> А был ли Грейвс?

А был ли Грейвс?

І'мя автора: Rumerel
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Персиваль Грейвс/Порпентина Голдштейн
Жанр: Романтика
Короткий зміст: Тина пытается вспомнить, когда кончился Грейвс и начался Гриндевальд.

[URL=https://ficbook.net/authors/19308]Ссылка на профиль автора[/URL]
Открыт весь фанфик
Оценка: +3
 

Когда?

В маленьком кафе на углу напротив Вулворт Билдинг, штаб-квартиры Магического конгресса, Тина греет руки о стаканчик с кофе и размышляет.

Мысли её полны смутного сожаления и напряженного желания понять, наконец, когда все изменилось. Когда строгого, сдержанного и внимательного главу департамента магического правопорядка успел подменить один из величайших злодеев их времени? Почему никто не заметил… Да и что уж там, существовал ли когда-нибудь вообще Персиваль Грейвс?

Существовал. Она точно знает.

Тина вспоминает. Калейдоскоп дней, полных золота и теней офиса Магического конгресса, мелькающих перед внутренним взором, дней, похожих один на другой, замедляется. Сменяется тягучей патокой мгновений, раз за разом воскрешаемых в сознании.

Когда-то давно.

Тина клянёт себя за то, что все ещё хранит их в памяти. Она поджимает губы и устало потирает переносицу, вспоминая.

Как она, украдкой поднимая глаза, вдруг замечает… или нет, ей кажется, что привычная доброжелательная снисходительность в его взгляде сменилась весельем, таящимся в глубине темных глаз. И это разливается нежданным теплом в её груди.

Вспоминая.

Как она, уже почти опаздывая на собрание, забегает в лифт, стараясь не расплескать свой кофе из стакана, и - Мерлин великий, как это чудовищно банально - спотыкается. От падения её спасает непосредственный начальник, Персиваль Грейвс. Обеими руками он крепко удерживает её под локти... чуть дольше необходимого, кажется ей, и невозмутимо спрашивает: "Тина?". А она замирает, не в силах пошевелиться и поднять взгляд.

Вспоминая.

Как в конце дня после очередного задания он устраивает им разбор полетов, на котором безжалостно разносит всех и каждого. Тогда обернулась неудачей вылазка её коллег, что вызвало новую волну демонстраций немагов против волшебников. Тина знает, что когда он зол, он не страдает деликатностью и метко бьет в цель жесткими, но честными словами. Тине страшно. Как назло, до неё все никак не дойдет очередь, а она, уже в который раз приготовившись отчитываться, зажмуривается и невольно холодеет.

Он, так и не обратившись к ней, всех отпускает. Дверь закрывается, удаляются голоса коллег, и наваливается тишина, нарушаемая лишь шелестом бумаг. Она в недоумении переступает с ноги на ногу и прокашливается. Грейвс поворачивается к ней, сжимает губы в тонкую нить, хмурится и отводит взгляд, а она - видит Мерлин, как глупо, что с ней сегодня? - от этого жеста теряет последние крохи самообладания, и непрошеные слезы сами наворачиваются на глаза. Он устало выговаривает ей, что-то выискивая в стопке бумаг на столе. Тина кивает сама себе, ведь он не смотрит, украдкой смаргивает эти глупые слезы – ну в самом деле, она же аврор, в конце концов! - и внезапно чувствует тёплое, мягкое мимолетное прикосновение к щеке, стирающее сорвавшуюся слезинку. И снова это вопросительное: "Тина?". Она вспыхивает и бежит, нарушая всякую субординацию.

Но, извините, о какой субординации может идти речь?

Тина делает глоток горячего напитка и морщится. То ли из-за крепости кофе, то ли из-за смущения. Она помнит, как Куинни звонко смеётся, когда Тина, заламывая руки и горестно вздыхая, решает вслух пожаловаться сестре. И ведь знает, что самые сокровенные мысли для неё не секрет, но слова так и рвутся наружу. Рассказать обо всём том, что вроде и да, но с другой стороны, разве может такое быть? Тина задаёт вопросы не столько сестре, сколько... А Куинни бессовестно пародирует низкий бархатный голос мистера Грейвса и насмешливо спрашивает: "Тина?".

Тогда ей казалось, что, возможно, только возможно - она могла бы влюбиться в него.

За окном медленно падают хлопья снега. Тина делает глоток из остывающего стаканчика и вздыхает. Почти печально. Эти давние воспоминания все ещё отзываются тёплым томлением в сердце. Даже сейчас, когда в её жизнь ворвался такой противоречивый, забавный, нелепый и храбрый Ньют Скамандер. Который был весьма мил, конечно, но...

Тина все ещё смущается. Когда вспоминает те маленькие и совершенно незначительные ритуалы, связывавшие её и мистера Грейвса. Тогда она не позволяла себе думать, что это могло говорить о чем-то большем, но и не верила, что это было просто так. Этот вопрос в её имени на его губах, лёгкий намёк на улыбку на прощание, когда они случайно встречаются в холле, поздно уходя домой... Случайно, чисто случайно попадающаяся ей на глаза наполовину погребенная под отчетами на его столе книжка, про сюжет которой она увлечённо рассказывала за обедом приятельницам в кафе Конгресса неделей ранее.

Тина все ещё жалеет, что зарождающаяся сказка в её не такой уж и волшебной жизни закончилась, едва начавшись. Когда вдруг исчезли усмешка и вопросительная интонация из её имени, произносимого им. Их сменило нечто сродни утомлению. Когда он уволил её - как теперь Тина понимает, чтобы она не мешалась под ногами. Когда исчезла учтивая внимательность мистера Грейвса. Он больше не разъяснял подчинённым их ошибки, больше не благодарил их за работу, лишь с колкой усмешкой давал им понять, как он разочарован. А разочарован он был, казалось, всегда. То, с какой легкостью и безжалостностью он стал увольнять сотрудников и карать виновных, заставляло бояться его. Страх никогда не был тем, чего желал видеть в глазах людей Персиваль Грейвс.

Но она не заметила. Никто не заметил. На улицах города творилось невесть что, а, как говорится, отчаянные времена требуют отчаянных мер. А она... Она уже не была уверена в том, что все, что было ранее – не плод её воображения или искусная иллюзия, наложенная на неё каким-то злым гением. Пелена не пролитых слез застилала ей глаза.

Быть влюблённой в этого, другого, упивающегося властью человека у неё просто не получалось.

Как можно было не заметить - почти кричит внутри Тина. Но вдруг её осеняет. Она хмурится, отпивает свой черный кофе из стаканчика и, наконец, задаёт себе главный вопрос: где же тогда настоящий Персиваль Грейвс?
 

Во тьме

Какой бесславный конец.

Он мог бы найти гибель в пылу сражения. Хотя, конечно, эти героические мечты о смерти в бою – не совсем по его части. Это, скорее, к персонажам романов, тех, где накал чувств, где даже смерть – это нечто завораживающее, а страдания героев захватывают дух.

Из его груди вырывается горький смешок.

Ему бы сейчас роман, даже самый дешевый и глупый. Лишь бы не сидеть здесь одному, в темноте. Вязнуть в воспоминаниях и сожалениях.

Он так и не успел дочитать ту книжку.

Он слышал, что в английском Азкабане под стражей дементоров преступники забывают все хорошее, что было в их жизни, и сходят с ума от отчаяния. Милосердно, ничего не скажешь. Он бы предпочел казнь.

Нет, здесь (а где – здесь?), конечно, нет никаких тварей, высасывающих из тебя всю радость. Но кто сказал, что темнота, одиночество и безысходность не смогут выполнить их грязную работу?

Он со скрипом поднимается из ободранного глубокого кресла и меряет шагами комнату. Десять размашистых. Пятнадцать коротких. Под ладонью холодное дерево тяжелой двери.

Гриндевальд на удивление заботлив, думает он. Кресло. Кое-какая одежда. Сносная еда. Ночной горшок. Мысль о том, что тёмный волшебник сам убирает за пленником, заставляет скривиться в усмешке – скорее всего, Гриндевальд притащил с собой из Европы прислугу.

Он пытался высадить дверь, и не раз – благо, та была не железной. Он мерил комнату шагами. Большими и маленькими. Он спотыкался о несчастное кресло и однажды чуть не сломал его в порыве ярости. Он развлекал себя, повторяя курс физической подготовки авроров. Он тренировался в беспалочковой магии. Не слишком успешно. Он запрещал себе думать о том, чтобы совершить самоубийство. Хотя, надо сказать, с какой-то стороны это было рационально.

Конечно, он знает, зачем нужен Гриндевальду.

О, это мерзкое, ни с чем не сравнимое ощущение, когда ты выпадаешь из тревожного забытья, щуришь глаза, отвыкшие от света, а на тебя в тусклом сиянии твоей волшебной палочки смотрит твоё лицо.

Для оборотного зелья нужны частицы того живого человека, чью форму желаешь принять. Он мог бы лишить пленителя ингредиентов для зелья, а значит, и прикрытия.

Какой бесславный конец.

Самоубийство. И вечные адские мучения за столь героическую жертву во имя всеобщего блага.

Он кривится. Ощупывает отросшую щетину. Двигается вдоль стены, скользя жесткими пальцами по неровной поверхности.

Кровати в комнате не было. Он спал, забравшись в кресло с ногами. Поначалу ему это казалось глупым, до зубовного скрежета глупым и совершенно неподобающим для главы департамента магического правопорядка. Так могла спать какая-нибудь... девушка, вроде Лэсли Грин из отдела регистрации волшебных палочек. Хотел бы он не помнить её имени.

Но пол был холодным. А кресло - почти достаточно большим, чтобы он мог удобно устроиться.

Опустившись на сидение, он с неудовольствием отмечает, что картинка забравшейся в глубокое кресло и уснувшей Порпентины Голдштейн кажется ему самой теплой мечтой в мире.

Да, он жалеет. О несбывшемся. О том, что не пригласил (и, наверное, уже не пригласит) её… куда-нибудь.

Но любые сожаления меркнут перед тем фактом, что сейчас там, постоянно рядом с ней находится Гриндевальд. Его воспоминания, как и его внешность, сейчас принадлежат темному волшебнику. И он не уверен, что пугает и злит его больше: то, что тот может обидеть Тину, или то, что ради сохранения прикрытия под его личиной он может стать к ней ближе.

Он злится. Судьба девочки волнует его сердце больше, чем угроза Президенту и всему американскому обществу волшебников. Это так… непрофессионально.

Он был бы рад, если бы помещение, где он заключен, было бы меньше. Черная пустота, будто пялящаяся на него из глубины комнаты, сводит с ума. Ему раз за разом приходится обходить доступное пространство, лишь бы только отогнать неприятное чувство. Иногда ему кажется, что он завис во мраке. Протянешь руку и поймешь, что нет никаких стен, только бесконечная тьма.

Он жадно ловит детали скудной обстановки, вырисовывающиеся в свете палочки, когда его изредка навещает Гриндевальд. Его потребность в том, чтобы видеть, кажется, даже больше, чем мечта о нормальном сне.

Откинувшись на спинку кресла и глядя туда, где должен быть потолок, он думает, что хотел бы снова присутствовать на скучных собраниях, выслушивать сальные шуточки некоторых коллег, проходить с каменным лицом мимо окидывающих его плотоядным взглядом девушек, распекать провалившихся и просто попавших под горячую руку подчиненных… Остаться на дежурство. Поздороваться с мисс Голдштейн.

Он перекатывает на языке это мягкое, тягучее, с ноткой вопроса в звучании «Тина». Качает головой.

Честно говоря, он бы многое отдал сейчас даже за то, чтобы вернуться к проверке отчетов. Можно ли доверять Гриндевальду в вопросах ведения отчетности?

Мысль о том, сколько документов разгребать придется, когда он вернется назад, приводит его в праведное негодование.

Если вернется.

Какой, однако, бесславный конец. Уехал в командировку на пару недель. Был застигнут врасплох опаснейшим тёмным волшебником Европы. Взят в плен. Сгинул от скуки в темном подвале (подвале?), пока этот самый волшебник, украв его лицо, промышлял в и без того неспокойном городе.

Время проходит. Впрочем, о его течении он может лишь догадываться.

Ему кажется, он застрял в этой дыре навеки.
 

Неприлично

– Как он? – спрашивает невзначай Тина у Лэсли, приятельницы и коллеги сестры. Она старше Тины, но и выглядит, и ведет себя как недавняя выпускница Ильверморни.

Лэсли в притворном смущении опускает взгляд и кокетливо надламывает своё пирожное тонкими пальцами. У неё идеальный маникюр и длинные ресницы. Тина невольно цепляется взглядом за их чёрные кончики.

– Хорошо, – сладко тянет темноволосая красотка, – Кажется, он был рад меня видеть.

– М-м-м, – Тина закусывает губу.

Куинни легко усмехается своим (своим?) мыслям и помешивает капучино, качая головой.

Лэсли что-то возмущенно щебечет о том, какой недружелюбный персонал в госпитале. Надо же, не хотели её пускать. Потому что она, видите ли, не родственница и к расследованию отношения не имеет.

Но Лэсли не была бы Лэсли, если бы не добилась своего, конечно.

Тина откидывается на высокую спинку стула и в задумчивости обводит пальцем ободок белой кофейной чашки.

К их столику подходят двое авроров, салютуют Тине и рассыпаются в любезностях с младшей Голдштейн и мисс Грин. Все стулья заняты, а из противоположного угла кафешки им уже усиленно сигналит еще один коллега. Мужчины отмахиваются и знаками просят дать им пару минут.

Тина не вникает в суть беседы, и пропускает момент, когда к ней обращается аврор Митчелл.

– Тина, так как там твоё дело? Тебя еще не собираются восстановить в наших рядах бравых защитников правопорядка?

А?

Куинни подмигивает сестре:
– С учетом твоего вклада в поиски они могли бы и...

– Ну, если вспомнить, что это была моя собственная инициатива, да и допуска у меня не было... Сомневаюсь, – уловив суть вопроса, перебивает старшая Голдштейн. Обреченно вздыхает. – Я нарушила по меньшей мере две, нет, три, – добавляет она после заминки и, показывая им согнутые пальцы для убедительности, на пониженных тонах подтверждает, – три поправки к Раппопорт за время поисков. Хорошо хоть никто не стал разбираться, когда его вытащили из того дома в нижнем Ист-Сайде.

Куинни посылает красноречивый взгляд открывшей рот в восторге Лэсли.

– Не смотри на меня так, Куинни, – шепотом восклицает та, откидываясь на стуле и невольно задевая руку симпатичного долговязого стажёра Ричарда, лежащую на спинке её стула. – Вопрос серьезный, значит, я – могила!

Тина пожимает плечами.

– Я что хочу сказать... Вряд ли меня вернут.

На несколько мгновений повисает молчание, нарушаемое только постукиванием приборов и гулом голосов посетителей кафе. Резкий смех раздается из-за соседнего столика.

– Да не переживай, подруга, нам всем там тебя не хватает, да и вряд ли кто-то пойдёт против слова Командира, – со смешком Митчелл хлопает обалдевшего от признания в столь вопиющем нарушении правил Ричарда по спине так, что тот чуть не падает. – Скажи ведь, напарник?

Парень чертыхается и согласно кивает.

– Вот мистер Грейвс вернется и тебя в должности восстановит, я уверен.

– Я уже скучаю по тебе, Тина, – надувает губки Лэсли. – Но это ничего, ты ведь будешь спускаться к нам, верно? – она поднимает голову и подмигивает Ричарду, – И Ричи с собой бери.

Тина смеется вместе со всеми.

Парень улыбается и смущенно потирает шею. Стажёр. В нем нет черствости.

Беседа вновь утекает в мирное русло. Лэсли начинает пересказывать Митчеллу детали жуткого скандала про недавнее изъятие серебряных яиц окками из банка не-магов, и вскоре перемещается за столик мужчин. Тина остается вдвоём с сестрой.

Они встречаются взглядами перед тем, как синхронно утопить зарождающийся смех в кофе. Яйца окками, говорите?

Воспоминание о последней их с Ньютом авантюре разливается теплом и легкой радостью в душе. Кофе в чашке заканчивается.

– Почему ты не зайдёшь к нему, Тини?

– К нему?

Ее щеки розовеют, и она нервно заправляет за ухо упавшую на лицо прядку. Она только собирается открыть рот, как Куинни сердито перебивает ее:

– Только не говори мне, что мистера Грейвса и так есть, кому навещать.

А. Персиваль Грейвс.

– Это же Лэсли, – продолжает она. – У неё каждый день новое увлечение. Вообразила себе невесть что. Я видела в ее мыслях, даже когда она вчера приходила к нему...

Тина фыркает.

– Я не хочу знать, Куинни. Это неважно.

Сестра с недоверием качает головой, делая глоток кофе. Её золотые кудри осуждающе пружинят.

– Я знаю Лэсли, - отрезает старшая Голдштейн и отворачивается.

Она бросает взгляд на столик, за которым расположились её бывшие коллеги и Грин. Перехватывает внимательный взгляд сестры.

– Не пойми меня неправильно, Куинни, – начинает Тина, опуская взгляд. – Но мы с ним никто друг другу. Да, было время, когда происходило что-то. Наверное. Но сейчас...

Она выдыхает, темные волосы падают ей на лицо. Куинни берет её за руку.

– Ньют уехал. А я... я даже не знаю. Я скучаю. Прости.

Тине требуется пара мгновений, чтобы собраться. Она упирает взгляд в потолок, чтобы не дать выхода закипающим слезам. Она злится на себя.

И это отрезвляет.

– В конце концов, это было бы просто неприлично, – строго добавляет Тина, – Заявляться в больничную палату к незнакомому мужчине без веского повода, – в её глазах уже пляшет напускное озорство, она высвобождает руку и допивает свой кофе. С громким дребезжащим стуком опускает чашку на блюдце.

На губах Куинни расцветает грустная улыбка.

Тина думает, что, что действительно неприлично – так это вести себя так с сестрой. Которая, на минуточку, лично обрекла Якоба на забвение. А она не может между двумя мужчинами разорваться.

Обеденный перерыв заканчивается. Сестры поднимаются и, больше не проронив ни слова, под ручку возвращаются на свое рабочее место. На лестнице их нагоняет Лэсли. Дальше они идут, смеясь и перебрасываясь ехидными замечаниями по поводу пагубного пристрастия брюнетки к молоденьким и не очень аврорам.

Между Тиной и Куинни все еще висит виноватое молчание.

Вечером Тина, возвращаясь из архива, заходит в лифт вместо того, чтобы воспользоваться лестницей. Не успевает она доехать до своего этажа, как в кабину из холла набивается большая семья с огромными сумками и цветами. Мать укачивает на руках ревущего ребёнка. Выйти Тине уже не представляется возможным. Она морщится от режущего слух звука плача и пытается вжаться в решетку кабины. Ей кажется, что едут они в этот раз особенно медленно.

Ещё и этот дородный мужчина с большим чёрным саквояжем с острыми углами, оттеснивший её в угол кабины, чуть было не оттаптывает ей все ноги.

Она с облегчением выдыхает, когда они, наконец, достигают нужного этажа, и лифт остается пустым. Госпиталь неприятно отличается белизной от темных с золотом помещений Макусы, отмечает Тина. Задерживается взглядом на стойке дежурного колдомедика, приветливо улыбающегося посетителям. Поправляет одежду.

– Мисс, вы либо выходите, либо говорите этаж, – грозно заявляет ей лифтер, обнажая ряд острых зубов в жутковатом подобии ухмылки. – По-другому это не работает.

Вздрогнув, Тина обнимает себя руками и, помедлив, называет отдел регистрации волшебных палочек.
 

В тишине

Он стоит в уборной своей квартиры, оперевшись руками на края раковины. В душевой кабине капли воды раздражающе-равномерно шлепаются об пол. Его ступни ощущают мягкий ворс бирюзового коврика для ванной. Его глаза слепит белизна керамической раковины. Он ощущает резинку чистого домашнего трико на бёдрах.

Ну что ж, Персиваль. Вот ты и дома.

Он выдыхает полузадушенно-полуоблегченно, вглядываясь в своё отражение.
Из зеркала на него смотрит его лицо. Его?

Мужчину передергивает от воспоминаний о пленении.

Он с нажимом проводит рукой по гладко выбритой щеке к подбородку. Хмурится.
Это его лицо.

Седина на висках, неестественная бледность, поблекшие глаза. Потрясающе. Но могло быть и хуже.

Все в доме было... домом. Он и забыл, когда в последний раз наслаждался отдыхом в стенах своей квартиры. Вообще говоря, ему никогда не нравилось находиться там. В одиночестве, тишине и безделье. Но сейчас ему было остро необходимо остаться наедине с самим собой, сбежать от навязчивых сочувствующих, следователей и медиков.

Мужчина переводит взгляд на небольшое окошко. В стекле на фоне мрака улицы отражаются огни от света ламп в комнате и его темный силуэт. В его глубине можно различить спешащих прохожих под зонтами, редкие автомобили, рассекающие лужи, и покачивающуюся в свете вывеску небольшой местной булочной.

Еще не закрыв входную дверь, взмахом палочки он сразу включил свет во всей квартире. Тогда же, не раздеваясь, предельно собранный и настороженный, он обследовал все помещения на предмет вторжения. Не обнаружив признаков опасности, вернулся ко входу. Наложил пару запирающих для верности.

Вглядываясь в свое смутное отражение и прокручивая в голове воспоминания дня, он проводит рукой по волосам. Слишком длинные мокрые пряди падают на лицо. Когда прямо за его спиной раздается громкий стук в стену, он в доли секунды хватает волшебную палочку и принимает боевую стойку. Все быстро затихает, но не его бешено бьющееся сердце.

Признайся, Грейвс, хоть самому себе, что ты стал параноиком.

Первым, что он делает, выйдя из душа, становится избавление от следов его недавнего приключения. Он простым режущим избавляется от волос. Не слишком аккуратно, но с получившейся короткой стрижкой, ему кажется, он выглядит чуть свежее. Он собирает вещи, которые ему вернули после изъятия у Гриндевальда. И легким движением палочки сжигает их. Безжалостно. Руки больше не дрожат. Кажется.

Эванеско стирает следы уличной грязи на полу и остатки сожженной заклинанием одежды. Жаль, что так просто избавиться от следов Гриндевальда в себе невозможно.

Он стоит босыми ногами на теплом чистом деревянном полу, по-детски покачиваясь с носка на пятку. Ему слишком тихо. И когда он снимает полог тишины с квартиры, его мир наполняется жизнью. С улицы доносится шум транспорта, стук капель дождя в окна... Да и сам дом полон звуков: кто-то двигает мебель, из-за стены доносится приглушенная ругань, совсем далеко звучит музыка... Он ощущает себя будто в муравейнике, но одиночество внезапно ослабляет свою хватку на его горле.

Когда раздается стук в дверь, он набрасывает домашний тёмно-синий халат, засовывает в глубокий карман палочку и, не убирая с неё руки, открывает позднему гостю.

– Прошу прощения, госпожа Президент, – он запахивает халат в смущении и удерживает себя от того, чтобы не пригладить торчащие волосы в нервном жесте, – я не ожидал Вашего прихода.

– Вольно, Грейвс, – властным движением Серафина останавливает его от того, чтобы помочь ей освободиться от верхней одежды. При взгляде на мужчину в её глазах мелькает удивленное одобрение. – Я рада, что Вы быстро приходите в себя. Выглядите гораздо лучше. Надеюсь вскоре увидеть Вас на рабочем месте, Персиваль.

Она вешает свое шикарное пальто на плечики и оглядывается. Приглушенный свет, шкаф из темного дерева, бежевые обои. Множество картин и набросков с видами различных городов. Её внимание привлекает красно-серый дождливый Лондон.

– Люблю работы уличных художников, – бросает ей Грейвс, перехватив заинтересованный взгляд. – Чем обязан, мадам?

– О, Вам всегда было не занимать такта, Персиваль. Я пришла обсудить вопросы, касающиеся Вашего восстановления в должности главы департамента магического правопорядка.

Он проводит её в маленькую гостиную, совмещенную со столовой, жестом предлагает присаживаться на обитый мягкой зеленой тканью диванчик и выжидательно облокачивается на книжный шкаф напротив неё.

– Может, желаете чего-нибудь выпить? – он расслабляется, когда она поднимает руку в знак отказа – у него дома и капли сейчас не найдется. Впрочем, предлагая, он был уверен в том, что она откажется. Так почему бы не соблюсти приличия?

– Не беспокойтесь, я ненадолго. Шумно у Вас тут, – с неудовольствием отмечает Серафина. – Почему не наложите заглушающее? – Несколько элегантных пассов палочкой, и комната погружается в неуютную тишину.

– Мадам Пиквери, давайте не будем оттягивать момент, – он приподнимает брови, – Переходите к делу, прошу Вас.

Женщина хмурится, сдвигается на краешек дивана и разглаживает юбку длинной черной мантии.

– Не буду лгать, Вам придется столкнуться с последствиями работы Гриндевальда. Я правильно понимаю, что он… – Она помедлила, подбирая слова. – Что он исполнял Ваши обязанности сразу по возвращении из командировки в Лондоне?

Его злит и одновременно смешит эта изящная формулировка. На его лице сохраняется выражение легкой настороженности. Он кивает утвердительно.

– Как Вы уже знаете, прошло два месяца с тех пор, и, надо сказать, что формальная сторона вопроса практически в полном порядке. Я имею в виду, вся документация и протоколы работы департамента в отличном состоянии. Возможно, где-то и есть огрехи, но…

Он подается вперед и перебивает:
– Мадам, – Она с вызовом поднимает глаза. Он горько усмехается, – извините, но… Неужели было совсем незаметно?

– Он был молчалив и предельно профессионален. Разве что чуть более жёсток, чем Вы.

Они молчат. Грейвс думает о том, что ему надо больше и ближе общаться с людьми, чтобы в следующий раз они смогли отличить его от какого-нибудь кровожадного монстра. Серафина Пиквери мучительно подбирает слова извинений.

– Это было чудовищной невнимательностью с нашей стороны.

– Да.

Безжалостно.

Он отбивает пальцами ритм по своему бедру.

– Так значит, отчетность в порядке. И на улицах все более-менее спокойно. Вы принесли мне свои извинения, я их принял. Люди меня боятся. Есть еще что-то, о чем мне необходимо знать?

– Вы имеете полное право злиться. – Вздыхает женщина, складывая руки на коленях. – Есть еще кое-что. Вопрос кадровых перестановок.

Грейвс недоуменно хмурится. Какое ему дело до текучки внутри МАКУСА?

– За время Вашего отсутствия Гриндевальд уволил несколько человек. Мне кажется, некоторые из этих людей были совершенно незаслуженно переведены в другие отделы. – Она аккуратно поправляет завиток белых волос, выглядывающих из-под тюрбана, и деловито продолжает. – Есть, конечно, и те, кого давно стоило отстранить от должности, мисс Порпентина Голдштейн, например. Не аврор, а ходячее бедствие.

Тина – разрывается в его голове.

– Ну Вы понимаете, Персиваль. Я оставлю Вам папку, посмотрите и скажете Ваше мнение. – Мадам Пиквери поднимается, выуживает из своей сумочки две объемные папки, и кладет на край обеденного стола, пристукивая ногтями. – Здесь еще сводка последних новостей и дело «Новых Салемцев». Настоятельно рекомендую ознакомиться.

Он провожает Серафину, закрывает входную дверь и возвращается в гостиную.

Он собран, и думает первым делом разобраться с делом салемцев, как приказала госпожа Президент.

Но, только открыв папку, он опускает руку и рассеянно проводит ей по все еще влажным волосам.
 

Письмо

На завтрак у Тины омлет, кофе и развернутое письмо с подпалинами по краю.

Солнце и легкий прохладный ветерок проникает в комнату сквозь прозрачные кружева занавесок. На стол падают игривые завитки солнечного света.

Куинни просит Тину читать вслух. Что она и делает, опуская некоторые моменты, которые кажутся ей слишком личными. Впрочем, она знает, что то, что не будет озвучено, сестра услышит в её мыслях. У них нет секретов друг от друга.

Ньют пишет ей из бывшего французского Конго.

Как он там оказался? Та еще история.

Тина читает письмо, и перед её взором встает вечно смущенный Скамандер, стряхивающий свою непослушную рыжеватую челку и с неловкой улыбкой отводящий глаза. Это письмо настолько пронизано им, что она почти может представить, что он сидит за столом напротив неё и рассказывает о своих приключениях.

Ньют пишет о невероятном существе, которое терроризировало крупный город на западном побережье страны. Причина – банальное недоразумение, замешанное на многолетней вражде местных племён аборигенов. Колдун одного из них попытался натравить на другое демона Тибо (который, на самом деле, был ничем иным, как невидимым бородавочником), но не справился с перемещением животного, и оно вместо того, чтобы разорить деревню неприятеля в саванне, вырвалось и убежало прямо в город, к несчастью оказавшийся совсем рядом. Ньют оказался в центре скандала: французские маги расценили нападение как очередную попытку восстания. И в пылу разбирательств все забыли о бедном (кто бы сомневался, что для Ньюта главным пострадавшим будет зверь) Тибо.

Ньют пишет обстоятельно, но перескакивая с мысли на мысль, и Тина, пытаясь разобрать, какое слово скрылось под большой черной кляксой, думает, что книга про волшебных существ без его писем потеряет большую часть своего очарования.

Она думает написать ему об этом в ответном письме. Что ему стоило бы разнообразить простой справочник по волшебным существам рассказом о своих приключениях.

Вместе с тем ей в голову приходит мысль о том, что она бы хотела, чтобы эти истории остались только с ней.

Тина делает глоток остывающего кофе, скользя взглядом по строчкам, и, едва не поперхнувшись, замирает в неверии. Перечитывает еще раз. Уверенно выведенные буквы с размашистыми завитками складываются в вопрос. Который заставляет перевернуться что-то внутри неё. Ньют спрашивает в письме о Персивале Грейвсе.

Как его здоровье? Оправился ли он после пленения?

О, милый Ньют.

Она в возмущении сдувает упавшую на лицо прядку волос и, не достигнув успеха, заправляет её за ухо быстрым движением руки.

Честно говоря, она не знает, что с Персивалем Грейвсом.

Последние пару недель у неё не было времени ни задумываться над этим, ни – еще чего! – справляться о его самочувствии у кого-либо из знакомых.

Она все ещё уговаривает себя, что ей от Грейвса нужно лишь восстановление её в отделе правопорядка. Потому что от бумажной работы в коротких промежутках времени между ничегонеделанием её уже трясёт.

Куинни поторапливает её, ведь стрелка часов уже миновала рубеж «пора бежать на работу» и медленно ползла к «ОПОЗДАЛИ».

Поэтому Тина сворачивает письмо, быстренько доедает омлет и, на ходу левитируя посуду в раковину, набрасывает своё темно-серого цвета пальто. Пока младшая Голдштейн прихорашивается у небольшого зеркала в коридоре, Тина натягивает черные лаковые башмаки, оправляет элегантную блузку и широкие черные брюки с высокой посадкой.

Куинни, как и всегда, неодобрительно косится на неё, но она лишь отмахивается: удобство превыше всего, да и, по правде говоря, Тине нравилось, как она выглядит. Неброско и с достоинством.

Бросив мимолетный взгляд в зеркало поверх плеча сестры, Тина подхватывает её под локоть, и они сбегают вниз по лестнице, чтобы аппарировать ко входу в Конгресс из закутка в подъезде. С площадки первого этажа их провожает прищуренным взглядом миссис Эспозито.

Тина перед тем, как мир скручивается в вихре у неё перед глазами, думает, что дочитает письмо и напишет ответ уже на работе. Так она сможет сразу отправить его из почтового отделения МАКУСА.

Они встречаются в холле.

Тина идет под ручку с Куинни, хихикая над подозрительностью хозяйки их квартиры, вечно пытающейся "таких юных леди" подловить на чем-то недостойном.

Первым он слышит её звонкий смех. Выхватывает из безликого гула голосов, еле подавляя желание оглянуться в поисках. Ошибки быть не может. Почему-то именно сейчас он понимает безоговорочно точно и окончательно определенно, что это конец. Что здесь, стоя в полном лифте и жадно угадывая её образ в толпе, он пропадает.

Она замечает его мгновением позже. Когда выцепляет из сплошного потока лиц и фигур, спешащих по своим рабочим местам, столь знакомые и одновременно чужие глаза цвета тёмного дерева. И ей непонятно: то ли это мир вокруг замер, то ли размеренный стук её сердца сменился плотной и отчаянной тишиной.

В его тёмном взгляде поверх и чуть сквозь неё – нет, прямо ей в душу, – ей видится что-то, чему она не может дать точного определения. Тина не в силах разорвать зрительный контакт, до тех пор, пока лифт не увозит его наверх.

Когда наваждение развеивается, она обнаруживает, что все еще что-то говорит сестре, а та смеется. Тина, не отдавая себе в том отчета, тянется к карману пальто и обнаруживает, что случайно забыла дома на столе письмо от Ньюта. Которое ложится камнем у неё на сердце. Теперь.

Так не честно, с горечью думает она.

Она стискивает локоть Куинни чуть сильнее, чем стоило бы, и встречает вопросительный взгляд. Голубые глаза сестры подергиваются еле заметной дымкой и спустя мгновение наполняются смешливым пониманием.

Тине хочется кричать, чтобы вытолкнуть из себя это чувство.

Она обнаруживает, что абсолютно потеряна в этом огромном мире, внезапно схлопнувшемся до размеров одного маленького человека.
 

Решительность

Коллеги, вопреки ожиданиям, встречают его очень тепло. Сдержанно, насколько он мог судить, но воодушевленные лица, хлопки по спине, крепкие рукопожатия, блестящие глаза девушек решительно разбивают все его заготовленные планы реагирования на обещанную угрозу.

Сам того не ожидая, он, вместо того, чтобы стремительно пройти в свой кабинет, бросив коллегам кивок, как это водилось за ним ранее, позволяет себя задержать. «Мистер Грейвс» звучит по-разному: и как "мы очень рады вашему возвращению", и как "держитесь, сэр, мы за вас стеной", и как "это не ваша ошибка, такое могло случиться с кем угодно". Радостно, настороженно, заискивающе, тепло.

Ему определённо не хватает среди них решительно смущенного "мистера Грейвса" в исполнении Тины Голдштейн.

Он не сразу вспоминает, что она больше не работает под его началом.

Волна ажиотажа, между тем, быстро сходит на нет, и авроры, памятуя о строгом нраве вернувшегося начальника, предпочитают не злоупотреблять его замешательством и сами расходятся по рабочим местам. Кто-то даже, спохватившись, подбегает к нему с какими-то бумагами и уже зарождающимися в глазах вопросами.

Бросив всем страждущим, что он занят и что они могут зайти к нему не ранее, чем через двадцать минут, он стратегически отступает в свой кабинет.

Внутри царит порядок, на первый взгляд ему кажется, что ничего не изменилось с тех пор, как он уехал в Лондон. Разве что прибавилось папок с документами на полках шкафа.

Грейвс ставит свой портфель на пустой стол. Делает мысленную заметку, что нужно будет заказать перья и пергамент из отдела обеспечения. Опускается в удобное кожаное кресло. С легкой ностальгией проводит ладонями по длине стола. Откидывается на спинку, поворачивая голову и смотря в чистое окно, за которым снова накрапывает дождь. Прежде чем на него навалится работа, он может позволить себе минуту спокойствия.

В последующие дни он очень занят.

После того, как схватили Гриндевальда, Нью-Йорк, а вместе с ним и пол волшебного мира, вздохнули спокойно. С первыми газетами общество волшебников взбудораженно принялось обсуждать новость, а с города будто спала пелена напряжения и тревоги. Люди были счастливы, но в действительности проблема была очень далека от решения.

Верхушка МАКУСА была на пределе уже который день. Иностранные делегации прибывали с требованием выдать им международного преступника, а казнь откладывалась на неопределенный срок. Президент скрипела зубами – англичане требовали выдачи Гриндевальда, как гражданина их страны, для заключения в Азкабан, европейцы грызлись между собой за звание главных пострадавших от деятельности темного волшебника. Бесконечные переговоры, взвинченность коллег и кажущаяся безвыходность ситуации сводили с ума. Если бы Грейвс имел на то право, он бы с большим облегчением просто казнил преступника. Серафина Пиквери была с ним солидарна, но единолично принимать решение по международному вопросу не смела.

В его департаменте тоже хватало дел. Несмотря на слова Пиквери о том, что в городе все стало спокойно, это было большим преувеличением. Да, крупных инцидентов не происходило, однако мелких дел было достаточно. В перерывах между заседаниями Международной конфедерации магов по делу Гриндевальда ему приходилось в режиме аврала решать текущие вопросы своего ведомства.

И над ним все еще висела необходимость принятия решения касательно восстановления уволенных Гриндевальдом сотрудников. Но с ними нужно было как минимум переговорить, а потом уже запускать бюрократический процесс. Поэтому всегда находилось что-то, из-за чего можно было малодушно отложить вопрос.

Пока он не столкнулся с Тиной в холле. Странно, что это случилось не в первый же день его возвращения.

И вот. С самого неожиданно погожего утра он как-то томительно рассеян. То ли это скачущие солнечные блики отвлекают внимание, то ли он никак не выкинет из головы распахнутые в изумлении карие глаза, то ли на него особенно сильно давит необходимость наконец решить вопрос, мучающий его уже так долго. Он пропускает обед, разгребая накопившиеся отчеты авроров и то и дело ускользая мыслями и взглядом куда-то далеко.

– Мистер Грейвс, сэр, – в дверь просовывается вихрастая чёрная голова, – прошу прощения, но тут к вам очень настойчиво пытается прорваться одна мисс.

Грейвс устало потирает глаза и поднимает взгляд на парня. Тот нервно сглатывает и, протиснувшись в дверь полностью, вытягивается в струну.

– Назовитесь, – он, конечно, знает, что перед ним стажёр Ричард Дилани, принятый под руководство аврора Митчелла два месяца назад, что тот и подтверждает. Как раз в то время, когда Грейвс наматывал очередной круг в тесной комнатушке, подобно запертому в клетке зверю. – Научитесь стучаться, мистер Дилани. Что у вас там?

Не успевает Ричард показать на дверь офиса и заикнуться о посетительнице, как эта самая посетительница бесцеремонно проскальзывает внутрь. В кабинете становится тесно. Лэсли Грин приносит с собой плотную волну аромата корицы, её пальто тут же занимает стул для посетителей, а сама она встает посреди комнаты, изящно уперев руки в бока. У Грейвса, кажется, начинается мигрень.

– Там у вас я, – с вызовом заявляет она, откидывая челку. Ричард, здраво рассудив, решает, что его миссия выполнена, и быстро покидает опасную зону.

Дверь закрывается за ним с легким щелчком. Женщина уже открывает рот, ярко обведенный красной помадой, когда Грейвс роняет не терпящим возражений тоном:

– Лэсли.

Утомленно. Ему режет глаз эта помада и вообще это всё.

Она чуть задыхается от интонаций в его голосе, но быстро подбирается.

– Да, Персиваль?

В изломанной верхней ноте вопроса звучит намек на обиду.

– Слушай, – он встаёт из-за массивного стола, обходит его и останавливается, опираясь пальцами на темную обтянутую кожей столешницу, – я ведь уже все сказал тебе, когда мы виделись в последний раз. Еще до того, как... – он сделал неопределенный жест рукой.

– Но я думала, что это был не ты... Когда все раскрылось, я решила, что… Это ведь логично – разорвать все близкие отношения, чтобы сохранить прикрытие.

Его перекашивает внутри. Близкие отношения? Да Гриндевальд, наверное, и вовсе не придал значения этой случайной связи.

– Лэсли. Это был я. Настоящий я. Ты понимаешь, что это значит?

Она съеживается под тяжелым взглядом Грейвса. Ему почти жаль. Жаль, что она вынуждает его прибегать к грубости.

– Но...

В дверь дробно стучат.

Он рявкает так, чтобы его услышали, но, кажется, вкладывает в голос чуть больше раздражения, чем ему хотелось бы:

– Потом!

Вслушиваясь в звук спешно удаляющихся шагов, он чуть покачивается на носках черных дорогих ботинок. Выдыхает. Подхватывает пальто Лэсли со спинки стула, берет её за локоть и мягко выпроваживает.

– Всё. Всё, возвращайтесь на рабочее место, мисс Грин, и не компрометируйте больше ни себя, ни меня, прошу Вас.

Она кладет пальцы на ручку двери кабинета. На её лице застывает выражение легкого недоумения. Он радуется, что Лэсли быстро берет себя в руки.

Почему-то именно тогда ему отказывает его хваленая проницательность.

– Прошу прощения, мистер Грейвс, я ошиблась. Такого больше не повторится.

Когда за ней закрывается дверь, он хмурится, возвращается за стол, вглядывается в листы, лежащие на нем, откидывается в кресле, сложив руки в замок за головой и глубоко вдыхает. Легкие наполняет сладкий запах корицы.

В его голове звенит пустота.

Нет. Это просто невозможно.

Грейвс с минуту раздумывает и резко поднимается. Решительно вырываясь из плена собственного кабинета, он бросает проходящему мимо аврору, что ушел на обед, и направляется к лестницам.

Он старается не думать, что делает, когда спускается в отдел регистрации палочек. Непременно пешком, чтобы так сердце стучало от усталости.

Внизу он находит только младшую из сестер Голдштейн.
 

Благоразумие Тины

Куинни обнаруживает Тину, сидящую дома за обеденным столом, подобравшую под себя одну ногу и болтающую другой. В ее мыслях сквозит вина, сладкое томление, на губах блуждает улыбка, а между бровей пролегла складка, как если бы Тина хмурилась.

Это что-то новенькое – думает Куинни, пока аккуратно левитирует бумажный пакет с выпечкой на кухонный стол.

– Тини, ты давно пришла? Я не видела тебя с того самого момента, как ты ушла обедать. Забыв кошелек, между прочим, – ей ужасно любопытно, где же пропадала сестра. Хотя после того, как к ним в отдел стремительно ворвался Грейвс и затем также стремительно убрался, не сказав ни слова, Куинни уже начала что-то подозревать.

Тина чихает и случайно делает кляксу. Нахмурившись, вздыхает, выпрямляется и отодвигает от себя пергамент. Поднимает искрящийся взгляд на сестру.

– Ох, Куинни.

В своих мыслях Тина и всплескивает руками, и держится за голову, и смеётся. В ее мыслях такой сумбур, что Куинни не может уловить ничего вразумительного, кроме рассыпающихся строчек письма, которое вовсе не было причиной тому, что творилось с сестрой.

– Тина, что стряслось?

Она спрашивает, поправляя пружинящие локоны перед зеркалом, пытаясь скрыть беспокойное любопытство, то и дело стреляя глазами на отчаянно обнимающую себя сестру.

Тина хмурится и, открывая рот, медленно закрывает его. Смущенно улыбается Куинни через зеркало, потирает рукой глаз.

– Я просто не знаю, с чего начать, – выдает она, наконец, почти виновато.

Младшая Голдштейн со смешком закатывает глаза, посылает ей взгляд «мы еще поговорим» и начинает хлопотать по кухне. Тина возвращается к письму, разглаживает его ребром ладони, придерживая за край, пробегает взглядом по неровным строчкам, с силой зажмуривается и очищает заклинанием.

Это просто невозможно – слышит внутренний вопль сестры Куинни, нарезая заклинанием мясо для стейка.

Тина убирает письменные принадлежности и накрывает на стол, Куинни подает еду, за окном ранние прохладные сумерки, а в их комнате уютно, тепло и светло. Аромат жареного мяса наполняет комнату и заставляет просыпаться голод.

Они принимаются за ужин.

Тина интересуется у сестры тем, как та провела остаток дня. Они неспешно говорят о работе, о мистере Абернати, их начальнике, затем о Якобе и его снах. Тина на секунду напрягается, когда Куинни рассказывает о том, что у него просыпаются воспоминания, но заставляет себя промолчать, потому что для её сестры это важно. Да и какой вред может быть от Якоба?

Куинни благодарна ей.

Незаметно и мягко младшая сестра переводит тему на животрепещущий вопрос, а старшая прячет лицо в большой кружке чая. Тина не любит чай, но Куинни настаивает на том, чтобы попробовать новый сорт, который ей подарил сегодня один вернувшийся из командировки в Индию коллега из международного отдела.

– Что ж, ты не оставишь это просто так, я знаю, – начинает Тина, с легким смешливым укором. – Ты еще пожалеешь о своем любопытстве, сестрица.

Куинни фыркает, берет рассыпчатое темное печенье в форме свернувшегося окками и обращается во слух.

И Тина рассказывает ей о событиях этого дня, запинаясь, хихикая и иногда замолкая на время. Историю дополняют чувства и мысли, которые Куинни считывает, мимолетно касаясь её сознания. Она улавливает то, что забыла и не увидела Тина, и под конец рассказа сидит, подперев щеку кулаком и расплывшись в глупой улыбке.

Тина, прошу тебя, будь благоразумна. С этих слов начались её сегодняшние приключения.

Она долго собиралась с духом, чтобы лично заявиться к Персивалю Грейвсу с простым вопросом.

Стоит ли ей рассчитывать на перевод в отдел правопорядка?

Когда она подходит к заветной двери во время обеденного перерыва – она не помнит ни разу, чтобы он удостаивал своим присутствием кафе Вулворт-билдинг – её сердце бьется так громко, что она не слышит ничего вокруг. На рабочем месте в офисе-проходной торчит только Митчелл, который даже не заметил, как она пришла, погруженный в изучение карты.

Тина, не останавливаясь, чтобы не дать себе шанса передумать, подходит прямо к двери и стучит. И, когда из-за двери на неё рявкают, честно говоря, она даже выдыхает спокойно, что разговор вновь откладывается.

Тина не позволяет страху и обиде, рассыпавшимся где-то внутри от звука голоса Грейвса, сформироваться во что-то конкретное.

Будь благоразумна, Тина – говорит она себе, кивая оглянувшемуся на нее Митчеллу и пожимая плечами в ответ на вопросительный взгляд в сторону кабинета. У человека первые дни на работе, наверняка полный завал.

Поэтому, недолго думая, она направляется на обед. Но, уже подходя к забитому до отказа кафе, обнаруживает, что забыла кошелек.

Делать нечего, и она в расстроенных чувствах возвращается на свой этаж.

Не успев минуть последний поворот к отделу регистрации палочек, Тина сталкивается с мистером Грейвсом. Он, мрачный, с непроницаемым взглядом выходит быстрым шагом из-за угла и резко останавливается, увидев её. Его насупленные брови взлетают, и в одно долгое мгновение, прежде чем взять себя в руки, он впивается взглядом в ее фигуру, изучая пристальным взглядом лицо. А она, она ловит этот взгляд, внутренне подается ему и одновременно отшатывается в несогласии с собой.

– Пообедайте со мной, Тина, – внезапно выдает мужчина, прочистив горло. Это железно-плавное «Ти-ина» звучит и без намека на вопрос. Её колени дрожат от страха.

И она благоразумно соглашается.

На улице ветрено, а весеннее солнце ощутимо пригревает и путается в волосах мистера Грейвса, придавая им теплый каштановый отблеск. Она украдкой поглядывает на него, то судорожно соображая, как бы завязать разговор, то кляня себя за то, что переживает о том, что ей говорить - он пригласил, пусть сам и думает. На улице ветрено, и она поднимает ворот легкого бежевого плаща.

По лицу мужчины ничего не прочтешь, и выглядит он как всегда уверенно, будто бы это не они вопиюще вдвоем удаляются сейчас от МАКУСА, чтобы пообедать.

Возмутительно.

– Мистер Грейвс, – обычное обращение внезапно режет слух. А она ведь даже в мыслях не смела звать его иначе. Он чуть склоняет к ней голову – он на два шага впереди – но все еще смотрит вперед.

Тине хочется топнуть ногой. Но она подавляет в себе этот детский порыв и нагоняет спутника.

– Я хотела спросить, куда мы идем? Никогда не видела, как Вы обедаете, – она смущается, заметив дернувшийся уголок его губ. – Ох. Я имела в виду... – она нервно заправляет выбившуюся прядку волос за ухо. А потом вновь выпускает её.

Куинни говорила, что так ей больше идёт.

– Обычно я заказываю еду в офис, – Грейвс бросает на неё снисходительный взгляд. – Изредка выбираюсь в город, когда есть время и настроение прогуляться, – он подтягивает края поднятого ворота плаща и засовывает руки в карманы. Смотрит под ноги, вновь переводит взгляд на неё. – Как вы знаете, мисс Голдштейн... Волшебники Нью-Йорка вынуждены скрываться под носом у не-магов, Вулворт-билдинг – замечательный тому пример. По похожему принципу построены ещё несколько зданий в городе. И по удачному стечению обстоятельств один мой давний друг получил разрешение на владение такой постройкой. Именно в его заведение мы и направляемся.

Тина улыбается. Тине кажется, что ей никогда ещё не доводилось вести с мистером Грейвсом беседу, не касающуюся работы. Мягкий, она бы даже сказала, чуть расслабленный тон, впрочем не потерявший железных ноток, поразительно менял в её глазах фигуру бывшего начальника.

Разговор, не касающийся работы. Работы. Почему он позвал её пообедать с ним? Почему она согласилась? Тина поежилась. Нужно перевести все в формальное русло. И срочно.

– Сэр, – смущенно и решительно, – Я искала Вас, – он снова поворачивается к ней, и на его лице на секунду проскальзывает удивление, – искала Вас, чтобы спросить про работу. Про мой, – она опускает взгляд, – может быть, перевод обратно в Ваш отдел?

Они в молчании заворачивают в неприметный проулок и идут в молчании ещё маленькую вечность. Тина ругает себя за поспешность и наглость.

Они останавливаются около входа в неприметную сувенирную лавку, жмущуюся в зазоре между двумя высотными домами.

– Тина.

Она поднимает взгляд.

– Именно этот вопрос я и хочу обсудить с Вами. Но в более располагающей обстановке, если позволите, – он протягивает руку в сторону входа в приглашающем жесте. – Пройдемте?

Вздох облегчения быстро обрывается внутри, и несколько мгновений она жадно пытается найти в фигуре и лице Грейвса опровержение его предельно официальным словам. Неужели они идут вместе только из-за этого? Она клянёт себя вдвойне за поспешность суждений и глупость надежд.

Тина первой проходит в дверь, Грейвс прямо за ней – она почти осязает его фигуру в дюймах за её спиной – и попадает в маленький закуток с гардеробом под изящной резной лестницей на второй этаж. Изнутри льётся мягкий жёлтый свет и с легким гулом человеческих голосов доносится звон посуды. Заманчивое тепло дополняется смесью мясных и пряных ароматов.

Она вертит головой в любопытстве, пока мужчина-гардеробщик высвобождает ее из рукавов плаща и принимает одежду Грейвса.

Напротив них, вдоль лестницы зеркальная стена, в которой она видит отражения себя и широкой спины разговаривающего с гардеробщиком мужчины рядом. Тина в летящей блузке и чёрных стильных брюках, с взлохмаченными волосами, которые она тут же спешно поправляет, и он. Он идеально чуть выше неё, в своём темно-сером жилете, да белой рубашке на широких плечах. Оборачивается к ней. Легко прикасается чуть выше острого локтя и, бросив мимолетный взгляд в отражение, подталкивает ее вверх по лестнице.

Она снова не может удержаться от того, чтобы жадно рассматривать все вокруг. И на краю зрения ей кажется, что она замечает, что мистер Грейвс наслаждается её восхищением.

Проверять наверняка Тине совсем не хочется. Она и так слишком много себе воображает.

В небольшом зале, оформленном в индейской традиции – она бы никогда не подумала, что мистер Грейвс мог принадлежать столь нестрогому месту – было совсем немного людей. Занята была от силы четверть столов. На бежевых стенах висели черепа и шкуры животных, стеганые разноцветные одеяла, бусы и перья. Резные столы, пестрые диваны были расставлены в хаотичном порядке. Множество подушек и тканей разных цветов. Несмотря на буйство красок, место показалось Тине очень уютным.

Распорядитель провожает их, услужливо предлагая места. Они садятся в закуток у окна, Тина спиной к залу, а Грейвс, контролируя обстановку, располагается напротив неё.

Чем дальше она следует за мистером Грейвсом, улыбается, прокручивает в голове слова и пытается держаться уверенно, тем больший ужас прокатывается по её позвоночнику. Боится она по миллиону поводов: Грейвс может отказать ей в должности аврора, она может растеряться и не придумать, что сказать, и тогда повиснет неприятное молчание, или она наоборот может выдать нечто глупое, а он тогда в ней разочаруется.

– Интересное место, – пробует Тина. Передвигается к краю диванчика. – Никогда бы не подумала, что Вы бываете в таких.

Грейвс усмехается, пристально и насмешливо глядя. Его фигура органично вплетается в узор диванчика, он откидывается на мягкую спинку, одна его рука полусогнутая лежит на подлокотнике.

– Как я уже говорил, один мой школьный друг заведует этим местом. Если у вас, Тина, вызывает вопросы оформление, – он обводит округлым движением руки все вокруг и перемещается ближе к столу, опираясь на него локтями и смыкая пальцы у подбородка, – он из коренных американцев. Да и на мой взгляд, тут весьма уютно, – мужчина подвигает к ней карту меню, – Что будете заказывать?

У неё мелькает предательская мысль, что она не голодна, у неё нет с собой денег, да и есть прямо на глазах мистера Грейвса - нет уж, увольте.

А он смотрит на нее этим своим пристальным взглядом, а она под ним чувствует себя так, будто она на свидании, и она даже не знает... Тине страшно, что видит он ее насквозь. И ей очень интересно – Персиваль Грейвс вообще когда-нибудь бывает не таким… Таким!

Превосходство. Вот что сквозит во всей его фигуре.

Они делают заказ – Тина повторяет в точности то, что выбрал он, предусмотрительно исключив из списка все подозрительное – и повисает молчание. Грейвс в расслабленной позе полулежит на диванчике, постукивая пальцами правой руки по деревянной столешнице. Тина сжимает губы и смотрит на него из-под полуопущенных ресниц. Сдувает – опять, сколько можно? – дурацкую прядку волос.

Ну и пусть видит насквозь! Что ей таить? Он сам её позвал в ресторан, вот пусть теперь отдувается.

И не давая себе смутиться от собственных мыслей, Тина запальчиво идёт в наступление.

– Мистер Грейвс. Так о чем вы хотели со мной поговорить? – она подаётся вперед и ставит локти на стол.

В следующее мгновение она ловит молниеносный взгляд, метнувшийся к кулону на её груди, ударившемуся о столешницу с глухим звуком. И почему-то именно это её безумно смущает, пусть Тина и дала себе слово быть спокойной и собранной.

Ей кажется на секунду, что Грейвс не так невозмутим, как ей казалось. И что-то там промелькнуло в его лице. Что-то небезразличное. Но ей только кажется - ведь это она вообразила себе невесть что.

Он прочищает горло. Тина не замечала за ним такого раньше. И в голосе отчётливо слышится лёгкая хрипотца.

Тина благоразумно списывает это все на последствия пленения.

– Мисс Голдштейн, на самом деле, я бы хотел вновь видеть Вас в числе авроров, если Вы не против, конечно.

Она яростно мотает головой.

– Сэр, – её голос сбивается, – я так надеялась на то, что Вы выслушаете меня и позволите мне вернуться. Мерлин, как же я рада. Спасибо. Конечно, я не против, – Тина в волнении заправляет прядку волос за ухо и доверительно продолжает. – Знаете, с тех пор как Вы-не-Вы сослали меня в отдел регистрации волшебных палочек, все шло наперекосяк. Работа там ужасно скучная, да и я бы могла пригодиться в куда более полезном месте. А когда я пыталась задержать нарушителей порядка, меня оштрафовали и сделали выговор – я не могла даже и подумать, что меня накажут за исполнение своего долга. Это было несправедливо, – Тина осуждающе смотрит на Грейвса, – Неужели мне нужно было сделать вид, что ничего не происходит?

Вопрос повисает в воздухе, не требуя ответа. Грейвс качает головой.

– Расскажите мне, что происходило здесь во время моего пленения.

В его голосе и взгляде просьба, неясная для Тины. Разве ему не должны были предоставить всю информацию?

О чем она его и спрашивает.

– Сухие отчеты редко когда могут дать полную картину, – он, хмурясь, оглаживает свой подбородок, – Я хочу знать, что Вы видели и чувствовали, я хочу знать, каким был он.

Тина замолкает, собираясь с мыслями.

– И что же было дальше? – повисшую было тишину разрезает звонкий голос Куинни.

– Знаешь, там была очень вкусная еда, сестренка. Но я так волновалась из-за этого разговора, что совсем не могла есть. Так жаль. Нам обяз... – Тина прерывает себя на полуслове, потому что вдруг осознаёт, что не хочет делиться этим местом с кем-то ещё, кроме Грейвса.

Куинни смотрит на неё понимающе и хихикает.

– Дальше мистер Грейвс внимательно слушал мой рассказ, а я, кажется, слишком увлеклась. До сих пор неловко от того, сколько глупостей я наболтала.

– О, не заморачивайся, милая. Я думаю, – тут Куинни задумчиво прикладывает тонкий пальчик к краю рта и стреляет в неё глазами, – я думаю, что он переживает не меньше твоего. Весь такой из себя бука, надменный и великолепный, – она фыркает, – а небось сам не знал, что делать, и вообще от себя не ожидал, что позовёт тебя на свидание.

– Это было не свидание! – перебивает ее Тина, вспыхнув.

– Конечно-конечно. Я молчу.

Тина прожигает сестру взглядом ещё несколько мгновений, пока та нарочито увлечённо рассматривает рисунок на своей кружке с чаем. И, подавив тяжкий вздох, старшая Голдштейн хмыкает.

– На самом деле, рассказать я ему успела немного. Его срочно вызвали на работу, и он был вынужден меня покинуть.

Куинни смутно видит в мыслях Тины возвышающуюся над столом фигуру, слышит отголоски сдержанных извинений и облегчения, смешанного с сожалением. А ещё Куинни видит, как Тина ужасно смущается, ведь он платит за неё. И когда она рвётся возразить, видит лишь мягкий взгляд, да палец, поднесённый к губам стремительным движением. Тину словно поражает молнией: это было одновременно слишком похоже на Гриндевальда и совершенно иначе. Так иначе, что её сердце на долгое томительное мгновение срывается куда-то в бездну. Но уже не от страха.

– Тина-Тина. Да ты влюбилась. Не пытайся скрыть от меня. Я, может, и не подаю иногда виду, но все замечаю.

Тине ужасно хочется возразить.

– Ты права, Куинни. Видела бы ты меня. Я боюсь, все настолько очевидно...

– Ну-ну, милая. Это же хорошо. Может, этот непробиваемый тип заметит. Хотя я сильно сомневаюсь, – Куинни смеётся, когда ловит испепеляющий взгляд Тины. – Но ты так и не сказала, почему не вернулась на работу.

– Да не было на то особой причины. Если не считать за причину это абсолютно жуткое и высосавшее из меня все силы свидание с мистером Грейвсом, конечно.

И Тина завершает свой рассказ.

В то время как Грейвс срывается с места и аппарирует в Конгресс прямо с порога ресторана, Тина сидит ещё пару минут и тоже уходит. Только она идёт медленно, прогуливаясь по улице. Где ветер треплет её волосы, солнечные лучи согревают, падая на лицо, а мысли вроде бы успокаивают свой бешеный бег. Ужасное напряжение этого дня наконец отпускает. В её глазах стоят слезы, конечно, от ветра, бьющего в лицо, а по губам блуждает улыбка.

Она понимает, что не спросила ни когда она выходит на работу, ни с кем ей предстоит работать - ни единого вопроса по существу ему не было задано.

Как глупо! И непрофессионально.

Ноги её несут в противоположную сторону от Вулворт.

– На этом история заканчивается, Куинни.

Лукавый взгляд служит Тине ответом.

На следующее утро на своём заваленном бумагами столе она находит записку от начальника отдела магического правопорядка - свернувшуюся в клубок кошку-пергамент. Тина пробегает глазами строчки, написанные изящным почерком без излишеств и закорючек. "Приношу извинения". "Сообщу, когда решится вопрос с восстановлением". "Надеюсь, Вы ладите с аврором Митчеллом". "Вы не завершили свой рассказ". "Очень важно для дела". "Не составите мне компанию за обедом сегодня?"

Она падает на стул с глухим стоном.

"Тина?"

Будь благоразумна, Тина.
 

Личные счеты

Ему начинает казаться, что у Гриндевальда какие-то свои особые счеты к нему.

Темный маг посягнул на все, что ему было дорого: его имя, его личность, карьеру. Но этого, видимо, было недостаточно. И теперь под удар попала Тина.

Грейвс сидит у больничной койки и перебирает холодные тонкие пальцы девушки.

Он вспоминает закрутившийся в последнее время поток событий... как они обедают в первый раз. Как встречаются во второй. Как он, кажется, не в силах более бороться, позволяет себе несколько больше, чем считал для себя приемлемым. Как он расслабляется и растворяется в столь несвойственной ему нежности. Как она вновь начинает маячить у него перед глазами каждый день, а он начинает жалеть о том, что принял решение вернуть её в отдел. Как они скрываются. Как она расцвечивает те тяжёлые дни, полные тревожного ожидания, подобно последнему лучу закатного солнца под надвигающимися тучами.

Он будто чувствовал. Чувствовал, что чем дольше политики дерут глотки, решая вопрос с Гриндевальдом, тем ближе беда. В тот день он говорил с Серафиной. На повышенных тонах они спорили о дальнейшей судьбе мага. Что характерно, оба желали казнить его, но обоих сдерживало понимание того, какой скандал это повлечет за собой.

Сейчас Грейвс жалеет, что не спустился в камеру, плюнув на все законы, и не прикончил Гриндевальда лично.

Потому что случилось то, чего они боялись и ожидали. И оказались не готовы.

Гриндевальд вырвался на свободу. Двенадцать погибших, случайно оказавшихся на его пути офисных клерков и обычных волшебников, из них трое авроров. Дилани, Эриксон, Картер. И гораздо больше тяжело раненых. В том числе аврор Голдштейн.

Ох, Тина. Вечно ты оказываешься там, где быть не должна.

Вся жизнь промелькнула у него перед глазами, когда, оценивая позиции приспешников темного мага и авроров на лестнице в холле МАКУСА, он вдруг осознал, перед каким выбором стоит. Либо он закрывает щитом спешно эвакуирующихся из зала заседаний мадам Президента и иностранных послов, либо спасает маленькую группку авроров, попавшую под перекрестный огонь, но тем самым дающую им шанс на отступление к каминному залу. Маленькую группку авроров, в которой он заметил макушку старшей Голдштейн.

Он не имел права сделать другой выбор.

Тине повезло больше, чем прикрывавшему её Картеру. Грейвс ненавидит себя за ту малодушную радость, что испытывает из-за этого.

Когда он, доставив высокопоставленных волшебников в безопасное место, вернулся в здание Конгресса, вбежав через главный вход с палочкой наготове, он нашел только следы беспрецедентной атаки темных волшебников. Обрушенная колонна, взвесь каменной пыли, золотые часы на полу с треснувшим циферблатом и навсегда замершей в секторе «Тревога» стрелкой. Хлопочущие над телами медики и разгребающие завалы авроры.

Ему казалось, что он сходит с ума.

Когда Грейвс, ворвавшись в незатронутый схваткой госпиталь, наконец, попал в палату Тины, он без сил осел на стул около стены. Белизна стен и простыней слепила ему глаза. Он не мог смотреть. Все, что он слышал, когда ему грозно что-то втолковывала медсестра – она будет жить.

Эти слова пульсировали в его висках.

Зло отказавшись от успокаивающего зелья, он поднялся, взмахнул полами легкого пальто и, бросив через плечо взгляд на бледное лицо Тины, убрался прочь.

Он заходил к ней несколько раз с тех пор. Сидел у кровати. Смешно сказать, держал её за руку.

Насколько же глубоко он увяз.

Он старался выбирать такое время для посещения, когда никто не мог его встретить там. И ему везло.

Сегодня он сталкивается с младшей Голдштейн. Девушка тихонько выскальзывает из дверей палаты и, увидев мужчину, мягко ему улыбается. На секунду у него мелькает мысль сделать вид, что он направляется вовсе не к Тине. Но что-то в лице блондинки заставляет его уверенно войти в только что тихо захлопнувшуюся за ней дверь.

Грейвс сидит и рассматривает, как узкая безвольная ладонь умещается в его руке. Он надеется, что Тина, хоть и не приходит в себя, чувствует, что она не одна.

Кто бы знал, как он зол. На себя, на Тину и особенно на Гриндевальда.

Едва ли темный волшебник намеренно шаг за шагом уничтожал его жизнь. Грейвс понимает, что он был лишь удобным инструментом для проникновения в МАКУСА и исполнения преступных планов. Но сейчас это уже становится личным.

Ох, Тина.

Он хмурится, откинувшись на спинку стула и, не отдавая себе в том отчета, мягко и бережно поглаживает тыльную сторону её ладони. Этот жест никак не вяжется с бушующим внутри него гневом.

Как он теперь будет смотреть в глаза девушке, которую бросил на гибель по зову долга?

И какого дьявола она ослушалась его и вместо того, чтобы эвакуировать сотрудников с нижних этажей, отправилась в самый центр сражения?

Уволить. Уволить за неподчинение приказам начальства. Целее будет.

Он выпускает руку Тины и поднимается со стула. Подходит к большому окну, за которым уже сгустились сумерки. Ему всегда нравились прохладные ночи начала лета. Он стоит у окна, заведя руки за спину, и думает, что с удовольствием прогулялся бы сейчас по улицам вдоль сияющих витрин, через скверы под светом желтых фонарей и прямо куда глаза глядят.

В палате Тины много цветов. Ему кажется, что даже слишком. Он рад, что на них накладывают чары, убирающие запах. На тумбочке лежит несколько писем от мистера Скамандера. Грейвс в очередной раз подходит к ним и берет верхний конверт в руки. Неровно выведенная дата "22 мая 1927 года" и адресат. Тине пришло уже три письма от него за то время, что она лежит без сознания.

Скорее всего, младшая Голдштейн сообщила ему о происшествии.

Он чувствует горечь. Возможно, этот человек смог бы снова защитить Тину от Гриндевальда. Авантюрист, отчаянный и верный себе. Так его описала она. Ньютон Скамандер наверняка бросился бы очертя голову спасать того, кто ему дорог.

Грейвс зло хмыкает и аккуратно кидает письмо обратно на верх стопки. Отворачивается. На нем висит гораздо большая ответственность, чем на этом... Зоологе. Жизни людей, безопасность магического сообщества Америки и даже других стран.

Хорошее оправдание. Самое смешное – то, что это чистая правда. Но разве от этого легче?

Он не принадлежит себе. И поэтому ему приходится чем-то жертвовать.

Прости меня, Тина.

И он уходит.
 

Тревожное ожидание

Тина просыпается. Веки разлеплять тяжело-тяжело, в горле пересохло, звон сигнального заклятия доносится до её сознания будто сквозь толстый слой ваты, а кожа болезненно чувствительно воспринимает прикосновение ткани к поверхности тела.

Неприятное ощущение постепенно сходит на нет, а вместе с контролем над телом к ней возвращается способность целостно воспринимать окружающий мир.

Она обнаруживает над собой светлый потолок, утопающий в вечернем сумраке, разгоняемом лишь приглушенным светом плавающих в воздухе стеклянных нежно-зеленых шаров с чуть подрагивающими огоньками внутри.

Вялотекущие мысли на мгновение проясняются. Но её хватает лишь на один вопрос.

Где я?

Резко приподнявшись на локтях, она охает и валится обратно на подушки. В глазах темнеет и последнее, что она видит – расплывающиеся лица склонившихся над ней людей.

Когда Тина просыпается во второй раз, удушающая подушка немощи уже не придавливает её. Она легко дышит и думает.

Её вкусно кормят. В её комнате много цветов и света. Ей обещают, что скоро она сможет отправиться домой.

Ей очень хочется сбежать. Но Куинни, которая, со слезами на глазах влетев в палату, бросается её обнимать, строго говорит, чтобы она даже не думала о побеге.

Тина очень сильно удивляется, когда обнаруживает на стуле для посетителей Лэсли. Она запоздало думает, что, наверное, Лэсли – не совсем тот человек, которого она хотела бы видеть. Но Тину переполняет легкость и желание жить. Поэтому она дает брюнетке шанс.

– Меня к тебе попросила зайти Куинни, – говорит Лэсли, неловко ёрзая на стуле. Тина, полусидя на кровати, сжимает в руках теплую кружку с лечебным отваром. Кто бы знал, как она мечтает о кофе. – Она вроде как занята сегодня – куда-то убежала, отпросившись у Абернати. Да и мы… подруги ведь.

Тина ободряюще улыбается и кивает настороженно глядящей на неё Лэсли. Женщина заметно расслабляется и роняет голову на руки.

– Знаешь, – глухо доносится из-за завесы темных длинных волос. Тина делает последний глоток тошнотворно-сладкой жидкости и, морщась, отставляет кружку на тумбочку. Лэсли поднимает голову и длинным движением заводит волосы назад. – Я ужасно переживала и за тебя, и за Куинни. Больше за неё, наверное... Ты понимаешь, она бы не пережила, если бы с тобой что-то случилось, – она делает паузу. – Ты же помнишь Ричарда Дилани?

Тине кажется, что веселый и немного неуклюжий парень не далее как неделю назад бок о бок с ней и Митчеллом участвовал в проверке ассортимента товаров недавно открывшейся лавки в Куинсе, проверке, плавно перетекшей в погоню и задержание контрабандистов. Тина уже знает, что с тех пор прошло больше месяца, а Ричард мертв.

– Он ведь погиб. Неудачно поймал режущее проклятие.

Тина уже знает. И все равно что-то обрывается у неё внутри, когда она слышит надтреснутый тон голоса Лэсли.

– Генри... Митчелл до сих пор в отчаянии. Просил передать тебе привет. Знаешь, вроде уже и прошло некоторое время с тех пор, а все равно страшно. Мои знакомые, коллеги и друзья умерли, просто потому что оказались не в том месте не в то время. Но кто мог знать, что в самом сердце Конгресса мы можем оказаться в такой опасности?

Лэсли шмыгает носом. Прочищает горло. И добавляет ровно и почти удивленно:

– Мы ведь вообще позабыли про этого Гриндевальда.

Тина согласна. Они все были слишком беспечны.

Тина подвигается к Лэсли и обнимает её. Женщина несмело обнимает её в ответ. Тина ощущает влагу на своем плече.

Когда брюнетка отстраняется и, ругаясь, ищет в сумочке платок и зеркальце, Тина подмечает, что она больше не выглядит искряще-ярко. Изящная темно-бирюзовая кашемировая кофточка с неглубоким вырезом, черные брюки, легкий макияж, элегантно уложенные волосы. Вся Лэсли стала... как будто менее беспокойной.

Тине симпатичны эти изменения.

Тина делает Лэсли комплимент, от чего та смущается. Смущение смотрится на её лице так необычно. Чуть было не сорвавшаяся с языка шутка про то, что Лэсли нашла, наконец, мужчину мечты, запускает в мысли Тины веселое подозрение.

Тина расспрашивает её о том, что происходило все это время в Конгрессе.

Тина совсем не против, когда Лэсли, разворачиваясь у двери, обещает зайти к ней еще раз.

Ведь в больничной палате очень скучно.

Когда Лэсли приходит во второй раз, Тина пытается аккуратно разузнать что-то про Персиваля Грейвса, но ответ непривычно резок.

– Ну, глава Департамента магической безопасности в последний месяц просто рвёт и мечет. Что, знаешь, немного странно на фоне его прежнего благодушного настроя, – Лэсли с подозрением смотрит на ни с того, ни с сего зардевшуюся Тину. – Гриндевальд покинул Штаты и сам лично теперь не представляет прямой угрозы для нас. Да и Международный Конгресс разъехался. Я не понимаю, чего он бесится.

Тина чувствует, как неумолимо краснеет под внимательным взглядом Лэсли. И пытается скрыть это за ненапускной тревогой.

– Ох, Лэсли. Я очень переживаю, что меня могут вновь уволить. Нарушение прямого приказа мистера Грейвса во время нападения - вполне достаточная причина. А если, как ты говоришь, он не в лучшем расположении духа сейчас… - Тина, помедлив, добавляет, - Я очень надеюсь, что в суматохе никто не заметил, и ему не доложили о том, что я тоже вступила в схватку вместо помощи с эвакуацией нижних этажей.

Дело, конечно, не только в этом. Тина места себе не находит из-за того, что прошло уже столько дней, а он так и не зашел к ней. Скоро её выпишут. И если Персиваль не соизволит навестить её до того момента, она сама заявится к нему.

Честно говоря, от этого ей почему-то еще страшнее.

Лэсли обещает ей занести последние выпуски Ведьмополитена и Призрака Нью-Йорка. Но почему-то так больше и не приходит к Тине.

В больничной палате очень скучно.

Она меряет шагами небольшую светлую комнату. Большими и маленькими. Проходит вдоль стен с невысокими комодами, на которых стоят вазы, невесомо касаясь лепестков цветов кончиками пальцев.

Подходит к окну и, оперевшись руками на узкий подоконник, наблюдает за снующими по улице людьми и машинами.

Читает книгу с заложенной страницей, которую нашла на тумбочке рядом с письмами от Ньюта. Сборник новелл некого О. Генри захватывает её, и ироничные, метко бьющие в цель зарисовки заставляют восхищаться лаконичностью и осмысленностью языка писателя немагов.

Тина очень усердно ждет Персиваля Грейвса.

Она, конечно, вскрывает те конверты, что пришли к ней из Англии, графства Дорсет, и, помедлив примерно полтора дня, читает письма Скамандера.

Скользя взглядом по строчкам, она поджимает губы, и невольно возвращается мыслями к отсутствию Персиваля, теряя смысл прочитанного. Тина под гнетом тревожного ожидания даже не испытывает неловкости из-за того, что столь невнимательна. Похоже, Куинни ничего Ньюту не сообщала.

Ньют не знает, что с ней случилось.

Ньют переживает, что она не отвечает ему.

Ньют вернулся в Англию и приглашает её погостить у него в поместье.

Тина вздыхает, откладывает письма и массирует виски, зажмурив глаза. Она не хочет думать. И не хочет ничего решать.

Она напишет отказ завтра утром.

Через две недели Тина собирает вещи.

Грейвс заходит к ней рано, еще перед началом рабочего дня. Тина в это время спит. Спит, свернувшись на боку и подложив руку под щеку. Будто ощутив пристальный взгляд, она просыпается и, узнав человека, застывшего у двери, широко раскрытыми глазами смотрит на него.

Несколько долгих мгновений она не верит своим глазам, а потом подскакивает на кровати, приглаживает уже отросшие до плеч волосы, потирает щеку, на которой остался отпечаток после сна, и одновременно пытается поймать падающее на пол одеяло.

Грейвс не двигается, что-то ищет в её фигуре и будто не замечает её суматошной паники. Она бесконечно рада его видеть. Но тревожное напряжение только возрастает с его приходом.

Ей сложно, очень сложно скользнуть голыми ногами на пол, одернуть больничную ночную сорочку и двинуться к нему. Тина не хочет видеть его сжимающиеся и разжимающиеся кулаки, и потому она концентрирует внимание на темных, почти черных глазах и надтреснутой еле видной улыбке.

Время густеет, а противоестественный страх связывает каждый её шаг.

Она скользит тонкими пальцами по его шее вдоль ушей, зарываясь в короткие волосы на затылке. Она почти чувствует, как её холодные прикосновения мурашками прокатываются по его коже. Она льнет к нему всем телом, склоняет голову и с нежностью заглядывает в глаза.

Она теряет себя, когда он сжимает её в крепких объятиях, зарываясь носом в шею и опаляя её горячим дыханием.

Когда он отстраняется, в его глазах она с трудом различает непонятное ей мучение.

Тине кажется, что температура в комнате падает на несколько градусов, когда Персиваль отходит к окну и предоставляет её взору лишь разворот его широких плеч. Она еще чувствует горячие прикосновения на её талии.

Он тяжело опирается руками на подоконник и прислоняется лбом к стеклу. Тине очень хочется подойти к нему, мягким прикосновением руки пробежать по позвоночнику, скрытому белоснежной рубашкой, и, прошептав какую-нибудь успокоительную глупость, прижаться щекой к сильному плечу.

Тине очень хочется сделать это, но её бьет такая крупная дрожь, что она не то что решиться не может, но даже просто стоять на ногах. Она оседает на стул возле входной двери.

Нет.

– Нам нужно закончить с этим, Тина.

Тина собирает вещи.

Тина чувствует себя оглушенной.

То, что с ней происходит – безумный бред, так нельзя. Просто нельзя.

"Наши неуставные отношения мешают мне исполнять свой долг перед Конгрессом и магическим народом Америки"

Тина думает, что более цинично выверенной формулировки придумать было просто нельзя.

Грейвс, как она его с негодованием называет в мыслях, наверное, думает, что это очень хорошее оправдание тому, чтобы её бросить. Она даже понимает его. Наверное. Хотя нет, ей только кажется.

Честно говоря, она понятия не имеет, как вообще поняла хоть что-то из того, что он ей сказал тогда. Что-либо соображать она перестала, еще когда он только начал говорить, легко и просто подбирая слова, резонные и правильные.

Она думала, что хуже уже быть не может. Ей стоило заглянуть в справку, с которой её выписали из госпиталя.

Когда она в последний раз оказалась в кабинете начальника департамента магического правопорядка, мистер Грейвс предложил ей место штатного аналитика в их отделе. Тина же в плохо сдерживаемой ярости поинтересовалась у него, не подменяет ли его, случаем, в последнее время Гриндевальд, и уволилась.

Она получила болезненное удовольствие от того, что пустое выражение его лица сменилось смесью хоть каких-то живых эмоций.

Письмо Ньюту, в котором она написала лишь одну строчку, было отправлено на следующий же день.

Она аккуратно укладывает вещи в большой коричневый чемодан под отчаянным взглядом сестры, опирающейся плечом на косяк двери в её комнату. Куинни обнимает себя и судорожно пытается сообразить, как остановить Тину.

Как назло, в голову ей не приходит ничего нового. А на все уже приведенные аргументы старшая сестра просто не реагирует.

Тина левитирует к себе пачку писем, находит нужное, слегка надорванное, с отчетливо видимыми пятнами, оставшимися после того, как его множество раз перечитывали и роняли на пергамент слезы.

– Куинни, – Тина мимолетно проскальзывает глазами вновь по давно заученным строчкам и, не глядя, протягивает письмо сестре, – Ньют Скамандер приглашает меня в гости. Я никогда не была в Англии. Не стоит разводить из этого трагедию. Я погощу там и вернусь. Мне сейчас очень нужен отдых.

– Ты не вернешься, Тини, – со слезами на глазах шепчет Куинни, опустив голову и даже не глядя на то, что написано в письме. – Пожалуйста...

Тина и сама понимает, что это безумие.

– Вздор. Конечно, я вернусь, – Тина подходит и приподнимает её лицо за подбородок. На лице старшей Голдштейн написано искреннее переживание, и она, задержавшись взглядом на блестящих глазах Куинни, крепко её обнимает и шепчет:

– Ну как я могу бросить свою младшую сестренку?

Они стоят, обнявшись, несколько мгновений.

Затем Тина отстраняется и возвращается к сборам, выудив из безвольной руки сестры смятый пергамент.

Честно говоря, она не устает прислушиваться к звукам за дверью, совсем наивно надеясь, что он придет и скажет ей, что все это – просто большая ошибка. И – о, Мерлин, – она действительно собирается поверить ему и простить.

Ведь – она открыто не признается в том – она действительно потеряла изрядную долю своего магического потенциала, пока, будучи без сознания, боролась с действием проклятия. Ничего смертельного, но если простенький Люмос или заклинание левитации сейчас требуют у нее затрат такого количества энергии, то что уж говорить о боевых заклинаниях, множественной аппарации и прочем?

Тина знает, что работать аврором в поле для нее теперь было равносильно самоубийству.

И стоит признать, что предложение Грейвса могло быть весьма неплохим в её ситуации. Но как ему вообще в голову пришло предлагать ей работать под его началом после того, как он так безжалостно "закончил с этим"?

Честно говоря, она очень-очень хочет, чтобы все это оказалось просто кошмарным сном.

Но она собирает вещи.

И она не готова бежать вслед, когда навстречу ей больше никто не идет.
 

Похищение

Грейвс выходит из палаты Тины ровным шагом.

Он смотрит прямо перед собой. Не пройдя и пары метров, налетает на неизвестно что забывшую тут Лэсли Грин. Непроизвольно оглядывается на уже закрывшуюся за ним дверь и переводит взгляд на ярко-фиолетовую обложку глянцевого журнала в руках женщины. Мыслей нет. Он бормочет что-то жутко странное вроде «привет, Лэсли», и её широко раскрытые глаза остаются в коридоре за его спиной.

Раннее утро. В коридорах госпиталя никого нет. Почти никого.

Он заходит в лифт и, завидев спешащего к кабине человека, рычит гоблину:

– Вниз, пожалуйста, прямо сейчас.

И сам отрывистым движением палочки со звоном задвигает железную штору двери лифта.

Уже на следующем этаже Грейвс понимает, что лифт был плохой идеей. Каждая новая остановка и лязг железа проходится по его нервам, и, не доехав до конца, он, расталкивая людей и глухо извиняясь, выходит и быстрым шагом движется к лестницам. Бежит вниз, перескакивая ступеньки.

Ему срочно нужно убраться из здания. А лучше убраться совсем. Из себя, из жизни, отовсюду.

Он ведь правильно поступил.

Он не позволяет себе подвергать сомнению это утверждение.

Небо затянуто желтовато-белыми разводами облаков, обещающими удушающую жару ближе к обеду.

Ему нужен свежий воздух. Хотя бы на несколько минут.

Он аппарирует.

Когда ему, спустя два очень долгих дня, доставляют из госпиталя выписные документы Порпентины Голдштейн, он обращается к скрытому чарами маленькому бару, занимающему нишу в массивном шкафе с текущими делами в его кабинете.

Когда он в мыслях грозился уволить Тину, он даже не думал, что ему придётся сделать это на самом деле.

Оставшаяся не иначе как после Гриндевальда бутылка ненавидимого им шотландского огневиски кажется сносным временным решением проблемы. Наполнив широкий бокал на два пальца, он залпом опрокидывает в себя огненную жидкость.

Грейвс не хочет думать о том, как Тина воспримет новость об увольнении после всего, что он и без того успел сделать.

Тина была жива и здорова. И по большому счёту, легко отделалась.

Но с такого рода магическим истощением он не имеет права допустить её к работе аврора.

В последнее время ему кажется, что он имеет слишком мало прав.

После бокала крепкого напитка, срочного вызова на Остров Либерти, где какой-то шутник трансфигурировал факел Статуи Свободы в огромный рожок с мороженым, и летучки с оперативной группой ему приходит в голову идеальный выход из ситуации.

Он знает, как Тина ценит свою работу в аврорате. Она останется в его департаменте в формальном подчинении у главы отдела аналитического обеспечения, будет вести расследования, не сможет лезть на рожон и будет, хоть и косвенно, но под его присмотром. Им, конечно, придётся тяжело, но он надеется на её благоразумие.

Он сам виноват, что беспечно позволил этому начаться.

И сохранение её места в Конгрессе – та малость, что он может сделать и сделает для Тины.

К вечеру вопрос о её переводе уже решен.

Он не подвергает сомнению своё хладнокровие и способность справляться с чувствами. В конце концов, работают же люди вместе после того, как разошлись.

Он как раненый зверь на следующее утро ходит из угла в угол кабинета в ожидании её прихода.

Когда она вся горящая праведным негодованием является к нему, невероятно красивая – ему безумно хочется прикоснуться к её отросшим каштановым кудрям – Грейвс пытается держать себя в руках. Он собран и внешне спокоен, хотя челюсть сводит от напряжения, когда он говорит.

И Тина разрушает все своим заявлением об увольнении. Все.

Только после того, как устоявшаяся в его сознании картина какого-никакого будущего равновесия была разорвана в клочья, Персиваль Грейвс понимает, что потерял контроль над ситуацией.

А еще ему кажется, что Тина абсолютно бессовестно пользуется его к ней отношением. И те слова, меткие, восхитительно точно бьющие в цель, за которые иного дерзнувшего он был бы убить готов, отзываются в нем только глубоким сожалением. Она оставляет его совершенно разбитым.

Кто бы знал, как ему её не хватает.

Если бы он сам знал.

Грейвс, вопреки обыкновению, не игнорирует ежегодное приглашение и отправляется в Сиэтл на выпускную церемонию Академии авроров. Произносит торжественную речь. Улыбается. Оглядывает восторженные лица с горящими глазами. Встречается с бывшими коллегами и друзьями. Проводит пару дней в городе, где когда-то очень давно и сам был студентом. Его догоняет мысль о том, что она тоже должна была быть в числе выпускников. Он находит имя, высеченное на каменной доске.

Когда Грейвс возвращается в Нью-Йорк, он ощущает, что его дни стали невероятно пусты.

Он работает с удвоенной силой.

Он не может поверить, что и двух недель не прошло с того момента, как все полетело к чертям. Когда он сам все отправил к чертям.

На улице ни облачка, прохладный свежий ветер проникает в его кабинет через приоткрытую створку окна. Он сидит в своем кресле, оперевшись подбородком на сложенные в замок пальцы и сверлит взглядом дверь.

За гулом голосов раздаются приближающиеся быстрые шаги. Его сердце предательски пропускает удар, он ругается на себя сквозь зубы – у нее нет причин появляться здесь – и после короткого стука глухо произносит: «Войдите».

– Почта, сэр! – в дверь протискивается блондинистая несуразная девушка-секретарь со стопкой писем и отчетов и со вздохом облегчения почти роняет все ему на край стола. Под его мимолетно брошенным разочарованным взглядом она тушуется и, покраснев, спешно выходит. – Извините, сэр...

Грейвс тянется к принесённой кипе бумаг и нехотя подвигает её к себе. Несколько писем от просителей. Отчеты по проведенным операциям. Свежий выпуск Призрака Нью-Йорка.

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, он погружается в чтение корреспонденции и проверку писанины подчиненных.

Он чисто случайно обнаруживает зажатую между двумя толстыми папками надушенную, свернутую вчетверо записку.

– Лэсли? – не то удивленно, не то раздраженно задает он вопрос вполголоса и думает сразу избавиться от послания. Но что-то его останавливает.

Он думал, что все еще поправимо.

До того, как прочитал несколько отрывистых строк, набросанных вычурным почерком.

«Ты идиот, Персиваль. Тина садится на пароход и уезжает в Англию. Сегодня в 2 часа пополудни. Манхэттен, причал 88. Ты мой должник.
P.S. Мучайся теперь. Я почти чувствую себя отмщенной»

Грейвс тупо смотрит в разбегающиеся перед глазами строчки. Поднимает взгляд на антикварные часы в углу кабинета.

В следующий момент, когда Грейвс осознает кто он, где и что делает, он уже выбегает на площадку для аппарации и судорожно пытается вспомнить, куда можно безопасно переместиться в том районе.

У него чуть больше пяти минут.

Он появляется в подворотне на углу 11-ой Авеню в квартале от нужного места прямо на глазах у кучки агрессивного вида подростков. Ему приходится потратить время на связывание немагов и наложение заклятия забвения.

Ему кажется, что весь мир настроен против него. Но он бежит так быстро, как только может.

Было бы у него время подумать, он бы задался вопросом, почему она уезжает на пароходе, а не международным портключом. Но времени у него нет.

Когда Грейвс, задыхаясь, попадает на уже пустой 88-ой причал, пароход отходит. Он вцепляется пальцами в ограду и, рвано выдыхая воздух, ищет взглядом её фигурку на борту корабля.

Только бы она была здесь. Не с другой стороны, не на другом корабле, не у себя дома. Здесь.

Они встречаются взглядами.

Она стоит в отдалении от других пассажиров около самого бортика... Стоит в длинном желтом летнем платье, обняв себя, её волосы треплет ветер, а темные глаза её блестят и смотрят так пронзительно. И он не может найти в себе силы пересилить это.

Нет. Он не может её отпустить.

Не дожидаясь, пока корабль увезёт ее из поля зрения, Грейвс, бегло оценив обстановку, аппарирует прямо на борт. Ловит отшатнувшуюся было Тину в объятия, и они схлопываются в пространстве, перемещаясь в первое пришедшее ему в голову место. К нему домой.

Он не помнит, как они с лестничной площадки попадают в квартиру.

– Персиваль, – шипит она и бьет его кулаками в грудь, – Что ты себе позволяешь? Мне казалось, мы все уже выяснили.

А он просто не может её отпустить. Грейвс ловит занесенную ей для еще одного удара руку за запястье и, мягко перехватив вторую, склоняется к ней, почти касаясь лбом её лба. Она замирает.

– Прости меня. Прости, Тина, – исступленно шепчет он, сводя брови и глядя в её огромные глаза.

Она делает еще одну попытку вырваться.

– Я не мог поступить иначе, Тина, – он зажмуривает глаза, чуть отворачивая голову. – Гриндевальду нельзя было позволить добраться до Госпожи Президента. Когда я увидел тебя на той злосчастной лестнице в холле Конгресса, я подумал, что лучше бы я умер, чем встал перед таким выбором. Если бы ты знала, чего мне стоило не ринуться спасать тебя, Тина, бросив всех этих делегатов и Пиквери на произвол судьбы.

Грейвс не видит внезапно озарившего лицо Тины понимания.

Он открывает рот, но не знает, что еще можно сказать. Выдыхает. Едва заметно качает головой. Чувствует, как её рука выскальзывает из его некрепкого захвата, и уже готовится отпустить её всю, когда вдруг её прохладные пальцы, очерчивая колючую скулу, ложатся на его щеку. Он готов раствориться в этом нежном прикосновении. Он не может смотреть.

– Персиваль, – шепчет Тина. Железно-мягко. От этого тона у него сводит сердце, – Посмотри на меня, Персиваль.

Он чувствует, как она обеими руками обхватывает его лицо, и подается этому движению, а потом открывает глаза. Он видит её близко-близко. Различает столь любимые им смешливые тонкие морщинки в уголках её почти черных глаз.

– Ты идиот, Персиваль.

Он знает.

– Чрезмерно самоуверенный и считающий, что ничто в мире не будет работать без его бдительного надзора. Думающий, что он может все решать за других.

Справедливое замечание.

– Как там было? – она, чуть отстранившись, в притворном гневе сужает глаза. – Наши отношения мешают тебе исполнять свой долг перед американским магическим сообществом?

Он морщится. Его руки мягко сжимают голые плечи Тины.

– Звучит отвратительно, не находишь?

– Просто кошмарно, – эхом отзывается Грейвс. Он не может оторвать взгляда от её острой, выглядывающей из-под лямки платья, ключицы.

– И что же ты делаешь теперь, Персиваль?

Это издевательски-вопросительное «Персиваль» заставляет его поднять взгляд. Он, повинуясь порыву, нежно заправляет прядку темных волос ей за ухо, останавливаясь большим пальцем у неё на виске. Она, зажмурившись на мгновение, прижимается щекой к его ладони и спрашивает:

– Не досталась мне, так не достанешься никому, верно?

Нет, ничего такого он в виду не имел... Когда похищал Тину с корабля, который должен был её увезти к… к Скамандеру? Кхм.

Она тихо смеется смущенному неудовольствию, отразившемуся на его лице. Её глаза блестят от слез.

Грейвс мягким касанием пальца стирает сорвавшуюся слезинку с её щеки. Слова срываются с его языка раньше, чем он успевает подумать о последствиях.

– Ты нужна мне.

Она вздрагивает в его руках. Он понимает, что это чистейшая, кристально чистая правда. И никуда ему от этого не деться.

– Но как же…

– Американскому магическому сообществу придется смириться.

Из его груди вырывается хриплый смешок.

– Опять ты...

– Ш-ш-ш, – он касается пальцами ее губ. Ведёт кончиком носа вдоль её скулы. Приоткрывает глаза и сообщает доверительно:

– И тебе тоже придётся смириться.

Слова не нужны.

Он целует её.
Открыт весь фанфик
Оценка: +3
Фанфики автора
Название Последнее обновление
Сквозь время
Dec 13 2018, 01:37
Вы помните
Dec 6 2018, 22:56
Яйцо Окками
Dec 5 2018, 08:37
Глаза саламандры
Dec 5 2018, 08:25
Прости меня, Ньют...
Dec 5 2018, 08:18



E-mail (оставьте пустым):
Написать комментарий
Кнопки кодів
color Вирівнювання тексту по лівому краю Вирівнювання тексту по центру Вирівнювання тексту по правому краю Вирівнювання тексту по ширині


Відкритих тегів:   
Закрити усі теги
Введіть повідомлення

Опції повідомлення
 Увімкнути склейку повідомлень?



[ Script Execution time: 0.0507 ]   [ 11 queries used ]   [ GZIP ввімкнено ]   [ Time: 18:54:24, 26 Apr 2024 ]





Рейтинг Ролевых Ресурсов - RPG TOP