Похищение

Грейвс выходит из палаты Тины ровным шагом.

Он смотрит прямо перед собой. Не пройдя и пары метров, налетает на неизвестно что забывшую тут Лэсли Грин. Непроизвольно оглядывается на уже закрывшуюся за ним дверь и переводит взгляд на ярко-фиолетовую обложку глянцевого журнала в руках женщины. Мыслей нет. Он бормочет что-то жутко странное вроде «привет, Лэсли», и её широко раскрытые глаза остаются в коридоре за его спиной.

Раннее утро. В коридорах госпиталя никого нет. Почти никого.

Он заходит в лифт и, завидев спешащего к кабине человека, рычит гоблину:

– Вниз, пожалуйста, прямо сейчас.

И сам отрывистым движением палочки со звоном задвигает железную штору двери лифта.

Уже на следующем этаже Грейвс понимает, что лифт был плохой идеей. Каждая новая остановка и лязг железа проходится по его нервам, и, не доехав до конца, он, расталкивая людей и глухо извиняясь, выходит и быстрым шагом движется к лестницам. Бежит вниз, перескакивая ступеньки.

Ему срочно нужно убраться из здания. А лучше убраться совсем. Из себя, из жизни, отовсюду.

Он ведь правильно поступил.

Он не позволяет себе подвергать сомнению это утверждение.

Небо затянуто желтовато-белыми разводами облаков, обещающими удушающую жару ближе к обеду.

Ему нужен свежий воздух. Хотя бы на несколько минут.

Он аппарирует.

Когда ему, спустя два очень долгих дня, доставляют из госпиталя выписные документы Порпентины Голдштейн, он обращается к скрытому чарами маленькому бару, занимающему нишу в массивном шкафе с текущими делами в его кабинете.

Когда он в мыслях грозился уволить Тину, он даже не думал, что ему придётся сделать это на самом деле.

Оставшаяся не иначе как после Гриндевальда бутылка ненавидимого им шотландского огневиски кажется сносным временным решением проблемы. Наполнив широкий бокал на два пальца, он залпом опрокидывает в себя огненную жидкость.

Грейвс не хочет думать о том, как Тина воспримет новость об увольнении после всего, что он и без того успел сделать.

Тина была жива и здорова. И по большому счёту, легко отделалась.

Но с такого рода магическим истощением он не имеет права допустить её к работе аврора.

В последнее время ему кажется, что он имеет слишком мало прав.

После бокала крепкого напитка, срочного вызова на Остров Либерти, где какой-то шутник трансфигурировал факел Статуи Свободы в огромный рожок с мороженым, и летучки с оперативной группой ему приходит в голову идеальный выход из ситуации.

Он знает, как Тина ценит свою работу в аврорате. Она останется в его департаменте в формальном подчинении у главы отдела аналитического обеспечения, будет вести расследования, не сможет лезть на рожон и будет, хоть и косвенно, но под его присмотром. Им, конечно, придётся тяжело, но он надеется на её благоразумие.

Он сам виноват, что беспечно позволил этому начаться.

И сохранение её места в Конгрессе – та малость, что он может сделать и сделает для Тины.

К вечеру вопрос о её переводе уже решен.

Он не подвергает сомнению своё хладнокровие и способность справляться с чувствами. В конце концов, работают же люди вместе после того, как разошлись.

Он как раненый зверь на следующее утро ходит из угла в угол кабинета в ожидании её прихода.

Когда она вся горящая праведным негодованием является к нему, невероятно красивая – ему безумно хочется прикоснуться к её отросшим каштановым кудрям – Грейвс пытается держать себя в руках. Он собран и внешне спокоен, хотя челюсть сводит от напряжения, когда он говорит.

И Тина разрушает все своим заявлением об увольнении. Все.

Только после того, как устоявшаяся в его сознании картина какого-никакого будущего равновесия была разорвана в клочья, Персиваль Грейвс понимает, что потерял контроль над ситуацией.

А еще ему кажется, что Тина абсолютно бессовестно пользуется его к ней отношением. И те слова, меткие, восхитительно точно бьющие в цель, за которые иного дерзнувшего он был бы убить готов, отзываются в нем только глубоким сожалением. Она оставляет его совершенно разбитым.

Кто бы знал, как ему её не хватает.

Если бы он сам знал.

Грейвс, вопреки обыкновению, не игнорирует ежегодное приглашение и отправляется в Сиэтл на выпускную церемонию Академии авроров. Произносит торжественную речь. Улыбается. Оглядывает восторженные лица с горящими глазами. Встречается с бывшими коллегами и друзьями. Проводит пару дней в городе, где когда-то очень давно и сам был студентом. Его догоняет мысль о том, что она тоже должна была быть в числе выпускников. Он находит имя, высеченное на каменной доске.

Когда Грейвс возвращается в Нью-Йорк, он ощущает, что его дни стали невероятно пусты.

Он работает с удвоенной силой.

Он не может поверить, что и двух недель не прошло с того момента, как все полетело к чертям. Когда он сам все отправил к чертям.

На улице ни облачка, прохладный свежий ветер проникает в его кабинет через приоткрытую створку окна. Он сидит в своем кресле, оперевшись подбородком на сложенные в замок пальцы и сверлит взглядом дверь.

За гулом голосов раздаются приближающиеся быстрые шаги. Его сердце предательски пропускает удар, он ругается на себя сквозь зубы – у нее нет причин появляться здесь – и после короткого стука глухо произносит: «Войдите».

– Почта, сэр! – в дверь протискивается блондинистая несуразная девушка-секретарь со стопкой писем и отчетов и со вздохом облегчения почти роняет все ему на край стола. Под его мимолетно брошенным разочарованным взглядом она тушуется и, покраснев, спешно выходит. – Извините, сэр...

Грейвс тянется к принесённой кипе бумаг и нехотя подвигает её к себе. Несколько писем от просителей. Отчеты по проведенным операциям. Свежий выпуск Призрака Нью-Йорка.

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, он погружается в чтение корреспонденции и проверку писанины подчиненных.

Он чисто случайно обнаруживает зажатую между двумя толстыми папками надушенную, свернутую вчетверо записку.

– Лэсли? – не то удивленно, не то раздраженно задает он вопрос вполголоса и думает сразу избавиться от послания. Но что-то его останавливает.

Он думал, что все еще поправимо.

До того, как прочитал несколько отрывистых строк, набросанных вычурным почерком.

«Ты идиот, Персиваль. Тина садится на пароход и уезжает в Англию. Сегодня в 2 часа пополудни. Манхэттен, причал 88. Ты мой должник.
P.S. Мучайся теперь. Я почти чувствую себя отмщенной»

Грейвс тупо смотрит в разбегающиеся перед глазами строчки. Поднимает взгляд на антикварные часы в углу кабинета.

В следующий момент, когда Грейвс осознает кто он, где и что делает, он уже выбегает на площадку для аппарации и судорожно пытается вспомнить, куда можно безопасно переместиться в том районе.

У него чуть больше пяти минут.

Он появляется в подворотне на углу 11-ой Авеню в квартале от нужного места прямо на глазах у кучки агрессивного вида подростков. Ему приходится потратить время на связывание немагов и наложение заклятия забвения.

Ему кажется, что весь мир настроен против него. Но он бежит так быстро, как только может.

Было бы у него время подумать, он бы задался вопросом, почему она уезжает на пароходе, а не международным портключом. Но времени у него нет.

Когда Грейвс, задыхаясь, попадает на уже пустой 88-ой причал, пароход отходит. Он вцепляется пальцами в ограду и, рвано выдыхая воздух, ищет взглядом её фигурку на борту корабля.

Только бы она была здесь. Не с другой стороны, не на другом корабле, не у себя дома. Здесь.

Они встречаются взглядами.

Она стоит в отдалении от других пассажиров около самого бортика... Стоит в длинном желтом летнем платье, обняв себя, её волосы треплет ветер, а темные глаза её блестят и смотрят так пронзительно. И он не может найти в себе силы пересилить это.

Нет. Он не может её отпустить.

Не дожидаясь, пока корабль увезёт ее из поля зрения, Грейвс, бегло оценив обстановку, аппарирует прямо на борт. Ловит отшатнувшуюся было Тину в объятия, и они схлопываются в пространстве, перемещаясь в первое пришедшее ему в голову место. К нему домой.

Он не помнит, как они с лестничной площадки попадают в квартиру.

– Персиваль, – шипит она и бьет его кулаками в грудь, – Что ты себе позволяешь? Мне казалось, мы все уже выяснили.

А он просто не может её отпустить. Грейвс ловит занесенную ей для еще одного удара руку за запястье и, мягко перехватив вторую, склоняется к ней, почти касаясь лбом её лба. Она замирает.

– Прости меня. Прости, Тина, – исступленно шепчет он, сводя брови и глядя в её огромные глаза.

Она делает еще одну попытку вырваться.

– Я не мог поступить иначе, Тина, – он зажмуривает глаза, чуть отворачивая голову. – Гриндевальду нельзя было позволить добраться до Госпожи Президента. Когда я увидел тебя на той злосчастной лестнице в холле Конгресса, я подумал, что лучше бы я умер, чем встал перед таким выбором. Если бы ты знала, чего мне стоило не ринуться спасать тебя, Тина, бросив всех этих делегатов и Пиквери на произвол судьбы.

Грейвс не видит внезапно озарившего лицо Тины понимания.

Он открывает рот, но не знает, что еще можно сказать. Выдыхает. Едва заметно качает головой. Чувствует, как её рука выскальзывает из его некрепкого захвата, и уже готовится отпустить её всю, когда вдруг её прохладные пальцы, очерчивая колючую скулу, ложатся на его щеку. Он готов раствориться в этом нежном прикосновении. Он не может смотреть.

– Персиваль, – шепчет Тина. Железно-мягко. От этого тона у него сводит сердце, – Посмотри на меня, Персиваль.

Он чувствует, как она обеими руками обхватывает его лицо, и подается этому движению, а потом открывает глаза. Он видит её близко-близко. Различает столь любимые им смешливые тонкие морщинки в уголках её почти черных глаз.

– Ты идиот, Персиваль.

Он знает.

– Чрезмерно самоуверенный и считающий, что ничто в мире не будет работать без его бдительного надзора. Думающий, что он может все решать за других.

Справедливое замечание.

– Как там было? – она, чуть отстранившись, в притворном гневе сужает глаза. – Наши отношения мешают тебе исполнять свой долг перед американским магическим сообществом?

Он морщится. Его руки мягко сжимают голые плечи Тины.

– Звучит отвратительно, не находишь?

– Просто кошмарно, – эхом отзывается Грейвс. Он не может оторвать взгляда от её острой, выглядывающей из-под лямки платья, ключицы.

– И что же ты делаешь теперь, Персиваль?

Это издевательски-вопросительное «Персиваль» заставляет его поднять взгляд. Он, повинуясь порыву, нежно заправляет прядку темных волос ей за ухо, останавливаясь большим пальцем у неё на виске. Она, зажмурившись на мгновение, прижимается щекой к его ладони и спрашивает:

– Не досталась мне, так не достанешься никому, верно?

Нет, ничего такого он в виду не имел... Когда похищал Тину с корабля, который должен был её увезти к… к Скамандеру? Кхм.

Она тихо смеется смущенному неудовольствию, отразившемуся на его лице. Её глаза блестят от слез.

Грейвс мягким касанием пальца стирает сорвавшуюся слезинку с её щеки. Слова срываются с его языка раньше, чем он успевает подумать о последствиях.

– Ты нужна мне.

Она вздрагивает в его руках. Он понимает, что это чистейшая, кристально чистая правда. И никуда ему от этого не деться.

– Но как же…

– Американскому магическому сообществу придется смириться.

Из его груди вырывается хриплый смешок.

– Опять ты...

– Ш-ш-ш, – он касается пальцами ее губ. Ведёт кончиком носа вдоль её скулы. Приоткрывает глаза и сообщает доверительно:

– И тебе тоже придётся смириться.

Слова не нужны.

Он целует её.