Во тьме
Какой бесславный конец.
Он мог бы найти гибель в пылу сражения. Хотя, конечно, эти героические мечты о смерти в бою – не совсем по его части. Это, скорее, к персонажам романов, тех, где накал чувств, где даже смерть – это нечто завораживающее, а страдания героев захватывают дух.
Из его груди вырывается горький смешок.
Ему бы сейчас роман, даже самый дешевый и глупый. Лишь бы не сидеть здесь одному, в темноте. Вязнуть в воспоминаниях и сожалениях.
Он так и не успел дочитать ту книжку.
Он слышал, что в английском Азкабане под стражей дементоров преступники забывают все хорошее, что было в их жизни, и сходят с ума от отчаяния. Милосердно, ничего не скажешь. Он бы предпочел казнь.
Нет, здесь (а где – здесь?), конечно, нет никаких тварей, высасывающих из тебя всю радость. Но кто сказал, что темнота, одиночество и безысходность не смогут выполнить их грязную работу?
Он со скрипом поднимается из ободранного глубокого кресла и меряет шагами комнату. Десять размашистых. Пятнадцать коротких. Под ладонью холодное дерево тяжелой двери.
Гриндевальд на удивление заботлив, думает он. Кресло. Кое-какая одежда. Сносная еда. Ночной горшок. Мысль о том, что тёмный волшебник сам убирает за пленником, заставляет скривиться в усмешке – скорее всего, Гриндевальд притащил с собой из Европы прислугу.
Он пытался высадить дверь, и не раз – благо, та была не железной. Он мерил комнату шагами. Большими и маленькими. Он спотыкался о несчастное кресло и однажды чуть не сломал его в порыве ярости. Он развлекал себя, повторяя курс физической подготовки авроров. Он тренировался в беспалочковой магии. Не слишком успешно. Он запрещал себе думать о том, чтобы совершить самоубийство. Хотя, надо сказать, с какой-то стороны это было рационально.
Конечно, он знает, зачем нужен Гриндевальду.
О, это мерзкое, ни с чем не сравнимое ощущение, когда ты выпадаешь из тревожного забытья, щуришь глаза, отвыкшие от света, а на тебя в тусклом сиянии твоей волшебной палочки смотрит твоё лицо.
Для оборотного зелья нужны частицы того живого человека, чью форму желаешь принять. Он мог бы лишить пленителя ингредиентов для зелья, а значит, и прикрытия.
Какой бесславный конец.
Самоубийство. И вечные адские мучения за столь героическую жертву во имя всеобщего блага.
Он кривится. Ощупывает отросшую щетину. Двигается вдоль стены, скользя жесткими пальцами по неровной поверхности.
Кровати в комнате не было. Он спал, забравшись в кресло с ногами. Поначалу ему это казалось глупым, до зубовного скрежета глупым и совершенно неподобающим для главы департамента магического правопорядка. Так могла спать какая-нибудь... девушка, вроде Лэсли Грин из отдела регистрации волшебных палочек. Хотел бы он не помнить её имени.
Но пол был холодным. А кресло - почти достаточно большим, чтобы он мог удобно устроиться.
Опустившись на сидение, он с неудовольствием отмечает, что картинка забравшейся в глубокое кресло и уснувшей Порпентины Голдштейн кажется ему самой теплой мечтой в мире.
Да, он жалеет. О несбывшемся. О том, что не пригласил (и, наверное, уже не пригласит) её… куда-нибудь.
Но любые сожаления меркнут перед тем фактом, что сейчас там, постоянно рядом с ней находится Гриндевальд. Его воспоминания, как и его внешность, сейчас принадлежат темному волшебнику. И он не уверен, что пугает и злит его больше: то, что тот может обидеть Тину, или то, что ради сохранения прикрытия под его личиной он может стать к ней ближе.
Он злится. Судьба девочки волнует его сердце больше, чем угроза Президенту и всему американскому обществу волшебников. Это так… непрофессионально.
Он был бы рад, если бы помещение, где он заключен, было бы меньше. Черная пустота, будто пялящаяся на него из глубины комнаты, сводит с ума. Ему раз за разом приходится обходить доступное пространство, лишь бы только отогнать неприятное чувство. Иногда ему кажется, что он завис во мраке. Протянешь руку и поймешь, что нет никаких стен, только бесконечная тьма.
Он жадно ловит детали скудной обстановки, вырисовывающиеся в свете палочки, когда его изредка навещает Гриндевальд. Его потребность в том, чтобы видеть, кажется, даже больше, чем мечта о нормальном сне.
Откинувшись на спинку кресла и глядя туда, где должен быть потолок, он думает, что хотел бы снова присутствовать на скучных собраниях, выслушивать сальные шуточки некоторых коллег, проходить с каменным лицом мимо окидывающих его плотоядным взглядом девушек, распекать провалившихся и просто попавших под горячую руку подчиненных… Остаться на дежурство. Поздороваться с мисс Голдштейн.
Он перекатывает на языке это мягкое, тягучее, с ноткой вопроса в звучании «Тина». Качает головой.
Честно говоря, он бы многое отдал сейчас даже за то, чтобы вернуться к проверке отчетов. Можно ли доверять Гриндевальду в вопросах ведения отчетности?
Мысль о том, сколько документов разгребать придется, когда он вернется назад, приводит его в праведное негодование.
Если вернется.
Какой, однако, бесславный конец. Уехал в командировку на пару недель. Был застигнут врасплох опаснейшим тёмным волшебником Европы. Взят в плен. Сгинул от скуки в темном подвале (подвале?), пока этот самый волшебник, украв его лицо, промышлял в и без того неспокойном городе.
Время проходит. Впрочем, о его течении он может лишь догадываться.
Ему кажется, он застрял в этой дыре навеки.