тогда, с вашего позволения, продолжим.
- Кто же пятый?
- Вон тот, что стоит в стороне, у стены, - Бальфорт указал на тощего, как щепка, человека в темно-серого цвета костюме, ничем не отличающегося от обычного европейского дворянина. Брюнет, глаза темные, разве что лицо довольно грустное на вид.
- Асмодеус, или Гадес, так его обыкновенно называют. Хотя, думаю, понятно, что это лишь прозвище, как у остальных.
- И чем же он знаменит? Он – демон?
- Да, можно и так сказать. Но сила его звучит обыденно – он черпает мощь в унынии, апатии, бездушии, лени, бытовом равнодушии и скотстве. Он не ищет крупных злодейств, ему хватает изматывающих бытовых ссор, скупости, тошнотворности, безнадежности и отсутствия перемен. От его касания души людей покрываются ржой, дни становятся серыми, жизнь теряет смысл, заставляя людей погружаться кого во что. Вещизм, алчность, измены, обжорство, безделье – не ради погони за наслаждением, нет, он – не гедонист. Уныние – вот его движущая сила.
- Значит, он нигде не правит?
- Или правит везде – везде, где есть неизменный порядок, везде, где люди уверены, что от них ничего не зависит и что их жизнь ничем не лучше других бессмысленно прожитых. Другие рассчитывают питаться крупными, сильными пороками, но только Асмодеус пожирает души каждый день, без исключения. Он – сама сила энтропии, если угодно. Он – воплощение старости мира, однообразия. Ему даже не надо вступать в бой – почти никогда, ведь уныние – последняя ступенька, ведущая к смерти. А уж там он властвует вполне. Он – Аид, владыка Шеола.
- А кто же под номером шесть?
- Номер шесть находится подле вас уже почти как час. Меня остальные члены Совета знают под именем Паука, или же Повелителя Теней.
- Значит, вы? И что же вы собой подразумеваете? Политику?
- Политику. Власть. Двуличие. Стремление к наживе, влиянию, богатству и власти. Обман и ложь как таковые. Все, что движет теми, кто влияет на мир. Но главное – это вечное стремление к переменам – ведь я переменчив, как тень на стене. Я никогда не смогу быть союзником Гадеса, как Амброзий не сможет быть союзником Фарисейшества. Для меня пассивность человека делает его бесполезным. Поверьте, я прекрасно знаю, что движет каждым, ищущим влияния и богатства – тем, чтобы его жизнь менялась, была не такой, как прежде. Мне по нраву люди, ищущие перемен, лучшей доли. Они – в моей полной власти. У меня много, очень много лиц – и все они говорят людям то, что те хотят слышать.
- Значит, вы полагаете, что ваш путь – самый выигрышный?
- Безусловно, иначе я не был бы собой. Я – политик, и позвольте дать вам один совет. Я не зря так много о вас забочусь – вы мне искренне симпатичны. Поэтому, если вы хотите преуспеть в Совете, рекомендую вам никогда не занимать враждебную мне сторону. Видите ли, в политике я всегда побеждаю. Для меня жизнь – игра в шахматы, и только я вижу всю доску и все фигуры. Есть лишь эта доска, и нетвердые, пляшущие тени. Но будьте уверены – каждая из них указывает вам направление…именно то, в котором вы сделаете нужный мне ход. И когда вы будете уверены, что поступили наперекор мне, лишь в конце вы поймете, что именно этого я всегда и хотел, - лицо Бальфорта здесь утратило живость, превратившись в серый, сморщенный пергамент. Геллерт увидел, как тень старика разделилась на множество других, вставших вокруг него безмолвно и торжественно. Через мгновение наваждение рассеялось, и он продолжал, - в конечном счете, я уверен, решающий вклад в победу нашего дела внесу я. Впрочем, как вы могли догадаться, так считает каждый из здесь присутствующих.
- Звучит как самоуверенное хвастовство, - ответил Геллерт, глядя старику в глаза. Тот смущенно улыбнулся, отведя взгляд.
- Ну, понимаете… На вашем месте я бы подумал, почему я сказал то, что сказал, и какой реакции хотел от вас добиться. Не буду лгать вам – мне нужны союзники, причем умные – полезных дураков мне хватает с избытком.
- Если даже я буду всегда на вашей стороне, это не значит, что вы всегда будете на моей.
- Верно, мой друг, однако, вы всегда сможете сообразить, в каком случае мне невыгодно вас предавать. Если же вы пойдете против меня, боюсь, это закончится печально. Политика – сама моя сущность, и вывод вы сможете сделать сами. Впрочем, хватит обо мне, не так ли? – Бальфорт засмеялся, прикрыв ладошкой рот.
- Согласен. Кто под номером семь?
Старик развел руками:
- Увы, это кресло сегодня пустует. Грех жаловаться – еще никогда, ни в одном веке в Совете не было одновременно стольких членов. Как гласит пророчество Повелителя, когда Совет соберется в полном составе, наша власть утвердится со всей неизбежностью.
- Так кто же должен быть седьмым?
- О, это очень значительное лицо. Суть седьмого кресла – эгоизм, индивидуализм в своей крайней, абсолютной форме. Тот, кто займет это кресло, будет знать лишь свое имя и существование и научит людей тому же. Он научит их, что их и только их эго – выше всего на свете, что каждый человек – есть божество, и что лишь приняв самого себя как абсолют, мы достигнем всеобщего благоденствия. Он научит их, чтобы "индивиды" противопоставили себя "презренной толпе", а на деле - просто всем окружающим, и наконец, друг другу. О да, люди охотно ему поверят, и их жалкое эго раздуется, как мыльный пузырь, и лопнет зловонной жижей – потому что на всей планете не хватит место для миллиардов самообожествленных червей. Впрочем, насколько я могу судить, этот человек еще не родился.
- А кто занимал это место раньше?
- О, оно очень давно пустует...С шестнадцатого века. Вы слышали что-нибудь о Короле Мертвых? Его еще называли Некромантом или Королем-Личом.
- Боюсь, нет, - ответил Геллерт, честно попытавшись вспомнить.
- Это был великий волшебник, достигший такой силы, что стал сильнее двух любых членов совета вместе взятых - пожалуй, до него это никому не удавалось - из известной мне истории. Да, он был личом, и создал не один, а целых три крестража - кольцо, корону и посох. Впрочем, его сила была не в этом. Он изобрел могущественный артефакт, способный похищать души людей, и магическую силу волшебников, и с каждым убийством его сила лишь возрастала. Хуже того, он создал зелья и заклинание, которое... О пандемиях чумы, чуть не истребивших в Европу, вы ведь слышали.
Геллерт почувствовал, что холодеет.
- Не может быть... Так это все было его рук дело?
- Именно. Он насылал чуму на целые страны, и те, кто погибал от нее, становились живыми мертвецами. Он набирал в свою армию тех, кто был готов ради своего величия пожертвовать всем вокруг - и делал их некромантами, обучал создавать и контролировать нежить. Ближайшим слугам он раздал кольца, дарующие вечную жизнь, и нарек их Орденом Рыцарей Смерти.
Это было страшное время. Целые города и страны лишились живых, сама земля стала отравленной. Трижды целая армия волшебников, и светлых, и темных, сражалась с ним, и наконец, все крестражи и он сам были уничтожены. Он погиб в своей Цитадели Смерти, мертвом городе... После этого некромантия была запрещена, и все упоминания о нем - стерты из всех архивов и книг. Вскоре начались переговоры о введении Статута Секретности и создании министерств Магии - хотя продлились они еще добрый век с лишним. Бюрократия не меняется...
В общем, как я думаю, вы ясно теперь видите, какой ценой может обернуться крайний индивидуализм, в своем последнем проявлении. Впрочем, новый Седьмой будет тоньше, будет сулить мир и процветание, как и многие другие...
Да, идея величия человека, не стесненного по виду ничем, никакой государственной или общественной волей, свободного в своем творчестве…да, это ясно, очень ясно. Если люди рассеются и каждый построит себе храм как божеству, жалкая планета не выдержит такого вздутия индивидов, и атомизация достигнет пределов…Я уже чувствую этот космический холод, а вы? Эго, бесконечное эго и пустота вокруг…
- Звучит отвратительно. Значит, он – квинтэссенция зла? Самолюбие, гордыня, наконец, бескрайний эгоизм и индивидуализм?
Бальфорт захохотал.
- А вы меня спросите про восьмого!
- Спрашиваю.
- Вот, прошу внимания – тот почтенный старец в белом.
Тот, о ком говорил Бальфорт, и раньше привлек внимание Геллерта, и тот был рад услышать, что настала очередь этого экземпляра. Это и правда был величественный, благородный с виду старец, в сандалиях на босу ногу, белоснежном балахоне, с длинными волосами и бородой, аскетичным лицом и внушительным носом.
- Кто же он?
- О, суть сего мудреца – альтруизм и отдача.
Геллерт решил, что ослышался.
- Как? Что же он здесь делает?
- То же, что и среди людей – ведет проповеди о вреде индивидуализма, о всеобщности, о любви к ближнему своему, о самоотдаче, взаимопомощи, непротивлению злу…
- Так что же в этом плохого? Где здесь зло? – Геллерт начинал злиться от недоумения, - зло, это, всем известно, разделение, разъединение, а добро – это объединение, слияние… По крайней мере, до сих пор было так.
Бальфорт зажал рот рукой, вытирая слезы смеха другой.
- Помилуйте, друг мой! Когда проповеди нашего Альтруиста достигнут сердец людей и он возьмет власть, любая тирания покажется людям земным раем. Потому что глупые двуногие редко задаются вопросом – «а к чему нас ведет человек, утверждающий, что смысл каждого – в том, что он делает для других? Который утверждает, что нет отдельных душ, а есть лишь одна, общая душа человечества, частью которой мы все является»? Имеют ли они потом право жаловаться на то, что они и станут лишенными душ и лиц, порядковыми номерами в его стальной машине? Раз они настолько глупы, что, видя зло в отдельном эгоизме, не видят помноженного на миллион зла эгоизма коллективного? А кто правит коллективом? Естественно, он, великий пророк Добра и Отдачи. Естественно, только ради служения Общему. И конечно, ненасилие и непротивление злу – предмет его проповеди. Но когда все станут действительно едины со всем – настолько, что нельзя будет уже никого отделить и назвать по имени – кто тогда услышит этот вопль миллионов и миллионов?
Геллерт молчал, потрясенный собственной недогадливостью. Наконец, спросил:
- Что же было раньше из его опыта?
- Раньше была репетиция, точнее, несколько. Главное, как намекает наш проповедник, свершится уже скоро, в наступившем веке. Он ведь сам молод, по сравнению со старожилами...
Геллерт ничего не ответил, и Бальфорт продолжал:
- Поразительно, во всем Совете не найдешь столь похожих меж собой, как Эгоист и Альтруист, и в то же время, двоих, что столь сильно бы друг друга ненавидели. Думаю, вы в полной мере оценили теперь гениальность замысла отца нашего? Люди устрашаются всеобщего эгоизма и стремления каждого оторвать у ближнего кусок из-за тесноты собственного эго. Они всей толпой устремляются в лапы единого коллективного механизма, который уже ждет их с распростертыми объятиями. Еле вырвавшись из железной хватки коллективизма, они с криком кидаются в абсолютный индивидуализм, раздуваясь как жабы в своем отделении от всех прочих. Не правда ли, над конвульсиями этих обезьян можно смеяться бесконечно? – старик, кажется, и правда от души хохотал.
- А если люди додумаются до чего-то среднего? Ограничить и то, и другое, не впадать в крайности?
Его вопрос вызвал у Бальфорта новый приступ веселья.
- Видите, теперь вы сами идете от цифры к цифре! Кажется, пришло время узнать вам о девятке. Видите того маленького китайца?
- Вижу. Он и есть номер девятый? – Геллерт посмотрел на сухонького, низенького старичка-азиата, безразлично уставившегося в направлении какого-то факела. Старик был одет в серое мешковатое одеяние, полностью скрывающее его фигуру, кроме тощих плеч и щиколоток – как у ребенка.
- Да. Это великий Шиндже, Судья Мертвых, Тень Тьмы.
- За что же его так прозвали? Грозным он не выглядит.
- Он и не грозный. Он никакой.
- Что это означает?
- Нуль. Плюс бесконечность, на минус бесконечность. Он уравнивает все. Он олицетворяет собой то самое среднее, о котором вы давеча помянули. Он – пантеист, и для него есть лишь безличные и равноценные законы природы. Свет и тьма, инь и ян, эгоизм и альтруизм…В его глазах все это – лишь половинки целого. Весь мир – божество в его глазах, и ничто не божество в то же время. Он говорит – нет тьмы без света, и нет света без тьмы. Это ложь, конечно, но в последние годы ему верят очень и очень многие. Вы же видите, что он делает?
- Пока не очень. Просто стирает границы?
- А разве этого мало? Я могу спасти ребенка или убить ребенка, и он скажет – это равноценные вещи. Я лишь сделал изменение, на которое природа ответит аналогичным. Поэтому его призыв – не делать ничего, раствориться в безличном. Серое – не черно и не бело, оно просто сливается с окружающим. Так и те, кто последует за ним, растворятся в безразличности и пустоте.
- Жуткая восточная философия, да? – спросил Геллерт с насмешкой, но старик ответил серьезно:
- Да, она действительно кошмарна. Если ваш покорный слуга и желает власти, то по крайней мере, власти над чем-то определенным и живым. Те же, кто пойдет путем усреднения крайностей, однажды усреднят себя до того, что станут неотличимы от камней.
- Значит, поэтому он так неподвижен? Он питается окаменевшими душами?
- Если можно так сказать, да. У него полтора голоса в Совете – когда нас собирается четное число, его голос – решающий. Не потому, что он сильнее всех, а потому что он определенно не склоняется ни к одной из сторон, как, скажем, ваш покорный слуга – к индивидуализму.
- По крайней мере, он сидит в своем жалком Китае и не мешает нам, европейцам, покорять мир.
- Если бы Китай и правда был жалок, - вздохнул Бальфорт, - но я боюсь, как бы он не пережил нас, как пережил римлян, персов и византийцев. Кроме того, идеи более не имеют границ – стараниями вашего покорного слуги (а я всегда говорил, что наибольший вклад в общее дело Тьмы принадлежит мне), - и его мертвая философия привлекает все больше умов. А ведь его мировоззрение уже живет в нашем обществе! Имя ему - релятивизм. Разве вы не встречали таких господ и дам, кто в любом разговоре твердит - "придерживайтесь любого мнения, лишь не настаивайте на его истинности! Каждый прав со своей точки зрения, у каждого свое мнение, только не навязывайте, не навязывайте!"
- О да! - с негодованием воскликнул Геллерт, - терпеть таких не могу! "Заблуждайтесь своими индивидулальными иллюзиями, все равно все - сумасшедшие и никто не знает истины!".
- Именно так. Нетрудно догадаться, к чему такое приведет. У всех средние мнения, ни на что не претендующие, никто не смеет честно и до конца верить в абсолютные истины - так все к тому и придут, что истины нет, а мир - иллюзорен. Останется лишь однородность, смешение красок и безразличие, окаменение.
- Во всяком случае, мне это не грозит, - поморщился Геллерт, - кто же десятый?
- Обратите внимание на чернокожего джентльмена, сэр.
Не заметить его было и правда трудно. Среднего роста пожилой негр, с редкими клочками волос, был тонок, но весьма жилист. Одет он был престранно – шаровары, увешанные амулетами и птичьими костями, смокинг, надетый на голое тело, ожерелье из зубов вокруг тощей шеи, а на голове его красовался цилиндр, украшенный кольцом маленьких черепов. В руке чернокожего был зажат посох, увенчанный черепом какой-то птицы, с воткнутыми в него перьями.
- Что эта вонючая обезьяна здесь делает? – скривился Геллерт, - я думал, это прислужник, а не член Совета. Я что, буду сидеть в одном круге с черномазым?
- Полегче, друг мой, в двадцатом веке в моду войдет терпимость и любовь к населению Земли, имеющему иной цвет кожи. К тому же, на вашем месте я не стал бы незаслуженно обижать старейшего шамана Африки, который правил Черным Континентом еще в эпоху первых Крестовых Походов.
- Хорошо же он им правил, что там до сих пор царит каменный век!
- В этом и есть его суть! Суббота, так его зовут, конечно же, в честь известного всем мастерам вуду Барона Субботы, и черпает силы в первобытной, животной, материальной природе. Он – само отрицание эволюции, он – бессознательное, что роднит нас с животными. Он – наши детские страхи и иррациональные ужасы, с тысячей лиц. Он – разрушение цивилизации, стремление человека к обезьяне, к материи. Именно в нем есть тот грядущий цинизм и отрицание духа, материи, что питает истинный, природный атеизм.
- Разве атеизм – не порождение науки?
- Как игра ума? Бесспорно. А вот как внутреннее ощущение себя не более чем телом, материей, непомерно развившимся животным? О нет. Именно благодаря его трепетной заботе о своем континенте, он продолжает жить в темных веках, бессознательно, подобно животным. Но, сдается мне, старый шаман передаст знания о том, как устроена живая материя, людям. Я слышал, для этого уже подобрали слова – рефлекс, инстинкт, бессознательное, поведенческие программы… Путешественники и колонисты, долго живущие в его царстве, со временем проникнутся и его образом мысли - и вернутся с этими мыслями домой...
Тогда и появятся среди людей те, кто объявят себя лишь развитыми животными и не более. И тогда – что спасет их от абсолютного, изначального страха, и чистого, звериного инстинкта вечно жаждущей материи? Природа – отнюдь не только милые пейзажи и романтика сельской местности. Это место, где зверь вытесняет и запрещает любую мысль как таковую. Поверь, Барон Суббота умеет ждать.
Старый негр больше не казался Геллерту нелепым – напротив, в его глазах, казалось, можно было увидеть абсолютное, не скованное никакими условностями и приличиями животное начало - и на секунду Геллерта коснулся первобытный ужас перед неведомым.
Отвращение вновь пробрало Геллерта – с кем бы из Совета он ни заключал союзов, это точно будет не Суббота.
- Кто же одиннадцатый? – спросил Геллерт, желая отвлечься от дикаря.
- Думаю, вы заметили того индуса, друг мой?
Посередине зала и правда стоял человек индийской наружности – высокий, пожалуй, выше всех остальных членов Совета, с красивым, мудрым лицом, черной бородой до груди, в чалме и богато расшитом халате.
- Это Владыка Мориа. Вы наверняка слышали о его учениках – Елене Блаватской, Фридрихе Ницше…
- Как?! – перебил Геллерт, - вы хотите сказать, это учитель самого Ницше? Самого выдающегося из современных мыслителей?
Лицо Бальфорта впервые за этот день на секунду скривила гримаса брезгливости.
- Я все время забываю, что вам лишь девятнадцать лет.
Геллерт было вспыхнул, но мысли об учителе его кумира оказались сильнее. Неужели, тот, чьи книги он, Геллерт, читал в годы учебы запоем, тот, кто был одним из тех, кто сформировал ему картину мира… теперь им превзойден? Может ли быть оказана ему такая честь? Ведь теперь он сядет в одном ряду не просто с самим Фридрихом, а с его Учителем? Неужели ученик так скоро перегонит своего наставника и кумира?
- Вижу, вы совсем потеряли себя от восторга. Думаю, раз вы знакомы с его творчеством, пояснять долго не надо?
- Что именно? – спросил Геллерт, приходя в себя, - идея сверхчеловека? Теософское общество?
- Мистика, оккультизм и эзотерика, так будет точнее. Гностицизм, кстати. Если Суббота – поклонник материи, то Мориа, конечно, адепт Духа.
- Как и я! – горячо воскликнул Геллерт, но старик продолжал:
- Да, думаю, вам не нужно пояснять. Законы природы, космическая иерархия, духовные практики, всеобщность всего, тайные знания, пришествие новой расы… В общем, все то, что очищает нас от материи и делает сверхлюдьми, существами чистого духа…И чистой мощи. И чистой силы – тех, кто не сможет выпестовать в себе высший дух, ждет судьба пищи, навоза, на котором произрастет высшее.
- И так должно быть! – вновь воскликнул Геллерт.
- Что ж, у вас будет сегодня время поговорить с тем, кто создал вашего кумира и многих других. Хотя в рамках политики он является моим вассалом, как часть Британской Империи, с точки зрения перспективы, то есть Америки, мы с ним мыслим сходно. Его последователи пустили корешок в западном мире. Мне кажется, оккультный Восток однажды станет культом западных людей. Да, в этом, худшем своем, Запад близок Востоку. Ведь и неоплатоники говорили о том же – в своем яростном отрицании материи, в тяготении к Тайне, правящей миром, в торжестве чистого Духа…
- Что ж, в этом я ему посодействую со всей охотой.
- Смотрите сами, друг мой. Мориа – сама Тайна и та власть, что она в себе несет. Он – бесконечная лестница ухода от материи и стремления слиться с безликим Абсолютом. И уж поверьте мне, эта тайна не сулит никому радости и счастья.
- Так что же касательно двенадцатого?
- Увы, его в Совете сейчас нет, и в этом в немалой степени виноваты и вы, друг мой. Если бы не ваша тогдашняя ссора…
- Альбус? Неужели? – Геллерт был глубоко потрясен.
- Увы, - старик развел руками, - я уже имел счастье видеть мистера Дамблдора и даже обещал посодействовать ему в карьере. Имей вы чуть больше терпения, и я устроил бы его сестру в лучшую лечебницу, и тогда вы с ним были бы свободны… Значит, не судьба.
- Кем же он тогда бы стал?
- О, двенадцатый член Совета – самый редкий гость. Первый был в Древней Греции, а последний погиб молодым не далее как сто лет назад при моем деятельнейшем участии.
- Итак, что же он собою представляет?
- Науку и рационализм, конечно же. Веру в бесконечную силу и благо познания и прогресса, в то, что наука и научное, рациональное мышление сделают рукотворный рай на земле. Что если исключить из жизни все, что неразумно и лишено логики, тогда настанет мир. О, объединив науку и магию, можно добиться беспрецедентных успехов… В части управления человеческой жизнью, особенно, если объявить так называемые мораль и чувства ненаучными и мешающими прогрессу… Каждый человек будет действовать лишь по заданной ему последовательности, по алгоритму… А все, что препятствует бесконечному процессу поглощения знаний и сведений – будет просто уничтожено. Разумеется, гуманно и с пользой для остальных.
- А ведь у Альбуса были похожие идеи! Он часто говорил мне о том, как здорово было бы, если бы нам удалось устроить мир рационально, где все было бы подчинено строгой научной логике, а не нелепым, глупым чувствам…
- Увы, к сожалению для всех нас, ваш друг, я боюсь, окончательно отошел от этих мыслей…
- А что же стало с предыдущим?
- О, его сгубило другое. Он был молод и так и не смог понять, что всякие нелепые чувства вроде мелкого местечкового патриотизма не могут иметь значения для члена Совета, как и любая другая привязанность.
«Виктория» - мелькнуло в голове у Геллерта, и на секунду ему отчего-то стало невыразимо тошно, так что захотелось упасть и изблевать себя наизнанку. Впрочем, помутнение длилось какую-то секунду, и его сменил гнев.
- Не надо называть мою любовь к Германии местечковым патриотизмом, сэр! – сказал он, повысив тон, - моя страна…
- Думаю, время вас научит, если этот урок не окажется для вас смертельным.
Что до бывшего Рационалиста, то его сгубила любовь к другой стране, Франции. Вот я, даром что его земляк, без каких-либо колебаний вонзил нож в спину своей так называемой родине, благодаря чему Британия и стала в прошедшем веке кузницей мира. Теперь настало время сделать то же самое с ней, поскольку двадцатый век будет за Соединенными Штатами.
- Так что же сделал тогда Рационалист?
- О, как и в вашем с Альбусом случае, Второй и Двенадцатый были друзьями. Ваш предшественник был старше, он успел устроить революцию в Британии… Рационалист же долго пытался воздействовать через мыслителей: Просвещение как эпоха - его творение, безусловно. В те годы он множество раз сражался с предшественником Его Фарисейшества, думаю, вы не удивлены... А потом эти двое энтузиастов устроили то же самое во Франции. Рационалист хотел тогда воздвигнуть храм Разума, чтобы распространить влияние науки и рационализма повсюду. Конечно, его порыва не оценили, и вскоре они с товарищем поссорились из-за власти и в итоге убили друг друга. Впрочем, как вы знаете, каждый член Совета создает себе способ обмануть смерть… Тогда Рационалисту удалось вернуться, и, заключив союз с Драконом, он привел великого Полководца, и уже создав империю, принялся насаждать повсюду свои идеи бесконечного и всепобеждающего Прогресса.
- Что же было потом?
- А потом ваш покорный слуга объединился с Его Фарисейшеством и опрокинул империю победившего Разума. Увы и ах! Но нам попался неугомонный энтузиаст – он снова умудрился восстановить себе тело, и вызволить из заточения свою марионетку…
Хотя, это дало ему лишь сто дней – мои агенты уже наводнили все дворцы Европы, и в решающей битве мне пришлось лично обеспечить, что его назойливое существование было прекращено.
- Почему? Вы так ненавидите науку?
- Ничуть. Вся беда в том, что он угрожал моей власти, а этого я не терплю. Будь он моим подданным, я оказал бы ему всемерную поддержку. Впрочем, хоть этот беспокойный волшебник и погиб, пролив изрядное море крови, его последователи пустили идею в ход, и ушедший век жил вполне его духом. Пускай – он лишь приближает человечество к нужной нам катастрофе. Однако, новый век не обойдется без Рационалиста, а наилучшего из кандидатов мы упустили. Остается надеяться, что он не был последним… Ведь в будущем веке вера во всесилие науки и ее способность заменить собой все, вывести формулу всеобщего счастья может прекрасно сыграть нам на руку...
- А кто же тринадцатый член Совета?
- О, его не случайно оставили последним в распределении чисел. Кстати, вот же он – пришел, как обычно, позже всех. Впрочем, он бы вам ответил, что опоздал не он, а Время пришло раньше.
Геллерт присмотрелся и увидел, что, пока они разговаривали, в зал вошел еще один человек. Это был крайне нелепый, тощий старик в заплатанном коричневом костюме, из штанин торчали длинные, нескладные ноги. Волосы его были всклокочены, взгляд из-под потрескавшегося пенсне вызывал непонятное ощущение. Облик довершали криво сидящая бабочка и карманные часы на цепочке, которую тот непрестанно вертел в руках.
- И что это за клоун? – спросил Геллерт Бальфорта.
- На вашем месте я бы поостерегся. Хотя Дракон, Амброзий и Шиндже древние, и они помнят старика, каким он был в Совете – кажется всегда. Ему, должно быть, тысячи лет.
Но главное – не это, а то, что никто из нас не в силах понять ни его, ни его точных устремлений, ни мыслей. И никто, поверь, никогда не захотел бы встретиться с ним в бою.
- Почему же? Он так силен?
- Силен или слаб? К нему эти понятия не относятся. Он абсурден, он – само воплощение Абсурда, Иррациональности. Если Рационалист стремится привести мир к одной-единственной формуле, то он размывает границы всего что мы знаем, самой реальности. Для него словно нет никаких законов природы. Те, кто о нем слышал, называют его Часовщиком, мы же зовем Путаником. Никто из нас не захотел бы встать у него на пути, и никого из нас не стоит бояться так, как его. Каждого из нас можно понять, предугадать – но не его. Никто не знает, каков он на самом деле, как стал тем, кем стал, как он думает – скорее, он и не думает вообще. Само его мышление – противоположно самому понятию мышления. Вот видите, я даже просто подумал о нем, и уже чувствую, как схожу с ума. Поэтому, не пытайтесь с ним говорить, прошу вас. Те, кто видел его истинное обличье, сходили с ума от одного его вида, и я не говорю о том, что он способен похищать и изменять само Время.
- Вы так о нем говорите, что я непременно попробую.
- Что ж, ценю ваш юмор или вашу бесшабашность, - улыбнулся Бальфорт.
- Если говорить серьезно, то почему тогда этот Путаник не стал здесь главным, если он так силен?
- Я не говорил, что он силен. Я сказал, что его, наверное, невозможно победить – очень уж его магия непохожа на все, что мы знаем о магии вообще. Но это не значит, что он сильнее кого-то из нас. Тем более, абсурд – не тот недуг, что поражает массы, его, если угодно, жатва душ наиболее редка и единична, хотя и наиболее устрашающая для жертв. Но он всегда был скорее частностью, неким иксом, элементом неопределенности, иррациональности.
- Он тоже уравновешивает Совет?
- Да. Как Шиндже служит гарантией, отсекающей компромиссный путь для не желающих идти в крайности, так и Путаник стоит последним препятствием для тех, кто исхитрился бы обойти все другие ловушки – он, как вечная неопределенность, поймает везде и когда угодно. Он – само воплощение Хаоса, который был до Творения. Потому его невозможно ни понять, ни прочитать – и потому над ним не властны почти никакие законы, даже магии, потому он волен словно глумиться над самим понятием законов природы.
- Тогда почему же он еще не уничтожил мир или всех здесь?
- Друг мой, не путайте тех, кто является носителем сил, с самими силами. Любая из них в своем абсолютном воплощении может уничтожить мир – но мы – лишь маги. Да, вышедшие далеко за пределы того, что доступно другим, но вместе с тем – мы тоже ограничены нашими силами. Вопрос лишь в том, что, скажем, мое или другого члена Совета понимание границ и понимание обычного мага, пусть и очень могущественного…
- Я понимаю… Значит, Путаник все же имеет предел своих сил, или, если угодно, искажения чужих?
- Да, но вопрос здесь не в силе, а в принципе. Любого из нас крайне трудно убить силой, без понимания той силы, которая питает каждого из нас. В этом, если угодно, единственная слабость каждого из Тринадцати. И Путаника, как я полагаю, это касается в наибольшей степени. Хотя, по моим догадкам, свою главную роль он сыграет тогда, когда пробьет последний час. Вот только что за роль это будет… Нам, рациональным людям, не понять. Впрочем, этого не понять и духовным – Путаник искривляет и дух, и материю, и разум, и чувство – и само время.
- Получается, у людей нет выхода?
- Разумеется! Они могут тешить себя надеждой, что в их силах найти выход, но куда бы они ни пошли, там уже поджидает их кто-то из нас. Мы объявляем себя лекарством от того из зол, которое мучает людей сегодня, и они бегут от одного из нас к другому, не ведая того хохота, что сотрясает этот зал в часы собраний.
- А для кого этот трон поодаль и круг по центру?
- Другими словами, если мы искренне друг друга ненавидим, что нам мешает истребить друг друга здесь и сейчас? Конечно же, наш великий предводитель, поставленный Повелителем. Он лишен сейчас телесной формы, поэтому мы собираемся здесь, чтобы призывать его дух за советом и помощью. Он видит дальше всех и знает все от сотворения времен до конца мира. Он – предвидит все, и знает, по какому пути повести историю, дабы реализовать великий замысел Повелителя. Он – вдохновитель всех пророчеств. Он – выносит приговор этому миру. Он – Великий Инквизитор.
- Тот самый?
- Да.
- И что же он собой воплощает?
- Выбор. Выбор между добром и злом. Выбор между властью над миром и отречением от нее. Между бессмертием и вечной жизнью. Он воплощает небытие, уничтожение и конец всего. Абсолютную власть над пустотой, если угодно. Ведь в пустоте нет времени, и власть его над пустотой будет, бесспорно, вечной – ведь она будет длиться целое Никогда.
- Как…как это возможно? Ведь это противоречит…
- Пока тебе нет резона об этом думать, - тон Бальфорта утратил напускную веселость, зазвучав стальными нотками, - пока же просто усвой. Не пытайся обмануть Великого Инквизитора и помни: для каждого из нас его слово – Закон.
Геллерт вновь возмутился, но решил не проявлять своего негодования – слишком уж непривычно было видеть на лице Бальфорта…да, это был именно страх.
- А у Инквизитора есть свой номер?
Бальфорт медленным взглядом посмотрел на Геллерта.
- Да. Это - нуль.
Геллерт поежился и сменил тему.
- Хорошо. Что же насчет этого трона, что стоит отдельно, без цифры?
- Там есть цифры, просто вам не видно отсюда… Сейчас не время об этом говорить, да и тем более собрание началось! Пора занимать свои места! Интересно, не правда ли: каждый вынужден сидеть рядом со своим злейшим врагом… Это напоминает нам о том, кто мы есть… Да, вы должны будете пожертвовать каплей крови для вызова Инквизитора, и, если он одобрит ваше вхождение в Совет, пройти обряд инициации. Не бойтесь, это не страшно.
- Кто сказал, что я боюсь? – спросил Геллерт с вызовом.
- Тем лучше! – ласковая улыбка вновь лучилась с лица Бальфорта – поспешите же, все уже начали рассаживаться по своим престолам!
Геллерт шагнул к каменному трону с цифрой 2, сел на холодный камень и огляделся. Одиннадцать самых опасных на планете людей сейчас собрались в одном зале.

Глава 8. Апрель 1902г

Часть 1. "Где сокровище ваше..."

На Пасху компания Альбуса собралась в квартире Брокльхерстов. Виктории, увы, не было: поссорившись в феврале с Альбусом, она отдалилась и от остальных, и эту Пасху предпочла встретить с родителями. Зато присутствовал Аберфорт; не сказать, чтобы он испытывал особенное удовольствие, но и он, и его брат были заранее предупреждены о присутствии друг друга, возражений не высказали и вели себя прилично.
Симнель Айла и Клеменси готовили вместе, причем Айла пофантазировала,заменив изюм на чернослив и сверху чуть присыпав кекс шоколадной крошкой: предварительно она измельчила часть шоколадной плитки. От нее же каждый из пришедших получил по два шоколадных яйца: одно для него самого, другое - чтобы на следующий день отдать первому встречному ребенку. Барашка с овощами с успехом заменил кролик, а после обеда собирались все вместе отправиться в ближайший парк плясать Morris Dancing.
И все же не сказать, чтобы за столом было весело. Отсутствие Виктории ощущалось очень остро, ее не хватало, как в осенние дни мучительно не хватает солнца, и особенно переживал Элфиас, уныло отвечавший, когда к нему обращались, и почти не притронувшийся к угощению. Аберфорт сидел с мрачной миной, да и на Принцев, хотя они старались развлекать остальных наравне с хозяевами, больно было смотреть.
Оба вернулись с континента бледные, с тревожными глазами, болезненно боящиеся потерять друг друга из виду. Поначалу они молчали о том, что произошло, но постепенно Альбусу и Клеменси удалось вывести друзей на откровенность.
Зимой Айла почувствовала себя хуже, и коллега отца, ранее ее обследовавший, посоветовал выехать на юг Европы. Она отправилась в дорогу вместе с Лэмом: встревоженный недомоганием, которое на сей раз не удалось скрыть, он отказался отпускать ее одну. Под Парижем Айле внезапно стало совсем худо: начался сильный жар, открылось кровохарканье. Ее сняли с поезда и поместили в больницу. Лэм послал письмо ее родным, но от волнения с ним самим случился припадок, какого очень давно не бывало. К тому моменту, как миссис Хитченс и ее сын, Эшли, появились в Париже, Лэма еще не выписали из отделения для душевнобольных.
Родных Айлы возмутило и то, что муж дочери оказался обузой в трудный момент, и то, что она, как выяснилось, ранее скрывала от него болезнь из страха потревожить. Особенно рассердился Эшли: при первой же встрече с Лэмом он стал настаивать, чтобы тот немедленно уехал и подал на развод. Лэм наотрез отказался оставлять больную жену даже на ее родственников; тогда Эшли обвинил его в эгоизме.
- Он сказал, что я удобно устроился рядом с Айлой и хочу и дальше ее использовать, - задумчиво рассказывал Лэмми Альбусу. - Понимаешь, я не знаю, как будет правильно, потому что я в самом деле оказался обузой. Но ведь я ее люблю, и она меня любит, так что, мне кажется, понимаешь, нас обвенчали не только на земле... Не знаю, как лучше сказать... В общем, мы расстаться просто не можем, это будет совсем плохо. Нам расставаться нельзя: она умрет, и я умру.
После возвращения родственники некоторое время наведывались к Айле и пробовали убедить ее развестись. После вторичного отказа брат перестал с ней разговаривать, да и мать обращалась куда холоднее, чем прежде.
- Идиоты, - вздохнул Альбус. - Они не понимают, что ведут себя не лучше Блэков? Может, мне с ними поговорить?
- Не надо, Айла расстроится, - Лэмми покачал головой. - Может, они опомнятся. Финеас обещал помочь, он вроде с теткой сейчас подружился.
За столом они сидели рядышком, перешептывались и гладили друг друга по рукам. Лэмми следил косящими глазами за световыми пятнами на тюлевых занавесках, а после взял у жены зеркальце и пустил солнечного зайчика.
- У какого-то народа есть обычай на Пасху выпускать птиц...
- У русских, - уточнила Айла.
- Да, - Лэм улыбнулся. - Жаль, у нас птиц нет, только Альбусов феникс.
Клеменси тем временем собрала грязную посуду. Альбус и муж помогли ей, но Финеас быстро ушел, словно почувствовав, что жена хочет поговорить с другом наедине.
- Без Викки праздник - не праздник, правда? - Альбус решил приступить сразу к делу.
- Я слушала, что вы поссорились, - кивнула Клеменси. - Но так и не смогла ее убедить, что ты на нее не сердишься.
- Я сержусь? - Альбус развел руками так, что чуть не выронил тарелки. - Глупость какая... Просто... - он замялся. - Ты знаешь, из-за чего мы поссорились?
Клеменси в тот момент стояла к нему спиной, и Альбусу показалось, что выпрямилась она немного напряженно, но тут же спокойно ответила:
- Кажется, ты знаешь человека, в которого она влюблена, и не одобряешь их отношений?
- Да, - Альбус вздохнул было с облегчением и снова сглотнул. - Понимаешь... Если ты знаешь, что тогда случилось с моими братом и сестрой...
Запинаясь, он заставил себя рассказать - без подробностей, кноечно - о знакомстве с Геллертом, их ссоре и гибели Арианы. Клеменси слушала задумчиво, слегка отстраненно, в конце концов обняла и погладила по спине.
- Значит, Викки сейчас влюблена именно в этого человека? - спросила она немного натянуто.
- Да, - горько кивнул Альбус. -Пониманшь, может, я сам виноват во всем, что случилось, но мне страшно за нее. Гриндевальд жесток и вряд ли отступиться от освих планов.
- А может, они-то ее ипривлекаюют? - Клеменси подняла прозрачные глаза. - Она наконец нашла человека, готового по-настоящему бороться. Ей ведь скучно, Альбус. Помнишь, как она в марте разбила какую-то статую и явилась на демонстрацию в солдатском мундире? Она живет ради бунта, ради непокорности - и нашла наконец человека себе под стать.
- Но опасен! - Альбус сжал худенькие плечи подруги. - Я не знаю, что у него на уме, но не могу допустить, чтобы она погибла!
Клеменси задумалась.
- А что мы можем сделать? - медленно спросила она. - Видишь, ты сказал два слова против - и Викки уже не общается с нами. Предположим, это временно, но я не думаю, чтобы словами ее можно было убедить. Если мы станем настаивать, привлечем на нашу сторону ее родителей, Викки может просто сбежать, спрятаться, и мы ее не найдем. А значит, если с ней случится что-то серьезное, мы не сможем ей помочь.
- Что же теперь? - Альбус прикусил губы - Жить на пороховой бочке?
- Глядя, чтобы не заискрило нигде, - вздохнула Клем. - Альбус, ну что можно сделать, если люди любят друг друга?
- Ну и где тут сломанная табуретка? - раздался басок Аберфорта. Брат вошел на кухню в сопровождении Элфиаса. Клеменси растерялась.
- Да... Вот... Финеас пытался починить...
Аберфорт присел на корточки, развернул табурет к себе.
- Тут Репаро не поможешь. Принеси-ка мне молоток.
Клеменси, слегка сжав руку Элфиаса, выскользнула из кухни, увлекая его за собой. Аберфорт постукивал по дереву. Альбус кашлянул.
- Как живешь?
Вообще-то старший брат так и продолжал под чарами невидимости навещать младшего, но тому об этом не полагалось знать. Аберфорт пожал здоровенными плечами, почесал кудлатую голову и ничего не ответил.
- Я теперь близко к тебе работаю, так что смотри у меня, - попробовал пошутить Альбус, но брат снова промолчал, потом шмыгнул носом и вдруг выпалил:
- А ты когда мать и Ари навещал в последний раз?
Альбусу вдруг захотелось провалиться сквозь землю. С тех пор, как после похорон друзья забрали его из Годриковой Впадины, на могиле матери и сестры он не побывал ни разу, хотя постоянно думал о них.
- Я... - прогнусавил он. - Я... Не получилось.
Аберфорт хмыкнул, словно и ожидал чего-то подобного.
- Сволочь, - констатировал он, и Альбус кивнул. Брат продолжал. - Я так и думал. Как ни попаду, смотрю, все заросло. Я-то нечасто попадаю, только как аппарирую с кем.
"С Клеменси в основном", - подумал Альбус и покраснел сильнее. Ну да, где же брату выучиться...
- Может, я тебя самому аппарировать научу? - предложил он. - Ты все-таки уже совершеннолетний.
-Чтобы вместо тебя было, кому за могилами смотреть? - брат опять зло ухмыльнулся. - Ну-ну. Нет, в общем, убийце-то на могиле делать нечего...
Альбус вскипел.
- А никто не знает, кто из нас убийца. Если бы я был уверен, что сделал это, в тот же вечер сдался бы аврорам. Но это мог сделать любой из нас.
Аберфорт поднялся на ноги - весь белый - и прохрипел:
- Не... Не смей! Это не я! - он помотал головой. - Это не мог быть я! Нет! Слышишь, я не мог!
Он выглядел совершенно обезумевшим, так что Альбус испугался.
- Конечно, не ты. Прости, я просто пошутил.
- Пошутил?! - брат стукнул кулаком по столу. - Ты и над этом шутишь?! В Пасху-то, а?! Да ты, как ни крути - убийца! Если бы не ты, ничего бы не случилось! Притащил этого боша...
Захлебнувшись словами, Аберфорт отпихнул брата, выскочил в переднюю и хлопнул дверью.
Альбус некоторое время, крупно дрожа, смотрел за окно, в умытое недавно прошедшим весенним дождем небо. На кухню вернулись Клеменси и Элфиас, прибежали и остальные, привлеченные шумом, стали его тормошить, но он ничего не замечал: воспоминания вдруг затопили, от горечи хотелось кричать. Родители, Ариана, Камилла, Джеральдина носились перед глазами по чистой синеве, радостные, овеянные светом, и смеялись, и отпускали в небо невесть откуда бравшихся щебечущих птиц. "Какие противные и бесполезные создания", - хлестнул по ушам холодный голос Геллерта, и невидимый Аберфорт выкрикнул с ненавистью: "Сволочь!" Альбус согнулся пополам, схватившись за виски: голова раскалывалась.
- Тебе нехорошо? - Айла схватила его за плечи и встряхнула. Лэм протянул стакан воды и прошептал:
- Это Часовщик, да? Он теперь приходит к тебе?
Клеменси смотрела виновато, Финеас приобнял ее за плечи и что-то прошептал на ухо, от чего она покраснела еще сильней. Элфиас немного помялся.
- Может, пойдемте в парк? - выдал он. - Тут душно стало. Потанцуем, вернемся , выпьем чаю...
- Извините, - пробормотал Альбус. - Это все без меня. Мне надо уйти.
Клеменси нервно кивнула и вдруг спрятала лицо у мужа на плече. Альбус отмахнулся от пристававшего с расспросами Лэмми, выбежал на улицу и аппарировал.
***
Кладбище в Годриковой Впадине оказалось прибранным и украшенным свежими венками: многие местные жители сегодня побывали на могилах у близких. Праздничная служба давно закончилась, церковь молчала, вокруг не было ни души: Пасху встречали семьями. Альбус поежился при мысли, что дом, где умерли мать и Ари - совсем близко, что где-то рядом живут свидетели того, как непростительно он вел себя, что Батильда Бэгшот в любую минуту может появиться рядом, чтобы упрекнуть. Миссис Скримджер, другой свидетельницы, он почему-то не боялся, да и вспоминал ее часто, высылая анонимные конверты с деньгами Анджеле и ее мальчику. А мисс Бэгшот чем-то во взгляде и резких манерах напоминала племянника.
Припомнив их с Геллертом дружбу, Альбус вдруг подивился про себя, что считает Геллерта таким уж опасным человеком. Не пытается ли он обвинить друга в том, что случилось? И тут же пришлось признаться: Он боялся Гриндевальда, как главного свидетеля произошедшего. Геллерт наверняка знал, кто из них убил Ариану. Геллерт мог рассказать Виктории... Мог рассказать всем. И как не твердил себе Альбус, что заслуживает называться убийцей, все же заставить себя жить с клеймом убийцы родного человека он не мог.
Он отыскал могилу матери и сестры довольно быстро, но не сразу смог заставить себя остановиться там: сначала наколдовал букет и положил на надгробие Джеральдине. После обернулся наконец. Пробежал глазами надписи, посмотрел на дату смерти. Схватился за горло, заморгал, не зная, как подавить слезы.
Его мертвецыв озникли рядом вновь, улыбающиеся, кажется, счастливые - и немые. Он попросил прощения - они не ответили. Их было не вернуть.
На сей раз особенно близко подступила Ариана. Посмотрела ему в глаза, накрыла руку невесомой ладонью. Альбус припомнил, как вел себя в последние месяцы ее жизни, и вздрогнул от отвращения. Это было ничем не смыть.
- Простите, что я к вам обращаюсь, - негромко проговорили рядом. Альбус обернулся: мертвецы исчезли, а перед ним стоял молодой пастор. Видно, назначили его недавно, и он старался познакомиться с прихожанами побыстрее.
- Я не видел вас на проповедях. Вы приезжий?
- Я уехал отсюда три года назад, - пояснил Альбус и невольно взглянул на надгробие.
- А здесь ваши родственники? - пастор также посмотрел на могилу.
- Мать и сестра, - кивнул юноша и добавил - сам не зная, почему. - Их убили.
На худом лице отразилось удивление и сочувствие. Пастор поправил круглые очки и положил ему руку на плечо.
- Убийцу... нашли?
Альбус помотал головой. Священник помолчал, глядя на землю, потом поднял глаза к небу.
- Вы должны простить его, вы понимаете? И не отчаиваетесь. Близкие здесь, - он указал на грудь. - В вашем сердце. Они ваше сокровище. "Где сокровище ваше, там будет и ваше сердце". Помните об этом.
Пастор удалился. Альбус еще постоял над могилой, глотая слезы, потом начертил на надгробии слова о сокровище - и опустился на землю, уткнувшись лицом в холодный камень.


Часть 2. Великий Инквизитор.

Некоторое время все сидели неподвижно - Геллерт тоже не двигался, стараясь справиться с искушением еще раз осмотреть собравшихся. Наконец, через минуту или около того, все протянули вперед левую руку - и Геллерт с ними. На указательном пальце показалась капля крови, запоздало он ощутил легкий укол. Кровь сама собой взлетела с пальца, Геллерт следил взглядом, как та опускалась в круг вместе с остальными. Китаец Шиндже поднял в воздух руку и, беззвучно шевеля губами, начал читать заклинание. Свет начал резко меркнуть, и через несколько секунд все утонуло в такой темноте, которую было не с чем и сравнить. Впрочем, так же быстро тьма рассеялась, а в центре круга появилась фигура, сотканная из той же густой тьмы - высокая тень в плаще с капюшоном, столь темном, что невозможно было отделить четкий контур. Геллерт увидел боковым зрением, как члены Совета наклоняют головы, и неохотно повторил жест.
- Среди нас еще один, - произнес новый, незнакомый голос, голос, совершенно лишенный интонации, настолько неживой и механический, что Геллерту понадобилась лишняя секунда, чтобы понять смысл сказанного.
Голос умолк, и Геллерт решил взять инициативу в свои руки:
- Что ж, какие испытания я должен пройти, чтобы быть допущенным в такой круг? - он рассчитывал на браваду, но слова его так гулко и одиноко утонули в гробовой тишине, что стало не по себе. Никто из собравшихся словно не дышал, и лишь глаза, уставившиеся на него - безразличные, любопытно-въедливые, насмешливые - свидетельствовали, что он не один.
Черная тень повернула капюшон к нему.
- Если бы тебе не было суждено здесь быть, ты бы даже не узнал о существовании этого места, - неожиданный то ли рев, то ли хрип, похожий и не похожий на звериный, неожиданно пробравший его позвоночник холодом, вжал его в кресло и тут же сменился другим, третьим голосом, печальным и возвышенно-философским:
- Ты уже принят, и ты один из нас, Анархист. Таким будет твое имя в веке сем.
"Я не вполне анархист" - мелькнуло в голове у Геллерта, но мысль эту заглушил неожиданно громкий взрыв аплодисментов.
"Как в адской консерватории, должно быть" - ни с того ни с сего мелькнуло в голове. Он успел заметить, что никто из членов Совета не поднимал рук, но аплодисменты уже стихли.
- Принят, в девятнадцать лет? Без всякого отбора и условий? - все же осмелился спросить Геллерт, хотя чувствовал, как предательски ослабели руки.
- Что такое возраст? - спросил голос философа, и машина ответила:
- Ты станешь одним из тех, чья жизнь перевернет судьбы мира. Ты станешь одним из величайших правителей и тех, кто лучше всего послужит нашему делу. Тыыы...., - зашипел зверь, - будешшшь великим! Мне одному известно все, что было, будет и чего никогда не было!
Гулкая тишина вернулась, и Геллерт, сраженный предсказанием, так и не нашел, что ответить, ограничившись кивком. Кажется, Великий Инквизитор остался доволен. Его тень проплыла по залу, приковывая к себе взгляд. Затем он продолжил, голосом философа:
- Ты, Паук, хотел ведь доложить мне, что кандидат на роль Рационалиста больше не является кандидатом?
- Точно так, - ответил Бальфорт, - признаю свою...
- Мне безразлично, - ответил Инквизитор тем же философским голосом, - безразлично, ибо ему и не было суждено стать одним из нас. Альбус Дамблдор станет врагом нашего дела.
- Значит ли это, - впервые заговорил Дракон - голос его оказался не таким басовитым и густым, как ожидал Геллерт, скорее сильным баритоном, но тем не менее, что-то внутри от него содрогалось, а интонации действительно заставляли вспомнить о гигантских ящерах, - что нам следует им...заняться?
- Нет, Дракон, - ответил Инквизитор голосом машины, - наши враги способствуют нашему делу ничуть не меньше, чем наши друзья и мы сами. В конце...каждый проживет лишь так, чтобы все узоры, все нити...сошлись...в одно. И никто не узнает, - сказал философ, - никто не будет знать своей истинной роли...в общей судьбе.
- Кроме вашего преосвященства, - добавил Бальфорт с улыбкой.
- Кроме моего преосвященства, - ответил зверь своим рычащим шипением, от которого вновь пошевелились волосы на затылке.
- Мне больше нечего сказать вам, - произнес бездушный голос, - если только вы...
- Да, - ответил Дракон.
- Говори, Дракон.
- Есть у нас изволение действовать по Плану? Мы занимаемся приготовлениями, отступать скоро будет поздно, - он говорил отрывисто, словно человеческая речь была для него в тягость.
- Разумеется, - ответил Инквизитор-философ, - действуйте, ибо первый акт великой драмы ждет. Оставляю вас, воссоединенных, Великие.
Все вновь преклонили головы, Геллерт - вместе со всеми, и вновь весь зал на секунды утонул во тьме. Когда та рассеялась, тень уже исчезла.

***
- Нравится? - неожиданно спросил хриплый баритон Дракона.
Геллерт чуть не вздрогнул и повернулся к нему. Тяжелый взгляд вызывал непреодолимое желание опустить глаза - впереди Дракон оказался еще страшнее и уродливее, а вертикальный шрам и вылезающий глаз против воли поднимали в душе панику.
Справившись с накатившим волнением, Геллерт ответил ровным голосом:
- Нравится.
- Молодец, смелый, - Дракон осклабился, обнажив длинные кривые зубы, еще больше придавшие ему сходство с летающим ящером, - тебя ведь Паук привел?
- Да.
- Слушай его, слушай, он умный. Слушай, если хочешь без головы остаться, - из глотки Дракона раздалось громкое, почти оглушающее змеиное шипение - кажется, то был смех.
- И кого же мне слушать, чтобы остаться при своей голове? - иронично осведомился Геллерт, но Дракон улыбаться перестал и вновь уставился немигающим, тяжелым, как пудовая гиря, взглядом.
- Так это ты, значит, моих слуг убиваешь?
- Я. Но почему твоих? Ты же в...
- Германия, Австрия, какая разница. Раньше их там были сотни, и что? Значит, убиваешь? Это - мне вызов?
- Если ты за этой бюрократией стоишь... То тебе.
- Надо же, - ответил Дракон словно сам себе, слегка улыбнувшись, - бюрократия, говоришь? - вдруг рыкнул он, и в животе у Геллерта похолодело.
- Бюрократия, косность и отсталость.
- Ооо, вот как. Да, слова новые, скоро не выучишь... - пробормотал Дракон, и снова вперился Геллерту в глаза, чуть наклонив голову и доверительно склонившись поближе:
- Так ты, значит...Свободу им... Хочешь дать? - эти слова он произнес отрывисто, таким тоном, будто говорил о какой-то глупой детской игре.
- Свободу.
- А что они... С ней делать будут, а? Они же... Передушат друг друга. Перегрызут! - здесь он вновь осклабился, и вид его длинных кривых зубов словно намекал на то, как люди друг друга будут грызть.
- Не будут. Я им не позволю.
Собеседник вновь шипяще рассмеялся.
- Ну так и я... Не позволю.
- Нет, нет, не так! - возразил Геллерт с неожиданной для себя самого резкостью.
- Ты их держишь в рабстве, чтоб они сильнее друг друга ненавидели, я же направлю их к самостоятельности, как направляют детей.
- Детей, говоришь? Детей я люблю...В них такая чистая...ненависть. Им еще не успели наврать, что это не в их природе. Ладно, об этом мы с тобой еще поговорим, и не раз.
- Так что же теперь? Война? - спросил Геллерт, напрягая все силы, чтобы не отводить взгляда.
- Что? - Дракон на этот раз почти человечески рассмеялся, - война? У меня с тобой? Нет, воевать мы с тобой не будем. По крайней мере пока. Ты моим планам не вредишь. А война, если и начнется... То всегда начинается внезапно. Ладно, иди, поговори с остальными. Тут так принято, когда первый раз пришел. Дальше - как хочешь.

Геллерт не без изрядного облегчения отвернулся от Дракона, постаравшись удержаться от облегченного выдоха. Все-таки, очень тяжелый был разговор... Не успел он начать обдумывать произошедшее, как обнаружил, что на него смотрит Амброзий, и тут же поднял голову, встретившись с вампиром взглядами. Тонкое, аристократическое лицо, в меру надменное, в меру ироничное...и все же, что-то есть неуловимо обезьянье, отталкивающее, порочное. Тонкие красные губы, черные как смоль волосы зачесаны и блестят, ногти с маникюром, розочка в петлице... Денди, настоящий денди. Но вот глаза - глаза его были какими-то неуловимыми, слишком серыми на фоне остального. Наконец, Геллерт поймал взгляд и только через несколько мгновений опомнился - его словно затягивало в воронку, в сладкую пелену, в ароматное болото... Неужели вампир может быть так силен?..
- Все удивляются, - сказал Амброзий приятным, несколько даже женственным голосом, с французским грассированием, - удивляются, как вампир мог оказаться в Совете. Предлагаю опустить эту скучную часть разговора, месье?
- Как вам будет угодно, месье, - Геллерт не считал нужным скрывать презрения к тому, чья сила лежит в столь низменных сферах, как гедонизм и удовольствия.
- Напрасно, месье, я вижу, вы из тех, кто предпочитает грубую силу? Наслышан, наслышан о ваших похождениях. Смело, смело...
- И от кого же, позвольте узнать? - Геллерт иронически улыбнулся.
- Как от кого? От моего друга, месье Ле... то есть, Бальфорта-Паука или кто он там в этом веке, я уже забыл!
- Геллерт откинулся на спинку кресла - Амброзий был куда приятнее в общении, но это не могло не быть уловкой, вне всякого сомнения.
- То есть у вас друг от друга нет секретов?
Вампир улыбнулся нежнейшей светской улыбкой.
- Разумеется, нет! И от вас, мой дражайший, милейший друг! Никаких секретов! Все имеет лишь свою цену - информация за информацию, услуга за услугу. Человек хочет получить - человек должен дать. Причина - и следствие.
Геллерт хохотнул.
- Ну конечно. Наш общий друг, - выделил он ударением, - рассказал мне о вашей философии, впрочем, не думаю, что это большой секрет.
- Вовсе нет, вовсе нет! Если угодно, обращайтесь за любыми удовольствиями и благами. Вы любите деликатесы? Изысканных женщин? Или вы тонкий эстет? Интеллектуальный сноб? Может, вы строгий аскет и вам приносит наслаждение жесткое самоограничение? Вам вне всякого сомнения ко мне!
- Увольте, радостями жизни я себя обеспечу сам. Ваши услуги мне вряд ли будут нужны.
- О, mon cher, никогда не говорите никогда, тем более раньше времени! У нас с вами все еще впереди... Вот увидите - люди приходят ко мне и готовы платить чем угодно - а деньгами я почти никогда не беру. Зато информация или...капелька крови на договоре, или нежная шея для укуса...
- Значит, прошли времена, когда вампиры охотились среди ночи на одиноких путников? Теперь к ним приходят сами...
Амброзий изящно захихикал, прикрыв рот:
- Жаль, не ко всем, очень жаль! Вижу, вы торопитесь, дорогой мой, бесценный друг! Мне безумно жаль оставлять вас, но выбора нет. Вам интересно поскорее добраться до других - и вы уходите. Причина - и следствие...
Геллерт, сухо кивнув, встал и с брезгливостью направился к толстому попу. С кем ему не хотелось говорить, так это с ним.
Тот заметил его на подходе, поерзал на своем троне и насупился.
- Я слышал, тут у вас принято свидетельствовать в некотором роде почтение? - с глумливой интонацией осведомился парень.
- Если под почтением юноша имеет издевательство, лицемерие и безнравственное глумление, прошу обойтись, - ответил тот по-русски, слегка гнусящим басом.
"Интересно, он специально такой противный?" - подумал Геллерт и встал, не зная, что вообще можно сказать такому собеседнику. Не вываливать же нелепую и неуместную тираду о ханжестве и закостеневшем порядке.
- Боюсь, от избытка почтения у кого-то прибавляются лишние телеса, - ответил Геллерт негромко.
- Я слышал, ты, мальчишка, учился в нашей школе, да тебя выгнали... Да, мало тебя драли, конечно. И палочку следовало отобрать.
- А ты попробуй, - ответил Геллерт с нахлынувшей вдруг ненавистью.
- Сын мой, сын мой! - голос попа вдруг стал намного приятнее, буквально медовым, - пойми, мы, старшие, не просто так наказываем вас - ведь это значит лишь наставление, указание верного пути. Вечные истины и нормы - они и стоят веками, и на них веками стоит порядок. Сколько раз пытались их убрать, подвинуть? И что из этого выходило, кроме резни? Поэтому самое главное - следовать морали, нравственности, голосу сердца! Трудитесь над собой прежде, и тогда поймете, что то, что уже заведено...
- Хватит! Хватит! Не желаю я слушать этот вздор! - не выдержал Геллерт, - все эти оправдания воровства и ханжества тем, что якобы будет хуже. Хватит прикидываться - сидеть в Совете самых темных волшебников и проповедовать мораль - куда уж гнуснее-то?
- Не всякий, сидящий среди больных - болен, в больницах есть и врачи... - продолжил было поп, но Геллерт решительно отступил:
- Все, хватит. С вами, ваше Фарисейшество, я никаких переговоров и мира не желаю, так и знайте. И мы еще встретимся, не в этих стенах, тогда и посмотрим, кто у кого отберет палочку, - не слушая ответа, Геллерт развернулся и шагнул к Гадесу, безразлично наблюдавшему за разыгравшейся сценой.
- А вам что сказать? - бросил Геллерт, еще раздраженный.
- Скажи, что хочешь или вообще промолчи, - отозвался тот тихим, грустным голосом, - мне нет до тебя, признаться, дела.
- Даже после слов Инквизитора?
- Особенно после слов Инквизитора. Ты придешь, причинишь великие потрясения, схлынешь, как наводнение... И что останется? Останутся люди, опустошенные и безжизненные. Кто-то из них искал смысл в войне, кто-то в идеалах. А после шторма приходит штиль, и многие поймут, что им больше нечего делать. Так что я должен быть тебе благодарен...
- А если мое дело простоит тысячи лет? Не устанешь ли ждать?
- Землетрясение нападает быстро, а вот эрозия подтачивает изнутри веками, но неотступно. Я ждал и подожду еще - в конечном счете, ничто не устоит перед силой старения и гибели.
- По крайней мере, рядом с тобой, Асмодеус. Я стою здесь всего-то с минуту, а уже зевать хочется.
Гадес через силу улыбнулся.
- Сон - маленькая смерть, ты же знаешь. Думаю, ты вспомнишь однажды мои слова, а до того - не думаю, чтобы мы еще заговорили.
- Очень надеюсь на второе и сильно сомневаюсь в первом, - отчеканил Геллерт и подошел к Бальфорту. Тот встречал его все с той же любезностью.
- Ну как тебе?
- Интересно, что сказать. Однако, меня уже от тебя не раз предостерегли.
- Искренне советую тебе того же! Как тебе Дракон, вижу, вы поладили?
- Едва ли.
- Напрасно, напрасно. Мы вот с ним работаем в очень тесном союзе, но это пока секрет! Думаю, скоро, лет через десять-двенадцать, ты увидишь наш с ним сюрприз.
- Вот уж не думал, что двое вам подобных способны объединиться друг с другом!
- О, кому же, как не нам! Ладно, поговорим после, тебя ведь ждут те, кто тебе самому так любопытен. Бальфорт хлопнул Геллерта по плечу и двинулся по направлению к Дракону.

Геллерт же, и правда сгорая от нетерпения, подошел к тому самому старику в белом, которого Бальфорт назвал Альтруистом.
Альтруист, кажется, уже ждал его - протянул навстречу руку.
Геллерт пожал ее, внимательно вглядываясь в его лицо. Пожалуй, когда-то он даже был красив - то, что называется породой, было весьма заметно, но внимание привлекали прежде всего глаза - блестящие и искрящиеся, полные сил и пожалуй, даже задора. Геллерт поймал себя на мысли, что Альбус в старости мог похоже если не выглядеть, то по крайней мере, держаться.
- Приветствую вас! - сказал Альтруист одновременно торжественно и просто, и прибавил тише:
- Вы ведь не будете возражать, если мы отойдем немного в сторону?
Геллерт кивнул и зашагал, ожидая, что старик ему скажет. Тот не заставил себя долго ждать:
- Жаль, как же мне жаль, что вас нашел именно он, именно Повелитель Теней. Могу догадываться, что он вам нарассказывал. Наверное, что-то о том, что у нас здесь нечто вроде высшего совета злых сил?
- А разве нет? - удивился Геллерт.
- Спросите себя: стоит ли верить человеку, который сам признает себя мастером обмана и лжи?
- Но я опираюсь не только на это! И Дракон, и Амброзий, и Фарисей - они из этой концепции не очень-то выдаются.
- В том и есть главное средство лжи - смешай ее с правдой в нужных пропорциях, и вот...
- Намекаете, что вы не есть зло?
- А вы сами себя злом считаете?
- Кто-то...многие бы меня так назвали. Я же считаю, что я приношу меньшее зло, чтобы не случилось большего. Жертвую малым благом ради общего.
- Вот вы сами себе и ответили, - Геллерт запоздало отметил, что Альтруист говорил захватывающим, притягивающим внимание голосом, слушая который, забываешь об остальном. Закрыв мысли, он продолжил слушать.
- Я не скажу, что разделяю ваши взгляды на насилие как метод борьбы. Конечно, те, кого вы убиваете, негодяи, но...Разрушением не созидают. Когда люди дойдут до понимания того, как важно любить и отдавать, они сами избавятся от власти - просто выйдут вместе, и власть останется без сил.
- Когда еще это случится, - отмахнулся Геллерт.
- Вот здесь вы правы! Потому я и хочу предложить вам руку помощи. Я и моя община не одобряем ваших методов, но и власть для нас - сатрапы и душители нравственного прогресса. Думаю, вы еще не знаете о нашем проекте? Проекте Нового Человека, нового общества, построенного на новых принципах - без тирании, без власти, на принципах любви и сознательной ответственности, творчества.
Геллерт приятно удивился, но задал вопрос:
- Паук говорил мне, что когда ты заманишь людей в свой проект, то такой тирании, какую ты устроишь, еще не видел свет.
Тот с грустью улыбнулся.
- Не видел. А видел ли ее Повелитель Теней? Нет, потому что ничего подобного близко не было. Ни одна машина не заводится с первого раза, и мы до сих пор скорбим о тех жертвах, которые принесли пробные версии. Но ничто не уходит даром - теперь мы продумали все детали!
- Так что же насчет тирании?
- Очень просто. Каждый, кто здесь сидит, рассуждает и видит мир через себя. Дракон видит везде войну и ненависть, Амброзий - источники наслаждения. Что же видит Паук? Эгоистов и интриганов! Мы не есть то, что он о нас сказал. Мы есть то, что мы видим в других. Что я вижу в нем? Я вижу великий талант, будь он на своем месте. Но для него невыносима мысль о таком обществе, где все станут едины, где все - братья и сестры, где нет зависти, эгоизма, насилия, почему, как думаешь?
- Потому что на этом...
- Да, да! Потому что без эгоизма и желания урвать себе в ущерб другим теряется вся его сила. Все те ниточки, обид, жадности, алчности, за которые он привык дергать, повиснут в его руках. Этого он, Тень, боится до дрожи - общества, над которым у него не будет власти. Ведь он и есть воплощенное властолюбие! Поэтому мне лишь понятно, что он не пожалеет никакой черной краски, лишь бы обезобразить, опорочить в чужих глазах это начинание!
У Геллерта захватило дух. Как, и правда, наивно, что он не подумал этого сразу! Ведь в остальном Альтруист был с ним схож. Разве не то же самое сказал бы Паук про Геллерта, не нарисовал бы его монстром, которому нельзя верить? Впрочем, и Альтруист наверняка не так прост. Но тем не менее, тем не менее... Логика в его словах определенно была.
- Если каждый видит всех через себя, то как видишь ты?
- Как части одного Целого. Взгляду сверху открывается вся картина, как она есть. Так я и смотрю на мир - как на целостность, и когда она перейдет в общее осознание, моя миссия будет выполнена, как и сам Замысел.
- Мне нравятся твои слова. Что у тебя за группа?
- Моя группа - это и есть Я, в широком смысле. Живу я в России, и вещаю устами великого писателя. Конечно, фарисеевы псы лают и рвут меня, к счастью, только в газетах...
- Кажется, я знаю, о ком ты. Значит, вы хотите революции?
- Боюсь, она не за горами. Проблем все больше, общество хочет свободы, жаждет ее... Поверь, Россия - это не только то, что отравлено ядом традиций - это еще и такая новизна, такое доселе невиданное...Не зря, не зря я на ней остановился! Я прошу - помоги нам, и вместе мы сможем построить общество, на порядки опережающее всех остальных! Мы первыми создадим нового человека, и станем с тех пор локомотивом прогресса! Тогда, против объединения, единства, не устоят и эти алчные себялюбцы вроде Паука. Им придется смириться с наступлением новой Эпохи.
Геллерт подумал, чувствуя, что на этот раз слышит что-то очень близкое собственным желаниям.
- Я подумаю, Альтруист. Я подумаю. Ты помог мне посмотреть на все иначе, и, вполне возможно, мы еще поработаем вместе.

Расставшись с Альтруистом, Геллерт шагнул к китайцу, вернувшемуся к своей бессловесной медитации. Настроение его поднялось, и он весело, даже несколько фамильярно, спросил:
- А ты, мудрейший, что обо всем об этом думаешь?
Китаец ответил сразу, словно и не пребывал в трансе:
- Небесные законы вечны, привет.
- Привет, - немного ошарашенно ответил Геллерт.
- Что я могу сказать? - ответил китаец тихо, - шарик крутится.
- И это все?
- Все, ничего. Ты мыслишь как и подобает тебе, европейцу - рационально, просто, линейно. Мы, люди Востока, мыслим вглубь, а не вширь.
- И что же вам дает эта глубина?
- Дает или не дает, Рыцарь Запада, это все ваши слова. Это слова, продиктованные желанием, тогда как мудрый спросит - что есть желание и что есть не-желание?
- Допустим. И каков будет ответ?
- Ответ нельзя назвать на том языке, на котором его не задашь. Нужно постичь единство законов, их проявленность и внутреннюю природу, чтобы обрести истинное зрение. Пока же разум твой груб, и видит границы там, где их нет. Это не ваша вина - вас так учили мыслить - проводя границы. Вам не представить одновременного существование и не-существования, не говоря о не-не-существовании, не так ли?
- По мне, это просто пустые фразы.
- Ты сказал сейчас великую истину, но не в том смысле, о каком подумал. Ты не безнадежен, но пройдет много лет, прежде чем ты обретешь такое терпение, чтобы стать неподвижно, как камень на вершине утеса, и узреть движение Круговорота, и понять Премудрость...
- Ты прав, Шиндже. Я не горю сейчас желанием в этом копаться, если говорить прямо.
- Тогда иди, иди пока не поймешь, что не ступал с места. Тогда и будешь готов сесть и начать истинное движение.
Пожав плечами, Геллерт пошел дальше, к чернокожему шаману. Скрывая презрение, обратился первым.
- Значит ты - Барон Суббота?
Тот шутливо поклонился.
- Моя быть Суббота, моя быть Самеди, моя быть Бхан...
- Можно без длинных титулов? - поморщился Геллерт.
- Хорошо, как скажешь, - ответил вдруг негр без малейшего акцента на чистом английском.
- Хм. А ты, я посмотрю, любишь подурачиться?
- Кто же не любит хорошей шутки, белый сагиб? Субботе весело, потому что духи говорят Субботе - иди, смотри, слушай, обоняй. Пришли белые люди и мир больше не будет прежним, говорят они. Высоко занесется человек, в самые небеса, под облака - и с большой высоты будет падать. Люди выберут быть с духам, и забудут, что они - лишь тела. Люди упадут на землю, похожие на нас - как испуганные животные, живущие страхом и инстинктом. Кто тогда скажет им, отчего льет дождь и сверкает молния?
- Ты надеешься, что цивилизация умрет? Напрасно, скорее мы цивилизуем наконец вас.
- Но вы нас боитесь. Да, белый человек, боитесь. Суббота знает о страхе все.
- Чего же нам бояться?
- Стать такими же голыми, как мы. Вы верите в свои души, верите в свой Замысел, а мы знаем, что есть лишь природа и желание сбежать от ее дыхания. Мы знаем, что материя - она живет, она дышит и хочет соединиться, хочет дышать еще сильнее...
От слов шамана и правда стало как-то холодно и жутко, когда Геллерт представил некую дышащую грязь, которая стремится всосать его в себя.
- Видишь, белый человек? Вы хотите жить, и вы хотите размножаться, чтобы жить. Вы много мифов придумали, чтобы отделить себя от нас, но в грядущем веке они рухнут, все, один за другим. Тогда-то многие и вернутся ко мне, и поймут, и увидят...
- Пока я жив, не бывать этому! - ответил Геллерт резко. Маленькое черное лицо не выдало никаких эмоций, даже намека.
- Говори, что хочешь, белый человек. Делай свое дело, а наше останется за нами.
В глазах негра вдруг сверкнули непонятные разноцветные искры, но тут же пропали. Геллерт развернулся и отошел от Субботы, испытывая противное чувство, будто упустил, проиграл что-то важное - и это сильно злило.
Когда он подошел к Владыке Мориа, он, впрочем, забыл об этом, когда тот, склонив голову, небольшим кивком обозначил приветствие, не разводя скрещенных у груди рук.

- Приветствую тебя, Ищущий.
- И я тебя, Владыка.
- Ты хочешь спросить о моем ученике, Фридрихе?
- Хотел. Но имеет ли это смысл теперь, когда я вижу Учителя?
- Ты рассуждаешь мудро. О чем хочешь ты узнать?
- О мудрости. Где найти истинный дух? Я говорил с Шиндже, что скажешь о нем ты?
- Он мудрец, но его мудрость - не мудрость Космоса, а лишь мудрость отказа от поиска Духа. Он ищет выхода за пределы Космического Закона, а не восхождения к его сияющим вершинам.
- Вот это мне нравится больше! В чем же истинная мудрость?
- Мудрость всегда была и будет уделом немногих, избранных. В Египте, Вавилоне, Персии, Индии - везде люди обретали крупицы Истины. В этом веке я открою больше, потому что человечество выходит из младенчества, и ему пора бросить кубики религий и морали, которыми оно играло, и начинать Читать.
- Да, мир молод! Те же, кто хочет всеми силами удержаться на кубиках - просто трусливые глупцы!
- И вновь ты прав, Ищущий.
- Тогда я прошу стать твоим учеником. Ты примешь мою просьбу?
- Приму. Не будь ты членом Совета, я бы сказал, что ты еще не готов Слушать, но теперь я вижу - ты из нового поколения, ты - ступень между старым и Новым Человеком. Раньше нужно было дожить до сорока лет, чтобы только начать изучение великих книг. В будущих веках дети уже к шести годам станут превосходить во всем родителей.
- К чему же все это ведет нас?
- Как я и сказал, к Новому Человечеству, Космической Эпохе. Мы не будем ограничены телом или единичной сущностью, мы будем создавать их сами, созидая чистым Духом.
- Этот...черный шаман сказал, что мы падем...
- Чушь. Грязная материя, низший слой Плеромы лишь цепляется за свое примитивное существование. Мы превзойдем его, и отряхнем от себя, как отряхивают грязь с ботинка.
- Я целиком согласен и готов услышать твои речи. Когда же мы начнем.
- Не здесь, конечно. Здесь собрались Сильные, но примитивные - они думают в основном о простейшем завоевании низших сил. Это этап, который мы должны пройти и оставить в свое время позади.
- Тогда где и как мне тебя найти?
- Не заботься об этом, я сам найду тебя.
Геллерт наклонил голову в знак уважения, и индус тоже кивнул в ответ. Оставался последний - и он наконец останется наедине с собой.

Путаник же сидел в своем кресле, то и дело вертясь и разглядывая часы на цепочке сквозь разбитое пенсне.
- Что же ты за подарок? - спросил Геллерт устало.
- Такой, какой дают лучшему врагу, - ответил чудак, не поднимая глаз.
- Ты про Альбуса? Он что-то поминал о тебе.
- Я что-то поминал о том, что поминать можно лишь до того, как поминаемое случится. Иначе выйдет конфуз - как же помянуть то, чего могло и не помянуться? Тогда выйдет, что поминаешь непоминаемое и - бах! Всему конец! - Путаник испуганно взмахнул руками, изображая взрыв.
- А может, ты просто чокнутый? - спросил Геллерт вполголоса.
- Конечно! Кто же еще будет ходить на такие сборища - пришли, сказали правду и разошлись, будто врали весь день, а не несли полнейшую истину!
- Погоди, ты хочешь сказать, здесь никто не врет?
- О, ни словечка! Вот, возьми меня! Я мог бы эти дурацкие часы выбросить, чтобы больше не показывали время - вечно оно за мной бежит, знаешь ли, а никак - только выброшу, а окажется, что выбросил я их только завтра. И представь, сколько мне еще этого завтра ждать?
- Это все пустяки, о времени!
- Вот! Наконец-то хоть кто-то! А то все пытаются разгадать, а я уж помираю от скуки - все про время да про время...Скучные, скучные люди!
Дребезжащий голос чудака звучал нелепо, но Геллерт отчего-то чувствовал, что именно его тот не пытается сейчас свести с ума.
- Почему же все здесь говорят правду?
- Уж люди такие! Все как на подбор - самые очищенные, так сказать, свет...
Геллерт не поверил своим ушам.
- Так для тебя тут все, оказывается, светлые?
- Что? Нет, нет, нет, нет. Я говорю - свет, понимаешь? Взяли чистый свет, направили сюда, на землю, и так все осветило, что хоть глаз выколи - вот какая темень стоит!
- Ладно, твои шарады мне разгадывать сейчас недосуг. Ты и правда забавляешься тем, что сводишь бессмыслицей с ума?
Тут Геллерт впервые поймал взгляд Путаника, до того постоянно ускользавший - поймал лишь на секунду и тут же забыл впечатление, мысль, мелькнувшую за доли секунды, как забывают что-то, увиденное много лет назад.
- Неправда! Я показываю правду - что бессмысленно все, кроме того, что не бессмысленно. Моя ли вина, что все так привыкли видеть смысл в бессмыслице? Им просто не угнаться за мной - а я веду, туда где инговнипа нутимситна шализумникорвынут афадг.
- Что? - спросил Геллерт, пораженный.
- Резные принципы синтаксического пиджака, - ответил Путаник вполне преподавательским тоном, словно диктуя лекцию.
Геллерт, не прощаясь, развернулся и направился к выходу. Никто его не держал, но уже на улице догнал Бальфорт:
- Ну как, друг мой? Вижу, вас неплохо обработали, м?
- Не жалуюсь, и рассказали много всего интересного.
- Не сомневаюсь. Конечно, этот умник в белом говорил о моем эгоистическом страхе, а индус - о низших уровнях?
- Похоже, это не первый такой разговор.
- И не последний. Помните, друг мой, каждый здесь говорит то, что хочет, чтобы о нем думали.
- Кроме вас, самого честного?
- Это мудрее всего, не находите? - рот Паука растянулся в улыбке, кожа обвисла и стала серой. Вихрь теней опутал старика, через мгновение тот сам превратился в пляшущую тень и растаял в рассветном воздухе. Геллерт аппарировал домой, усилил охранные чары и мгновенно уснул мертвым сном.

Глава 9. Лето 1902г

Часть 1. Бархатный диктатор.

В преддверии экзаменов Альбус усилил внимание к отстающим. Таких набралось немало, и среди них были не только, к примеру, Эллоур Лестрейндж или Иллария Малфой, в принципе малоспособные и учившиеся плохо, но и Лисандра Яксли, и Лили Карлайл, успеваемость которых в целом была неплохой. Судя по ведомостям, заполненным покойным профессором Колдфишем, они и по трансфигурации раньше учились гораздо лучше. Альбусу сложно было понять, как могли девочки, явно не склонные к зубрежке, хорошо учиться у Колдфиша, однако когда начал заниматься с девочками дополнительно, то удивился еще больше: они как будто совершенно не слушали, что он говорил, задания выполнять не старались, а только или бросали короткие взгляды на него, или с ненавистью созерцали друг друга. А на него самого с ненавистью смотрели Ллойд Уизли и Арктурус Блэк, но им-то грядущие ЖАБА были важнее, и они занимались прилично.

Отстающие, однако, были на всех курсах; Альбус засиживался с ними до полуночи, пока не схлопотал от директора выговор за то, что нарушает режим дня. Тогда он нашел ассистентов: поручил заниматься с младшими курсами Саиду Раджану и Герде Энслер.

Отношения между этими двумя весьма изменились: теперь Саид задумчиво и грустно смотрел на Герду на уроках, а она под рукой набрасывала какие-то планы, жадно глотала газетные статьи и пропадала в библиотеке, зубря нормы магического законодательства.

— Она хочет сделать карьеру в Министерстве, проводить реформы, — пожаловался Раджан как-то. — Меня в ее проектах, кажется, нет.

Тем не менее, работали они слаженно, а Альбус смог вплотную заняться неуспевающими старшекурсниками. На Лили и Лисандру пришлось прикрикнуть, даже стукнуть кулаком по столу — после этого они, наконец, проявили хоть какое-то внимание к заданиям. Надо сказать, что держать себя в руках иной раз бывало трудно — девочки порой так крутили на пальчике локоны, выставляли вперед ножку или просто смотрели ему в глаза, что внутри все вспыхивало и заслоняло мысли одно желание: ощутить мягкость и жар женского тела, раствориться в нем и забыть обо всем. Альбус не без труда (спасибо окклюменции, научившей контролировать собственные эмоции) овладевал собой и делал голос жестче и суровее — кажется, обе его мучительницы именно этого и хотели. Помогало, впрочем, ненадолго — кокетки снова принимались его распалять, и он не назначал им наказание у завхоза лишь из принципа, ограничивался угрозой отправить их помогать эльфам на кухне — кажется, угроза действовала.

Наконец, учебный год подошел к концу.

СОВ и ЖАБА сдали сносно. Потом был выпускной бал, где Альбусу пришлось вместе с Кеем, Лайзой и Али Лариджани следить, как бы никто из учеников не напился. А так как Кей, как обычно на праздниках, не расставался с бутылкой огневиски и быстро ушел к себе, то пьяных ловили втроем. К досаде Альбуса, конфискованное спиртное даже оказалось нельзя употребить по назначению: Лайза и Али безжалостно разбивали каждую бутылку.

Не то, чтобы в тот вечер очень хотелось напиться, но все время лезло в голову, что, сложись все иначе, Аберфорт сейчас получил бы аттестат (со сплошными «Удовлетворительно», но все-таки) и танцевал с кем-нибудь… Например, с рыжеватой Агатой Робинс. А дома их ждала бы живая Ариана. А сложись все совсем по-другому, через год ЖАБА предстояли бы ей…

Мимо проносились пары: мелькало строгое серое платье Герды, танцевавшей с Саидом, вспыхивало кумачом легкое платье Лили, назло Ллойду пошедшей с Бобом Огденом, вился изумрудно-зеленый подол Лисандры Яксли… Говорят, Аберфорта исключили из-за нее. А через пару месяцев она, вероятно, станет Лисандрой Блэк. Альбус не чувствовал злости — только усмехался, что Лисандра и Клеменси будут, по сути, в одной семье.

Следующим вечером он был уже в Лондоне, где снял, внеся плату за два месяца, небольшой номер в «Дырявом котле». Наконец нашлось время ответить на письма: в мае вышла его брошюрка о способах использования крови дракона, и с тех пор не утихало ее обсуждение в научных журналах, а его забрасывали письмами. Одни выражали восхищение, другие обвиняли в пустозвонстве и плагиате, третьи интересовались, где он вообще раздобыл для опытов запрещенный ингредиент. Ответив примерно на половину писем, Альбус накормил Фоукса и спустился вниз, чтобы поужинать самому, но едва взялся изучать меню, его слегка тронули за локоть.

— Вот так встреча! — радостно воскликнули рядом. — Не думал, что увижу вас, только вернувшись из Австрии!

Альбус обернулся — рядом, как и прежде круглолицый и бодрый, стоял Леонард Спенсер-Мун. Он ощутимо располнел с тех пор, как женился, но совершенно не утратил живости во взгляде и движениях.

— Где же вы оставили Лору? — удивился Альбус после рукопожатия.

— В Ницце, конечно! Она там на отдыхе, а я уезжал, увы, по делам… Я сейчас секретарь у Бальфорта, помните такого?

— Милый старик, — согласился Альбус.

Они заказали по ростбифу, овощному рагу и бутылку медовухи. Уселись за стол, Спенсер-Мун, обрадованный встречей, болтал без умолку.

— Я-то боялся, что вы так и пропадете, от вас полгода не было известий… Но вижу, сделали мощный рывок! Похвально. Хотя не представляю вас учителем. В Африку-то не планируете? Я, может, поеду зимой. Может, даже без Бальфорта: старик не любит приключений. Точнее, не в том духе, — он опрокинул рюмку. — Вот в Австрии, скажем, сейчас происходят события, достойные Шерлока Холмса. Кто-то убивает чиновников. Как правило, крупных. И все, как один, страшно развращены. Вот хоть последний… Покровительствовал разврату с малолетними. Вроде бы и сам участие принимал.

— Мерзавец, — вырвалось у Альбуса.

— Да, зато и получил… На труп, говорят, страшно было смотреть. Одна половина обугленная, другая — заледеневшая.

Кусок замер в горле. Альбус ничего не мог ответить некоторое время, и только когда выпил две рюмки, спросил:

— Никого не поймали? Не подозревают?

— Арестовали после первого убийства — какого-то налогового инспектора — парнишку, быстренько осудил, повесили, но вскоре после казни судью, который вынес приговор, нашли жестоко убитым.

Альбус машинально проглотил еще кусок ростбифа, но не ощутил вкуса. Он понимал одно: заклинание, убившее чиновника-развратника — изобретение Геллерта, о котором если и узнал кто-то еще, то вряд ли смог бы применить.

На следующий день к Альбусу разом завалились все друзья: сумели взять общий выходной, чтобы выбраться на природу. Они аппарировали к лесному озеру, которое приметили раньше: лето стояло жаркое, девочки давно хотели искупаться. С ними снова была Виктория; кажется, при ее отходчивом нраве она не смогла бы ни на кого сердиться долго. Смеясь, она плескала на Альбуса, звала его в воду, потом откинулась на спину, демонстрируя алые купальные панталоны и тунику, прекрасно облегавшие ее фигуру, и легко поплыла, но на сей раз он присоединяться не спешил.

Он не мог отделаться от мысли, что совершает по отношению к ней, такой доверчивой, огромную подлость, и предчувствия, что после его поступка навсегда потеряет ее дружбу, но и поступить иначе не мог.

«Геллерт — убийца. С ним опасно находиться рядом. Его могут арестовать — тогда что будет с ней?» Викки, встряхивая мокрыми волосами, вышла с подругами на берег. Должно быть, она рассказывала Айле и Клеменси, как счастлива…

«Пусть она меня возненавидит, но я должен ее спасти. Если не получается открыть глаза ей — придется действовать иначе».


***
Прежде Альбус не бывал у Виктории в гостях, только однажды видел ее фотографию на фоне трехэтажного особняка, обсаженного елями. Однако после того, как он послал записку Урквартам, его попросили прийти, назначив, как он и просил, час, когда Виктории не могло быть дома.

Через камин он попал в гостиную, обставленную мебелью из темного дерева, обитой сатином цвета топленого молока. Ему навстречу вышли хозяин, одетый по-деловому — видно, не так давно вернулся из Министерства — и хозяйка, легкая, моложавая, в расшитом синим шелком свободном платье.

— Вы что-то хотели нам сказать, мистер Дамблдор? — спросила его миссис Уркварт, когда пригласила сесть и налила чаю. Каждый ее жест, тембр ее голоса напоминали Викки так мучительно, что хотелось немедленно уйти. Парень собрался с духом.

— Вам что-нибудь известно о человеке, которому ваша дочь ездит в Вену?

Альбус машинально обернулся к мистеру Уркварту и едва не поежился: давно никто не смотрел на него с таким разочарованием и презрением. Миссис Уркварт, однако, насторожилась.

— Откровенно говоря, мы бы очень хотели узнать побольше, но мы так редко ее видим…

— Я могу вам о нем рассказать, — Альбус со вздохом отставил чашку. — Его зовут Геллерт Гриндевальд, он младше ее. Исключен из Дурмстранга за применение темных искусств, которое повлекло жертвы. Сейчас, вероятно, совершает убийства чиновников в Австрии.

Мать Викки побледнела и подалась вперед.

— Если вам не трудно, я бы спросила о подробностях.

Альбус принялся рассказывать.

— Вы видите, — заключил он, — что лучше всего будет, если вы изолируете вашу дочь от встреч с этим…

— Изолирую! — миссис Уркварт вспыхнула. — Да я не только изолирую, но и выбью дурь у нее из головы. С кем, с кем она еще свяжется! Сумасшедшая!

Она вскочила и нервно заходила по комнате.

— Не стоит так строго судить, — нерешительно возразил Альбус. — Этот человек может… одурманить.

Он невольно покраснел, вспоминая события трехлетней давности.

— Ничего! — мать Викки сверкнула глазами. — Я знаю несколько отменных средств, способных рассеять любой дурман!

Она резко вышла из комнаты. Отец Виктории некоторое время смотрел на дверь, за которой скрылась жена, потом поднялся, и Альбус тоже. Помявшись, подал мистеру Уркварту руку — тот посмотрел на него с нескрываемым отвращением.

— Я надеюсь, — начал Альбус, — что вы сможете…

— А я надеюсь, что вы не переступите порог моего дома и я о вас больше не услышу, — выплюнул мистер Уркварт. — В мое время молодые люди из ревности вызывали на дуэль, а не бежали доносить родителям девушки. Нет слова, которые выразило бы мое презрение к вам. Если вы явитесь сюда еще раз, я прикажу вас вышвырнуть эльфам. Уходите.

Альбус ушел. Несколько дней после он не находил себе место, одолеваемый предчувствиями, которые сбыться не замедлили: на пятый день за обедом он получил записку от Клеменси. Кажется, рука подруги дрожала, в некоторых местах чернила были размыты.

«Мы все знаем, что ты сделал. Нам рассказали родители Виктории. После твоего посещения и рассказа она поссорилась с матерью и ушла из дома. Ее родители обращались уже ко всем нам, ее нигде не могут найти. Альбус, я тебя предупреждала.

В пятницу после обеда все соберутся у нас, чтобы решить, что делать дальше. Но разговор, заранее предупреждаю, предстоит неприятный».

Парень стиснул письмо. Как раз о возможных последствиях он и не подумал толком — понадеялся, что родители Виктории смогут как-то ее удержать. Если теперь Викки пропадет без вести, это будет на его совести.

Откладывать разговор было нечего. Как раз была пятница. Альбус живо собрался и по каминной сети отправился к друзьям.

…Они сидели полукругом на диване и в креслах; при появлении Альбуса Лэм вскочил и бросился навстречу ему, а остальные застыли неподвижно.

— Мы не сердимся, — затараторил Лэмми. — Мы тебя не ругаем, просто хотели поговорить…

— Нет, мы сердимся, — прервал его Элфиас.— То, что ты сделал, называется ударом в спину. Это предательство, и нам не по двенадцать лет, чтобы глаза закрывать. Если такое повторится снова, считай, что у тебя больше нет друзей.

Лэм испуганно замахал руками, но на него не обратили внимания. Альбус не возражал, понимая, что вполне заслужил подобные слова.

— Друзья — не родня, — пожал плечами Финеас. — Можно найти новых.

Лэм закусил губы. Клеменси подняла заплаканные глаза и с упреком посмотрела на мужа, но Финеас словно и не заметил этого.

— Вы понимаете, сэр, что Викторию ударили? Вы не могли не знать, что таки будет: характер ее матери вам известен. Однако вам было все равно, что ее унизят, лишь бы вышло, как вы хотели, правда? Впрочем, не в первый раз.

Альбус побледнел: он понял, на что намекал Брокльхерст, и от боли и гнева едва не захлебнулся.

— Как я хотел? Сэр, вы даже не представляете, о чем говорите, но имеете глупость…

— Итак, что ее унизят, вам было все равно, — прервал его Финеас.

— А я говорю, — Альбус вскипел, — что…

— Он знает, о чем говорит, — вмешалась Клеменси. — Прости, Альбус. Я рассказала все, что ты передавал мне. Это было нужно, чтобы нам решить, что делать. Наверное, это тоже удар в спину.

Альбус грустно улыбнулся.

— Ты думаешь, я буду на тебя сердиться?

— Ты хороший, — Лэм погладил его по руке, и Альбус, как в детстве, почувствовал, что горят уши. Элфиас и Финеас иронически переглянулись.

— Бархатный диктатор, — вздохнул Брокльхерст. — Очень хороший, только держит близких в ежовых рукавицах.

Альбуса снова затрясло.

— Вы можете уже сказать по-человечески…

— Как будто ты сам не понимаешь! — воскликнула, вставая, Айла. — Ты показал себя не только диктатором, но и лицемером.

— Не кричи, Айли, — тихо попросил ее муж, но она только отмахнулась.

— Ты, Альбус, осуждаешь моих родных, отца Финеаса, а лучше ли поступаешь сам? Викки сделала выбор. Каким бы ни был тот человек, она любит его и имеет право разделить его судьбу. А ты вмешиваешься в ее жизнь, жизнь взрослого, свободного человека, и пытаешься перекроить в соответствии с собственными представлениями. Как это назвать?

— Прости, пример некорректен, — Альбус помотал головой. — Лэм — не убийца.

— Но я мог стать убийцей, — просто возразил Лэмми. — Помнишь, я выбросил из окна девочку? Если бы она погибла, кем бы я был?

— Не будем об этом, — вздохнул Альбус. — Что вы решили? Как поступите?

— Ты посидишь под домашним арестом у нас, — усмехнулась Клеменси. — Финеас с тобой побудет. А мы вчетвером отправимся в Вену. Я знаю адрес этого человека — если, конечно, он не успел съехать. Скорее всего, Викки отправилась к нему.

— Это опасно, — возмутился Альбус было, но под взглядом друзей слегка отступил. — Хорошо. Только заберите Фоукса. Он же с голоду умрет.


Часть 2. Друзья.

Викки ворвалась в комнату Геллерта как всегда внезапно. Сбросила пальто на пол, отшвырнула в угол шляпку, нервно прошлась по комнате.

— Я не понимаю, не понимаю! — она всплеснула руками. — Кажется, на меня ополчился весь мир! Геллерт, милый, представь: Альбус до того опустился, что нажаловался на наш с тобой роман моим родителям. Отец, к счастью, не смеет мне указывать, но мама… Мне кажется, я к ним больше не вернусь! — она упала на стул и заплакала.

Геллерт подбежал к ней и крепко обнял.

— Что, что произошло?

— Она меня ударила, — Викки вытерла слезы. — Как глупо… Я замужняя женщина… То есть, уже разведенная… А мне до сих пор диктуют, как жить! И кого бы я ни выбрала — все не так!

— Оставайся у меня, — ответил Геллерт, — вот увидишь, они смирятся с твоим выбором. Отец, кажется, уже смирился?

— Он всегда и со всем мирится, — Викки беспечно улыбнулась. — Он так любит меня, что просто не может мне противоречить. А у мамы характер тверже.

— Как у тебя? — улыбнулся Геллерт, слегка подмигнув.

Викки смущенно поджала губы.

— Ну… В общем… Мы с ней почти одинаковые. Нам даже нравятся одни фасоны, одни цвета, одна музыка… Смешно, правда? — она обняла его за шею. — А где сейчас твоя мама?

— Она умерла, когда я готовился к первому курсу, — Геллерт отвел глаза.

— Прости, — Викки прижалась к нему. — Я немного помню твою маму… Помнишь, тот прием, когда мы с тобой поссорились? Такая тоненькая, молоденькая…

— Да, — кивнул Геллерт. — Она была совсем молоденькая. Всегда казалась мне сказочной принцессой. Я мало ее видел. Когда мне было пять, отец разлучил нас. Меня поселили в отдельном флигеле, с нянькой и гувернером. А к ней приводили на час в день. Даже не оставляли нас наедине. Нянька бы нам не помешала, но гувернер, подлец, контролировал каждое слово, которое мы могли бы сказать друг другу.

Викки нахмурилась.

— Извини, но я не понимаю. Зачем твой отец так поступал? Ему нравилось вас мучить?

Геллерт потер висок.

— Пожалуй, так оно и было, хотя отец всегда говорил, что хочет сделать из меня настоящего мужчину, а мама могла бы только избаловать меня, вырастить тряпку, девчонку. Правда, меня и без того было, кому баловать: Сюзанна во мне души не чаяла — но она побаивалась гувернера. Отец много занимался со мной сам… — он усмехнулся. — Ну, как мы уживались, ты можешь себе представить.

Он помассировал подбородок.

— У меня было в детстве две принцессы: мама и Сюзанна — и обеих я не спас от дракона. Маму мы с Сюзанной нашли, когда однажды пришли ее навестить. Она лежала в луже крови; рядом валялась какая-то книжка. Ее убил приступ чахотки. А Сюзанна жила у нас еще два года, потом пропала. Кажется, ее убил мой безумный дядя, брат отца.

Викки побледнела.

— Где ты жил, милый… Где ты рос… Это же ад!

— Ад? Может быть. Но с другой стороны, я ведь стал тем, кем я стал в этих условиях. Я ненавижу все, что связано с тем, что превозносил отец: порядок, установления, власть аристократии. Возможно, я бы не уверился до конца в идеях революции и в готовности пойти на все ради ее осуществления, если бы не это.

— А мне всегда внушали, что главное — это свобода, — улыбнулась Викки. — Я любила родителей и верила им. И сейчас люблю и считаю, что свобода — главное… Пусть они сами про это забыли.

— Значит, ты на своих родителей похожа?

— Как видишь, — фыркнула Викки, — У меня папины глаза и папины идеалы. При этом мамины вкусы и характер. А ты? Похож на своих, если честно?

— Если честно, от отца у меня только что его жестокость и вспыльчивость. А мать я плохо помню, и, кажется, мы с ней совершенно непохожи.

Викки наклонилась вперед.

— У тебя такие же волосы, как и у нее. Мне запомнилось, что у нее были очень мягкие светлые волосы. И глаза, кажется, тоже.

— Как ты помнишь такие детали? — искренне удивился Геллерт. — Я вот уже ничего из этого вспомнить не могу… И это при том, что я знал ее десять лет, а ты видела лишь раз!

— Ты на это не обращаешь внимания, наверное. А у меня все отпечатывается в голове яркими картинками, и временами мне кажется, что я смотрю бесконечный спектакль с самого удобного места в зрительном зале.

— Красиво, — прошептал Геллерт, — я вот вижу только смутные и неотчетливые образы, символы… Значит, ты — копия своих родителей? — вновь улыбнулся он.

— Как видишь, полная и собирательная, — она дернула плечами.

— И при этом обходится не без скандалов! Да и кто сказал, что мы бы поладили с людьми вроде нас же! Ты, кажется, говорила, что в детстве тебе позволяли куда больше, чем теперь?

— Да! — Викки рассмеялась. — Мне позволяли дружить, с кем угодно, наряжаться в розовое и в кружева, дерзить учителям, даже надевать на детский маскарад мужской костюм. Когда я начала хулиганить в школе, родители тоже терпели довольно долго.

— И как ты выросла такой бунтовщицей, если была обласкана в детстве? — с сомнением спросил Геллерт, подначивая.

Викки дернула ртом.

— А почему человек должен расти бунтовщиком только когда ему самому плохо? Я видела, как несправедливо относятся к девочкам, к магглорожденным, к бедным.

— У вас, в Хогвартсе? — уточнил Геллерт.

Викки кивнула.

— Да. Да и вообще — в обществе. Разве это правильно, что разные идиоты и бездарности праздно жируют на родительских деньгах? Разве правильно, что судьбу девушки решает кто угодно, кроме ее самой? Ты видишь: даже мои друзья считают допустимым вмешиваться в мою жизнь. Я уж не говорю о том, что в школе богатые наследники притесняют всех, за кого некому заступиться. В Дурмстранге было то же самое?

— В Дурмстранге — да, не без этого. Хотя жесткие условия во многом уравнивали нас — ты мог быть дворянином, но если отстаешь, это не спасет тебя от насмешек. А кстати, что за человек твой отец? Это ведь ему ты обязана идеями?

— Папа? Он добрый, рассеянный, мягкий. Очень начитанный, умный, любит историю. Мне иногда странно, как он может работать дипломатом — мама все время смеется, что он податлив, как ребенок. А твой отец — какой он все-таки? Неужели вы нисколько не любите друг друга?

— Мой отец… Я к нему сейчас ничего не чувствую, раньше — ненавидел. Он привык, что все, что его окружает, принадлежит ему и не имеет своей воли — я ни за что не мог с этим согласиться. Так и началась наша вражда с самых малых моих лет. Кроме того, я презирал его вкусы — не понимаю, что хорошего в этом нудном старье, которое ему нравится… Странно, насколько наши отцы непохожи, хотя мы с тобой — единомышленники. Я неожиданно подумал: что если бы твой отец был моим, а мой — твоим? Я так люблю противоречить, что, наверное, стал бы противником революционеров, если бы родители внушали бы мне эти идеалы.

Викки подперла кулачками подбородок.

— Думаю, я была бы ужасной истеричкой. Отыгрывалась бы на любом, кто не мог мне ответить. Понимаешь, я просто не могу быть в приниженном положении, я ужасно злюсь, если меня хоть что-то ограничивает, а в таком случае…. — она махнула рукой.

— Мы с тобой похожи, — улыбнулся Геллерт во весь рот. Она сосредоточенно смотрела в пространство.

— Иногда даже думаю: а если бы у меня не было того, что есть сейчас — если не любящих родителей, то красоты или состояния? Ну, пожалуй, бедность я бы перенесла: у меня есть бедные друзья, и я вижу, что жить своим трудом вовсе не страшно. Но быть дурнушкой… Ох, вот это я пережила едва ли бы. С моим-то самолюбием мне надо быть в центре внимания, а особенных талантов у меня нет, и не будь еще красоты, что бы делала?

— А я не могу представить себя без магических талантов. Кем бы я был тогда? Бездельником? Бандитом? Животным вроде отца? Ведь он просто животное, живущее сложными рефлексами, в костюме и с лоском внешнего эстетизма, что, по мне, делает его только омерзительнее.

— Ты не был бы ни тем, ни другим, — вздохнула Виктория. — Но, скорее всего, тебя бы уже не было на свете. Сейчас ведь и среди магглов неспокойно, и такие, как ты, там нужны… Но они быстро попадаются, и… — она начертила вокруг шеи петлю. — Я и так вечно беспокоюсь, как бы тебя не арестовали. Я знаю, как ты силен, но все же…

— Поэтому, — сказал он горячо, — нам и нет нужды думать, кем бы мы были, если… Отними что-то одно, и перед нами уже не тот человек, другой… Меня не поймают, любовь моя. Великий и мудрый человек сказал, что мне суждено стать великим и изменить судьбу мира. Человек, которому ведомо все!

— Какой «великий и мудрый»? — насторожилась Викки. — Ты все же познакомился с теми… с обещал тебя познакомить Бальфорт? Что это за люди, Геллерт?

— Это люди, подобных каким больше нет, и я теперь — один из них. Тринадцать величайших волшебников, что правят миром!

Викки некоторое время сидела молча, машинально накручивая прядь волос на палец.

— Тринадцать, — протянула она. — Несчастливое число, хотя, как утверждали Альбус и Лэм, невинно оклеветанное. Ты говоришь, они правят миром — кто же им дал власть?

— Они сами взяли ее, пользуясь теми силами, которые живут в каждом человеке. Ненависть, зависть, уныние, страх, тщеславие — этого так много в каждом, и это безграничный источник, открывающий любые двери!

Она прикрыла рот рукой и совсем свела у переносицы брови.

— Хорошо… Пожалуй, я сварю нам кофе.

Он догнал ее и крепко обнял.

— Ты испугалась? Но видишь, я все тот же! Я владею собой, а эти силы не опаснее огня или ветра, если умеешь с ними обращаться!

Не ответив, она крепко его поцеловала.

***
Старых друзей удалось собрать довольно быстро: Иоганн известил всех о том, что Геллерт по-прежнему «в строю», и очень скоро они собрались в кабачке на окраине. В первые минуты было не до планов и проектов: друзья обнимались, удивлялись друг на друга и вспоминали старое.

— Помнишь, на втором курсе ты нам показывал, как с драконом будешь расправляться? — басил здоровяк Фриц Гроссенберг. — Даже метлу превратил в меч…

— Чего не сделаешь после двух кружек пива! — Иоганн, словно сказанное относилось к нему, кокетливо щурил глаза.

— Вспомнили бы, благодаря кому вы стащили тот бочонок! — вздыхал Ганс Ольсен, так и оставшийся по-мальчишески тощим и юрким.

— Да уж, ты уже тогда был знатный вор, — немного морщился, поправляя тяжелые очки, Георг Цвайерг. За прошедшие годы его лицо еще сильнее вытянулось и пожелтело, так что сейчас он выглядел уже лет на тридцать. Иоганн дернул его за ухо и томно посоветовал не быть занудой. Георг тяжело на него посмотрел, но смолчал.

Эрлих наблюдал за приятелями с немного печальной, немного язвительной, но дружеской улыбкой. Пережитые лишения оставили отпечаток и на нем, но все же он был одет поаккуратнее прочих, выглядел свежее и держался более солидно, хотя и не утратил привычки щурить светло-карие глаза.

— Ты нас позвал, чтобы делать дело? — тихо спросил он Геллерта. — Лично я в нетерпении.

— Однако надо распределить обязанности, — Георг всегда молился на распределение, иерархию и порядок. Разумеется, теперь он не мог допустить, чтобы в их маленьком кружке обязанности разделились кое-как.

— С этим просто, — отмахнулся Геллерт. — Я давно вас знаю, понимаю, на что способен каждый из вас. Естественно, каждый из вас должен глядеть в оба, все подмечать и слышать…

Он почесал голову.

— Иоганн, Эрлих, вы всегда владели словом. Будете писать агитационные листовки. Ганс, если понадобятся деньги, могу ли я рассчитывать на тебя?

— Только в том случае, если у меня будет прикрытие в полиции, — нагло усмехнулся Ольсен и указал на Гроссенберга. Фриц развел огромными красными руками.

…Некоторое время они раздумывали, с чего начать, и решили, наконец, что сперва стоит устроить акцию устрашения для наиболее развращенных властью чиновников Вены — магических и маггловских. Эрлих собирал информацию в департаменте, Фриц — в полиции. Иоганн под чарами изменения внешности перевлюблял в себя горничных предполагаемых жертв и постепенно выведывал распорядок дня каждого. Георг, исходя из узнанного, по минутам рассчитывал план покушения.

— Допустим, Шульцман выходит из дома в восемь часов тридцать две минуты каждый будний день. Если заколдовать камни на мостовой, чтобы они взорвались ровно в это время…

— Не слишком и это сложно? — тянул Иоганн. — Не лучше ли просто бросить Бомбардой?

— Дома поговорим, — огрызался Георг. — Итак…

— А почему просто Авадой в него не засветить? — недоумевал Ганс, и Фриц объяснял:

— Опасно. С Авадами половину примерно ловят в течение трех дней. Я ж в полиции работаю, знаю, что говорю.

Они уточняли обстоятельства нападения, но список жертв был уже давно составлен.

Вольфганг Хофбург, заместитель начальника магической полиции. С молодости прославился пытками подследственных и сфабрикованными делами.

Амадеус Розенкранц, начальник отдела магического законодательства Австро-Венгрии. За взятки проводил законы, ущемляющие население.

Эрнст Мерк, судья. Отправил на виселицу примерно десть явно невиновных - за взятки и по личным мотивам.

Пауль Пфейцер, прокурор, дядя отличницы Ильзы. Тайно покровительствовал содержателям публичных домов, детским сутенерам.

Алоиз Зоннентаг, "палочный генерал", тиран по отношению и к солдатам, и к домочадцам.


***
На следующее утро Геллерт, проснувшись, не нашел Виктории рядом, зато отчетливо услышал внизу незнакомые голоса. В первую минуту он решил, что нагрянула полиция, но прислушался и разобрал, что голоса явно женские. Одевшись, он спустился вниз.

В гостиной перед Викторией сидели на диване четверо: уже знакомая ему бледная дурнушка в огромной, как гриб-переросток, шляпе; темноглазая молодая женщина, казавшаяся полнее обеих подруг; ее руку сжимал низенький заморыш с косящими в разные стороны глазами и растрепанными черными волосами до плеч; наконец, на самом краю уселся с решительным и мрачным видом невзрачный парень с мышиными волосами.

— Здравствуй, Геллерт, — Викки натянуто улыбнулась. — А тут… — она покраснела. — Мои друзья вдруг решили нагрянуть. Клеменси Брокльхерст ты уже знаешь, а это Айла Принц, Лэмюэль Принц и Элфиас Дож.

Три первых друга подали руки спокойно, только девушки опустили глаза, а косящий Лэмюэль, наоборот, воззрился на Геллерта, как на инопланетянина, но Дож, только его назвали, встал и, едва сдерживая гнев, смерил Геллерта взглядом.

— Не будем тратить времени, — процедил он. — Нам с вами, сэр, нужно поговорить наедине.

Геллерт усмехнулся и указал рукой наверх.

— Лучше на улице, — процедил Элфиас, — выйдем во двор.

— Девочки боятся, что вы устроите дуэль, — спешно вставил косоглазый.

Геллерт широко улыбнулся.

— Вы у нас дома, дамы и господа.

Элфиас дернулся, как от удара. Темноволосая спешно встала.

— В таком случае, полагаю, мы все выпьем чаю или кофе. Простите, герр Гриндевальд, — она перешла на немецкий, — наш визит бесцеремонен, но мы устали с дороги. Полагаю, Виктория сможет нас угостить, а вы и герр Дож поговорите, где сочтете нужным. Но прошу вас, не огорчайте вашу… жену.

Геллерт широко улыбнулся.

— Ваш друг в полной безопасности, — ответил Геллерт на родном языке и вышел на улицу.

Дож последовал за ним. Опершись на стену, он пнул камень мостовой и выдохнул:

— Наверное, вы понимаете, что мы не поздравлять вас пришли. Мы, друзья Виктории, опасаемся, что ваши безумные планы ее погубят.

— А вы не опасаетесь, что для некоторых жизнь в безопасности — хуже смерти? — усмехнулся Геллерт. — И вообще, мол, если ангел выбрал меня, это знак, что все сбудется, разве нет?

Дож набычился и повторил:

— Мы не можем примириться, что ей может грозить опасность.

Геллерт почувствовал прилив злости.

— А с тем, что без этого она будет несчастна, вы можете примириться? Вот, вам до ее счастья дела нет, что и требовалось доказать. А мне — есть.

— Хорошо, — холодно кивнул Дож. — В таком случае, если по вашей милости с ней что-то случится, я в любое время и в любом месте к вашим услугам, сэр, — он слегка поклонился.

— К моим услугам? Смеетесь? Если с ней что-то случится, то меня уже не будет в этом мире, коль скоро я не смог этому помешать!

Кажется, ответ удовлетворил Элфиаса. Он опустил веки:

— Сэр, скажите напоследок, каковы ваши намерения по отношению к Виктории?

— Намерения? Вы шутите? Я люблю ее без памяти, она — прекраснейшая из женщин, она — ангел, и вы спрашиваете о моих намерениях? Так знайте, мои намерения — служить ей, бросить мир к ее ногам и делать любые безумства ради ее счастья! Если бы вы только знали ее, как узнал ее я за эти часы, недели и месяцы, вы бы сами могли… Впрочем, неважно. Я люблю ее больше всего на свете, она любит меня, и это все, что я вам скажу.

Невзрачное лицо Дожа исказила судорога, но он ничего не ответил. Сзади кашлянули. Оба обернулись — на пороге стоял косоглазый Лэмюэль. Нервно кивнув, он улыбнулся Элфиасу:

— Девочки тебя звали, кофе и сэндвичи готовы.

Тот послушно ушел, а заморыш обернулся к Геллерту:

— Я тоже должен кое-что вам сказать. Я знаю, вы сделаете то, что задумали. Для этого нужны жуткие вещи… Преступления нужны, а вы на них готовы. И за вами кто-то стоит… страшный. Только обещаете, что не познакомите с ним Викки. Что она не будет совершать преступлений. Вы к хорошему не приведете. Все станет только хуже. Если мне придется сражаться с вами, я буду счастлив.

Геллерт устало вздохнул.

— Я даже тронут, что у Виктории есть друзья, которые ее так любят. Но сколько же вам говорить: я люблю ее не меньше вашего, а смею сказать, побольше. Во всяком случае, тех, кто жалуется родителям. Мистер, эм… Принц, я вижу, вы славный малый и настоящий ученый. В новом обществе, что я создам, у вас будут все возможности исследовать все, что вы хотите. А пока позвольте напоить вас чаем, сэр, — Геллерт сам не знал почему, но чудак был ему откровенно симпатичен, хотя чем-то отдаленно напомнил Путаника.

Лэмюэль склонил голову набок.

— Вы думаете, я сумасшедший? Да, так и есть. Я давно сумасшедший. Как и сестра Альбуса. Не сердитесь на него, не надо, ему плохо. А про вас мне сейчас сказали… Я сидел, смотрел на вас, а он шептал мне в уши… Он вас знает. Но он страшный. Он мучает детей. Я хочу бороться с ним, а вы с ним пьете чай…

На улицу выскочила темноглазая женщина.

— Лэмми, зачем ты вышел без шарфа? — она схватила его за руки. — Пойдем в дом… Извините, герр Гриндевальд. У нас сэндвичи с беконом, ничего не имеете против?

— Я имею только за, — ответил Геллерт с энтузиазмом и шагнул в дом.

Глава 10. Нурменгард

Ссора с родителями и предательство Альбуса, кажется, отразились на Викки тяжелее, чем стоило бы; время от времени - чего раньше никогда не бывало - она впадала в хандру. Решив как-нибудь ее развлечь, Геллерт попросил Иоганна достать им пару контрамарок на премьеру, которую давал театр, где работал Гешихтен - на "Разбойников" Шиллера. Иоганн, правда, исполнял там незначительную роль, но по мнению Геллерта, спектакль от этого только выигрывал.
На премьеру они явились довольно рано: Викки боялась опоздать, она всегда ужасно опаздывала в театры. В наказание им пришлось полчаса сидеть в полупустом зале, и в конце концов Геллерт, заскучав, отправился в буфет за лимонадом, но на выходе из зала наступил на ногу невысокой девушке в строгом темном платье, с часами на цепочке, давившими на впалую грудь.
- Прошу пощения, фройляйн... - он попытался протиснуться, но весь проход загородил господин необъятной толщины, о чем-то рассуждавший с не менее дородной супругой.
Девушка между тем внимательно посмотрела на Геллерта.
- Гриндевальд, это ты? - она машинально поправила густую, но соврешненно бесцветную косу, уложенную "короной". - Не узнал меня, да? Неужели я так изменилась? Я Ильза Пфейцер.
Геллерт опешил и машинально улыбнулся.
- Надо же! А что вдруг в театр пошла? Не знал, что тебе такое может быть интересно.
Ильза фыркнула.
- В знании человеческой природы ты не преуспел. Отойдем, а то, кажется, к выходу тебе все равно не пробраться, покуда дядюшка не наговорится с тетушкой.
Геллерта обожгло волнение - так это был тот самый негодяй? Что ж, мысль о том, что мерзавец сидел в театре рядом со своим будущим убийцей, вселяла какое-то странное веселье.
Он кивнул и отошел с Ильзой в сторону.
- Так ты все же решила прислуживать нашим честным и неподкупным властям? - спросил он чуть ядовито.
- Ты наслышан об этом? - она вперила ему в лицо маленькие свинцовые глаза. - Что ж, у меня нет богатого отца, который мог бы обеспечивать мне бездеятельную жизнь. Дядюшка может расщедриться разве что на лишний билет в театр. А ты так и пропиваешь необыкновенные способности в кабаках?
- Мои способности идут в дело, поверь. А вот как работается под началом этих подлецов тебе? Хочешь, расскажу парочку историй - о том, как отобрали деньги, выделенные на больницы и построили особняки? Или как казнили парня, повесив на него свои грешки? Хотя о чем это я...Или тебя ничтожные людишки не волнуют, или ты живешь в сказочной стране, где честные чиновники трудятся день и ночь на благо народа?
Худое землистое лицо Ильзы исказила сардоническая усмешка.
- Ты можешь считать меня бездарью, но ни дрянью, ни наивным ребенком я никогда не была. Я сама могу тебе этих историй рассказать достаточно. Будь любезен подсказать другие пути для девушки, чтобы заработать на жизнь умственным трудом. Я подавала прошение о том, чтобы меня оставили учительницей в Дурмстранге. Мне было отказано в связи с возрастом.
- Что ж, раз ты все это знаешь и продолжаешь работать, видимо, карьера для тебя все же важнее всего остального. Удачи в пожирании нижестоящих и подъеме по лестнице, конечно, но не могу гарантировать твою безопасность в том случае, если народ устанет от торжества вашего класса.
- Ты все так же добр, снисходителен и все так же можешь помочь дельным советом, - кивнула Ильза, и вдруг ее лицо нервно вытянулось. На плечо Геллерта легла маленькая ручка Виктории:
- Я соскучилась. Представь меня своей знакомой.
Геллерт тут же перестал прищуриваться и широко улыбнулся.
- Моя Победа, это Ильза Пфейцер, мы вместе учились в Дурмстранге. Ильза, это - моя любовь, Виктория Уркварт.
Лицо Ильзы стало пепельно-серым, словно у нее на глазах застрелили близкого человека. Она осмотрела Викторию с головы до ног - при этом Геллерту особенно бросились в глаза вдавленный лоб и толстые губы самой Пфейцер - и неожиданно громко заговорила по-русски:
- Мы с Геллертом обсуждали "Горе от ума". Не правда ли, главный герой - пустой фразер, не способный предложить реального решения, а способный только осуждать, не вникая в обстоятельства?
Виктория кашлянула и недоуменно воззрилась на Пфейцер. Та нарочито изобразила удивление:
- Как, твоя любовь не читала "Горя от ума"? Или она просто не понимает русского языка?
- Зачем английской леди язык северных варваров? - вновь недружелюбно прищурился Геллерт.
- Английской леди? - Ильза зло хихикнула. - Я-то думала, ты найдешь кого-то умственно развитого. Но тебя, похоже, устраивают канарейки.
Он не на шутку разозлился:
- Видимо, в мое понимание ума не входит знание тысячи никому не нужных фактов и готовность вытягивать руку и угождать всем прихотям безмозглых учителей. Идем, любовь моя, спектакль скоро начнется, - повернулся он к Виктории.
- Да и мне пора, - у Ильзы на глазах блеснули слезы, но она только поджала губы. - У нас ложа. А вы, я смотрю, на галерке? Приятно провести время, Геллерт, слушая пение канарейки.
И в сопровождении толстых тетушки и дядюшки она удалилась.
- Что ты так взъелся на бедную дурнушку? - спросила Викки, когда они уселись. - Что она тебе сделала? Вид у нее довольно жалкий.
- Как была всегда ненормальной, так и осталась, - объяснил Геллерт смущенно. - Всегда только и знала, что устроить истерику на ровном месте.
- Думаю, с такой внешностью ее часто обижали, тут станешь истеричной, - вздохнула Викки. - У нас на потоке такие были. И небось, ты был главный ее обидчик? И по законам жанра, она влюбилась в тебя по уши и не забыла до сих пор.
Геллерт опешил.
- Ты сейчас серьезно? Ну, да, мы с друзьями подшучивали над тем, что ей не противно угождать учителям и зубрить... Но не более!
- А ты не понимал, ради чего она это делает? - удивилась Викки. - Мерлин, да ты людей совсем не знаешь. Ей просто хотелось занять хоть какую-то нишу. Хотелось, чтобы ее хоть за что-то ценили, раз уж нет ни красоты, ни, видимо, настоящих способностей. А самолюбие-то есть. И да, она в самом деле в тебя влюблена до сих пор.
Он тяжело вздохнул.
- Ну вот. А я думал, она из вредности стала язвить сначала мне, а потом и тебе. Ну вот зачем мне это все, скажи? Она же мой враг, она на стороне власти! Я не хочу, чтобы меня любили враги, пусть боятся и ненавидят!
- С чего ты взял, что она твой враг? - Викки вскинула брови. - Она чиновница? Но ведь кто-то из твоих друзей - тоже чиновник. Нет, прости, но ее руки... Она, кажется, очень хотела поправить тебе воротник!
И Викки хихикнула в платочек, а потом поправила воротник сама.
- Кстати, что она болтала, когда перешла на русский? Может, она тогда сказала, что сторонница власти?
- Нет, она говорила про одну пьесу, где как всегда выступила на стороне обскурантов и стариков.
- Прочтешь мне ее потом, - Викки погладила его запястье. - А пока, видишь, поднимают занавес.
Он быстро поцеловал ее, пока не вышли актеры. Играли очень хорошо, так что, когда Карл заколол Амалию, Викки даже разрыдалась, кинувшись Гелерту на шею. Он, конечно, улыбался, гладя ее - приятно, когда рядом с тобой человек, способный на такие переживания.
После занавеса актеров долго вызывали, закидывали цветами, и даже Иоганну в роли Косинского достался букетик фиалок. На выходе Геллерту снова бросилась в глаза Пфейцер, семенящая за родственниками; он поморщился и повел Викторию через другой выход.
...Вечером, когда Викки раздевалась при свете свечи, Геллерт нетерпеливо дернул ее за шнурок.
- Потерпи, - прожурчала она, со вздохом облегчения снимая корсет.
- Любовь моя, я сейчас подумал, что эти панталоны ужасно неинтересны. Так много закрывают, да еще таким мешком.
Викки грустно поморщилась:
- Ох, а знал бы ты, как жмет корсет, как натирают все эти швы! Это ужасно - носить на себе такой ворох одежды. Иногда, знаешь, мне мечтается...
Она стянула через голову рубашку и вздохнула.
- Мечтается пройтись по улице даже без рубашки и панталон, в одном только платьице, да таком... Не этом чудовище с юбкой, подметающе мостовую, а длиной вот посюда, - она провела ладонью по коленям. - Чтобы ножкам было свободно.
- Так что же мешает срезать это все? Только... еще выше!
- Выше? - Викки игриво округлила глаза. - Это до какого же места?
- Он провел пальцеем по самому верху ее бедра и подмигнул
Она с притворным возмущением приоткрыла рот.
- Но это же... Как будто бы я вообще без юбки! Геллерт, какой же ты хулиган!
- Ладно, - примирительно махнул он рукой, - юбку можно и до колена, а вот панталоны... Чем меньше, тем лучше!
Викки уткнулась лицом в его волосы и засмеялась.
- Хорошо. Завтра, пожалуй, я поколдую над каким-нибудь своим нарядом, и мы с тобой оценим, как это бы выглядело. Но сейчас, надеюсь, ты не хочешь, чтобы на мне была какая-то одежда, даже самая короткая.

***

Друзья Геллерта к тому времени с Викторией уже были знакомы - на необходимость этого ему долго намекал Иоганн, объясняя, что их компании не хватает музы-вдохновительницы. Геллерт согласился с ним, тем более, что по крайней мере к двум в их компании он точно мог не ревновать, да и остальные вряд ли бы с ним сравнились. Теперь он знал Викторию достаточно, чтобы понимать: ее не заинтересуют ни печальные карие глаза Эрлиха, ни железные мускулы Фрица, ни тем более наглая ухмылка и яркий галстук Ганса. Если же они ею увлекутся... Что ж, они достаточно ему преданы, чтобы не ставить чувство выше дела, к тому же довольно его знают, чтобы в случае чего опасаться мести.
Итак, на очередную сходку он взял Викторию.
Они собрались в заброшенном сарае на берегу Дуная. Пахло тиной, звенели комары, перекликались птицы. единственный фонарь, который они зажгли, отбрасывал на лица собравшихся странные желтоватые блики. Викки была в темном легком плаще; волосы она распустила, лишь слегка подколов на затылке, и теперь они шалью стелились по ее хрупким плечам, по синей ткани. Иоганн шагнул ей навстречу первым и поцеловал руку.
- Приветствуем вас, прекрасная валькирия.
- Я еще ее не представил, - усмехнулся Геллерт. - Моя победа, моя любовь, мой ангел - Виктория.
Она слегка улыбнулась и кивнула всем.
Георг церемонно поклонился, сохраняя непроницаемое лицо. Фриц засопел, покраснел и потупился, Ганс машинально поправил позолоченную булавку в галстуке. Эрлих некоторое время созерцал Викки, распахнув глаза, потом подошел и галантно приложился губами к ее запястью.
- Я польщен, фройляйн.
- Фрау, - поправила его она. - Я замужем, не забывайте, - и нарочито покосилась на Геллерта.
Эрлих слегка покраснел и почему-то покосился на фонарь.
С того дня Викки часто бывала на их встречах и постепенно вошла в курс их дел. Их планы ее совершенно не испугали, хотя и позволить ей участвовать в нападениях она не потребовала. Вместо этого она потихоньку однажды заштопала порванный рукав Фрица, Гансу дала пару советов относительно того, какие рубашки и галстуки ему больше подходят, посмеялась с Иоганном над байками из актерской жизни. Ее присутствию, кажется, все были рады, даже мрачный Георг оживал, улыбался и неловко проходился на тему того, что собираются они в местах, вовсе не предназначенных для такой красавицы. И только Эрлих тушевался, уходя в угол Геллерт подумал было, что Эрлих редактирует листовку, но тот, снова покраснев, пожаловался, что ему совершенно не работается. Должно быть, парень разболелся. Геллерт попросил Викки угостить его теплым морсом - в тот день она захватила для всей компании морс и булочки. К его удивлению, Эрлих отказался.
На следующий день он написал Геллерту, прося встречи наедине. Немного помялся, затем предложил текст листовки.

"ДОБРЫЕ ГРАЖДАНЕ СВОБОДНОЙ ЕВРОПЫ
МЫ начали крестовый поход против бюрократии, привилегированных бездельников, плутократов и прогнивших режимов. Отныне ни один неправедный приговор, ни одно воровство и преступление властей не останется безнаказанным. Начертите наш знак, и мы покараем ваших обидчиков. Приходите к нам, и вместе мы создадим наше СВОБОДНОЕ БУДУЩЕЕ.
РАДИ ОБЩЕГО БЛАГА!"
Ниже был нарисован знак Даров Смерти и подпись Геллерта.

Дома Геллерт показал листовку Виктории она неожиданно предложила:
- А может, я попробую распространять ее? Потренируюсь в чарах изменения внешности, наряжусь в мужской костюм...
-Кажется, тебе именно что не терпится нарядиться в мужское платье? - засмеялся юноша.
- Конечно! - Викки поболтала ножкой. - И потом, в нем удобнее.
***
Геллерт взял на себя покушение на Хофбурга. Он был самым осторожным и потому наиболее трудно досягаемым из намеченных для казни. Решено было, что нападения произойдут в течение получаса, так что Геллерт действовал первым. Ровно в час и три минуты пополудни Хофбург вышел из здания полиции, оцепленного высоким забором, чтобы проследовать в автомобиль. Спереди и сзади ехали автомобили охраны - кажется, полицейский, даром что волшебник, привык окружать себя атрибутами прогресса. Что ж, разницы нет. Геллерт, предварительно наколдовав себе усы и бороду, установил на дороге руну, которая взорвется столбом пламени, когда первая машина коснется ее края, сам же в это время прятался под чарами невидимости, не подходя близко к зданию, где бы его быстро обнаружили устройства безопасности. Вот поджарый человек с длинными усами без бороды выходит в окружении охраны, вот они рассаживаются по машинам...
Геллерт волновался как никогда, сжав Бузинную палочку так, что побелела рука.
"Их много, очень много. Сможешь ли, успеешь ли?" - тикал в голове тревожный голос, но Геллерт приказал ему молчать.
Медленно, как во сне, первый автомобиль поехал по трассе и...
Взрыв! Яркая вспышка на миг ослепила. Автомобиль загорелся, подпрыгнув в воздухе, машина Хофбурга резко затормозила, взяв в бок, и Геллерт ударил в нее заклинанием ледяного огня. Та остановилась, и из нее высыпали два охранника - водителя он, кажется, уложил. Выбежала охрана и из третьей машины. Геллерт выпустил разряд цепной молнии, затем спираль темной энергии - и вот вспышки заклятий охранников перестали ударяться в его щит. Хофбург, пригибаясь, убегал вместе с одним из уцелевших охранников. Тот попытался ударить Геллерта Авадой, но тот уже аппарировал к воротам, куда бежал Хофбург. Тот окружил себя мощным щитом, но Геллерт вызвал из земли темные лезвия, сомкнувшиеся кругом и пронзившие обоих. Геллерт подошел к побежденным - конечно, с Пауком им было не сравниться, и заблокировать это заклинание они не смогли. Но для уверенности он еще раз примерил Аваду и быстро аппарировал, краем глаза заметив, что из дверей полиции уже высыпали люди.
Аппарировал он сразу к зданию прокуратуры, где обед начинался у Пфейцера - его он решил также взять на себя, насмотревшись на него тогда, в театре. Самодовольно загораживая выход, прокурор четко давал понять, за какой скот он держит окружающих. Как понял Геллерт две минуты спустя, Пфейцер ушел на обед пораньше. Что ж, расположение ресторана, где прокурор привык обедать, Геллерт прекрасно знал. Ударил из невидимости Экспульсо, раскидав охранников возле двери и выбив саму дверь, он быстрым шагом вошел и тут же увидел тучную фигуру, проталкивающуюся между столиков к черному ходу.
- Стой, свинья! - крикнул Геллерт весело и яростно, и бросил ударным заклятием туда, куда бежал прокурор. К несчастью, тот успел отпихнуть какого-то пожилого тощего джентльмена с бородкой, стоявшего на пути так, что заклятие попало в него, впечатав с стену. Геллерта захлестнула волна ужаса и гнева.
- Ах так! - взревел он и выпустил поток чистой тьмы, в секунду догнавший Пфейцера, смявший его щит и оставивший лишь дымящуюся массу, тающую на полу. Геллерт подбежал к задетому им человеку и подхватил его, аппарировав к зданию госпиталя. Уже на ступеньках, впрочем, он обнаружил, что старик был мертв - видимо, заклинание сломало ребра, пронзившие тому сердце. Геллерт аппарировал вновь, за город, где дал себе волю, взорвав от отчаяния целую опушку. Все было не так, как он хотел, все было плохо, плохо, плохо! Никто не должен был погибнуть, кроме свиней в мундирах и их лакеев, но теперь не только правительство использует против них кровь невинных жертв, но и сам он, Геллерт, будет чувствовать, что отступил, предал в чем-то свои идеалы, пусть и неумышленно. Еще раз выкрикнув проклятия, он аппарировал к месту сбора - как бы то ни было, нужно было узнать, как прошло у остальных.
Его уже ждали. Викки первая вскочила, бросилась навстречу, за ней, раскинув руки, подлетел Иоганн, ровной поступью подошел Георг, и подтянулись остальные.
- Розенкранц ликвидирован, - отчитался Георг бодро. - Эрнст Мерк уничтожен лично мной, - он холодно усмехнулся.
- От меня тоже не ушли, - сказал Геллерт сухо.
- Но что-то пошло не так? - уточнил Иоганн - Тебя чуть не поймали?
Викки взяла Геллерта за руки.
- Расскажи, что случилось, - мягко спросила она.
- Пострадал невиновный. Эта свинья Пфейцер загородил себя каким-то, видимо, профессором, и заклинание попало в него. Проклятье! - Геллерт не выдержал и что было сил ударил кулаком по столу.
Викки отступила на шаг, продолжая машинально гладить его по плечу. Ганс скривился. Фриц втянул воздух и почесал в затылке.
- Да, не повезло старику. Жалко.
- Но... - Викки испуганно осмотрелась. - Но это же Пфейцер виноват! Если бы он не вздумал загораживать себя...
- А что он должен был, по-вашему, делать? - Иоганн нехорошо расхохотался.
Эрлих поморщился и взмахнул руками.
- Не надо смеяться. Это все прискорбно. Случайные жертвы...
- Этого не должно было быть! - сказал Геллерт со злостью, - казалось, он словно перед кем-то неведомым провинился и не мог найти оправдания, и непонятно было, что хуже - вина или поиски оправдания.
- А по-вашему, могло быть иначе? - спросил Георг ровным голосом. - УЦ меня тодже не прошло гладко. Секретарша этого судьи, спасаясь от огня, выпрыгнула из окна прямо на мостовую. Не уверен, что она жива. Но я же не впадаю в истерики.
- Но если бы Пфейцер не оказался трусом... - Викки гнула свое.
- Барышня моя! - Георг всплеснул руками. - По-вашему, всякой твари не хочется жить? И даже больше: чем сильнее человек боится попасть в ад, тем больше цепляется за свою жалкую жизнь. Не будь этого старика - был бы какой-нибудь студент, зашедший опустошить дырявые карманы, чтобы поразить профессорскую дочку. Жертвы неизбежны, но если мы будем на них оглядываться, мы не сделаем ничего. По-вашему, что было бы, к примеру, в России, если бы фройляйн Перовская, повинуясь естественным чувствам женщины, велела бомбистам помедлить, пока ребенок не пройдет мимо?
- Ты прав, - сказал Геллерт медленно, - в том, что мы не должны отступать от намеченного, - но не думай, что мы не должны впредь делать все возможное для того, чтобы никто, кроме мерзавцев, не пострадал. Все. Возможное. А теперь нам пора уходить на подготовленную квартиру. Идите, я пока побуду один, - и не дожидаясь ответа, он вышел в заднюю комнатку лачуги, хлопнув хлипкой дверью, и с размаху сел в кресло, разжег заклинанием камин и сел, не желая ни о чем думать. Внутри тянулось мерзкое серое ощущение провала, подлости, нечистоты. Дернув себя за волосы, он ударил кулаком по подлокотнику, злясь на себя и за совершенное убийство невиновного, и за неуместный стыд.
- Ты прав, - сказал Геллерт медленно, - в том, что мы не должны отступать от намеченного, - но не думай, что мы не должны впредь делать все возможное для того, чтобы никто из мерзавцев не пострадал. Все. Возможное. А теперь нам пора уходить на подготовленную квартиру. Идите, я пока побуду один, - и не дожидаясь ответа, он вышел в заднюю комнатку лачуги, хлопнув хлипкой дверью, и с размаху сел в кресло, разжег заклинанием камин и сел, не желая ни о чем думать. Внутри тянулось мерзкое серое ощущение провала, подлости, нечистоты. Дернув себя за волосы, он ударил кулаком по подлокотнику, злясь на себя и за совершенное убийство невиновного, и за неуместный стыд.
Вскоре он уловил движение - дверь отворилась, и кто-то на цыпочках вошел в комнату. Викки аккуратно приблизилась, ак к сердитому псу, присела на подлокотник кресла. Провела рукой по волосам Геллерта, поцеловала в висок.
- Я не считаю, что ты виноват, - мягко сказала она. Наверное, хуже всего, когда не хотел вреда - но причинил, да?
- Конечно, - вздохнул он. - Ведь видно же, хороший человек был. Умный. Я не хотел, но ему ведь этим не поможешь! И я знаю, что и отступить нельзя! Плохо мне...
- Знаю, - шепнула Викки. - Я тоже не думала, что так выйдет.. Мы просто все пообещаем друг другу, чтотакого больше не будет. А отступать, конечно, нельзя. Пока будут Пфейцеры, по их вине кто-то обязательно пострадает или погибнет.
- Да, и намного больше. Поэтому и надо продолжать. Чем быстрее это закончится, тем меньше людей погибнет.
Викки кивнула.
- Если бы нам не надо было уходить, можно было бы как-то помочь семье того человека. Но, может, мы потом это сможем сделать.
- Сможем. Надо попрощаться с нашей хозяйкой, редко встретишь такую добрую душу.
Он так и сделал - убедившись, что за домом не следят, навестил фрау Хенцель, пожелал доброго здравия и предложил мешочек, туго набитый золотыми, но старушка отчаянно замахала маленькими ручками. Посидев еще немного, они распрощались (она даже всплакнула, пожалев, что больше их с Викторией не увидит, на чем и расстались. Мешочек с золотом Геллерт оставил в ящике с крупами и мукой.

***
Следующее утро встретило их с Викки ворохом газет, оставленных хозяйкой для постояльцев на столике в гостиной. Первые полосы чернели рамками некрологов: по всем жертвам, в том числе по злосчастному старичку, оказавшемуся профессором медицины Паулем Фишманом. Через три дня город должны были наполнить тарунрыне процессии. Полиция меж тем высказывала первые версии.
- Думаю, акция организована иностранными шпионами, - вещал свиномордый господин, занявший место Хофбурга. Ему противоречил пресс-секретарь магического канцлера, заявивший, что покушения - дело рук коммунистов.
- В настоящее время мы планируем заняться выявлением лиц, принадлежащих к коммунистической партии, с последующим арестом и судом, - поблескивал он очками, отвечая на вопросы журналистов.
Викки читала и давилась смехом.
- Видишь, ты уже коммунист, - шепнула она Геллерту.
- Что ж, эти господа моей симпатии никогда не вызывали. Конечно, они тоже за свободу людей труда, но вот их мечты о равенстве всех и каждого... как-то глупо. Я не хочу быть равным недоумкам, а те, кто глупее и слабее, не будут иметь мотивации тянуться к идеалам и образцам. Я люблю сложность, а они воспевают простоту. Что ж, будем ждать новостей от Эрлиха... Кстати, как он тебе? Он и остальные?
- Георг - все-таки страшный человек, - она рефлекторно вздрогнула. - Кстати, ты видишь, что он с Иоганном... Ну, как вы были с Альбусом? Только у них серьезно.
- А, да, само собой, - Геллерт ухмыльнулся, - не скажу, что у меня об этом теплые воспоминания, но мне нет до этого дела, пока они делают то, на что способны. А остальные?
- Фриц - хороший парень. Только прост, как медный грош. Ганс - проходимец, да еще вороватый какой-то. Эрлих... - она задумалась. - Ты не разозлишься, если я скажу, на кого он похож?
Она покусала губы.
- На моего бывшего жениха. На Горация.
- Неужели? - удивился Геллерт. - но ведь твой Гораций бы ни за что не принял участие в таком движении, как наше, разве нет?
Она потерла лоб.
- Как сказать... Альбус ведь тоже строил, ты знаешь, грандиозные планы, и Горация они, кажется, не пугали. Поболтаться рядом с компанией бунтарей даже лестно для умного человека, - она усмехнулась. - Эрлих ведь не принимал участия в сегодняшних событиях?
- Нет... Он будет нашим шпионом, будет докладывать о том, что происходит в кругах наших врагов, в среде которых он вращается. Думаешь, им движет не идея? Тогда что же?
- Да кто знает, - Виктория пожала плечами. - Ну что ж, раз он взялся за рискованную работу, то, может быть, я ошибаюсь и он вовсе не так дорожит комфортом, как мой бывший жених. Может, им в самом деле движет идея. Только он мне показался таким милым домашним мальчиком, эрудитом, завсегдатаем библиотек... Какой не проживет и дня без кресла, маминого пирога и любимой книги.
- Отчасти так и есть, - засмеялся Геллерт, - хотя наш Эрлих всегда поддерживал наши идеи и мечтал, как и мы, о революции, правда им владели мысли о роли, как это называется...Вот он бы разработал план, а другие его выполнили.
- Наверное, это называется - быть умным человеком, - пожала плечами Викки. - Но мне больше по нраву те, кто хочет обжечь свои ладони.
- И он не учитывает, что как правило все осуществляют как раз те, кто выполняет планы, и так, как сами считают нужным. Что поделать - все имеет свою цену.
Два дня спустя начались первые аресты. В числе задержанных оказался, к большому удивлению всех, сын пресс-секретаря канцлера волшебников - двадцатилетний мальчишка, служивший где-то в прокуратуре на мелкой должности, а также же жених дочери Пауля Пфейцера. Гелерт не испытывал сочувствия к обоим: он помнил их по Дурмстарнгу - типичные "представители золотой молодежи", ленивые и никчемные. Однако же он понял, что пора покидать город. Однако перед этим следовало навестить еще одного человека.
...Он не был здесь с тех самых пор, когда после исключения вернулся из Дурмстранга. Отец даже не вышел к нему сам - приказал кучеру Петеру и двум цвергам остановить сына у ворот, ведущих в сад.
- Мне нужно в дом, Петер, - Геллерта, помнится, после наказания в Большом зале трясла лихорадка, он с трудом держался на ногах. - Поди скажи отцу...
Кучер сильно покраснел. Он был привязан к барчуку, хотя нередко оказывался наказанным за потворство его выходкам.
- Никак нельзя, герр Геллерт. Герр Гриндевальд не велел вас принимать. Велел от ворот поворот... Вот, цвергам тоже вас пускать не велел.
- Отчего же?
- Так из-за того, что выгнали вас. А он сейчас сам, считайте, еде от следствия откупился, ему сын-то проштрафифшийся -как кость в горле.
Петер, пошарив по карманам, достал какую-то бумажку.
- Вот. Столько билет стоит, чтобы до этого... пролива доехать. Я ведь помню, Сюзанна покойная говорила, бабка там у вас или кто... Может, она примет.
Так Геллерт и отправился в Англию, а деньги, конечно, выслал Петеру при первой возможности.
Теперь он шел по глухим аллеям к заросшему плющом особняку, а в голове мелькали воспоминания. Сначала смутные - страшные морды на полу вкомнате, сильная боль, испуг... Потом жизнь с гувернером, во флигеле, бледное лицо матери, короткие встречи с не. Вальс, которые, пользуясь отсутствием гувернера, пытались изображать они с Сюзанной, ее темно-зеленые глаза и голос с приятным акцентом:
- Месье такой умный, смелый, способный. Месье непременно будет канцлером!
- И рыцарем?
- Да. И женитесь на принцессе.
И отец. Топчущий все, что дорого, сведший в могилу мать, отправивший Сюзанну в логово сумасшедшего, приказывающий сечь за любые неудачи, даже просто за слабость. Отец, самодовольно развалившийся в кресле, рассуждающий о традициях, о незыблемости монархии. Жадно жрущий свиную ногу и похотливо сжимающий тонкую талию матери. После ее смерти он стал приводить в дом любовниц - даже когда сын приезжал на каникулы. "Ты - рыцарь? Ты девчонка! Игрушка мужеложников! Где твои мускулы? Что за сопли у тебя под носом?" "Память матери? Что ты можешь понимать? Кнута захотел?" "Если ты не согласен - вон из моего дома. Только сначала я тебя прикажу раздеть догола, потому что ни одна нитка здесь тебе не принадлежит..."
Геллерт поднялся по широкой темной лестнице, толкнул дверь гостиной. Отец сидел в гостиной, развалился в кресле. Малиновый халат его был расстегнут, на коленях сидела почти голая девица; другая примостилась у ног Эрвина Гриндевальда.
- Здравствуйте, папенька, - скалился Геллерт, приближаясь. - Не ожидали.
- А, сын, - Эрвин дернул усами. - Ты вовремя. Я как раз хотел сказать, что собираюсь жениться. А поскольку у меня еще могут быть дети, считай, наследства ты лишен.
- На ком же из этих прелестных особ вы собираетесь жениться? - Геллерт с интересом переводил глаза с одной девицы на другую. Блондинка, сидевшая у отца на коленях, испуганно прикрыла грудь, но брюнетка беззастенчиво рассматривал юношу.
- Впрочем, неважно. Я пришел сказать спасибо, дражайший мой отец. Если бы не вы, я бы так и не понял, насколько безмозглы так называемые дворяне, насколько туп и прогнил насквозь весь режим и как много предстоит уничтожить, прежде чем люди смогут зажить свободно. Что сначала ничтожное понятие "порядок" должно быть забыто и разрушено, и вырезаны те бездельники вроде вас, кто пытается защищать свои привилегии разврата, безделья и самодовольства.
Эрвин пьяно хохотнул.
- Так ты нигилистом сделался! Ну, славно, славно. Что ж: полицию вызвать или самому тебя повесить?
- Нет, дражайший мой. Это теперь я вешаю полицию. Или вы газет не читаете?
- Твоих рук дело? Что ж, ты как был дураком, так и остался. Признаешься при свидетелях. Ладно, - Эрвин фыркнул. - В память о твоей матери дарую тебе жизнь. Выметайся.
- И опять ты неправ, старый дурак. Это я дарую тебе жизнь, и заберу лишь то, чем ты никогда не был - мужчиной. С этими словами Геллерт достал палочку, одержимо улыбаясь.
Шлюхи с визгом отбежали к стене. Эрвин вскочил с кресла, раскинув огромные руки, и предательский страх сжал было живот, но Геллерт применил заклятие темных оков, отбросившее отца назад к креслу. Геллерт знал, что он мог при желании разрезать его этими цепями, как бумагой, но убийство не принесло бы ему радости.
- Я еще не закончил, - сказал он жестко и властно, - ты не мужчина, потому что все, на что тебя хватало - это издеваться над теми, кто слабее тебя. Теперь я сделаю тебя тем, чем ты всегда и был - позорным евнухом. Seco! - Геллерт направил палочку Эрвину между ног и через секунду услышал оглушающий вой. Подошел, пнул отца сапогом в нос, в живот, плюнул, развернулся и пошел обратно. Он не чувствовал радости, внутри все едва не тряслось, но он знал - теперь им побежден последний страх, держащийся на памяти о времени, когда он еще был беспомощен и бессилен. Теперь не оставалось ничего, что даже в мыслях ограничивало бы его мощь. Теперь его крестовый поход начинался.

***
Сначала они планировали жить на съемных квартирах, но Геллерт быстро отказался от этой идеи - у них не было разветвленной и проверенной сети агентов, которым можно было доверять, и умелая полиция нашла бы их в два счета. Поэтому он загодя велел всем собрать необходимые вещи в рюкзаки с помощью заклятия расширения и рано утром вся компания (кроме Эрлиха, с которым были подробно обговорены все координаты и запасные каналы связи) аппарировала вслед за Геллертом в Альпы. Переход длился несколько дней, и ребята начали томиться нетерпением - он хотел устроить им (и в особенности Виктории) сюрприз. Сюрприз же заключался вот в чем: во время тайных отлучек он приметил в горах южной Германии удивительное место - горное плато, на котором лежали руины древнего замка.
Туда и лежал теперь их путь. Аппарируя с горы на гору, путешественники устали, и перед последним прыжком Геллерт приказал ложиться спать. На рассвете, после легкого завтрака, они аппарировали в последний раз. Утес, на котором они оказались, открывал вид на то самое плато с руинами.
Геллерт вышел вперед и начертил волшебный круг.
Он развернулся и крикнул, набрав в легкие воздуха:
- Вы присутствуете при создании величайшей крепости в мире! Теперь же отойдите и не говорите мне ничего, пока я не закончу!
Он погрузился в транс, сливаясь всем существом с землей, обращаясь на древнем языке к самим камням и скалам, к Духу Земли. Сила забурлила вокруг него, приведенная в движение его мощью и мощью Бузинной палочки. Землетрясение сотрясло горную цепь, и эхо отразило испуганный крик Виктории. Геллерт продолжал закручивать силу спиралями, сдвигая пласт за пластом все более и более глубокие слои реальности. Наконец, камни ожили. Подобно титанам, строящим горы и реки, он создавал из камней и руин величественный замок, цитадель невиданных размеров. Стены вставали одна за другой, куски скал откалывались и обтесывались, становясь воротами, башнями, сводами. Он не чувствовал усталости, напряжения - он был самой этой грозной и великой силой, стихией. Кто сказал, что стихия лишь разрушает, но не создает? Его пальцы теперь были скалами, которыми он лепил крепость, как ребенок - замок из песка. Он не замечал ни времени, ничего вокруг - он видел только замок, со всех сторон, со всех планов - изнутри, снаружи, сверху, сбоку - одновременно. Наконец, он понял, что каждый камень, каждый блок стоит идеально, и всю невероятную мощь, бурлящую вокруг, он закрутил и впитал в стены замка, защищая их от любых пушек, пороха, динамита и чар. Они могли аппарировать на узкий пятачок выступа перед воротами, и только званые гости прошли бы беспрепятственно мимо сторожевых башен, нависающих над головами входящих.
...Когда все закончилось, он едва понял, что держится на ногах, но все же нашел силы усилить голос Сонорусом и прокричать друзьям, завороженно наблюдавшим за процессом:
- Вы были свидетелями! Я нарекаю эту крепость Нурменгардом, и эта твердыня станет однажды столицей мира! Теперь же я с гордостью вверяю ее моей любимой супруге и приглашаю в гости моих любимых друзей!
- Клянусь быть достойной хозяйкой Нурменгарда! - задорно и восторженно ответила Викки, и Геллерт, пошатываясь, зашагал к ним, и буквально в ярде от Виктории его ноги подкосились. Та поймала его и заключила в объятия - а потом все утонуло в аплодисментах и поцелуях горячих сладких губ.

Глава 11. Живой человек

Фоукс царапался в клетке и стучал клювом, прося есть. Альбус вчера, кажется, переборщил с огневиски, и когда назавтра открыл глаза, на часах было время обеда.
- Бедная птица, - вздохнул парень. - Проголодался?
Феникс издал шипящий звук и нахохлился. Альбус принялся готовить ему тюрю из остатков хлеба и вина, когда в дверь аккуратно постучали.
- Войдите!
- Я не разбудил тебя? - Лэм прошел в комнату, больше обычного кося глазами. - Я вчера тебе не успел рассказать, ты очень быстро ушел....
Да, вчера друзья вернулись из Австрии, и Альбус, едва дождавшись их, поспешил уйти: опасался, что Геллерт им рассказал что-то, о чем им знать не следовало. Он уточнил только, все ли хорошо у Викки - а впрочем, конечно, по ее понятиям, она была теперь счастлива, а что будет после, никто почему-то думать не хотел.
- Так о чем ты мне хотел рассказать? - Альбус открыл клетку и попытался привлечь внимание Фоукса к чашке с едой, но птица демонстративно отворачивалась.
- Он на тебя тоже сердится? - уточнил Лэм. - Ой, то есть... Извини. А вот в чем дело: когда мы вошли к тому парню... ну... мужу Викки...
- Они поженились? - машинально уточнил Альбус, слегка поежившись.
- Не знаю. Но Айла говорит, они теперь все равно что муж и жена. Так вот, когда мы там сидели, я увидел, - Лэм наклонился вперед, - Часовщика. У меня не было припадка, а Часовщик появился, встал около меня и стать шептать на ухо...
Феникс ткнул Альбуса клювом, тот закрыл клетку и прсиел рядом с Лэмом.
- И что он тебе говорил?
- Сначала были картинки. Страшные. Огонь... Много огня. Бой. Стрельба, люди взрываются... Поля, леса черные, виселицы. И еще что-то вроде заводов, но жуткие - там ходят очень худые люди, совсем оборванные, а печи топят трупами.
Лэм перевел дыхание.
- И над всем этим - муж Викки... Но ее нет рядом. А у него за спиной - кто-то еще, его я не видел, но чувствовал, что он огромный и страшный. И я там тоже был... И как будто это был не я.
- Ты и не ты? Как это?
- Ну, это же Часовщик. У мужа Викки выросли черные крылья, и он, знаешь, летел над пожаром и хохотал. А Часовщик все шептал мне: мол, не сомневайся, это все будет, потому что мы с ним чсай с кошками пьем. Но муж Викки мне пообещал, что не станет ни с кем стращным ее знакомить. И там ее не было, Альбус, не было.
„Когда не знаешь, где искать, ищи, где знаешь. Когда не знаешь, что искать — ищи все сразу!“ Альбус несколько раз повторил про себя текст записки, оставленной ему Часовщиком, пытаясь связать ее с видениями Лэма, но скоро понял, что затея бессмысленна: выстраивать связные цепочки вовсе не в характер Загадочника.
- Ну, это хорошо, что Викки там не было, - протянул Альбус. - А вообще, Лэм, туманная штука- будущее... Не стоит ломать голову.
- Я не хочу там быть, - Лэм вздрогнул всем телом. - Не хочу жечь трупы.
Он, всхлипнув. отошел к окну и стал перебирать конверты, накопившиеся за три дня, которые Альбус провел под надзором Финеаса. Вдруг удивленно воскликнул:
- Ой, погляди! Тебе написал Николас Фламель! Три дня назад, вот, держи.
Альбус пдскочил, схватил конверт, распечатал.
"Уважаемый мистер Дамблдор! Меня чрезвычайно заинтересовало ваше исследование способов использования крови дракона. Если это не нарушает ваших собственных планов, предлагаю встретиься и обсудить некоторые вопросы по части алхимии. Место и время надеюсь узнать в вашем ответном письме"
- Дракл меня подери, я идиот! - Альбус хватил себя по лбу. - Чуть не проворонил такую встречу! Ну что, Лэм? Думаю, Трафальгарская площадь придется ему по душе? А там посидим в каком-нибудь кабачке...
- Пожалуй, - согласился Лэмми.
- Что "пожалуй"? А тебе-то как?
- Меня ведь не приглашали, Альбус, - мягко ответил друг. - Да я ведь и не касаюсь алхимии особо. У меня другое... Знаешь, я учусь перемещать предметы не только в пространстве, но и во времени. Уже получается с иголками и спичками. Понимаешь? Так можно перемещать на куда большие расстояния. И если этим заняться вплотную... - он прервался и смутился. - Ой. Это потом, хорошо. Удачи тебе, а я пойду, Айла обещала с фермы орехов принести.
Лэм быстро ушел, а Альбус взялся было писать ответ Фламелю, да так и застыл с письмом в руке. Головная боль постепенно отступала, но он не мог сосредоточиться на предстоящей встрече: мысли снова заняла Виктория.
Попытка оградить ее от Геллерта закончилась провалом и, кажется, охлаждением отношений с остальными друзьями. Вернувшись, с Альбусом они почти не говорили. Очень неприятно, но поправимо, наверное... Но как быть с Викторией?
Альбус усмехнулся про себя: уж не ревновал ли он, в самом деле, если дергался от омерзения и ужаса при одной мысли о том, с кем Викки сейчас? Но нет, не то. И с Викки, и с Геллертом его связывали похожие чувства: дружба и плотское влечение, которое, впрочем, давно прошло. Никого из них он не смог бы поставить в один ряд с Камиллой или даже с Джеральдиной. Они не сияли для него, как звезды, он ясно видел их недостатки - и тем не менее... любил их обоих?
"И Геллерта?" Да, Альбус снова ощутил, но не испытывает к Геллерту ни ненависти, ни даже неприязни - только жалость, к которой примешивался страх того, о чем Геллерт может знать. Хотя почти наверняка на его руках кровь... И вот поэтому Викки следовало оградить от него: потому что Альбус что угодно бы отдал, только бы с ней не случилось большого несчастья. А несчастье ей неизбежно грозило. Геллерт не был способен остановиться. Он легко завоевывал доверие людей - ему не составило бы труда найти сторонников. Он почувствовал вкус крови и не остановился бы перед горами трупов. "Часовщик всегда предсказывает правду. Это все случится. Но Викки рядом не будет. Будет ли она на тот момент в живых?" А если она воспротивится убийствам, из любимой станет врагом? Тогда для нее будет все кончено. И переживет ли она сама разочарование? "А если их ждет арест, тюрьма? Она не вынесет".
И тут Альбус понял: в том все и дело, что он не хотел для Викки неприятностей. Не хотел разочарований, боли, позора. Как не хотел бы их для Арианы, если бы она связалась с проходимцем. "Если бы не тот случай с Арианой, я бы просто поехал в Австрию и вызвал Геллерта на дуэль. Но теперь..." Альбус сжал кулаки от отвращения уже к собственной трусости.
***
Время заката выдалось небывало жарким, так что Альбус не удивился, что застал старичка с остроконечной бородкой и лукавыми глазами - Фламеля он раньше видел на карточках от шоколадных лягушек и сразу узнал - так вот, застал этого самого почтенного старичка умывающимся мутной водой фонтана. На Альбуса, кажется, он не обращал внимания, пока юноша не встал рядом и тоже не поплескал в лицо водой. Фламель обернулся и вгляделся.
- Вы и есть мистер Дамблдор?
- - Да сэр. Что-то не так?
Фламель озадаченно поправил остроконечную шапочку.
- Я забыл, что вы должны быть очень молоды. Ведь та конференция в Каире была не так давно? Я еще тогда обратил внимание на вашу команду. Однако теперь вижу, как вы работаете и в одиночестве.
Альбус кашлянул и слегка выпятил грудь.
- Ну, мне помогали.... Систематизировали записи.
Старик кивнул с понимающим видом.
- Да, да. Каждому ученому нужен секретарь, но не каждая подруга жизни может справиться так же, как моя Пернелла. Что ж, куда мы пойдем?
- Вперед, - улыбнулся Альбус.
Они шли по улицам, в толпе торопившихся с работы клерков, между которыми сновали попрошайки и иногда мелькали женские шляпки. Свернули в подворотню, поплутали по переулкам, снова вышли на какую-то широкую улицу. Толстый серый слой пыли на ее домах приобрел странный розовый оттенок. Цокала копытами лошадь одинокого кэбмэна; едва не врезавшись в нее, пронесся автомобиль.
- Посмотрите-ка, до чего дошли магглы, - Фламель широко улыбнулся. - Нашли новый способ перемещаться - без всякой живой силы.
- Если там внутри нет человека, эта штуковина не едет, - возразил Альбус. - Значит, нужен тот, кто управляет.
- А вы хотели бы, чтобы такие махины двигались сами, по волшебству? - рассмеялся Фламель. - Кстати, если в то, что магглы заливают в этих чудовищ, добавить кровь дракона, может, чудовища и поедут сами, а? Как вы думаете? Может, это и есть тринадцатый способ использования крови дракона?
- Надо попробовать, - согласился Альбус задумчиво. - Достать бы только то, что они заливают туда. Да, сэр, давно хотел вас спросить...
- Про философский камень? - улыбнулся Фламель. - Меня все об этом спрашивают. Да, это правда, я его создал.
Он помолчал, и Альбус вдруг ощутил, что молчание это не вполне доброжелательно. Наконец старик продолжил.
- Как вы знаете, у Философского камня два свойства: превращать любой металл в золото и служить для создания эликсира бессмертия. Которое из них интересует вас?
- Бессмертие, конечно, - нетерпеливо ответил Альбус. - Зачем золото мертвым?
- То есть вы боитесь смерти?
- Да нет же, - юноша стал раздражаться. - Просто довольно глупо, не находите: жил человек, думал, творил - и вдруг его нет? А ведь он мог бы столько дать другим людям. Я не только про себя говорю, - он вдруг почувствовал, как в горле скапливаются слезы и кашлянул, но смолчать не мог. - Или, допустим, живет девушка.... Чистый цветок! И вдруг... Чуть побольше снотворного, и утром ее нет. Справедливо это?
Он отвернулся, устыдившись своей слабости. Фламель некоторое время молчал, а потом спросил куда мягче:
- Вы уверены, что ее нет?
- Вы тоже верите в эти байки про иной мир? - горько спросил Альбус, мотнув головой:
- в закатном свете, вдалеке, мелькнуло чье-то черное платье.
- Точнее сказать, я не знаю, - улыбнулся Фламель. - Да ведь и вы не знаете. Того-то и боимся мы с вами, да и все люди. Не смерти, а неизвестности. Это что касается нас.
- Но я не боюсь! - вскинулся Альбус. Фламель невозмутимо продолжал:
- А если дело касается наших близких, тут еще проще. Мы пока не можем общаться с теми, кто ушел, и боимся боли и одиночества после их ухода.
Альбус нервно дернулся: ему совсем не нравилась тема, на которую перешел разговор.
- Но вы же принимаете эликсир жизни, сэр...
- И даю его своей жене. Я не скрываю, что не чужд этих страхов, а кроме того, - Фламель остановился около какого-то кабачка и вздохнул. Альбус шагнул на крыльцо и широким жестом позвал старика за собой. - Так вот, кроме того, жить слишком приятно и интересно.
Они вошли и заказали по стакану глинтвейна. Втянули в себя пряный запах.
- Так вот в том и дело, сэр, - подхватил Альбус. - Жить приятно и интересно не только нам с вами. Почему бы не сделать так, чтобы эликсира жизни хватало на всех?
Фламель хрюкнул, едва не подавившись глинтвейном.
- А что будут есть эти неумирающие люди? И где они будут жить? Земля - не такая уж большая планета.
- Мы можем освоить другие планеты и придумать, чем кормить все население! - с жаром возразил Альбус. - Вы ведь тоже дошли до идеи создания... Как? И как вам жилось столько лет?
Фламель подпер подбородок руками.
- Идея, мистер Дамблдор, не моя, вовсе не моя. Другие ученые тоже искали философский камень - правда, большую часть из них интересовало золото. Не думаю, что многие из них были так уж корыстны: ведь чем богаче человек, тем больше у него возможностей помочь другим. Но мне показалась интереснее идея вечной жизни, и притом здесь, на земле. Во времена моей молодости, знаете ли, люди жили очень мало. Грязь, медицина вперед почти не продвигалась, эпидемии, войны и просто стычки - а кто-то и на плахе, и на виселице жизнь кончал, да, тоже часто бывало. Как, например, любовница одного моего друга.... Я лично сделал все, чтобы скрыть это пятно на его биографии, но этот немчик как-то раскопал...
- Вы говорите про Фауста? - удивился Альбус.
- Ну да. А бедная девочка была маггловкой. Он тогда очень горевал... Но что делать - жестокое время!
- И это вас подвигло найти эликсир жизни?
- Нет, я к тому времени уже его нашел. Увы, он не помогает при насильственной смерти.
Фламель вдруг умолк, погрузившись в задумчивость, и Альбус рискнул спросить еще кое-что:
- Про него болтают, будто он связался... Ну, с тем, что магглы называют нечистой силой. Чушь, конечно?
- Напротив, - старик резко поднял голову. - Истинная правда.
Альбус опешил.
- Но ведь...
- Вы, конечно, как большая часть молодых, атеист и скептик. И все же вам следует быть осторожными - в особенности тем, кто занимается наукой. Так опасно перепутать цель и средство. Прогресс - средство, но многие так одержимы жаждой знаний, что ради них готовы пренебречь целью, то есть душой и людьми.
Альбус не нашел, что ответить. Ему вспомнилось, как еще несколько лет назад он сам доказывал, что во имя прогресса возможны человеческие жертвы - и вспомнил темную кухню, мертвую девочку на столе и измученного мальчишку, спящего рядом. Пальцы нервно сжали стакан. Фламель внимательно на него посмотрел:
- Вижу, у вас уже был определенный опыт в том смысле. Вы смогли остановиться вовремя, не потеряв души...
- Я в этом не уверен, - вырвалось у Альбуса.
- Зато уверен я, - возразил старик. - Тем более, душу не теряют безвозвратно. Фауст, полагаю, раскаянием смог вернуть себя.
Он вдруг похлопал Альбуса по руке.
- Верьте мне, раны затягиваются. А если и продолжают болеть, то только чтобы мы помнили, при каких обстоятельствах их получили. Но, впрочем, давайте-ка сменим тему. Я ведь много чего повидал за сотни лет - хотите, расскажу что-нибудь?
- Разумеется!.. Сэр!
- Не стоит...Я слишком давно живу, чтобы придавать значение формальностям. Вообще, чудо, что я выжил, ведь Философский Камень не спасает от насильственной смерти... А в те годы Европа жила в страхе. Воистину, каждый верил, что наступает конец света, потому что правдой стали слова "и живые позавидуют мертвым". Правда и в том, что мертвых стало едва ли не больше, чем живых. Представьте себе, друг мой, представьте себе, что все, кто лежал в могилах, все, кто погибал от страшной эпидемии, от чудовищных темных чар, отравивших сам воздух, воду, пищу - не находили покоя, а вставали и убивали тех, кого еще вчера называли родными.
Альбус поправил очки:
- Что-то знакомое... Я читал об этом. Но, сэр, ведь вам, должно быть известно больше, чем тем, кто родился не так давно? Вы можете предполагать, что послужило причиной?
Фламель пожал плечами:
- Разумеется, один человек.
- Один человек? Но кто он, зачем ему это было нужно, как он это сделал?
- Кто он, теперь достоверно почти не установить - родился он раньше меня. В мое время его звали Некромантом, ибо он был одним из тех немногих, кто достиг мастерства в искусстве, именуемом некромантией. Это больше, чем оживление мертвецов и общение с духами - это жизнь в ином, если угодно, измерении...
- Один человек уже рассказывал мне о таком, - припомнил Альбус. - Может, вы его знали? Асклепиус Гонт?
14:28:26
- Гонт? - Фламель казался удивленным. - Да, знал, и удивляюсь, как ему удалось удержаться от того, чтобы не повторить путь Некроманта. Необыкновенно талантливый ученый, однако задтки у него были совершенно темные. Помню, мы с ним не раз спорили относительно способов достижения бессмертия. Признаюсь, эликсир казался ему чем-то грубым, примитивным. Он вам не говорил, что собирается делать после смерти?
- Говорил, - сказал Альбус после паузы, - говорил, что некромантия - великая тайна, искусство, способное открыть человеку нечто, что может спасти или уничтожить мир...Но откроет он эту тайну лишь тому, кто способен будет удержаться от повторения того самого пути. Он, как я знаю, не умер, точнее не совсем умер. Он теперь живет в том мире, и может на время вселяться в тела, пока существует некий связующий артефакт.
- Да, да... - кивнул Фламель. - Так вот, про Некроманта. Как бы то ни было, это был странный человек. По рассказам тех немногих его сверстников, с кем я сумел поговорить, в молодости он не был чудовищем или кем-то вроде того. Напротив, его описывали как спокойного, порой даже веселого, но в целом странного и нелюдимого человека. Он был одержим тем миром, и, как мне кажется, со временем пришел к мысли, что в смерти больше гармонии, чем в жизни. А может, ему просто стали невыносимы живые.
Так или иначе, он на много лет пропал в своем Черном лесу, который и теперь так зовется. Его эксперименты и чары превратили его в место, где...словом, вам лучше увидеть самому, его до сих пор не восстановили до конца. Мир мертвых словно прорвался сюда, к нам.
А Некромант создал несколько крестражей, превратился в лича, и начал собирать сторонников. Им он тоже дал бессмертие, примерно того толка, что обрел Асклепиус. Наконец, он изобрел темнейшее заклинание, чуму, которая не просто убивала людей, а делала из них инферналов и прочую нежить. Они не останавливались и создавали все новых и новых чудовищ, призраков, вампиров, големов, сшитых из кусков многих тел, многое такое, о чем и сказать...
Многие города вымерли полностью, казалось, он близок как никогда к своей цели. Самое величайшее его творение - посох, Длань Смерти. Он похищал души и усиливал каждым убитым мощь Короля Мертвых - так он себя прозвал.
Казалось, Европе и правда суждено стать царством Смерти, вечной зимы.
- Как же это закончилось? Как смогли его остановить?
- Собрались все великие маги - те из европейцев, кто уцелел, и я, только закончивший Шармбатон, когда эпидемия начиналась, а к концу первой войны - уже седой старец, и маги Азии, Ближнего Востока, Московии...
Мы собрали целую армию, создали заклинания против нежити... И все равно, погибли едва не все - ведь каждый потерянный нами солдат вставал в стан врага. Закончилось все штурмом его Черной Цитадели, тронного зала. Я участвовал в той битве - понадобилось больше полусотни величайших волшебников, чтобы победить Короля.
Однако, его крестражи уцелели. Один был найден и уничтожен, другой же позволял ему возвращаться дважды, в шестнадцатом и семнадцатом веках. В конце, когда кольцо было уничтожено, а его проклятых дух наконец истреблен, в почти столь же тяжелой битве, было принято решение отделить нас, волшебников, от мира маглов - так был создан Статут Секретности и министерства Магии. Тогда же было запрещено преподавание некромантии по всему миру. Я сам присутствовал при подписании Статута и был удостоен права быть в числе подписавшихся, - с детской гордостью улыбнулся Фламель.
Альбус поднял бокал, посмотрел сквозь багряный глинтвейн на огонек, плясавший на одиноком огарке - и вдруг представил себе разом всю жизнь Фламеля, его изобретение эликсира жизни и битву с Королем мертвых.
- Иногда мне жаль, что я не родился в то время, - признался юноша.
- Если бы вы видели все эти смерти. все это горе и ужас, вы бы не жалели, - возразил старик серьезно. - Но не бойтесь, на ваш век потрясений и приключений хватит.
Они всю ночь проговорили, переходя из паба в паб и перескакивая с темы на тему, по дороге успели наколдовать букеты цветов каким-то припозднившимся девицам, устроить фейерверк и попытались поймать перебежавшего им дорогу зайца (под утро они забрели за черту города).
***
Прошло потом еще недели три. Фламель вернулся во Францию, но обещал написать при первой же возможности. Альбус проводил дни на природе, выпуская Фоукса полетать и устраивая себе пикники, а в дождливые дни читал или просто спал. Странное дело, но он в те дни редко чувствовал, что ему не хватает друзей: нашло какое-то настроение, когда никого не хотелось видеть и ни с кем не хотелось говорить. Не то, чтобы он был на друзей обижен - но и раньше нападало желание побыть одному.
На третью неделю его уединение было нарушено: утром, едва он позавтракал, в комнату, как летний ветерок, влетела Клеменси. Сбросив свою огромную коричневую шляпу, она расхохоталась и расцеловала Альбуса в обе щеки.
- Я тебе очень благодарна, - объявила она. - Но не появляйся пока у нас. Финеас хочет вызвать тебя на дуэль.
- За что? - не понял парень.
- Его рассказ напечатали в "Волшебной библиотеке", - Клеменси потрясла номером журнала. - И даже прислали гонорар - три галлеона. Но Финеас догадался, кто в его отсутствие шарил по ящикам его письменного стола.
Альбус, как нашкодивший мальчишка, заложил руки за спину и притворно потупился. Да, все правда - пока друзья ездили в Вену, а Финеас куда-то отлучился, Альбуса разобрало любопытство: ему давно было интересно, что такое Брокльхерст упорно строчит по вечерам. Он взял один из пергаментов, сложенных аккуратной стопочкой в верхнем ящике письменного стола, сделал копию и потихоньку прочитал. Сюжет показался ему мрачноватым, но слог очень понравился, и он на удачу отослал рукопись в журнал - естественно, от имени настоящего автора.
- Но если бы я не отослал рукопись, сам Финеас, наверное, протянул бы с год!
- Да, - вздохнула Клеменси. - Но ведь он собирался еще вносить правки.
- Поправить сюжет? - подхватил Альбус. - Вот не мешало бы, а то как-то уж слишком... слезодавительно. По мужу главной героини Азкабан плачет, а в итоге там оказывается приличный парень?
- Приличный? - лукаво спросила Клеменси. - Но ведь он соблазнил чужую жену.
- Он не соблазнял! Они просто полюбили друг друга. А он умный, хочет людям добра и ее готов спасти...
- Но ведь она замужем, - вздохнула Клеменси.
- Ну и что! Не говори, что пустые формальности...
- Ладно, ладно, обсудите сюжет потом, с самим Финеасом, когда он перестанет дуться, - замахала руками Клем. - Думаю, через неделю примерно. Я тебе оставлю номер журнала. Ты заслужил. И еще.... - она обвела глазами номер. - Мы как-нибудь к тебе нагрянем всей компанией. А то у тебя тут немного грустно. У брата твоего, кстати, девушка появилась.
- Я знаю, - кивнул Альбус. - Я ведь наблюдаю за ним.
Клеменси внимательно на него посмотрела, поколебалась будто хотела еще что-то сказать, но промолчала.
Альбус, продолжая под чарами невидимости наблюдать за братом, действительно несколько раз видел, как в трактир забегает веселая краснощекая девица, как они с Аберфортом под ручку отправляются куда-то в поле, и был рад за брата, хотя и недоумевал: слишком уж разные девушки нравились младшему. Лисандра, Клеменси, теперь вот деревенская толстушка...
- Только, Альбус, не надо больше шарить по чужим ящикам, хорошо? - мягко попросила Клеменси. - Это неприятно. Там может быть что-то очень личное.
Он кивнул, и она ушла, оставив на столе журнал. От скуки Альбус принялся листать - и на второй же странице его взгляд задержался.
Там было опубликовано эссе одного молодого писателя, фамилию которого Альбус слыхал пару раз раньше, притом, что неожиданно - от Толстого Монаха: тот хвастался, кажется, Лайзе, что его любимец делает успехи. Этот самый любимец, некий Ч., в непринужденной форме предлагал классифицировать людей на три типа - большинство - тех, кто имеет здоровые чувства и понятия, поэтов - тех, кто может выразить здоровые чувства и понятия, и умников - тех, кто здоровых чувств и понятий не имели и на этом основании презирали остальных.
Альбусу стало не по себе.
"Поэт отличается от толпы своей чувствительностью, - читал он, забывшись, вслух, - умник — своей бесчувственностью. Он недостаточно тонок и сложен, чтобы любить людей. Его заботит одно: как бы порезче их отчитать. Он знает: что бы эти необразованные ни говорили, они не правы. Умники забывают, что необразованности нередко присуща тонкая интуиция невинности".
- Что за ерунда! - воскликнул юноша, подскочив. - Я же просто... Просто открываю им глаза! Люди в само деле полны глупых предрассудков и никчемной сентиментальности!
Сцепив зубы, он все-таки добежал глазами до конца статьи.
"Но если вы считаете, что вдвоём и втроём — одинаково, если вы не видите, что пропасть между двумя и тремя больше, чем между тремя и тремя миллионами, я вынужден сказать, как это ни прискорбно, что вы — умник и ни вдвоём, ни втроём вам хорошо не будет".
В ярости отшвырнув журнал, Альбус схватил перо и пергамент, набросал вызов на дуэль и сбегал отправить его проклятому Ч., после чего рухнул на кровать и запустил волосы в пальцы. Прочитанное все-таки не отпускало.
Он с полным основанием мог отнести себя к "умникам", потому что презирал предрассудки и инстинкты толпы, да и вообще - нередко чувствовал в себе презрение к людям и не стеснялся выражать его; но он вовсе не находил, что на этом основании заслуживает одиночества и несчастий. "Что же это такое, о чем он говорит? Будь таким, как все- или весь век оставайся один? Если ты чуть выше толпы, ты уже не заслуживаешь счастья?"
- Вы уверены, что все поняли правильно? - как наяву он услыхал рядом с собой нежный голос и чуть не подскочил.
- Камилла! - позвал он, но в ответ только Фоукс закурлыкал в клетке. Должно быть, где-то внизу по улице шла девушка в черном платье. "А Камилла была поэтом. Она могла выразить больше, чем остальные, потому что тоньше чувствовала. Умник такой девушки не заслужил".
Он запихнул журнал под кровать, но в ту ночь и на следующий день все еще прокручивал в голове оскорбления, которыми автор награждал "умников".
"Скажите пожалуйста! Наверняка постная рожа вроде Финеаса или даже Колдфиша. Тот тоже, помнится, не любил, когда кто-то выделялся".
На третий день Альбус получил ответ: Ч. принимал его вызов и назначал встречу в сегодняшнюю полночь, у южной окраины Лондона. Прочитав письмо, Альбус поколебался: хоть он и был еще сердит, но желание уничтожить автора обидных строк на месте уже прошло.
"Ничего, - успокоил он себя. - Просто выскажу ему, что думаю. Хотя, если он пожелает драться - всегда пожалуйста".
...Ночная темень никогда не пугала юношу, но, прибыв к назначенному месту, он застыл в изумлении: человек, который его ожидал, оказался выше его ростом и к тому же изрядной тучности. Луна освещала громадную кудрявую голову. На полном лице как бы застыло вечное удивление. Альбус ощутил укол легкого стыда: незнакомец показался ему человеком мирным, кротким даже и к тому же весьма неуклюжим.
- Я посылал к вам письмо, - решился юноша начать разговор. - Вызывал вас на дуэль... Вы желаете драться?
- Если вы не озаботились шпагами, - ответил Ч. глухим басом, - то шпаги вот.
Он указал на ствол дерева, к которому были в самом деле прислонены две рапиры.
Альбус почесал за ухом.
- Да... Дело в том... Считайте меня трусом... В общем, не хочу я с вами драться. Мне вас жалко. Вы такой огромный... Как великан.
- Ну что ж, возможно, вы сейчас снова захотите драться, - гигант развел руками. - Так что рапиры убирать не будем. Вы, значит, умник?
- Можно и так сказать, - вновь вспыхнул Альбус, припомнив статью. - Да, я не умиляюсь детям. Они иногда бывают отвратительны. Знаю, что говорю: работаю учителем. И меня не восхищает человек, который дерется с тремя, - решил он покривить душой. - Потому что он может быть вором, а они - полицейскими.
- Что ж, быть может, я огорчу вас, но вы столь же мало напоминаете мне умника, сколь я - поэта. Впрочем, плохой поэт - все равно поэт, как и плохой человек - все же человек, - вздохнул гигант, ответив невпопад.
- Поищем кабачок? - предложил Альбус. - Свежо просто так стоять.
И только когда они зашагали к видневшемуся вдали огоньку. в котором оба признали кабак, спросил:
- Вы знаете, но ведь у людей действительно много совершенно лишних предрассудков! Почему же их надо разделять и понимать? Вот, допустим, судить о человеке по его родне - разве правильно? Неправильно и нерационально. Или вот вы сказали про плохого человека... А как это вообще определить и зачем?
Ч., кажется, смутился.
- Не то чтобы я защищал предрассудки, или, скажем, воров, скорее в моих глазах их слабости и недостатки простительнее и невиннее, чем высокомерное презрение к простым людям тех, кто с высоты образования и ума берет на себя смелость судить, презирать и считать себя вправе строить теории, по которым должны жить другие - те самые люди, о которых они знают по своим книгам. Они вычитали, что кабатчик - пьяница, а сапожник - дурак, не удостаивая их даже взглядом и интересом, тогда как если бы увидели и поговорили с ними хоть полчаса...
Альбус потупился: слишком о многом Ч. невольно ему напомнил.
- Но ведь при этом те, кто строят теории, могут искренне желать кабатчику и сапожнику добра, - возразил он. - Они могут желать, чтобы те стали жить лучше, больше мыслили, осознавали себя людьми, у которых есть права и есть гордость...
- А вы уверены, что они так уж не подозревают об этом, сэр? - тихо спросил Ч. - И как принесет пользу людям теория того, кто не знает о тех самых людях ничего, вернее, знает много второстепенных фактов и ничего из того, что составляет саму их душу, их суть?
- Так можно изучить! - воскликнул Альбус. - Если дело в незнании, то можно узнать. Но оставлять людей жить так, как они живут теперь, в неравенстве, в невежестве, в грязи, без медицинской помощи, в нищете - это самое настоящее преступление!
- Так почему бы нам, сэр, этим и не заняться? Вы, должно быть, ученый? Даже до меня, столь постыдно нелюбопытного к делам магической Британии, доходили слухи о вас. Впрочем, у меня есть оправдание - волшебная Англия куда больше, чем мы привыкли думать - она волшебна вся, особенно там, где магии и в помине нет.
- Вы имеете в виду изобретения магглов? - Альбус поправил очки. - Да, стыдно сознаваться, но но и вот-вот нас перегонят. Можно позаимствовать и их изобретения, если это облегчит жизнь. Главное - чтобы не застаивалась собственная наука...
- Изобретения? Помилуйте, сэр, изобретения - не более чем палка и огниво - магии в них не больше, чем в зубочистке. Зато она есть в самой загадке города, как укрощенной стихии, и деревни, как стихии вольно пасущейся...
- Но как эту стихию, - спросил Альбус медленно, пытаясь понять собеседника, - ка ее можно направить на то, чтобы избавить людей от нищеты и невежества?
- Изобретения? Помилуйте, сэр, изобретения - не более чем палка и огниво - магии в них не больше, чем в зубочистке. Зато она есть в самой загадке города, как укрощенной стихии, и деревни, как стихии вольно пасущейся...
- Но как эту стихию, - спросил Альбус медленно, пытаясь понять собеседника, - ка ее можно направить на то, чтобы избавить людей от нищеты и невежества?
- Как же это узко! - воскликнул Ч., не утратив, однако, веселой улыбки, - будто вы не видите, что методы вроде общего образования хоть и учат, да совсем не тому, чему должны бы! Они способны на невероятное - сделать нудными и скучными даже детские игры и сказки!
- Сказки, - улыбнулся Альбус: ему вдруг полезли в голову какие-то глупые детские воспоминания. Вечер, свеча горит на кухне, мать, отдыхая от дел, читает им вслух сказку про прыгливый горшок, а он, Альбус, потихоньку вытащил у нее палочку из кармана и прицеливается: какой горшок удобнее заставить прыгать.
- Сказки вещь хорошая, - вздохнул Альбус. - В них много интересных вещей упомянуто. Та же самобранка, например... Кстати, сэр, а что вы думаете о Философском камне? Можно ли с его помощью сварить столько ликсира бессмертия, чтобы на всех хватило?
- А мы бы выдержали общество самих себя на протяжении сотен лет? - задорно и азартно спросил Ч.
- Ну, если что, кампень не защащает от насильственой смерти. Так что проблема зануд решилась бы как-нибудь.
Ч. громоподобно захохотал. Между тем, придя к огоньку, они обнаружили, что то горел лишь забытый кем-то костер.
- Кабак улетел, видимо, - вздохнул Альбус. - Ничего, попробуем вина наколдовать, а погреться и от огня можно.
- Улетевший кабак, вы сказали? - взревел Ч., чуть не подпрыгнув, - послушайте, это же идея! Я должен написать об этом книгу! Только представьте себе - налетает могучий ветер, и старый кабак вдруг взлетает подобно воздушному шару и...
- И отправляется странствовать по белу свету! - закончил АЛЬубс. - Опускаясь как раз там, где ночью бредут усталые путники, нуждающиеся в доброй кружке.
Он растянулся на земле и заломил руки за голову.
- Вы представляете, вы не подумали бы об улетевшем кабаке, если бы я не залез в стол к своему другу и не отослал его рукопись в журнал...
Ч. застыл на месте, сосредоточенно смотря в темное небо.
- А я представляю, как нынешние умники и прогрессисты запретили бы ради народного блага кабаки, гуляние, мясо, вино и смех до кучи, разве нет? С них бы сталось, а?
Над ними широкой белой рекой тек Млечный путь, и Альбус представил, как Лэм, ночуя на ферме у Айлы, в этот час гуляет с ней по холму и машет рукой жителям звезд. Вряд ли и Финеас с Клеменси, и Викки - с кем бы она ни была - спали в такую ночь; разве что Элфиас вымотался на службе.Тонко пахли травы, в ночном холодке все-таки звенели комары (изумительная, если вдуматься, конструкция и невероятно тонкая), где-то ухнула, тяжело взлетая, сова. В костре нестерпимым жаром алели головешки. Представился зажаренный на них добрый кусок мяса - да так ярко представился, что слюнки потекли.
- Тех, кто запрещает мясо, я бы самих запретил, - вздохнул Альбус с чувством. - А вообще ради чего все это делается? Порой, признаться, мне казалось, да кажется и теперь, что всякие сентиментальности мешают прогрессу, ну и пьянство ему не способствует. Но чтобы мешало мясо...
- Они считают, будто из-за мяса мы становимся агрессивными, следовательно, в мясе - причина всех войн. Эти люди поклоняются телу как храму, и пищеварение - тот божественный процесс, от которого все зависит. Их религия учит, что наши тела - храм божества собственного Я, и простая еда становится едва ли не богослужением. Потому и не остается радости застолья - для них это слишком серьезна. Я, впрочем, этой веры не принимаю.
- А какую веру вы принимаете? - Альбус вдруг прямо на него посмотрел. - Предположим, поклонение собственному телу - это нечто глупое и сковывающее... Но неужели вы верите вообще во что-то?
Ч. улыбнулся.
- Вы сейчас очень точно сказали, быть может, сами того не зная. Я действительно верю во Что-То, не просто "Верю", например, в "Высшие Силы", как это модно теперь, я верю в Кого-то, вполне конкретного и имеющего Имя.
Альбусу стало почему-то неловко: он был готов сказать резкие слова, но заколебался, потому что под бездонным, молоком облитым темным куполом такие слова оказалось говорить куда сложнее, чем в школьном коридоре.
- Но... Почему вы, умный и ученый человек, свободно мыслящий - почему вы все-таки верите?
Ч., кажется, засмущался - Альбусу подумалось почему-то, что тот покраснел.
Гигант, тем не менее, ответил:
- Возможно, как раз потому, что я ученый и свободно мыслящий - свободному человеку не пристало жить в цепях, даже если это вполне научные цепи причинности.
- То есть вы верите просто так - как дышите или едите? - юноше захотелось рассмеяться от удивления. - Странно. Я так не умею.
Ч. нетерпеливо ответил:
- Нет, нет и нет! Поверьте, я прошел бездну, коснулся ада - пусть лишь в собственном сознании, взглянул в лицо Небытию, прежде чем Истина открылась мне в своем ненавязчивом, но всепобеждающем сиянии. Я стоял на краю...
Знаете, я очень хочу написать рассказ, рассказ о человеке, моряке, сбившемся с пути и после долгого странствия, уже отчавшись, нашедшего новую землю, необитаемый остров. Вооруженный до зубов, он остается верен Англии и полон решимости покорить остров - и водружает флаг посреди Брайтона, берет Вестминстер как варварский дворец.
- А Вестминстер, надо полагать, захвачен врагами? - Альбус почувствовал интерес и нетерпение, как в детстве, когда читал приключенческие книги.
- В чем и дело, что нет! - воскликнул Ч., - во всей Британии жизнь идет, как шла, и ни один человек не подозревает, что их, оказывается, кто-то только что открыл. Не скрою, в этом образе - именно мои чувства, я открыл подобно Колумбу то, что известно у нас каждой кухарке и садоводу. Но ради всего святого, скажите мне, если путешественник и правда готов сражаться и умереть, если он действительно исполнен отчаянного страха и отчаянной надежды, имеет ли значение, что он не среди враждебных и диких джунглях, а в собственном саду? Ведь готовность и радость - подлинные, и к ним добавлена радость дома, возвращения домой. В этом я и вижу настоящее чудо - находить самые отчаянные приключения у себя дома, видеть мир - маленьким. Вспомните, как в детстве любая травинка была для нас лесом, палка - мечом, кочка - священной горой. Что, если правы мы были именно тогда? Что если и правда - каждый дом - город и храм, каждый человек - бог, каждая душа - Вселенная? Об этом я и хотел написать, об этом и напоминают нам поэты (как хотел бы я быть поэтом!). Те же, кого я называю умниками, искусственно делают мир большим, взирая с высоты. Все становится таким мелким, что не радует их, как не обрадует нас кастрюля размером с пол-наперстка и человечки ростом в половину мизинца. Но что за безумие считать, будто это и есть истина? Это же, что говорить, будто мир невидим и нечеток, если мы сами близоруки. Мы с вами оба носим очки и они позволяют нам видеть мир приблизительно таким, какой он есть; найти же очки для души - вот истинное приключение! Нам с вами, то есть умникам и простакам, нужно совершить путешествие за этим сокровищем, поэтам же оно не нужно: их духовный взор подобен взору орла.
Пока гигант говорил, Альбус вспоминал все: и детские игры, когда кукла сестры становилась принцессой, а их коза - сказочным конем, и Дуэльный клуб, и схватку в пустыне, когда душу захлестывало то же головокружительное чувство, вспомнил первый полет на метле, когда он пытался долететь до солнца, и свист в ушах, когда слетел с Астрономической башни, невероятное парение вдвоем, когда впервые поцеловался с Викки, и испепеляющую нежность, когда узнал близость с Камиллой... Вспомнилась, ему, наконец, рождественская ночь, когда они с друзьями на улице, на снегу, танцевали и пели хоралы - и он вдруг понял, что обязан сохранить восторг перед жизнью в детях, которых ему доверяли. "Если они смогут видеть мир маленьким, поймут, как в нем все значимо - они смогут и изменить его у лучшему, и жить начать счастливо, как в детстве. Жить, радоваться простым радостям - ничгое выше этого быть не может". И он широко улыбнулся светлевшему небу, чувствуя, что сам жив, как никогда.


* В главе использованы фрагменты эссе Г.К. Честертона "Три типа людей".

Глава 12. Осень 1902г

Часть 1. Наследственность.

В приоткрытую дверь «Дырявого котла» тянул прохладный ветерок. Осень уже близилась, и Альбус поймал себя на мысли, что ему не терпелось вернуться в Хогвартс, увидеть учеников, прежних и новых, придумать что-нибудь этакое с уроками… «Отведу их на природу. Пусть увидят, что трансфигурация связана с процессами…» Заметив на столе, куда уселся с завтраком, газету, он машинально взглянул на первую полосу. В Австрии готовились к судебным процессам над коммунистами, арестованными по обвинению в массовом убийстве государственных служащих. Ему стало не по себе.

Он не знал всех подробностей, но вполне понимал, что Геллерт мог быть замешан — слишком сложно, кажется, были провернуты некоторые из них. Да еще Викки прислала подругам письмо, что отправляется с любимым в кругосветное путешествие. Однако отправиться теперь разыскивать Викторию — значило подвести ее под подозрение. Подозрительность магического канцлера Австрии итак, кажется, не знала пределов. В прошлой статье упоминали, что какую-то девушку из его окружения уволили всего-то за то, что она навестила в тюрьме арестованного жениха своей кузины. Хотя среди задержанных были молодые люди из влиятельных семейств, журналисты не сомневались: всем им грозила смертная казнь.

Та самая уволенная девушка, Ильза Пфейцер, дала журналистам «Ежедневного Пророка» небольшое интервью.

«— Я не представляю, как они могли подумать, будто бы жених моей кузины решился причинить ей такую боль, убить ее отца. Он любит Дженни. Да, из-за отсутствия в нашей стране свободы слова ему приходилось вести двойную жизнь, скрывая истинные взгляды. Но взгляды еще не делают человека убийцей.

— Мисс Пфейцер, есть ли у вас более веские аргументы в защиту арестованных?

— Конечно. Покушения такого рода могли совершить только очень сильные и искусные волшебники. Арестованные в основном учились не очень хорошо, а один из них — сквиб, студент маггловского университета, изгнанный из собственной семьи за отсутствие магических способностей.

— Правда, что вы навещаете и этого сквиба?

— Это не имеет отношения к делу.

— А вы подозреваете кого-либо из окружения мистера Пфейцера?

— Нет».

Чтобы развеяться, Альбус решил после завтрака дойти до «Флориш и Блоттс» — посмотреть, нет ли новых книг, да и купить что-нибудь. Косой переулок и магазин уже наполнялись школьниками; пару раз Альбус поздоровался с ребятами, а с отцом третьего ученика довольно долго проговорил, убеждая, что мальчишка все-таки сможет сдать СОВ хотя бы на «Удовлетворительно». Прошел мимо аккуратный Гектор Трэверс с изящной и необыкновенно надменной матерью, где-то в толпе Альбус уловил хрипловатый басок Эллоура Лестрейнджа, рассуждающего с приятелем о метлах. Наконец, у самого порога «Флориш и Блоттс» молодая рыжеволосая женщина в изящном черно-зеленом костюме приветливо ему улыбнулась.

— Розалин! — просиял Альбус и поправил себя: — То есть, миссис Лонгботтом, здравствуйте!

И осекся, увидев, как из-за руки Роз на него уставились два голубых глаза. Розалин вела в магазин белокурую девочку лет шести-семи, с хорошеньким и странно надменным личиком, показавшимся Альбусу смутно знакомым.

— Здравствуйте, профессор Дамблдор, — подхватила Розалин. — Да-да, мне известно о ваших успехах. Поздравляю, — она сжала его пальцы. — Надеюсь, Альбус, работа в Хогвартсе тебе по душе?

— Вполне, — кивнул юноша. — Представишь мне прелестную спутницу?

— Моя дочь Кора.

— Приемная, — довольно хмуро уточнила девочка. Да, кажется, года три назад Розалин потеряла ребенка и удочерила неизвестно откуда взявшуюся девочку-сироту. Но почему маленькая Кора казалась Альбусу такой знакомой, он не мог понять.

— Это профессор Дамблдор, — Розалин склонилась к девочке. — Еще четыре года, и он будет учить тебя трансфигурации.

Девочка презрительно поглядела на потертые ботинки Альбуса.

— Он не похож на профессора, — пропищала она.

— Кора, — вздохнула Роз с упреком и обратилась снова к Альбусу: — Малкольм вернулся из-за границы. Собираемся к нему в гости, надо купить подарок Джулиусу, его сыну… Мы все надеемся на тебя, Альбус. Тебе не страшно поручить наших детей.

Кора нетерпеливо мотнула головкой в сторону магазина, и тут Альбус понял, кого ему так напоминала эта девочка. Она была разительно похожа на Бельвину Блэк, на Финеаса… «Но в силу возраста вряд ли это их дочь. Значит, это дочь Сириуса Блэка».

Розалин посетовала, что их семья совсем недолго будет в сборе: Ллойд собирается отправиться в Индию, под начало к Дональду Поттеру, который, кажется, стал продвигаться по службе. Вслед за этим Кора стала уж слишком настырно дергать ее за руку, и молодая женщина все-таки вошла в магазин. Альбус хотел последовать за ними, но его вдруг дернули за рукав.

— Профессор Дамблдор, — тихо прозвенел детский голос. Альбус вздрогнул, обернувшись и увидев черное платье, и инстинктивно отшатнулся, когда из-под полей черной шляпки на него взглянули глаза Арианы, но тут же успокоился, заметив номер «Пророка», сжатый тонкими пальчиками. Это была не Камилла и не Ариана, а только Фенелла Помфри.

— Здравствуйте, — кротко сказала девочка (за лето, кажется, ее личико сильнее осунулось). — Простите, мне неприлично самой заговаривать с вами, но мне нужно с кем-то поговорить. Вы ведь читали об этих несчастных в Австрии?

— Конечно, мисс Помфри, — серьезно кивнул Альбус.

— Они не могут быть виновны! Тем более, этот сквиб… Он и так несчастен… Его выгнали из дому ни за что. Если его еще и казнят без вины… — она возмущенно тряхнула головой.

«Это ужасно. И я, может, этому способствую, потому что молчу про Геллерта, — Альбусу внезапно стало скверно. — Хотя неизвестно, он ли это… А если они с Викки в самом деле уехали в кругосветное? Хотя нет, кого я обманываю?»

— У них будут адвокаты, мисс Помфри. Наверняка у всех них есть алиби, — он потрепал девочку по худенькой щеке. Она грустно моргнула.

— Нет, я чувствую, с тем сквибом все кончится плохо.

— Куда ты убежала, паршивка? — грубо выкрикнули рядом. Над тоненькой фигуркой Фенеллы, как коршун, навис сутулый человек с воинственно торчащими усами и крючковатым носом. Грубо схватив девочку за плечо, он развернул ее к себе и встряхнул.

— Мерзавка! За мужчинами бегать?

Альбус спокойно отстранил его, при этом уловив запах огневиски.

— Я преподаю у мисс Помфри трансфигурацию. Вас удивляет, что она решила выйти и поздороваться со мной?

Пьяный кашлянул и воззрился на него.

— Я тебя где-то видел… Это не ты в Мунго к Клем Брокльхерст как-то заходил?

— Она может подтвердить, где я работаю, — важно кивнул Альбус. — А теперь прекратите позорить себя, успокойтесь и идите своей дорогой. Иначе я вызову авроров. Вы представляете опасность для этой девочки.

Фенелла опустила голову и сильно покраснела.

— Для этой шлюхи малолетней? — хмыкнул пьяный. — Эх вы, щенки, одно и умеете, что читать мораль. А вытягивать всякую шваль — нет, это не по вас. Пойдем, племянница, дома поговорим.

— Только попробуйте ей что-то сделать, — процедил Альбус, чувствуя, как закипает гнев. Фенелла посмотрела умоляюще, и он отступил, пропуская ее с дядей.

Тем же вечером Альбус без приглашения заявился на чай к Брокльхерстам — благо, с Финеасом они уже помирились — и без предисловий спросил у Клеменси, когда она нарезала пирог:

— С тобой работает некий Помфри? У него племянница должна быть четырнадцати лет. Я его сегодня видел пьяного в Косом переулке, он отвратительно обращается с девочкой.

Брокльхерсты переглянулись, Финеас почему-то кашлянул. Клеменси робко начала:

— Да, у нас работают Бенджамен и Тадеуш Помфри — у них династия врачей. Ты, наверное, видел Бенджамена — он старый холостяк и как раз воспитывает племянницу… У Тадеуша большая семья.

— А чья же дочь — эта самая племянница? — не понял Альбус. Клеменси колебалась, Финеас ответил за нее — коротко, будто рубя слова:

— У них была еще младшая сестра. Она сбилась с пути… Закончила жизнь в публичном доме в Лютном, оставив маленькую дочь, — он поставил чашку и чуть пожал плечами. — Так что не удивляйтесь, что с девочкой строги. При такой наследственности за ней нужен надзор.

На скулах Клеменси вдруг вспыхнули пятна.

— Тогда почему бы не надзирать за детьми всех мужчин, которые посещали публичные дома? — нервно спросила она. — Ведь они грешили вместе.

— А почему, собственно, грешат? — уточнил Альбус. — В чем тут грех, что двоим хорошо?

Финеас закатил глаза.

— Почему я должен объяснять вам самое простое… Как есть любовь дозволенная и недозволенная, так есть и плотская связь — запрещенная и разрешенная. Все, что запрещено — преступно.

— Кем запрещено? — снова уточнил Альбус. — И почему запрещено именно это?

Клеменси серьезно на него посмотрела.

— Богом запрещено, Альбус, но в Бога ты не веришь. Только вот запрещено не одной женщине — об этом забывают.

Альбусу подумалось, что верующие определенно не похожи друг на друга — между огромным Ч., сидящим у ночного костра, вдохновенным и простодушным, и этими маленькими мещанами было мало общего. Финеас мрачно допивал чай, Клеменси со слезами на глазах вдруг взглянула Альбусу в лицо.

— Ты нас презираешь обоих. Я не понимаю, почему. Может, мы глупее тебя, мы ограничены, но ведь мы тоже люди.

— Недавно я видел одного человека, он тоже верил, как и вы. Но его я бы ограниченным не назвал. Скорее, неограниченным, — Альбус не успел подумать, прежде чем с языка сорвался каламбур, и едва не прыснул.

Финеас вспыхнул.

— Довольно! Мало того, что заявляетесь без приглашения, заставляете нас с женой говорить на неприличные темы, так еще и оскорбляете нас!

Клеменси взмахнула руками.

— Не надо, не надо ссориться! Простите. Я виновата, затеяла спор. Не думай, Альбус, что мы одобряем жестокое обращение с девочкой.


***
В Хогвартс Альбус вернулся за два дня до начала занятий. Коридоры пустой школы будто спали, истомленные жарким летом, за открытыми окнами шумели деревья, и чувствовалось, как каждый портрет и призрак ожидает чего-то.

— Да, — улыбнулся Толстый Монах, когда Альбус поздоровался с ним. — Да, это непередаваемое ощущение, не правда ли? Скоро мы увидим новых, совсем юных, полных надежд… Помните, как вы сами впервые шли по этим коридорам?

— Да, — расхохотался Альбус. — Мой друг тогда прошел сквозь Кровавого Барона!

— Хорошо, не сквозь Елену, — призрак хмыкнул в рукав. — А если серьезно, думаю, вам стоит сойтись с нами, призраками, поближе. Мы ведь не просто так летаем. На нас мало обращают внимания, а между тем у нас нет другого дела, как наблюдать за всеми. Да и у портретов тоже. Вы учитель, вы должны знать, что творится между учениками.

— Предлагаете себя в шпионы? — поинтересовался Альбус и понял, что его это вовсе не возмущает.

— Нет, сообщаю вам о практике, которой уже много веков. Присмотритесь к ученикам, и вы поймете, что еще пара глаз, даже мертвых, лишней не будет. Вот, к примеру, есть такой учитель — профессор Розье. Есть такая ученица — Мэри Брэндон.

— Хаффлпафф, шестой курс?

— Уже седьмой. Странно, что она так задерживается на дополнительных занятиях по зельям, которые у нее вовсе не плохо идут. Милая девочка, но бедная, магглорожденная. Директору все равно.

Альбус прищурился: намек он понял.

Мэри Брэндон, хорошенькая пухленькая синеглазка, не отличалась особенными способностями, но все равно ему нравилась: она была приветливой, добродушной, несколько застенчивой и, кажется, очень любила детей. Кажется, за ней ухаживал однокурсник, Джон Риверс, младший брат Хелен Риверс — новой преподавательницы маггловедения. Оба они были людьми скучноватыми, но в общем безвредными. Правда, Хелен как-то жаловалась Лайзе, что брат переживает из-за Мэри: она упорно не отвечала ему взаимностью…

Два дня спустя, сидя за преподавательским столом и ожидая появления Розье с первокурсниками, Альбус приглядывался к Мэри и Джону. Хаффлпаффка рассеянно отвечала на вопросы подруг: видно было, что она глаз не сводит с дверей Зала. Джон с досадой стискивал кулаки.

— Альбус, — отвлекла его Лайза, дернув за рукав. — Альбус, тебе Фенелла Помфри улыбается.

Он посмотрел в сторону стола Рейвенкло: Фенелла в самом деле радостно улыбалась, но, кажется, уже не глядела на него, а осматривала весь преподавательский стол и весь зал. «Какой идиот мог поверить в ее дурную наследственность?» — подумал Альбус и напрягся: двери Зала распахнулись. Мэри залилась краской, что очень шло к ее вьющимся золотистым волосам. Розье вошел непринужденной походкой, еще легкий, гибкий и удивительно породистый. За ним торопились дети: одни старались идти чинно, держась за руки, другие чуть не выпрыгивали из мантий, третьи потрясенно рассматривали потолок, изображавший синее вечернее небо. Какой-то толстый мальчик в очках утирал слезы: он, видно, испугался призрака. К несчастью, его слезы заметили: кто-то из ребят за столами поставил ему подножку.

Между тем Мэри с нежностью наблюдала за движениями Розье, готовившегося к распределению; в ее глазах блестела поволока. А у Альбуса перед глазами вставал полутемный книжный магазин, пятна крови на полу и девушка на носилках — страшно бледная, с черными губами, мертвая.

— Артур Пигтейл! — между тем провозгласил Розье — Альбус и не заметил, как распределение перевалило за середину. По столам пробежал смех, даже не все из преподавателей удержались от того, чтобы хихикнуть. Толстый мальчик-плакса, покраснев до темного лица, еле выполз к табурету и сел, весь дрожа.

— Какой трус, — сплюнул Сполдинг, и тут же Шляпа выкрикнула:

— Гриффиндор!

Зал охватил такой хохот, что все на несколько минут позабыли про распределение; не смеялся только Сполдинг, хлопнувший себя по лбу, да Фенелла, с сочувствием глядевшая на Пигтейла, да сам несчастный мальчик, у которого словно ноги отнялись. И Альбус не смеялся. «Если я попробую переключить внимание Мэри на Джона, как бы Розье не отомстил им. Да и Джон по сравнению с Розье бледноват. Но что тогда делать?»

Между тем зеленый стол разразился аплодисментами, встречая распределенного на Слизерин Теодора Трэверса — видимо, какого-то родственника Гектора. Белокурый мальчик с большими кроткими глазами робко сел между Гектором и Сайнусом Блэком, а Бельвина Блэк, одна из старост, уверенно пожала ему руку и что-то шепнула, указывая на Артура Пигтейла, которого какой-то верзила-гриффиндорец успел спихнуть со скамьи. «Бельвина… Директор в любом случае выберет ее безопасность. Да, можно поставить на нее. Только убедиться еще раз…»



Убедился он той же ночью, когда проследил за Розье: тот у статуи горбатой ведьмы встретился с Мэри Брэндон, и они быстро скрылись в одном из кабинетов. Альбус, подкравшись к двери, слышал быстрый горячий шепот и тревожный голос девушки:

— Не надо, профессор Розье! Я вас очень люблю, но не надо, это же нехорошо.

Альбус приоткрыл дверь — его не увидели бы, он был под чарами невидимости. Розье и Мэри стояли, обнявшись, посреди кабинета; едва скрипнула дверь, девушка, ахнув, отскочила.

— Идет кто-то! Ох, профессор Розье, погубите вы меня. Пожалуйста, отпустите меня, завтра рано вставать.

— Ты сама меня отталкиваешь, — вздохнул Розье. — Ты могла бы меня спасти, но не хочешь. Ты отвергаешь мою любовь…

Альбус заскрипел дверью сильнее. Девушка, вскрикнув, бросилась прочь.

— Это призраки! — крикнул Розье ей вслед, но она уже не услышала. На вышедшего Розье Альбус направил палочку — не свою, а давно украденную чужую.

…На следующий день в Большой Зал на завтрак он опоздал и отправился сразу в класс: урок стоял у первокурсников. Увидев собравшуюся у дверей кабинета толпу, среди которой блестел очками вчерашний испуганный мальчик, юноша скрестил руки на груди и напустил на себя строгий вид.

— Я вижу, вы не готовы к уроку, леди и джентльмены.

Ребята испуганно зашушукались, две девочки схватили друг друга за руки. Альбус широко улыбнулся.

— Урок будет на открытом воздухе. Акцио, теплые плащи!

Плащи свалились ребятам на головы, и была возня, потом все шумной гурьбой понеслись на улицу. В школьном дворике ребята расселись на скамеечки; кому-то не хватило места, и они уселись прямо на камнях; Пигтейл попробовал примоститься на бортике фонтана, но намочил штаны. Альбус взмахом палочки обсушил его.

— Трансфигурация — это наука о превращениях. Как вы считаете, ребята, что такое превращения?

— Это когда одна вещь становится другой, сэр? — робко подняла руку рыжеватая девочка с черно-желтым галстуком.

— Можно и так сказать, мисс. Три балла Хаффлпаффу, — Альбус поднял с земли камень и превратил его в губку. — Кто мне скажет, что изменилось?

— Камень был гладкий и плотный, а стал мягкий и в дырках, — пролепетал Артур Пигтейл, вызвав взрыв смеха, впрочем, под строгим взглядом Альбуса тут же стихший.

— Ничего смешного. Пять баллов Гриффиндору. Мистер Пигтейл правильно подметил основные изменения. Что отличает камень от губки? Структура и твердость, верно? Вообще, ребята, превращения происходят вокруг нас постоянно. Вот, к примеру, скоро листья опадут и станут землей, а вода станет льдом и снегом. Но скажите мне: в природе все меняется само по себе, а что нужно нам, чтобы превратить одно в другое?

Он не успел договорить: сзади закричали. К нему, страшно запыхавшись, подбежала Лайза: ее волосы растрепались, пышная грудь и большие щеки вздувались и опадали.

— Альбус, детей отпускаешь. В школе беда. Могут прибыть авроры. Уроки велели отменить.

— Что такое? — удивился Альбус, хотя про себя сразу предположил, что это может быть, и не ошибся. Лайза прошептала ему на ухо:

— Розье явился на урок пьяный и напал на Бельвину Блэк.


Часть 2. Сильные и слабые.

Первую ночь в Нурменгарде провели на расстеленных плащах и одеялах. Утром Викки, переодевший в старенькое домашнее платьице и закрутив косу на затылке, чтобы не мешала, отправилась, как она выразилась, «наводить уют».

— В очаг нужно дров, — заявила она. — Да и спать я бы предпочла на чем-то помягче. И, думаю, голые серые стены — это мрачновато, вы не находите?

Георг кашлянул и насмешливо переглянулся с презрительно скривившимся Иоганном — впрочем, тот под тяжелым взглядом Геллерта не посмел возражать.

— Фрау Гриндевальд, вы забываете, что мы фактически в военном походе. Мне кажется, вам надо отвыкать от страсти к излишествам.

— А мне кажется, тебе не стоит спорить с моей женой, — обронил Геллерт холодно. — Делайте, что она скажет.

— Да, — неожиданно поддержал Фриц. — А то что-то тут пустовато…

Благодаря ему и Викки к вечеру «пустовато» уже не было. В большой комнате на первом этаже, которую определили под столовую, появился длинный стол и несколько стульев, в комнатках, где устраивались на ночь, — по кровати, а в их с Геллертом спальне Викки даже соорудила цветной полог из куска полотна. На пол она набросала сухих цветов и трав для лучшего запаха, а стол к ужину покрыла белой скатертью и украсила зелеными ветками в глиняной вазочке.

Что касается Фрица, то он вместе с Гансом с утра отправился в лес, откуда вернулся с огромной вязанкой дров и убитым зайцем. Иоганн мудро посоветовал не показывать его Виктории до того, как тушку разделают и освежуют. Его послушались, и потому вечером Геллерт спокойно насладился зайчатиной, зажаренной на вертеле, а ночью — видом ножек Викки, попирающих серую шкурку.

И уже когда они засыпали, обнявшись, как всегда, она спросила:

— Почему ты все-таки назвал это место Нурменгард?

— Очень просто, — улыбнулся он. — Город Избранных. Здесь только те, кого я выбрал, как самых достойных и самых близких.

— Конечно, дорога сюда будет только тем, кого ты выбрал?

— Как же может быть иначе?

На следующий день Фриц и Ганс притащили на веревочке огромную пегую свинью.

— Она супоросная, — пояснил Фриц. — Сейчас загончик ей сооружу. Тут в ближней деревне добыли: хозяин помер, видать, ночью, она голодная, визжит. Опоросится, одного поросенка оставим, вырастим на борова, остальных съедим.

Иоганн картинно прижал ладонь ко лбу, но промолчал.



Геллерт сидел в задумчивости — хотя листовки уже расклеивались по столбам и заборам, и о нем вот-вот заговорит весь мир, следовало наконец решить важную практическую задачу. Они сказали угнетенным: пишите, и мы покараем ваших мучителей. Так-то оно так, но куда писать? Дать адрес они не могут — замок недостаточно укреплен и будет взят штурмом. Назначь место — и туда явится толпа жандармов.

И, разумеется, большую часть писем следует ожидать именно от провокаторов — народ слишком запуган, чтобы осмелиться на такое.

Задача казалась почти неразрешимой, но Геллерт улыбался. Он знал, как будут мыслить их враги. Они смотрят лишь на возраст и потому уверены в их глупости. Значит, их будет ждать западня. Тупая, бесхитростная полицейская западня. Наверное, даже верховный свин жандармерии лично придет изловить их. Тем лучше. Геллерт, разумеется, придумал решение в общих чертах еще до начала их первого удара, но теперь решение стало обретать более конкретную форму.

Он взял горсть монет и начал кропотливо и неспешно сплетать чары. Он совместил магию порталов и заклинание связи. Теперь любой, кто прошепчет слова «Общее благо», зажав в руке монетку, будет телепортирован в то место, которое он, Геллерт, назначит, а вторая монетка, которую он держит в кармане, задрожит и издаст писк. Гениально и просто! Дальше дело останется за малым — легилименцией Геллерт владел почти в совершенстве, и обнаружить провокатора не составило бы большого труда. Однако, сначала стоило бы преподать урок полицейским. Поэтому Геллерт наложил другие чары — до предела зарядил монету так, что та стала бомбой. Ее получит первый полицейский провокатор, которого пошлют заманивать их в западню. Когда Геллерт прошепчет слово — монетка разнесет все вдребезги. После этого народ поймет, что они, революционеры, умнее и сильнее полицейской машины. Конечно, тупые свиньи могут дойти до запретов и обысков, но им придется запретить и пуговицы, и камушки, и катушки ниток — так что остановить волну возмездия вряд ли кому-то удастся. Геллерт улыбнулся и зажмурился. Кажется, мышка уже несколько раз укусила слона, и тупой гигант пребывает в панике. Пускай, пускай несется, а уж мышка позаботится, чтобы хоботное бежало строго в направлении обрыва.

Следовало продумать еще один аспект. Они — группа молодых, и особое внимание нужно уделить выпускникам и учащимся волшебных школ. Нужны те, кто пронесет их брошюры юношам и девушкам, которые, естественно, менее трусливы и более самоотверженны, чем взрослые, уже успевшие отяжелеть и прирасти к миру вещами и карьерами.

Расхаживая по комнате взад-вперед и напевая, Геллерт наконец не выдержал и спустился вниз — рассказать друзьям и Викки о своих планах. Однако, спустившись, он увидел, как к нему навстречу бежит Георг.

— Что-то не так? — Геллерт приготовился выхватить палочку.

— Там, перед постом на утесе, кто-то есть. Старик с посохом, он пустил залп искр, — отчеканил Георг. Кажется, ему было приятно играть роль военного адъютанта, и Геллерт подыграл.

— Убедитесь, что гость один, и впустите, — рубленым голосом ответил Геллерт, не сдержав улыбки, — это мой знакомый и коллега, — добавил он обычным дружеским тоном.

Это, конечно, не мог быть никто иной, кроме Альтруиста.

Через десять минут гость уже вошел — эльфы, которых раздобыла Викки, уже накрыли на стол. Альтруист из вежливости согласился выпить чашу вина, но намекнул Геллерту, что им следовало бы уединиться. Товарищи разглядывали старика, и тот представил себя как русского волшебника, автора концепции нового человека. Имя он, однако, называть отказывался, ссылаясь на некий обет.

<tab>— Итак, я убежден, что мы с вами делаем общее дело, — говорил он, оглядывая присутствующих.

<tab>— Позволю себе выразить несогласие, — вежливо, но твердо возразил Георг, — мы настаиваем на эволюции, на развитии, подъеме вверх, и те, кто позади, будут тянуться за более развитыми. В этом и прогресс! А ваша концепция всеобщего равенства приведет к стагнации. Ни у кого не станет стимула рваться вперед, если будут равняться на последних, а не на первых.

Альтруист посмотрел на Георга с мудрой, ласковой улыбкой.

— Вся проблема лишь в слове «равняться». Это не так. Равняются с теми, кто отделен, кто враждебен, кто — конкурент. Мы же создаем нечто другое, нечто поистине невиданное прежде. Мы устраним само понятие разделения. Мы уберем отчуждение, вызванное эгоизмом. Тогда получится, что сколько человек ни сделал, он вкладывает это в общую копилку. Вы скажете — каков его стимул, все будут делать минимум? Вот в этом и есть наша новизна! Новое поколение, воспитанное нами (а его первые представители уже растут!), новый человек будет выучен преодолевать барьеры личного. Для него «собой» станет весь мир — и сила любви, сила отдачи, связывающая их, будет усиливать потенциал каждого. Каждый будет стараться для всех, отдавать все силы. Одному придет в голову идея — десятки ее подхватят, разовьют, опробуют, поставят на поток! Так и достигнется золотой век!

Георг замолчал, и от Геллерта не укрылось, как заворожено тот слушал. Сам же он подумал: «А между тем все шедевры творились одиночкой-гением, а не толпой. Представляю я, какую «красоту» налепили бы «десятки», помогающие Микеланджело, к примеру», — но вслух этого говорить не стал.

— Что ж, если это и впрямь возможно… — медленно, но уже намного мягче сказал Георг.

— И не просто возможно. Я знаю путь, я знаю открытый метод к достижению этой цели. Сожалею, но придется отложить этот несомненно интереснейший разговор — время у меня подходит к концу — увы, я у вас в гостях лишь ненадолго.

Геллерт кивнул и встал, и оба члена Совета поднялись наверх, в кабинет.

— Я правильно догадался, что ты проделал этот путь не только для того, чтобы обратить в свою веру моих людей? — улыбнулся Геллерт.

— А стоило бы! — шутливо воскликнул Альтруист, и кивнул: — Конечно, есть у меня и дело, и тянуть я уже не могу. Я знаю, что ты, Анархист, затеял революцию в Австрии и Германии, и, думаю, ты понимаешь, что это неблизкая перспектива.

— Допустим.

— Поэтому я предлагаю вот что. Скоро случится другая революция, в другой стране, и куда раньше, чем у вас.

— Неужели в России? Но там революционное движение разбито, а массы куда невежественнее!

— Пускай! Пускай им не хватает просвещения, у русского народа есть дух и инстинкт, чутье на истинную нравственность и тяга к единству, всемирному и всеохватному.

— Но это не по моей части.

— Есть и то, что называется анархией. Разин, Пугачев, народовольцы…

— Хоть я и молод, но не ребенок. У любой революции есть основание, причина. Отдельные люди не создают стихию, лишь подносят спички.

— Стихия есть. Будет и то, что приведет в движение монолит…

— И это будет?

— Война, конечно. Я рад, что дошел до тебя первым, скоро здесь будет Паук…

— А, старина Бальфорт. Признаться, я по нему уже почти скучаю…

— Так вот, они с Драконом составили план — план ударить по Фарисейшеству.

— Давно пора! — воскликнул Геллерт.

— Да. Его отношения с Японией обостряются, аппетиты северного медведя растут, и Паук с Драконом считают, что довести дело до войны вполне возможно. Сроки — полтора-два года.

— Россия против Японии? Какие же шансы…

— Поверь, если Дракон лично примет участие на стороне японцев…

— Это уже интересно. Насколько я знаю, в России нет сопоставимых с ним магов?

— Есть ряд Светлых, которые могут вмешаться, но большая их часть предпочтет промолчать, ведь захватническая война — не предмет их симпатий. Остальные же — Дракону не помеха. Русские будут разбиты.

— И тогда вспыхнет пожар?

— Если ты примешь участие.

— Охотно! К слугам Фарисея у меня есть кое-какие давние счеты, а если мы прославимся успешной революцией, нас будет знать в Европе каждая собака. Правительства будут дрожать, молодежь пойдет валом. Наше дело выиграет от этой революции. А себе ты хочешь оставить страну в распоряжение для своего опыта?

— Все так. Я уже веду работу со своими братьями и единомышленниками, и через год-два мы будем готовы.

— Что ж, по рукам. Мне не терпится опробовать свои силы. Один вопрос.

— Какой же?

— Почему на самом деле ты не называешь своего имени?

Альтруист помедлил с ответом.

— У меня много имен. Такова специфика моей силы — когда я достиг раскрытия своей природы (у тебя это впереди), я научился жить в любом теле. Чем нас больше, тем мы сильнее, и я буду жить, пока жив хоть один, кто верит в наше дело.

— Что ж, мудрый выход. Буду ждать тебя, когда настанет время. Мы условимся обо всех конкретных шагах и составим план действий.

— Благослови тебя Мудрость, — улыбнулся Альтруист и встал, пожав Геллерту руку.



Гость ушел, и Геллерт погрузился в раздумья. Перед ним открывалась новая перспектива, и он был намерен воспользоваться ей настолько полно, насколько это возможно.

Вечером после ухода Альтруиста Геллерт вкратце, без излишних подробностей, рассказал о его планах Виктории и друзьям: они были вправе знать, чем он, возможно, скоро займется. Кажется, они ожидали чего-то подобного, но надеялись, что примут участие и сами. Однако Геллерт сразу объявил им, что с собой не возьмет никого.

Викки огорченно опустила руки.

— Но я хотела быть с тобой рядом!

— Тебе лучше заняться освобождением женщин в Англии, — Геллерт взял ее за подбородок и погладил. Георг поиграл пальцами.

— Я так понимаю, мы останемся, чтобы подготовить почву в Европе, пока ты пробуешь силы на северных варварах?

— Они не варвары! — возмутилась Викки. — У них прекрасная музыка, живопись и литература.

— Но кризисная ситуация и слабый правитель, — возразил Георг. — Есть некая высшая правда в том, чтобы опробовать на нем силы.

Викки дернула плечами.

— Какая же высшая правда в том, чтобы давить слабых? Не говорю о России, но вообще, Георг, у всех должны быть равные возможности.

Фриц кинул:

— Вот именно. И вообще, нечего, подло на слабых-то нападать.

Иоганн зевнул:

— Что совесть? Измышленье слабых духом,
Чтоб сильных обуздать и обессилить.

Фриц сердито засопел, но промолчал. Ганс вытянул тощую шею.

— Вот не соглашусь я с Шекспиром. Конечно, не стоит быть ханжами, у которых слова про совесть не сходят с языка, но… От кое-чего любой должен воздерживаться, сильный или слабый.

— Сделаем мы революцию, воздерживаясь! — Георг покривил рот. Фриц насупился пуще:

— Эту гадость сказал калека перед проигранной битвой! Не надо вырывать из контекста!

Иоганн дернул кадыком:

— Хорошо. Обратимся к повелителю, пусть он нас рассудит.

Геллерт расслабленно сидел в кресле, улыбаясь, и к нему как-то неожиданно сам собой пришел ответ:

— Сильные ведут слабых и учат их становиться сильнее. Это путь к жизни. Убьем слабых, и из оставшихся сильных кто-то будет слабее других. Убьем и таких. Наконец, останется лишь один…

«Эгоист… Кажется, я тебя понял. И не знаю, хочу ли когда-либо видеть тебя в Совете…Что принесешь ты миру этой идеей?»

— А кто силен-то и кто слаб? — Фриц почесал в затылке. — Один бревна таскает, а тупой; другой ударом разбит, а в нем огонь. Кто поведет-то?

— Ведет тот, за кем идут, — пожал плечами Геллерт. — Кто в чем силен, в своем деле и реализуется. Сильный умом — в науке, сильный духом — в вере, сильный волей — в политике. Наше же дело — следить, чтобы возможности не подавлялись и вступали в резонанс, усиливая, а не ослабляя друг друга. Выстроить их таким узором, который создал бы гармонию.

— Вот и я то же самое хотел сказать, — пробормотал Георг, вдруг ссутулившись.



Визит Бальфорта действительно не заставил себя ждать. Тот держался куда менее торжественно и более шутливо, чем Альтруист, и успел перекинуться парой слов со всей компанией. Уединяться с Геллертом он тоже не стал, видимо, догадавшись, что тот уже рассказал остальным о готовящейся революции. К этому он и перешел.

— Альтруист уже, конечно, рассказал о нашей с Драконом небольшой кампании?

— Разумеется. И да, я принял предложение.

— Скажи честно — ты доверяешь ему?

— Я не доверяю никому, как и ты, и преследую свой интерес. Тебе ведь не надо пояснять, в чем он?

— Нет, конечно. Предупредить я хочу о другом. Альтруист куда коварнее, чем кажется, и привык уничтожать всех, кто некогда стоял с ним на одной ступени. Всех, кто ему помогал и был независим. Он мечтает об одном: вобрать в себя все и вся, и уничтожить всех, кого подчинить не удастся. Поверь, я знаю, кто чего стоит, и он — последний, с кем я стал бы иметь дело.

В словах Бальфорта был резон, но читался и страх объединения Геллерта с его противником.

— Разве того же не скажешь о тебе и обо мне?

— Я стремлюсь к власти, а не к уничтожению всех, кто думает не так же, как я! — обиделся Бальфорт, подняв брови, впрочем, не утратив обычной улыбки.

— Хорошо-хорошо, не будем об этом. О чем же ты пришел сказать?

— Всего несколько слов. Убедиться, что ты в игре, и сообщить, что мы известим тебя по нашим каналам, когда настанет время. Действия Дракона и твои надо будет синхронизировать, чтобы система разрушилась в правильном порядке.

— Согласен. Раз с делами покончено, не откажешься от обеда? Мы пожарили молочных поросят…

— Разумеется, Мерлин побери, я останусь! — воскликнул Бальфорт. — Как же я давно не ел поросят? Лет девяносто, не меньше!

Викки, не удержавшись, ахнула.

— Сколько же…

— Милая леди… Простите, фрау. Сколько мне лет? Не так много, как можно предположить — немногим более трехсот.

Присутствующие чуть не выронили бокалы.

— Поверь, любовь моя, у нас есть и такие, чей возраст измеряется тысячами лет, — пояснил Геллерт, — однако, ты раньше свой возраст не упоминал. А кто был до тебя?

— Моим предшественником был великий маг, чье имя известно немногим, я имею в виду настоящее, а другие имена известны и детям. Впрочем, как и мои. Но если уж рассказывать истории для ужина, я бы предпочел другую, о предшественнике моего предшественника. Этот великий колдун не был европейцем. Он был монголом.

— Это как-то связано?

— Ты правильно понял. Монгольские племена были мирным народом — конечно, не более мирным, чем любые другие кочевники, но все же они жили в мире с природой, их шаманы (волшебники — скорее наше явление) наставляли их, говорили с духами предков и учили жить в соответствии с законами духов. Они воевали, но отдавали должное земле, небу и воздуху. Не таков был Гул-Дахар. Ученик верховного шамана и крайне одаренный в магии, уродливый и слабый физически горбун, он, как и полагается тому, кому предназначен шестой трон, обладал неутолимой жаждой власти и тайного управления людьми. Но как это сделать, когда ты родился среди разрозненных племен степняков? Гул-Дахар был готов на все. Он говорил с духами, но не духами предков, а теми, кого клерикалы зовут «духами злобы поднебесной». Он заключил союз с демонами. Гул-Дахар стал набирать сторонников из числа юных шаманов, а также наиболее воинственных маглов-воинов. Много лет шел его труд, и наконец ему удалось забросить удочку в каждое племя. Тогда, продемонстрировав превосходство темной магии перед привычным шаманизмом, он сделал вождям кланов предложение. Он предложил им такой отвар, выпив который, каждый стал так силен, что мог свалить быка голыми руками. «Монголы станут править всем миром под луной и звездами», — говорил Гул-Дахар — и вожди племен один за другим подходили и пили его зелье.

Правды же не знал никто. Никто не догадывался, что колдун зайдет так далеко, чтобы продать души всего своего народа в рабство демонам — ведь тем варевом была кровь демонов, давшая им, простым кочевникам, невиданную жажду крови и разрушения.

Гул-Дахар (как и я) ненавидел публичность и решил сделать ставку на вождя, который не терпел поражений и был сильнейшим тактиком. Его выбор пал на Темучжина, и с помощью колдуна тот объединил кланы, создав из них Орду. Орда одержимых жаждой крови кочевников, полулюдей-полудемонов, прокатилось волной саранчи по всей Азии. Был захвачен Китай, сжигались целые города и поселения… Демоническая магия отравляла саму землю, и Орда требовала расширения. Они захватили полмира — остановили монголов лишь в Восточной Европе, как вы знаете. Гул-Дахар правил полтора столетия, играя марионеточными вождями и расширяя, расширяя свою и без того безграничную империю.

Геллерт слушал, представляя все, как наяву.

— И как же все закончилось?

— Его сгубило то же, что привело к вершинам могущества. Гул-Дахар хотел больше, он мечтал обрести такую власть, чтобы править единолично, без посредников и марионеток, чтобы мановением его руки падали целые города и страны, рушились горы… Он направил войска в Тибет и осадил его. Колдун искал Шамбалу, гробницу великих космических демонов, по преданию, запертых там. Надеясь забрать те артефакты, что хранились в гробнице, он снял печати и вошел с группой приближенных учеников… Где их всех, и его самого, разорвали на части обезумевшие от векового заточения демоны. Светлым магам Индии и Китая потребовалось невероятно много усилий, чтобы вновь запечатать гробницу…

Лишившись истинного вождя, Орда быстро распалась на части. Одержимые жаждой крови и более не направляемые закулисной рукой манипулятора, монголы принялись убивать друг друга, и вскоре их великая империя стала приходить в упадок — почти так же быстро, как и родилась. Возродился и шаманизм — подняли голову те, кто отказался в свое время пить кровь демонов. Упадок и резня, процветавшие тогда, утомили монголов, и со временем они с ужасом начали понимать, что натворили. В итоге они вернулись к тому, с чего и начали — к единству с природой и духами предков под управлением своих шаманов. Так они и живут в мире, залечивая раны, нанесенные их предками земле.

— Поучительная история, — выдохнул Геллерт, — не уступает по масштабам войне с Королем Мертвых.

— Совершенно верно, — задумчиво проговорил Паук, — и мне кажется, совпади по времени эти две войны, человечеству было бы не выжить… На то, чтобы остановить продвижение Орды, ушли также сотни жизней волшебников, не говоря о маглах… Не останови мы их тогда, Гул-Дахар и не двинулся бы, должно быть, на Тибет еще долгие годы, если не века.

Геллерт оглянулся на остальных: Георг слушал жадно, стараясь не пропустить ни единого слова, лицо его выражало восхищение; Иоганн напустил на себя немного насмешливый вид; Фриц призадумался, а Ганс откровенно скучал. Наконец, Фриц выдал тягучим басом:

— Вот не пойму: ваш предшественник, и останавливали вы же… Вообще, монголы же прогресса не несли, наоборот, разрушали.

— Нам бы просто так не рассказали эту историю, верно? — возразила Виктория, отчего-то очень бледная; она тоже смотрела на Паука заворожено, но не с восхищением, а скорее как на редкое чудовище — наверное, так она бы наблюдала за акромантулом.

— Гул-Дахар и меня кое-чему научил, — признался Бальфорт.

— И чему же?

— Знай меру и умей отступить. Не стремись к окончательной и полной победе — выигрыш затуманивает взгляд. Я помню этот урок, и кажется, он пошел мне на пользу, судя по состоянию моих дел. Однако, отдав должное поросенку, друзья мои, я вас покину!

И начался пир.

Глава 13. Зима 1902-1903гг

Часть I. Знак на листовке.

Аврорам, вызванным Сполдингом (гриффиндорцы, оторвавшие Розье от Бельвины, кинулись за помощью именно к нему), было сказано, что вызов оказался ложным. Тем не менее, на следующий день Розье в школе уже не было. На должность зельевара и декана Слизерина временно назначили некоего Говарда Эйвери - как говорили, старинного приятеля директора, породистого человека с седыми висками и сухим лицом. Он согласился вести занятия до рождественских каникул, после чего директор надеялся взять кого-то на его место.
Коллег своих Эйвери, кажется, презирал, избегая их компании, но Альбусу было важней всего, что на учениц новый зельевар не заглядывался. И так было неприятно встречаться глазами с испуганно притихшей Бельвиной Блэк - все-таки жестоко было использовать девчонку, он рассчитывал, что у нее более крепкие нервы - и особенно с Мэри Брэндон, в несколько дней исхудавшей и чуть ли не выплакавшей глаза. "Так было нужно, - твердил себе Альбус. - Нельзя же отменять операцию из жалости к больному. Ей же потом будет лучше". Он стал регулярно назначать девушке отработки в одно время с Джоном Риверсом, оставлять их наедине, и наконец в начале декабря обрадовался, услышав, что Джон пригласил Мэри пойти с ним на Святочный бал, и она согласилась. Толстый Монах в тот день благодарно кивнул Альбус, пролетая мимо.
А парой дней позднее, когда Альбус шел утром в Большой зал, его остановила в коридоре заплаканная Фенелла Помфри и показала свежий номер "Ежедневного Пророка".
- Они казнены, - прошептала она. - Все они... Приговор привели в исполнение... Третьего дня...
Альбус взял газету. На второй странице в самом деле была заметна о казни арестованных по делу об убийстве нескольких важных чиновников, а под ней - еще одна, с весьма неясной колдографией.
- В тот самый день настоящий убийца разбросал по городу листовки, - лепетала Фенелла. - Адвокат показывал суду, но его не захотели слушать...
- Оплакиваете бошей? - выплюнул проходивший мимо Сполдинг. - Глупо с вашей стороны, мисс Помфри. Оплакивая врага, вы предаете свою страну. Пусть душат друг друга, нам так спокойнее.
- Они не боши, - хмуро откликнулась Фенелла. - Они люди.
- Вы пререкаетесь с учителем? - процедил Сполдинг, но Альбус загородил ученицу.
- Нет, мисс Помфри поддерживает другого учителя, а именно меня. Своими взглядами, профессор Сполдинг, вы предаете разум.
- Вы не понимаете, что боши угрожают нашей безопасности? - Сполдинг сердито задвигал нижней челюстью.
- Их правительство, может, и угрожает, - Альбус заложил руки за спину. - Оно и повесило этих бедолаг. Так что мы по одну сторону баррикад.
- Они были, между прочим, коммунистами? - недобро сощурился Сполдинг. - Вы считаете достойными сочувствия этих мерзавцев?
- Но ведь они же люди... - снова пробормотала Фенелла. -Какя разница, кто они по взглядам?
- Подите на урок, мисс Помфри, - Альбус погладил ее по волосам и ласково подтолкнул, после чего снова заговорил, заметив, что на висках Сполдинга от негодования забились жилы. - А вам скажу вот что. эти мальчишки не сделали ничего, чтобы заслужить звание мерзавцев. А вот те, кто их повесил, несмотря на их очевидную невиновность, и те, кто отказывает им в сочувствии - те в самом деле мерзавцы.
Проходившие мимо Гектор и Теодор Трэверсы остановились; старший указал младшему на развязанные шнурки, и первокурсник склонился, чтобы завязать их. Сполдинг, дрожа от гнева, не обратил на слизеринцев внимания.
- Как вы были, так и остались испорченным мальчишкой. Мало я учил вас тростью. Вы, может, сами нигилист или коммунист? Вот еще кого занесла Моргана к нам в школу. Прекрасный наставник для детей, нечего сказать. Думаете, я вам позволю развращать молодежь?
Альбус, зевнув, отправился завтракать: желудок уже изрядно сводило, а времени до начала занятий оставалось все меньше.
Только в Большом Зале он заметил, что все еще держит газету, развернул и рассеянно посмотрел на фотографию: журналисты сфотографировали ту самую листовку, которую распространяли по Вене в день убийства. И обомлел: подпись была ему мучительно знакома, а рядом начерчен знак Даров Смерти.
"Вот в каком кругосветном путешествии Викки. А я мог бы, наверное, их спасти. или нет? власти не желали знать.... И что стало с Викки? Где она теперь?" Как после смерти Арианы, его охватил животный ужас, вскоре сменившийся отчаянием. Он сам спровоцировал отъезд Виктории, сам толкнул ее к Геллерту - и сейчас даже не мог отправиться ее искать, чтобы не бросить на нее подозрение.
Весь день, пока он вел уроки и потом проверял работы, сидя в учительской, его не оставлял страх за Викки: он понимал - надо радоваться, что пока она в безопасности, но ведь угрожать ей могла не только австрийская полиция. "Если ей что-то не понравится в действиях Геллерта, если она будет ему противоречить - что он сделает?" Ему вспоминался катающийся по полу Аберфорт, кричащий от боли, Ариана, сжимавшаяся от хлестких слов. "Ну, тут дели пополам - сам ты ей говорил кое-что похуже".
В шесть часов к Альбусу робко заглянул Артур Пигтейл. Пару дней назад юноша сам велел ему зайти: с первой недели учебы мальчика принялись нещадно травить. Удары сыпались на него со всех сторон: его не звали иначе, как Свинкой; гриффиндорцы подбрасывали ему мертвых птиц или лягушек в постель, слизеринцы натравливали змей или заставляли давиться слизняками. Как-то раз, когда Элооур Лестрейндж, чтобы потешить Белинду Гринграсс, натравливал на беднягу кобру, проходившая мимо Мэри Брэндон убрала змею и лишила Слизерин десяти баллов. Лестрейндж в ярости немедленно поджег ей подол. огонь затушил прибежавший на шум профессор Сполдинг, но от него Артуру досталось снова: декан побил его тростью за то, что тот "прятался за спиной женщины". когда Пигтейл после наказания, рыдая, плелся в комнаты Гриффиндора, на него и наткнулся Альбус. Разговорить мальчишку оказалось довольно просто: в комнатах учителя, после чая с булочками и обезболивающего зелье, он жаловался на судьбу так долго, что даже устал.
- А почему все-таки вы не сопротивляетесь? - спросил учитель, когда ребенок, горько вздохнув, поник головой и замолчал.
- Я боюсь, - шмыгнул носом Артур. - Когда начинают дразниться или ругаться, у меня как немеет все. Слова сказать не могу. Зачем меня распределили на Гриффиндор?
У него на глазах снова выступили слезы. Альбус задумчиво на него посмотрел:
- Если вас распределили на Гриффиндор, значит, вы никак не трус. ТО, что с вами сейчас происходит, можно преодолеть. Приходите к мне завтра...
- Завтра у нас контрольная по зельям.
- Хорошо, послезавтра. Попробуем научить вас драться.
Глаза Пигтейла расширились от ужаса:
- Я не смогу!
- Сможете, - спокойно возразил Альбус. - А теперь ступайте.
И вот в условленное время Артур пришел.
- Первое, что вы должны понять, - начал Альбус, усадив его в кресло. - То, чем вас пугают, не опасно. Змеи ненастоящие, от слизней вреда не будет, огонь вас не сожжет, а мертвые птицы уже никому ничего не смогут сделать.
- Я понимаю, - засопел Артур. - Но все равно...
- Нет, не все равно! Держите это все время в голове. Если опасности нет, то и паниковать незачем. А теперь используйте свои сильные стороны. вы умный парень, думаю, учебник по заклинаниям уже давно весь прочитали, так?
- Не весь, - покраснел Пигтейл. - Вот по ЗоТИ читаю за второй курс...
- Отлично! Где-то в них должны быть разделы по дуэльной магии. Будем с вами ей учиться.
- Но ведь если наврежу Лестрейнджу, меня накажут, - пробормотал Пигтейл неуверенно. Альбус фыркнул:
- Вас и так наказывают! Даже под розги можно лечь, уважая себя. Вот если вы ответите Лестрейнджу - Вам в любом случае будет, за что себя уважать.
...С первого раза, увы, у Артура не получились ни Экспеллиармус, ни Протего. Успокоив приунывшего было паренька - мол, с первого раза ни у кого не получается - Альбус отпустил его, но не прошло и пяти минут, как Пигетйл снова к нему постучался:
- Мистер Спэрроу просил передать, вас друзья ждут у входа в замок.
онемев от неожиданности, Альбус поспешил к дверям Хогвартса. Разумеется, Спэрроу не удосужился предложить бывшим студентам войти. Они стояли под открытым небом, под падающим снегом, жались друг к другу, как зябнущие воробьи. Айла, стоявшая в середине, первой шагнула Альбусу навстречу:
- Прости. Мы прочли сегодня в газете... Теперь мы понимаем, что хотел Викки добра.
- Мы увидели знак на листовке. Такой же висел у мужа Викки на цепочке, - пояснил Лэм. Элфиас мрачно кивнул.
Альбусу стало страшно неловко: он только сегодня как следует осознал, за что друзья его ругали.
- Нет, вы были правы. Если бы я тогда не донес ее родителям, она не поссорилась бы с ними и не уехала бы...
- Нет, Викки бы все равно уехала рано или поздно, - вздохнула Клеменси. - Они хотела быть вместе с ним, потому что только так чувствовала себя по-настоящему живой. Ну и просто... Она любила его. И любит?
- Ты думаешь, и теперь... - Альбус не договорил.
- Конечно, - кивнула Клеменси. - Для кого-то он может быть убийцей, но для нее - только возлюбленным.
- Я надеюсь, она сейчас вне опасности, - добавил Элфиас. - Он дал слово оберегать ее. По-моему, слово он держит.
Альбус с трудом кивнул: он чуть ли не впервые в жизни чувствовал себя слабым, маленьким, растерявшимся. В его сознании смешивались брат и сестра, казненные австрийские студенты и одинокая, беззащитная, но счастливая Викки. "Как вы можете мешать ее счастью?" - спросил из ниоткуда голос Камиллы, и Альбус вздрогнул всем телом, вспомнив ее предсмертное письмо. "Но как же правильно, Камилла? Почему Викки не может быть счастлива в безопасности?" - "Почему и я бы не смогла", - вздохнула невидимая Камилла и смолкла. Альбусу захотелось кричать, пока Кто-то, кто сильнее любого человека, не услышал бы его и не устроил все разумно: чтобы Викки была, как прежде, безмятежным ребенком, наслаждалась этим, и ее не касалась бы никакая опасность. Задыхаясь, он стал обнимать друзей.
***
В том году впервые Альбус участвовал в подготовке большого Зала к Святочному балу. Как ни ворчали учителя на учеников, но Зал украшали от души, словно на время высвобождая фантазию, как не могли с детских времен. Сам он наколдовал рой бабочек со светящимися крыльями и стал развешивать гирлянды - а рядом как раз Лайза и Хелен Риверс украшали одну из стоявших по углам елей. Лайза помалкивала с понимающим видом, а сухопарая, обычно молчаливая Хелен без умолку говорила надтреснутым голоском:
- Миссис Слагхорн, старая миссис Слагхорн в этом месяце умерла. Вероятно, не выдержала слишком нежной дружбы мужа с невесткой. А Луизе Нотт, наверное, некогда успокаивать кузена: ее подругу Илларию Малфой все же выдали за Гектора Кэрроу. Влюбленные воссоединились!
Лайза отвернулась с гримасой омерзения. Хелен, будучи полукровкой, проявляла к делам чистокровных семейств болезненный интерес, хотя откуда черпала новые сплетни, для Альбуса оставалось загадкой. "Эх, Гораций, и на кого ты Викки променял? Ну, ссорились бы... Мы бы вас мирили, и всем было бы спокойно".
Бал начался так поздно, что Альбус, не успевший толком пообедать, был готов упасть в голодный обморок. Как назло, директор оставил на столе только легкие закуски. Утешая себя мыслью о дымящейся индейке, которая ждет его завтра у Айлы, он принялся наблюдать за танцующими парами. Нашел глазами Мэри Брэндон и Джона Риверса, которые как будто никого не видели, кроме друг друга, потом Белинду Гринграсс, в платье цвета морской волны порхавшую по залу с Лестрейнджем, и Сайнуса Блэка, танцевавшего с толстушкой Виолеттой Булстроуд, разряженной в розовое кружево... Лайза, пыхтя, ткнула его пальцем в бок.
- Есть хочешь? Я так умираю от голода! Пошли в Малый зал, у меня так кое-что припасено!
Оглядываясь, как бы их не заметили другие преподаватели, оба прокрались в Малый зал, где, к радости Альбуса, в углу обнаружилась корзинка, а в ней два горшочка с картофелем и мясом.
- А то я таки знала, что подлец Блэк проморит нас голодом, - проворчала Лайза, работая челюстями. - Кстати, должна предупредить: Сполдинг и Блэк недавно помирились.
- Рад за них, - невольно насторожилдся Альбус. -А что же их помирило?
- В этом-то весь вопрос.
Лайза снова заработала челюстями.
- Ничто так не мирит, как общий враг. Ты, кажется, не ладишь с обоими.
Альбус слегка растерялся.
- Я еще понимаю, Блэк... Но что я сделал Сполдингу?
- Может, ты метишь на его место? За должность декана надбавка к жалованью идет.
Альбус фыркнул:
- Нет, это уж точно глупости. Меня не интересует возня с сопляками. Кстати, когда поедим. Не хочешь потанцевать? Тряхнем стариной! Покажем разным молокососам, как плясали в наше время.
...Рождество встретили тихо и грустно. Лэмми показал всем фокус с перемещением елочных игрушек: он недавно разработал заклинание, перемещающее предмет во времени и пространстве. Правда, его Темпус Мобилис действовало лишь на предметы очень малого веса. Финеас сыграл на скрипке и поочередно с Клеменси читал вслух отрывки из нового романа: на ей раз речь шла о талантливом сироте, который из ужасных условий приюта попал в респектабельную семью, скрывающую, как оказалось, много неприглядных тайн. Элфиас принес невероятный торт, а Айла как-то по-новому нафаршировала индейку, так что получилось немного кисло и немного остро. И все же разговор не особенно клеился, настроение было не праздничное.
Улучив момент, Клеменси шепнула Альбусу:
- Викторию ищут родители. У них есть возможность сделать это потихоньку. Пока результатов нет.
- Геллерт наверняка спрятался так, что их не найдут. Он мог изобрести заклинания, которые не выявит никакая проверка, Альбус покачал головой и уперся лбом в стекло. Под окном несколько оборванных мальчишек и девчонок затеяли игру в снежки. Альбус спешно спустился вниз и раздал им мелкие монетки, что у него были. Потом, запрокинув голову, долго смотрел в черное небо, на сверкавшую сквозь лондонский смог Полярную звезду - и тогда, ни о чем не думая, успокоился. Вышедший на улицу - как всегда, без шапки - Лэм встал возле него и сжал руку.
- Нам надо надеяться, правда? Если он ее любит, то в самом деле не допустит, чтобы с ней что-то случилось. Нам надо верить и отпустить ее.
...Следующую неделю Альбус гостил у Принцев. Дни текли мирно: он то помогал Лэму в обсерватории возиться с телескопами и с моделью летательного аппарата (Лэм все же смог воссоздать старые чертежи), то помогал Айле на ферме мыть лунных тельцов и ставить градусник детенышу гиппокампа, то гулял по лондонским лицам, когда оба уходили навестить семью старшего брата Лэмми. На тридцать первое декабря и первое января обоим супругам дали выходной, и они вместе с Альбусом выбегали встретить Новый Год фейерверком. А первого января Альбус, вставший довольно рано, застал на кухне встревоженную Айлу: в домашнем платье, с еще неприбранными темными волосами, она бегло читала свежий номер "Пророка".
- В Вене снова убили судью, - спешно сообщила она. - Много погибших. Но муж Викки здесь не при чем. Убийцу поймали с поличным.

Часть II. Путешествие в детство.

Декабрь 1902 г.

Над Веной царила холодная глухая ночь. Не один месяц с десяти вечера объявлялся комендантский час, и припозднившиеся гости предпочитали оставаться ночевать у хозяев, чтобы не нарываться на полицейских.
В убогой, плохо протопленной гостиной в квартире адвоката Зигфрида Катцеля собрались четверо: он сам, человек лет тридцати, щуплый, но с непомерно крупной головой, казавшейся еще больше от ранней залысины; его брат Эрнст - коренастый лохматый малый, наша старая знакомая Ильза Пфейцер и Марианна Кранк - тюремная медсестра, черноволосая девушка с печальными синими глазами. Адвокат то потирал руки, то тянул их к огню:
- Власти невыгодно признавать, что у нее появился сильный противник. Следствию невыгодно признавать собственную тупость и лень.
- Что же, пять невинных жизней - жертва их самолюбию? - грустно усмехнулась медсестра.
- Получается, что так. Нашли время и место о нем думать.
Ильза молчала, оперев голову на руку и прикрыв глаза. Эрнст сжал кулаки.
- За кровь прольется кровь. Все, причастные к этому подлому убийству, умрут. Начнем с палачей. Марианна, вы ведь знаете их имена?
- Я вам не скажу, - ответила медсестра спокойно.
- Почему?
- У них жены и дети.
- И что же? Нечего было жить с таких денег.
- Дети не выбирали, в какой семье рождаться. Вы хотите их обездолить, хотя жалеете бедняков...
- Вот вздор! - вспыхнул Эрнст. - Никого я не жалею.
- Жалеете так, что готовы, как ваши товарищи, отдать за них жизнь.
Юноша надулся и отошел в угол. Ильза, не открывая глаз, медленно проговорила:
- А если... Если кто-то мог доказать, что убийства совершил другой человек, но промолчал - он убийца?
- В данном случае - нет, - адвокат пожал плечами. - Ведь власти не хотели ничего слушать. Там стояла подпись - каких еще доказательств надо?
Ильза судорожно вздохнула. Эрнст, резко развернувшись, вышел из угла:
- А Крейцер? А судьи? Уж их-то семьи по миру не пойдут.
- А толку, что ты взорвешь Крейцера или судей? - отмахнулся Зигфрид. - Тебя повесят, а на их место назначат точно таких же подонков.
- Зачем опять кого-то убивать? - медсестра подула на руки. - Вы хоть видели, как человек умирает?
- Я хочу увидеть! - взвизгнул Эрнст. - Я хочу увидеть, как умирают те, кто повесил моих друзей!
- Вы должны увидеть это не прежде, чем сможете пообещать, что место одних подонков не займут другие, - ответила Ильза глухо. - И прежде чем сможете что-то дать народу взамен их власти.
Адвокат усмехнулся и одобрительно посмотрел на нее. Эрнст вдруг сел на пол у ног Марианны.
- А если я пойду и найду того, кто на самом деле совершил то, за что казнили моих друзей? Просто чтобы поговорить с ним - что вы скажете?
Марианна пораженно на него посмотрела, Ильза вскочила:
- Это опасно! Не смейте и думать!
- И зачем вы это сказали? - грустно улыбнулся Зигрифд. -Теперь он точно туда пойдет.

***
Январь 1903г. Каникулы в Хогсмиде.

"Прежде всего, Геллерт, хочу тебя поздравить с грядущим радостным событием. Кажется, София Эстерхази приходится тебе кузиной? Ее выдают за Отто Крейцера - ты знаешь, он был обвинителем на недавнем процессе против коммунистов, его уже повысили и прочат скорые новые повышения. Правда, будущий тесть опасается мести, но Отто уверяет, что скоро найдется повод арестовать всех инакомыслящих, и с покушениями на чиновников будет покончено.
...Эстерхази опасался не напрасно. Сегодня утром был убит председатель на процессе коммунистов - Фишбург. Убийцу уже поймали - это наверняка небезывестный тебе Якоб Вайсберг, по прозвищу Якобинец.
Он оправдал свое прозвище полностью. Со вчерашнего дня с самодельными бомбами караулил судью с его любовницу, актрису Амалию Герц, в той же гостинице, что и они сняли, в номере на втором этаже, как раз над входом. Как только вышли, метнул первую бомбу, но, видно, промахнулся. Герц погибла, а Фишбурга и нескольких случайных прохожих ранило.
Вайсберг бросил вторую бомбу и на сей раз попал в цель. Убило Фишбурга, кого-то из раненых и еще девчонку, пытавшуюся раненым помочь - кажется, ее звали Марианна Кранк, она была тюремной медсестрой. Вайсберг хотел было дать деру, но тут ему не подфартило: в соседнем номере отдыхали со шлюхами пара полицейских. Они живо поняли, где он засел, и едва он отворил дверь, как попал к ним в лапы. Теперь их ждут награды, его пытки и петля, а его товарище, похоже - массовые аресты. так что ,выходит, и Крейцер был прав: коммунистов Вене раздавят.
Нам, думаю, произошедшее на руку. Люди негодуют и на власть, казнившую невиновных, и на коммунистов, из-за которых теперь тоже погибли невиновные. Думаю, скоро многим понадобится третий вариант. Буду множить твои листовки.
Эрлих".
Викки, зашивавшая прохудившийся плащ Фрица, взглянула на Геллерта, сложившего письмо.
- Циник наш Эрлих, однако. Хотя этот Вайсберг оправдывает свое прозвище. Он не понимал, что подводит собственных товарищей?
- Он, скорее всего, думал лишь о том, чтобы испытать заколдованные бомбы, - Геллерт небрежно взмахнул рукой. - А прозвище он придумал сам, еще в Дурмстарнге.
- Ты его знал?
- Не близко. Он еврей, - юноша презрительно сморщился, - к тому же старше меня на два года. Одногодка Альбуса. Они, кстати, даже похожи чем-то. Вайсберг тоже очень высокий и страшно худой - скелет, обтянутый кожей. Грива огненно-рыжих волос, сумасшедшие черные глаза. Мы виделись в основном на кружках - ты же знаешь, в Дурмстранге, кроме магических предметов, были кружки по маггловским: математика, естествознание, словесность... Вот там мы и встречались.
- Спорили? - Викки откусила нитку.
- Нет, спорили мы с Пфейцер в основном. А он молчал, сидел в углу и что-то записывал. Кажется, кроме физики, его ничто не волновало.
- Тихий ученый? - Викки вздернула бровь. - И с десяток невинных жертв.
- Двуличие у него в крови, - Геллерт вновь скривился. - Хотя он и вправду оказал нам услугу.
- Ты тоже так считаешь? - в голосе Виктории появились странные нотки. - Логически ты прав, но я до сих пор не могу понять: как ты все-таки относишься к людям? Не собираюсь читать тебе мораль, просто понять хочу.
Геллерт подумал, откинулся в кресле и начал рассуждать.
- Сказать по правде, человечество мне глубоко омерзительно. Даже не за все те пороки, что его разъедают, просто само по себе, своей назойливой тягой существовать, называть свое цепляние за жизнь какой-то этикой и моралью - почему я это и не переношу. Говорили бы прямо...
С другой стороны, мой ум не может с этим спокойно примириться, не может остановиться на презрении и ненависти ко всем. Многое меня восхищает, и я действительно хочу сделать так, чтобы мир жил лучше и был справедливее.
Но иногда мне кажется, что мой бунт - почти самоцель, что моя свобода - это свобода ото всего и ото всех. Я иногда хочу оказаться на огромном каменном острове, где нет ничего живого, даже растений, даже бактерий. Я хочу смести все, чтобы ничто не мешало мне самому чувствовать себя свободным. Это противоречие я разрешить не могу - меня тошнит от людей и от самой жизни, но я вместе с тем люблю и их. и этот мир. Это не притворство, и то и другое - правда.
Викки приложила палец к губам.
- Наверное, теперь я понимаю, как сопоставить те подарки детям и убийства... Мне почему-то показалось, что не только этот Вайсберг похож на Альбуса, а вы трое похожи друг на друга. Вас легко представить братьями. Вы различаетесь только... Масштабом, что ли? Вайсберга хватило на то, чтобы взорвать десять человек. Тебя, пожалуй, хватит на весь мир.
- Иногда мне кажется, - подхватил Геллерт, - что если мир не примет меня, я скорее предпочту видеть мир в огне, чем отступить. Сколько себя помню, я жил с мыслью, что настоящее никуда не годится, и только будущее в наших руках всецело.
- Но ведь будущее станет настоящим, - Викки кокетливо прищурилась. - Оно тоже не будет никуда годиться?
- Поймала, - горько улыбнулся Геллерт, - что ж, настоящее стало негодным не вдруг, но из прошлого, из ошибок, что были сделаны. Стало быть, не сделав их, мы имеем все шансы сделать и будущее лучше. Но людей я все же не люблю - кроме, пожалуй, тебя. Может, еще детей, хотя не всех и не всегда.
Викки, отбросив плащ, присела возле него.
- А давай, я сделаю так, что ты меня будешь любить сильно-сильно, и остатки выплеснутся на других, потому что мне одной будет слишком много? - она провела рукой по его коленям. - Мне кажется, можно попробовать хоть сейчас, как ты на это смотришь?
Геллерт тут же счастливо заулыбался - мрачная хандра тут же улетучилась, и он жадно обнял Викки, гладя ее спину и волосы.
Но им не удалось даже поцелвоаться - в дверь постуучали, и голос Георга прогундосил:
- К нам посетитель.
Геллерт тут же разозлился, невербально швырнув подсвечником в стену и прорычал:
- Ну кого принесло?
- Он пришел по листовке, - пояснил Георг, заглянув. - Говорит, что желает присоединиться.
Геллерт обнял Викки еще раз и горячо прошептал:
- Я буду ждать продолжения разговора с таким нетерпением, моя Победа...
В гостиной в окружении Фрица, Иоганна и Ганса сидел коренастый парень с растрепанными волосами и потерянным, горьким взглядом. При виде Геллерта он резко встал и вгляделся:
- Вы и есть Гриндевальд? Я думал, вы старше.
- Если мне надо представляться, то представьтесь вы, - ухмыльнулся Геллерт. Он не смог понять, нравится ему новичок или нет, но проверку тот прошел - следовательно, он хотя бы не агент полиции.
- Я Эрнст Катцель, - парень сглотнул.
- Брат того адвоката? - уточнил Георг.
- Да. Друг пятерых казненных, - Эрнст резко вдохнул. - И жених Марианны Кранк.
Геллерт сделал для друзей копию письма Эрлиха, так что всем было знакомо это имя. Фриц ахнул и хлопнул Эрнста по плечу. Иоганн с чувством пожал ему руку.
- Мы соболезнуем вашему горю. Ваша невеста погибла героически, исполняя свой долг...
Викки, некоторое время молча стоявшая в дверном проеме, подошла к гостю и порывисто его обняла. Тот снова резко вдохнул.
- Надеюсь, вы понимаете, что я больше не могу принадлежать в партии, к которой принадлежал и ее убийца. Он не раскаивается... - по скуластому лицу пробежала судорога. - Он считает себя героем. Он знал о моей любви, знал, что она в тюрьме поддерживала наших товарищей - и хладнокровно убил ее. Он умрет уверенным в своей правоте, умрет счастливым. Я не могу отомстить ему, у него нет привязанностей. Но я не могу и отказаться от борьбы за перемены.
- Чего вы хотите от нас? - спросил Геллерт.
- Перемен, которые вы обещали, - Эрнст сжал кулаки. - Но сначала я хочу понять, в чем различия между вами и моими прежними товарищами. Я собирался прийти раньше, еще в декабре, чтобы посмотреть вам в глаза - но тогда передумал. Сейчас хочу понять, каким путем идти.
...В ту ночь Эрнст остался с ними. Уже спрятавшись под одеяло, Геллерт шептал Викки:
- Он не засланный - это уже хорошо. Но что-то все же смущает. Чем-то он отличается от наших ребят, тебе не показалось?
- Он почти не слушал твоего ответа, - фыркнула Викки. - Ему, кажется, иди уже неинтересны. Он хочет мести. Если не получится отомстить Вайсбергу - будет мстить всему миру.
- Ну что ж, я с самого начала понимал, что и такие неизбежно войдут в наши ряды, - Геллерт пожал худыми плечами. Викки прикрыла глаза.
- Может, ты скажешь, что я сумасбродка...
- Почему же?!
- Мне хочется увидеть Англию. Хотя бы Хогсмид. Очень соскучилась. Изменим внешность, сделаем фальшивые документы... Конечно, не покажемся никому...
- Хочешь устроить нам небольшие каникулы? - спросил Геллерт, воодушевившись мыслью, - а что, почему нет? Скучно сидеть в горах все время!


***
В тихий послеобеденный час на заметенных улочках Хогсмида мало кого можно было встретить: день стоял будний. Однако появление молодой супружеской пары - высокого человека с черной бородкой и рыжей круглощекой его женушки - никого не удивило: и в будние дни кафе Хогсмида привлекали влюбленные пары. То и дело припадая к локтю мужа, толстушка оживленно шептала:
- Вон, смотри, видишь, сиреневые окна? Это "Сладкое королевство". Представляешь, туда ведет подземный ход из Хогвартса. Мы на втором курсе спускались, но в магазин не залезли, я тебе рассказывала? Я еще тогда надела мужской костюм. А вон там кафе мадам Паддифут. Видишь, розовая вывеска? Там тоже много сладкого, и туда часто ходят на свидания...
- И ты ходила? - муж строго сдвинул брови.
- Угадай, - она повела плечом и тут же ойкнула: ей в спину врезался снежок. Выскочившая из-за угла парочка самозабвенно сражалась, ничего вокруг не замечая.
- Нельзя ли полегче? - гаркнул муж. Рослый парень ошеломленно выпрямился, утер рукавом нос и воззрился на парочку, распахнув ярко-голубые глаза. он был очень рослый, широкоплечий; из-под грубой шапки выбивались каштановые вихры.
- А... Извините. Вы приезжие? Ищете, где остановиться? Можно в "Кабаньей голове" - хотите, провожу?
девица, с которой он до того сражался, стала в стороне.
- Нет, благодарю, мы не собираемся здесь ночевать, - бросил муж. Парень дернул плечами и пошел, что-то бормоча; спутница поплелась за ним.
- Как вымахал, - побормотала толстушка. - Узнал его?
- Брат Альбуса? - спросил ее муж неуверенно. Толстушка кивнула.
"Интересно, - подумал Геллерт (это, конечно, были он и Викки), - кажется, что вся эта история была в прошлой жизни, да и вообще не со мной. Ну. наверное, оно и к лучшему".
- Хочу наконец увидеть ваш Хогвартс! - воскликнул юноша. - Столько о нем слышать, и так и не посмотреть? Было бы глупо!
- Что ж, пойдем, - Викки потащила его за руку.
Замок открылся, темнея в зимней дымке, окруженный заснеженными холмами, окиданными розовыми отсветами заката. Все множество башен и башенок было единым целым - как будто необыкновенное животное съежилось на холоде. Было бы сложно представить, что в этих древних стенах кипит жизнь, если бы дверь то и дело не отворялась, выпуская учеников в темных плащах и полосатых шарфах.
- И мы так выбегали прогуляться после занятий, - Викки мечтательно прижалась к плечу Геллерта. - Однажды Горация искупали в снегу. Погоди-ка, что это? Что он тут делает?
Она указала подбородком на толстяка в новеньком, подбитом мехом плаще. Осторожно, точно боясь оступиться, он шагал по двору, не поднимая головы.
Геллерт пристальным взглядом окинул Горация. Значит, вот этот вот толстяк с удивленно-надменной мордашкой целовал его Любовь, его ангела? Как нелепо... Как абсурдно, все-таки. На мгновение Геллерту захотелось подойти, открыть себя, назваться и бросить перчатку, но он тут же устыдился этого мальчишества.
- Почему он устроился сюда работать? - продолжала удивляться Виктория. - И почему он такой грустный?
- Тебе не кажется, моя Победа, что ты уделяешь ему слишком много внимания? - ревниво процедил Геллерт. Она только отмахнулась.
- Брось! Мне его просто жаль.
Геллерт, страстно обняв Викки, поцеловал ее в губы, на миг забыв обо всем.
Когда они оторвались друг от друга, Геллерт обнаружил, что толстяк Гораций смотрит на них удивленно.
"Знал бы ты, кто перед тобой" - едва не захохотал Геллерт, и они с Викторией зашагали мимо Слагхорна.
"А может, и догадывается. Может, увидел что-то знакомое в жестах, походке, движениях. По крайней мере, я бы узнал ее под любой личиной".
- Все-таки ревность - не только зло, моя Победа, - сказал он довольно громко, - порой мне кажется, что это великий двигатель, еще один дракон, которого надо убить, чтобы добраться до заветной башни, - прибавил он уже почти шепотом, на ушко.
Они продолжали смотреть на замок. Хогвартс и правда потрясал - величием и одновременно какой-то уютностью - во дворе замка сразу захотелось поиграть в снежки, валять дурака и веселиться - Дурмстранг ни к чему подобному, конечно, не располагал.
Башни, окна, часы - Геллерт с удовольствием бы зашел внутрь, если бы только...
"А на что тебе заклятие невидимости, болван?"
- Любовь моя, - шепнул он, - я бы так хотел увидеть те стены и коридоры, в которых ты росла и училась... Посидеть с тобой на подоконниках, где ты была, постоять на той, самой высокой, башне... Скажи, Победа, хватит ли нам дерзости на такое? - Геллерт улыбнулся широко, расправив во всю ширь плечи.
Она с вызовом вздернула подбородок.
- Почему нет? Если нас застанут, тем хуже для них!
И вот под чарами невидимости они отворили дверь, стали подниматься по лестнице. Пробежала стайка ребят - должно быть, третий курс спешил на урок. Проплыла белобрысая толстуха в очках, о чем-то толкуя с похожим на сверчка человеком.
- Наш профессор нумерологии, - шепнула Викки. - Женоненавистник и большой приятель Альбуса.
Геллерт едва успел хмыкнуть, как показался и сам Альбус. Он шел по коридору, похудевший и приобретший больше значительности в осанке, и что-то объяснял толстому мальчику лет одиннадцати и белокурой девочке постарше. Геллерт неприязненно дернулся: девочка была как две капли воды похожа на полоумную сестру Альбуса. "Интересно, ему не страшно? Видимо, нет". Они долго бродили по коридорам - Геллерт завороженно разглядывал статуи, гобелены, доспехи, с восторгом летал по лестницам, просил показать кабинеты, в которых проходили уроки и с трудом удерживал себя от сотворения небольших шалостей. Когда они добрались до седьмого этажа, Викки дернула его за рукав..
- Смотри-ка, пустой кабинет! Уж не тот ли самый...
- Какой? - крепче ухватил ее Геллерт за талию, и она хихикнула:
- Угадай! - и укусила его за ушко.
...У профессора Сполдинга не было урока, и он решил пройтись по коридору, заодно отловив парочку нарушителей порядка. Такие наверняка попадутся - ведь дети просто не могут прилично себя вести. И все же он и представить себе не мог, что можно дойти до такой степени наглости: проходя мимо одного из пустых кабинетов, он услышал характерные и совершенно не подобающие месту звуки. Рванул дверь на себя: точно, какой-то старшекурсник (со спины не узнать) повалил на парту девицу.
Сполдинг занес было трость, но парень вдруг обернулся. Профессору он был совершенно незнаком. Зато он сразу узнал девушку, выглянувшую из-за спины своего любовника:
- Мисс Уркварт? Что вы здесь делаете?!
- Да так, по школе соскучилась, - она опустила ресницы и улыбнулась, обвивая руками плечи парня и прижимаясь к нему всем телом. У Сполдинга так захватило дыхание, что он смог лишь выдавить из себя:
- А это... Это... Кто?
- Позвольте представиться, Геллерт Гриндевальд, - парень нагло ухмыльнулся, небрежно застегивая брюки. - Не слыхали? Ну так скоро услышите.
- Да нет, слыхал, точнее, читал, - Сполдинг, неожиданно почувствовав ледяное спокойствие, отступил в сторону. - Что ж, я знаю, что делать с бошами и с их....
- Ступефай! - воскликнула Виктория.
Одновременно с этим Гриндевальд бросил в него незнакомое заклинание, не дав Сполдингу защититься и выбив из рук палочку и заодно трость. Профессор рухнул, как подкошенный. Виктория поспешно схватила Геллерта за руку.
- Ничего ему не делай, прошу. Только сотри память.
- Я так и собирался, моя Победа, - обиделся юноша.
Стоя возле бесчувственного профессора, они еще раз поцеловались, неистово гладя и сжимая друг друга.
Покинув кабинет, Геллерт и Викки дошли до самой Астрономической башни, любуясь зимним видом.
- Как здесь прекрасно, любовь моя! - крикнул Геллерт, раскинув руки в стороны, - акцио метлы!
Не прошло и минуты, как две стремительных фигуры ринулись прочь из древнего замка, держась в полете за руки и беззаботно, дико и счастливо смеясь.