Часть 1

Утро, как и подобает приличному летнему утру, было тихим, тёплым и чрезвычайно сонным. Не только люди, но и птицы, приведённые в замешательство внезапным потеплением, растерянно молчали и прятались от мира сего в тени расцветающих уже деревьев и кустов.
Коты и собаки, во множестве обитающие в каждом городском квартале, заключили какое-то негласное перемирие, обусловленное внезапным приступом непреодолимой лени: псы, блаженно прикрыв глаза, беспардонно дрыхли на особо солнечных участках газонов, а кошки вальяжно разлеглись на ветвях деревьев, карнизах и крышах пятиэтажек, нисколько не страшась высоты. И вот, среди этой дружелюбной идиллии, ровно в 8.00 раздался страшный грохот напополам со звоном разбитого стекла…
Из чердачного окна дома номер семнадцать по улице Плагиаторов вылетало друг за другом не что иное, как разнокалиберные телевизоры. Здесь были обыкновенные «ящики», стильные плазмы, крохотные чёрно-белые телевизоры с погнутыми усами-антеннами и даже подлинные раритеты, на удивление неплохо сохранившиеся до этого момента. Время от времени поток техники разбавляли стационарные телефоны, провода которых до последнего извивались, имитируя предсмертную агонию.
Скрипнула несмазанными петлями дверь подъезда, и из-за неё показалось тучное, потрёпанное существо в розовом махровом халатике. Существо гневно зыркнуло в сторону чердака и зашаркало колоритными зайцеобразными тапками в его сторону, всем своим видом демонстрируя недовольство сложившейся ситуацией. Это была Марфа – супруга академика Укропова, жившего на третьем этаже в соседнем с вышеупомянутым чердаком подъезде, звание которого подтверждалось лишь теоретически существующей кандидатской на тему «Влияние народных примет на психологию мировоззрения городских жителей». Марфуша жила в этом доме совсем недолго, около месяца, и именно поэтому удосужилась отреагировать на подобное нарушение спокойствия – не привыкла.
Укропова подняла голову и прищурила глаза цвета гнилых водорослей:
- Эй, ты! Псих ненормальный! Восемь утра, мы в будильниках не нуждаемся!!
Едва женщина успела проорать это импровизированное приветствие, как тут же лишилась дара речи, ибо в этот момент в окошке показалась физиономия зачинщика сего бедлама.
На неё пристально смотрел, словно вспоминая, молодой человек лет двадцати пяти – донельзя чумазый и настолько же довольный. Тощий и высокий, видом своим он напоминал паука, лицо же заставляло вспомнить о русском фольклоре, повествующем о домовых и кикиморах: большой, с заметной горбинкой нос, огромные близкопосаженные глаза медового цвета, густые, сросшиеся брови и губы, до такой степени растянувшиеся в улыбке, что она у чудака была в прямом смысле до ушей. Светлые волосы этого чуда были прикрыты широким чёрным капюшоном с приметной, ярко-красной, заплатой.
Завидев Марфу, диво обрадовалось до такой степени, что перегнулось через карниз, уцепилось за оконную раму левой своей рукой и встало ногами на подоконник:
- Прошу прощения за столь раннее беспокойство, дорогая соседка! Вы ведь из недавних приезжих, не так ли? – чудак говорил, не повышая голоса, но его хрипловатое звучание легко достигало ушей собеседницы с высоты пятого этажа, - Марфа Васильевна, поднимайтесь! Неудобно беседовать на подобном расстоянии.… К тому же то, что я обязан вам рассказать, известно почти каждому жильцу этого дома – если не из первых уст, то хотя бы понаслышке.
Укропова ошарашено потрясла головой, и молодой человек воспринял этот жест как согласие. Кивнув в ответ, он мгновенно исчез в дебрях чердака…

Часть 2

Укропова была небоязкой и даже отважной женщиной, что делало ей честь, если бы не манера искать приключения на деликатные места. В её возрасте это зачастую было опасно не только для самой Марфы, но и для окружающих, а в основном – для уважаемого супруга. Эта безрассудная храбрость отличала её от спокойного и даже где-то трусоватого академика, который предпочитал спокойное, домашнее времяпровождение активному отдыху и мог лишь тихо вздохнуть, если жена сообщала ему, к примеру, о том, что отпуск они проведут на экстремальном горнолыжном курорте.
Вот и теперь Марфа Васильевна, чуток поразмыслив, решительно отворила дверь подъезда и двинулась вверх по лестнице, сотрясая старые перила мощными движениями филейной своей части. Добравшись до третьего этажа, женщина обнаружила, что далее лампочки или разбиты, или просто выкручены. Не найдя при себе фонарика, она двинулась на ощупь, мысленно проклиная ту заботливую хозяйку, которая ухитрилась завесить плотными, непроницаемыми шторками окна на высоте двух метров от пола.
Ступив на площадку пятого этажа, Укропова тихо выругалась: сюда свет с нижних этажей не проникал, и тьма была кромешная – видны лишь зловещие огоньки глазков, за которыми, правда, кипела жизнь. Естественно, разглядеть дверцу в потолке не было никакой возможности, и Марфа было приуныла, но вдруг заметила, что вспыхнул новый, более яркий и живой огонёк, появление которого сопровождалось характерным звуком – кто-то чиркнул спичкой….
Спичка осветила лицо, и женщина, увидев его вблизи, да ещё при таком освещении, сначала решила упасть в глубочайший обморок, и винить её за впечатлительность было бы глупо – ведь новый знакомец более всего походил на персонаж из малобюджетного ужастика. Тем не менее, разглядев сходство чудища с молодым человеком, который не далее как десять минут назад довольно любезно пригласил её в своё обиталище, Укропова ограничилась тем, что слегка шарахнулась в сторону, противоположную чудаку. Тот удовлетворённо хмыкнул и зажёг небольшой огарок свечи в старом медном подсвечнике, который всё это время держал в руках.
- Здравствуйте, уважаемая. Вижу, вы не пренебрегли моим приглашением.… Весьма рад, ведь многие предпочитают узнать обо мне от старожилов вместо того, чтобы встретится лично.
«Уважаемая» подавила желание сползти по ступенькам, предварительно перейдя в жидкое состояние, и слегка дрожащим голосом произнесла:
- Я тоже очень рада.
Глаза Марфы Васильевны постепенно привыкли к скудному освещению, и та с удивлением отметила, что чудак, в стремлении не смутить собеседницу, согнулся в три погибели, чтобы его подбородок был хотя бы на уровне её глаз. Тут диво вздрогнуло, театрально хлопнуло себя рукой по лбу и громко произнесло:
-Ох, я же забыл представиться! Ротеотротти Гилтириттрапп. Здесь меня называют Чердачником – для краткости…. В этом доме, на этом – он указал куда-то в потолок, - чердаке я живу с самой его постройки. До того жил в трёх домах, до самого их сноса…. Впрочем, если вас интересует моя история – поговорим лучше в более уютной обстановке, например, за чашечкой чая. Я очень не люблю выходить из дома, тем более летом - как видите, пришлось даже свет выключить…
В Укроповой проснулась гражданская сознательность. Стремительно приняв боевую стойку, (руки в бока, глаза прищурены, сама чуть наклонена в сторону нарушителя), женщина язвительно заявила:
- Хулиганим, значит? Лампочки выкручиваем? Чердачник, тоже мне! Уголовник этакий…
Женщина оборвала свою речь на полуслове. Причиной тому стал неописуемой протяжности хрип, правда, перешедший тут же в истерический визг – как если бы незадачливые ремонтники решили наждачкой стеклопакет отшлифовать. Обернувшись в поисках если не наждачки, то, по крайней мере, работника, чтоб можно было кому-нибудь устроить трёпку, Марфа Васильевна вернулась взглядом к окрещенному уголовником Ротеотротти – и сначала решила, что у того, как минимум, эпилептический удар. Всё тело Чердачника сотрясалось так, будто кто-то бил его электрошоком, и до Укроповой наконец дошло – её новый знакомый смеялся…

Часть 3

У Укроповой было множество уважительных причин для того, чтобы без долгих прощаний, по-английски, смыться куда-нибудь подальше от подобных зрелищ – в частности, можно было придумать с сотню оправданий, которые покажутся естественными и правдоподобными даже ей самой. Тем не менее, Марфа, втянув голову в плечи и стиснув кулаки так, что наверняка останутся синяки от давно не стриженых ногтей, оставалась на месте. Каким бы диким не был с виду Ротеотротти, но стратегию он разработал верно – сначала выдал малое количество информации, и, обращая внимание на любопытство гостьи, надеялся придержать её полной версией.
-Подержите, пожалуйста, - Чердачник вручил женщине подсвечник, распрямился, оказавшись вдвое выше неё, и толкнул рукой дверцу в потолке. Уцепившись руками за край дверцы, он ловко забрался внутрь и протянул руку Марфе Васильевне, - Теперь потушите и передайте мне. На чердаке освещение значительно лучше, хотя и не электрическое.
Укропова протянула ему сначала подсвечник, а потом – свою руку. Несколько секунд молодой человек удивлённо разглядывал данную конечность, и лишь потом, в очередной раз хлопнув себя по лбу, соизволил помочь Марфе забраться - хотя гостья весила немало, Чердачнику не стоило никаких усилий затащить её наверх.
Начнём с того, что чердак – это одновременно место, состояние души и стойкая метафора, и уже эта многофункциональность делает его незаменимым по своей природе. Каждая действительно старая вещь вмещает в себе историю его прошлых хозяев, каждого происшествия, которое оставило хоть какой-то след на ней. Каждая действительно старая вещь имеет некое подобие души, составленной из пережитых окружающими её людьми эмоций.… Таким образом, чердак – это склад забытых душ, ненужных черт характера и никому не рассказанных историй. И каждый раз, залезая наверх, можно услышать эти отголоски прошлого….
Этот же чердак имел свою особенность – он был общим для всего дома, и, хотя туда вели три дверцы, по одной на каждый подъезд, войти можно было только через одну – и только с позволения хозяина. Помещение казалось светлым только по сравнению с подъездом, где трудно было разглядеть даже силуэт собственного носа – через три небольших окна проникало ровно столько света, сколько нужно для освещения трети комнаты.
Естественно, всё было заставлено хламом, но настолько удачно расположенным и систематизированным, что занимал он всё ту же треть чердака. В самом дальнем и тёмном углу лежали связки книг, одна из них, распакованная, располагалась у входа - Ротеотротти явно любил читать. Мебель, а так же различные доски, собранные в «снопы» соответственно ширине и длине, стояли рядом – у стены, а те предметы мебели, которые не успели окончательно развалиться, Чердачник использовал в быту. Та часть чердака, которая предположительно принадлежит первому подъезду, приспособлена под жильё – как раз она и заставлена уцелевшей мебелью. Но эта часть помещения заслуживает отдельного описания….
На стенах её размещались картины в потрёпанных рамах, разномастные зеркала, мастерски склеенные воедино из осколков сувенирные тарелки и старые календари за последние двенадцать лет. На полках перекошенной этажерки – стеклянные и керамические фигурки, подставки, подсвечники и украшения, в большинстве своём – не подлежащие восстановлению, но есть и целые, которые, если присмотреться, выдают едва заметные следы починки. На полу – немереное количество ковров различной фактуры и расцветок: от тех, в которых мягко утопают ноги, до тех, о которые эти ноги обычно вытирают. У стены располагался диван, который, очевидно, служил для его хозяина кроватью – об этом свидетельствовало одеяло и с десяток разнокалиберных подушек на нём. Но больше всего привлекало внимание «кухонное» отделение. Состояло оно из допотопной печки (похожа на гигантскую жестянку с прорезанной дверцей и трубочкой для удобства), стола, накрытого вместо скатерти мозаикой вышитых и вязаных салфеток, полки для посуды и пяти совершенно разных стульев. Стены же в этой части жилья были оформлены кафелем, наверняка оставшимся от многочисленных ремонтов, происходивших в этом доме – ни одной одинаковой плитки здесь не найдёшь…. Впрочем, перечислить имущество Чердачника достоверно мог только он сам.
Марфа Васильевна в едва ли вменяемом состоянии разглядывала всё это великолепие. Когда ей казалось, что она уже привыкла к мельтешению посторонних предметов, её взгляд спотыкался о что-то совсем несуразное, и женщина впадала в некое подобие ступора. Ещё больше она удивилась, когда заметила среди старой мебели стол, что вынесли из её квартиры при переезде и который исчез из-под носа у грузчиков.
- Вы предпочитаете зелёный или чёрный? – Ротеотротти некоторое время с некой издёвкой наблюдал реакцию Укроповой на его жилище, но уже спустя полминуты решил проявить гостеприимство по отношению к ней.
Женщина с измученным видом воззрилась на Чердачника.
-Значит, чёрный! – невозмутимо заявил он.

Краткое отступление от темы во имя избежания дальнейших недоразумений в нашей истории. Считайте это перекуром. Читать невнимательно.

Утилизацией мусора, а точнее, его вывозом во дворе семнадцатого дома официально не занимался никто, и толпы бабулек могли, взбунтовавшись, скупить все конверты в районном почтовом отделении на письма правительству, но объявился в той степи добродетель. Внук консьержки, он героически изменил свой рабочий маршрут, и раз в полгода заезжал сюда – вынести мусор и вручить бабушке новую вставную челюсть…. И именно сегодня наступил этот, несомненно, праздничный день.
Василий Федотович Заплаткин, водитель мусоровоза, любящий внук и просто хороший человек, въехал во двор торжественно, обеими руками нажимая на клаксон и подвывая в такт гудкам. Машина остановилась около 9.27 у первого мусорного бака, и Вася распахнул её дверцу, словно она принадлежала как минимум лимузину. (Далее, за неимением возможности и желания подробно описывать будни этого разгильдяя, я посвящу ему стишок)
И взор его был радостен, улыбка на губах,
и звук мотора сладостен – наушники в ушах,
И с глупым выражением немытого лица
Спешит Заплаткин к бабушке, ждущей у крыльца.

И бабушка восторженно падает навзничь,
Халатик принимает новый (просто жуткий китч),
Вставная челюсть шамкает, скрипит, страдая, дверь -
У Васечки есть бабушка, и счастлив он теперь…

Но вот запах разлукой вдруг домашний красный борщ,
Которого теперь вовек в том доме не найдёшь,
Федотыч встал из-за стола, мать поблагодарил,
Оставил ей букет цветов, улыбкой озарил,
И так, во все двенадцать улыбаясь
Гнилых зубов,
Пошёл к мусоровозу он на зов.

Собираясь, наконец, нагнать график своей работы, Заплаткин отворил дверцу своего рабочего транспорта и думал уже забраться внутрь, как заметил у самой стены второго подъезда кучу разбитых телевизоров: «Ох ты ж ёлки-палки! Тут же и металлолом, и запчасти, и ещё куча всякого… Такое добро выбрасывают, не понимаю. Мешает кому, или как?»…
С этими мыслями мусорщик принялся упаковывать технику в ящики.

Часть 4

Укропова зачарованно наблюдала за процессом заваривания, и не зря – чего стоил один только керамический чайник в фиолетовую крапинку, с какой-то контуженой белкой посредине. К тому же, здесь не было стола для готовки, а ставить неготовый чай на обеденный стол, по мнению самого заварщика, было бы кощунственно. Полулёжа на столе, как в детстве, она пыталась уловить движения рук Чердачника, но, во-первых, они двигались независимо друг от друга (!), а во-вторых, с завидной скоростью. Ротеотротти ухитрялся одновременно пересыпать заварку в падающий чайник, ронять сахарницу, ловить чайник, на ходу включать печь, подбрасывая туда ветки каждый раз, когда выдавалась свободная доля секунды, и наконец, у самого пола, ловить сахарницу. Экстрима добавилось, когда хозяин чердака вскипятил воду, и ему понадобилось перелить её на весу из металлического чайника в керамический, не выпуская при этом пакетик с заваркой и сахарницу. Впрочем, проделал он это с таким спокойным лицом, будто вся его жизнь – сплошной кухонный фарс….
Чай был готов всего через семь минут, хотя вода в чайнике обычно кипятится около десяти, а про остальной процесс, вместе с отстаиванием заварки, и упоминать не стоит. Тем не менее, Чердачник ловко перелил чай в живописные чашки с винни-пухом, засыпал в первую полсахарницы и небрежно швырнул вторую в сторону стола. Чашка мягко приземлилась перед носом у Марфы Васильевны, и та крайне неловко подорвалась со стула, едва не опрокинув его.
- Дорогая гостья, не могли бы вы быть поаккуратнее? – с саркастичным смешком произнёс Ротеотротти, помешивая ложечкой почти загустевший от слипшегося сахара чай, - Так и чашку недолго опрокинуть. Они мне совсем недавно достались – дети с нижнего этажа оставили их на крыше…. Наверное, опять Альби. Она часто пытается меня задобрить и выманить.
Укропова хмыкнула в унисон со своим новым знакомым, но, в отличии от Чердачника, раздражённо. Опять эти дети.… Вот почему люди не рождаются взрослыми? – думала она.
- Но-но, не стоит так строго… Мы – постаревшие дети, и это не так плохо, как кажется. Вот я, например – живу на чердаке, коллекционирую безделицы, любопытствую – всегда и во всём… Чем не ребёнок?
Марфа поражённо уставилась на «постаревшего ребёнка», и тот, забавляясь, сделал круглые и честные глаза – благо, они и так были размером с блюдца. Ладно, чудак, ладно, изворотливый – но читать мысли? Это представлялось Укроповой чем-то несуразным, разрушало стойкое представление о мире…
- Вы чай обычно с чем пьёте? – прервал её размышления Чердачник, одновременно откидывая один из ковров и прощупывая пол, - Варенье, печенье? Или, может, с молоком? Помню, приходил один оригинал, попросил чаю с корицей и перцем… с тех пор они у меня всегда в наличии.
- С вареньем, грушевым. Пожалуйста… - сказала Марфа Васильевна, привыкшая уже немного к странностям Ротеотротти, с одним желанием – не утруждать себя в очередной раз переменой взглядов на мир.
Тот подцепил длинным, тонким указательным пальцем одну из досок и поднял её – та отделилась от пола с неприятным скрежетом и открыла глазам что-то наподобие тайника, а скорее, даже погреба или холодильника. Под полом находилось множество различной консервации: от варенья до соленья, а также неизменная килька в жестяных банках и залежи смородинового желе(?). Среди всего этого великолепия, прямо посредине, возвышалась пятилитровая банка грушевого варенья, причём явно из недавних запасов. Под удивлённый возглас Укроповой Чердачник подхватил ёё и опустил на стол, посмеиваясь:
- Словно знали! Дарья Афанасьевна из первого подъезда была так любезна, что оставила её на подоконнике. А я не могу устоять перед грушевым вареньем, понимаете? Маленькая такая, безобидная привязанность. Но сейчас мне за неё даже стыдно.
Он комично пожал плечами и безо всяких усилий, тремя пальцами, открыл банку. Варенье однозначно было свежим, потому что вместе с этим из банки высвободился сладковатый запах сиропа….

Часть 5. Короткая

У Чердачника, как ни странно, оказалось очень уютно – стоило лишь привыкнуть к хозяину, как понимаешь всю прелесть чердака. Полное отсутствие соседей, покой, убежище от коммунальщиков - и никто не осмелится просто так тебя побеспокоить…. Количество вещей перестаёт смущать довольно быстро, и тогда начинает радовать глаз – ты словно находишься в музее антиквариата, но не ограничиваешься стеклянными перегородками. А Ротеотротти – всего лишь музейный смотритель. Они всегда со странностями.
Одна из салфеток, вышитая по краям бисером, немного сдвинулась, обнажив тем самым грубую столешницу. Марфа Васильевна потянулась её поправить - и обнаружила, что эта часть стола испещрена мелкими, с четверть сантиметра, буквами…. Рассматривая их, гостья частично забыла о хозяине дома, а потому слегка дрогнула, когда тот вздохнул.
Чердачник долил себе в сахар кипятка и, наконец, мягко опустился на стул, с некоторым колебанием поставив на стол чашку – и немедленно подняв её. Он пил при помощи лишь одной руки – большим и указательным пальцами держал ручку чашки, а мизинцем размешивал сахар в чае. Укроповой потребовалось минут пять для осознания того, что все его пальцы, за исключением больших, примерно равны по длине… но и об этом довольно быстро забыла.
- Пожалуй, я и так слишком долго тянул интригу. Вот и варенье уже на исходе… - Ротеотротти печально кивнул на полупустую банку, и уголки его губ на мгновение опустились, обратив их в перевёрнутую арку, - Пора бы уже разъяснить ситуацию…
Вопреки ожиданиям, Марфа не стала бурно реагировать – лишь пожала плечами и меланхолично звякнула ложечкой о стенку чашки. Давало знать о себе варенье, испокон веков ценившееся гораздо больше, чем валерьянка, но по ряду причин признанное устаревшим средством. К тому же, Чердачник не казался ей уже настолько неприятным человеком, как вначале. Укропова театрально вздохнула и прбурчала:
- Пожалуй, так.