Глава 1. Во власти снов и воспоминаний.

И вновь преодолевая порывы стального ветра, он поднимается над землей, возносится ввысь — туда, на вершину башни, навсегда теперь ставшей для него Башней молний... Его не видят, его не ждут, но он снова там, чтобы опять пережить роковые мгновения... попытаться помешать, зная, что предначертанного судьбой не изменить... Блеклые, смазанные фигуры окружают одну, излучающую яркий белый свет... беззащитную, загнанную в угол. Но они чувствуют исходящую от нее силу и не смеют приблизиться... Парящее над башней призрачное марево бросает на лица зловещие изумрудные отблески... Один из них обязан сделать первый шаг, но он медлит... остальные подгоняют его, в душе радуясь, что эта роль выпала не им... А дальше... ледяной вихрь распахивает дверь, и появляется Черный человек... Сотканный из клочков плотного темного тумана, он медленно приближается к белой фигуре... сияние ее начинает меркнуть, в глазах появляется мольба... Лицо Черного человека искажается, расползается в леденящей гримасе... А дальше... Луч нестерпимо зеленого света пронзает белую фигуру... поднимает ее, угасшую навсегда, над башней... и низвергает во тьму... Фигуры покидают башню, и лишь он один — тот, кого не видели... тот, кто видел — остается, но его крик растворяется в сумраке, так и не сорвавшись с уст...

Не-е-е-е-т! Этого не было! Он не мог умереть вот так!.. я все исправлю... догоню... убью!..







— Кого это ты собираешься убить, мальчишка?! Отвечай! Я не потерплю в своем доме... Взрастили на свою голову! Без пяти минут убийца! Понабрался у своего дурацкого крестного!

— Не смейте так о Сириусе, — Гарри наконец (не без труда) разлепил веки, принял сидячее положение и нашарил на прикроватной тумбочке очки — очертания красного от гнева лица дяди Вернона сразу приобрели резкость.

Здесь же была и тетя Петунья. Возмущенно поджав губы, она слегка поеживалась в своей длинной ночной рубашке — это лето выдалось необычайно холодным. И туманным. Даже ночи, словно окутанные в дымку, помутнели: свет фонарей рассеивался, как на нерезкой фотографии. Гарри отвернулся к окну, поглядел на клубящиеся вокруг ближайшего фонаря облачка, стараясь — хотя бы на время — изгнать мысли о сне на задворки сознания. Сейчас не время... если он, конечно, не хочет все рассказать Дурслям. И чего им понадобилось будить его среди ночи?

— Э-э, что-то случилось? — с трудом сдерживая раздражение, поинтересовался он, потому как родственнички хранили молчание. Тут он заприметил и Дадли: тот стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку, словно боялся подойти ближе.

— Случилось?! — визгливо переспросила тетя Петунья. — Это мы должны тебя спросить об этом! Дадлик слышал, как ты произносишь... ну... эти пакостные слова, которые такие как ты постоянно... Так ведь, сынок?

— Он... да. Он... колдовал во сне, вот! Говорил на иностранном языке. Что-то такое... вроде «Абра-кедабра», — шепотом выдавил Дадли.

— Не надо произносить эту гадость! — зашикала тетя. И тут же, чтобы сгладить грубость, ласково прибавила: — Продолжай, сынуля, мы больше не будем тебя перебивать.

— Я... в общем, проходил по коридору, услышал это...

— И побежал жаловаться мамочке, — закончил за кузена Гарри. Ему было наплевать на реакцию Дурслей. Он не станет с ними считаться: послезавтра он покинет осточертевшую Тисовую улицу навсегда, а если разозлит родственничков до такой степени, что они пожелают выгнать его уже завтра — тем лучше. От взгляда на дядю Вернона, который раздулся, как индюк, готовясь обрушить на хама-племянника гневную тираду, Гарри стало смешно. Не дав дядюшке отрыть рот, он обратился к Дадли:

— Как ты сказал? «Проходил по коридору»... Сомневаюсь, что оттуда было слышно мое сонное бормотание. Если только я не орал как резаный. Так что лучше скажи мамочке правду. Мол, опять заходил к Гарри в комнату, опять хотел подсыпать ему в постель муравьев. Или ты придумал что поумнее? Чтобы после моего отъезда твоя мать не только муравьев выводила, но, скажем, и тараканов? Крыс?
Выражение лица тети Петуньи — маниакальной блюстительницы чистоты — надо было видеть.

— Неправда! — обиженно пробасил Дадли. — Я в коридоре был. Ходил... по нужде.

«Прямо там, под дверью?» — хотел было спросить Гарри, но сдержался, согнувшись пополам от смеха. Дадли показал кузену фак, когда тетя Петунья отвернулась. Стоит ли говорить, что, услышав жалкое оправдание сына, она сразу же ему поверила.

— Хватит ржать, ты! — дядя Вернон схватил Гарри за плечо и больно сжал. — Мы все тут слышали, что ты замышляешь убийство! А ну объяснись! Кого ты задумал убить?!

— Хотите заявить на меня в полицию? — Гарри рассмеялся в лицо дядюшке. — Да пожалуйста! Я же опаснейший преступник — убиваю во сне! Храпящий маньяк Гарри-Усыпитель — гроза Лондона! Такого как я надо держать в камере строгого режима, и ни в коем случае нельзя давать мне спать: вдруг кого убью!

— Ты не ответил, кого...

— А-а, моя первая жертва! Мне снился Дадли, высыпающий мне на кровать муравьев. Но я, увы, не успел его прибить: меня разбудили! Так что Дадли спас себе жизнь, в такое удачное время выйдя... по нужде, — тут на Гарри опять накатил приступ хохота, и он едва ли услышал гневные реплики четы Дурслей. Отсмеявшись, он внезапно почувствовал злость: одно воспоминание больно кольнуло его в самое сердце. Он не может, не имеет права веселиться... И когда эти трое, наконец, уйдут?!!

— Ты, наверно, возомнил, что тебе тут все дозволено, раз тебя опекает этот странный бородатый тип! — раскрасневшись, заорал дядя Вернон, взбешенный тем, что Гарри не принимает его слова всерьез. — Так знай, мальчишка: рано или поздно тебе все же придется вылететь из-под его крылышка! Вон крестный твой — из тюрьмы сбежал, письма стал тебе писать дурацкие, а потом взял, да и помер! Не удивлюсь, если в пьяной драке с такими же, как он, патлатыми уголовниками!

У Гарри потемнело в глазах от нахлынувшей ярости: да как этот... человечишка смеет говорить так о Сириусе! Сириусе, который погиб как герой! И строить свои гадкие предположения, когда того, кому он пророчит смерть, уже тоже нет в живых...
Смятение Гарри не укрылось от поросячьих глазок дядюшки, и он продолжил свое наступление.

— Так вот, — теперь он говорил в самое ухо Гарри, — когда у тебя никого не останется, кроме меня и Петуньи, и ты приползешь к нам на порог, потому что тебе будет негде жить, — вот тогда мы тебе все припомним. Все! Мы поступим так, как следовало поступить еще 16 лет назад - оставим тебя на улице! И это может случиться скорее, чем ты думаешь! Твой крестный был молод, и то недолго задержался на этом свете!

Гарри буквально трясло от гнева. Едва не поддавшись порыву выкрикнуть Дурслям в лицо всю правду — пусть знают, пусть подавятся! — он заставил себя сфокусировать взгляд на скомканном в изножье кровати одеяле — старом, доставшемся от Дадли, — и стал медленно, по частичке, освобождать свое сердце от злости. Они просто глупые люди. Они не стоят этого. Гарри не стал сразу поднимать глаза, боясь, что вновь нахлынет желание скормить дядю соплохвостам. Ему нельзя размениваться на мелочи: у него есть цель, и отныне все в его жизни должно быть подчинено лишь ей одной. Любопытно только, какие чувства отражаются на лице у тети: ведь именно ее клятва, данная когда-то Дамблдору, мешает дяде Вернону выставить ненавистного племянника из дому прямо сию секунду.

Дурсли молчали, как будто надеялись услышать от Гарри извинения, Дадли то и дело фыркал, делая вид, что ему смешно.
Окончательно успокоившись, Гарри нарушил затянувшееся молчание:

— Давайте продолжим утром, — вполне миролюбиво предложил он, искренне удивляясь, как спокойно звучит его голос.
Но дядя Вернон как будто не замечал, что на дворе глубокая ночь.

— Нет, мы не будем спать, пока не разберемся! — взревел он.

— Отлично! А я - буду! — Гарри накрылся куцым одеялом и под взглядами Дурслей лег, отвернувшись к стенке. Злость вернулась так же быстро, как исчезла. Если и сейчас они не уберутся...

— А ну повернись, когда с тобой разговаривают!!!

Гарри почувствовал, как его трясут чьи-то потные руки, и спустя мгновение вскочил, а еще мгновение спустя уже направлял волшебную палочку на в страхе попятившихся Дурслей. Дадли сразу же ретировался в свою комнату.

— Тебя за это исключат! — взвизгнула тетя Петунья.

— А мне плевать: я и не собираюсь в школу!

— Врешь! — прорычал дядя Вернон, отступая еще на пару шагов.

— Не верите? — Гарри сделал безумные глаза, подходя с палочкой ближе.

Дверь захлопнулась, и в комнате воцарилась долгожданная тишина. Вздохнув, Гарри выключил свет, с покорностью обреченного сознавая, что его ожидает ночь без сна — очередная в длинной череде промозглых туманных ночей, которые он проводил не смыкая глаз, воскрешая в памяти то, что даже в редкие минуты, когда он забывался сном, не переставало преследовать его.
Гарри уже готов был пожалеть, что Дурсли ушли, оставив его наедине с воспоминаниями и темнотой. С недавних пор он стал бояться ночи, с приходом сумерек становясь все более настороженным. Он больше не верил, что в этом доме ему ничего не грозит: тот, кто внушал ему эту уверенность, погиб, и вместе с горечью утраты Гарри уяснил для себя одну неоспоримую истину: теперь нет места на земле, где он ощутил бы себя в полной безопасности. Уверенность в завтрашнем дне умерла вместе с ним. Растворилась в вакууме, который заполнил ту частичку Гарриного сердца, где некогда обитал Альбус Дамблдор.







Гарри надеялся, что ехать к Дурслям ему вообще не придется: свадьба Билла и Флер намечалась на конец июня; по окончании мероприятия он планировал на время остаться в «Норе», после чего переехать на площадь Гриммо,12. С этим мрачным домом у него были связаны не менее мрачные воспоминания, но что поделаешь, другого жилья у него пока не было. Сидеть на шее у миссис Уизли, несмотря на ее теплейшее отношение, ему не позволила бы совесть. Одно дело гостить в «Норе» на каникулах, оставаться же там надолго — совсем другое. Вдруг Билл захочет жить у родителей со своей молодой женой? Флер, конечно, будет не в восторге... но вдруг? Может, вернутся близнецы, приедет Чарли или — чего не бывает? — возвратится домой блудный сын Перси? А тут Гарри — мало того, что лишний рот, так еще и магнит, притягивающий к себе всевозможные неприятности. Он навлечет беду на семейство Уизли, если останется: Пожиратели не дремлют, а Малфой наверняка рассказал им, где Гарри бывает летом. Так что это дело решенное — он переезжает в дом Блэков. С наступлением совершеннолетия он постарается вступить в Орден Феникса, но лишь для того, чтобы быть в курсе событий. Действовать он станет в одиночку. Никого, кроме Рона и Гермионы, не посвятит он в тайну крестражей. Такова была воля Дамблдора.

К сожалению, все получилось совсем не так, как планировал Гарри. Cвадьбу по непонятным причинам перенесли на 15 июля, а на вокзале Кингз-Кросс, окрыленный перспективой погостить до середины июля в «Норе», он нос к носу столкнулся с Дурслями. Напоследок умоляюще взглянув на мистера и миссис Уизли, он стал прощаться с друзьями. Родители Рона направились к Дурслям, — это внушило надежду. Дадли (да-да, он тоже был здесь, в костюме и при галстуке), ошалело пялившийся на Гарри и Джинни, слившихся в страстном поцелуе (в последний раз, дал себе клятву Гарри, тут же нет Пожирателей!), опасливо попятился при виде приближающейся четы Уизли и, задом протиснувшись в машину, стремительно захлопнул дверцу.

— Ты поедешь к нам, вот увидишь! — Рон радостно хлопнул Гарри по плечу.

Джинни ободряюще улыбнулась, и, внезапно повернувшись и задев Гарри по лицу волной медно-рыжих волос, показала фак Дадли (тот наблюдал за ними из автомобиля, прижав к стеклу нос так, что он расплющился).

— Этот хряк — твой кузен, да? — спросила она задним числом. — Ну и харя!

— Гарри, Дамблдор... Дамблдор, кажется, хотел, чтобы ты до 17 лет жил с дядей и тетей, — понизив голос, вдруг строго произнесла Гермиона.

Рон махнул рукой — не слушай, мол. Гарри не проронил ни слова, но настроение у него испортилось. И когда подошла миссис Уизли со словами «Гарри, дорогой, сожалею, но тебе придется...», он, в отличие от Рона и Джинни, со смирением принял неприятную весть. Это все ничто по сравнению с испытаниями, которые ждут его впереди.







На Тисовой улице почти ничего не изменилось, лишь снимки, развешенные и расставленные по всему дому (Гарри про себя называл сию фотогалерею «эволюцией Дадли») немного поменялись за год. Пока Гарри учился на 6-ом курсе Хогвартса, кузен успел благополучно бросить секцию бокса. «Ушел из большого спорта, чтобы посвятить себя учебе», — гордо говорила тетя Петунья всем соседям и знакомым; на самом же деле причиной ухода послужило то, что тренировки стали занимать все свободное время, а его Дадли предпочитал проводить в компании друзей-отморозков или за компьютером. Все его дружки по ночам теперь сидели в Интернете, а дядя Вернон, по жизни консерватор, не видел в Сети ничего хорошего, наотрез отказываясь подключать к ней компьютер сына. Ежедневно Дадли с тоской наблюдал, как Пирс, Деннис и остальные обмениваются адресами порносайтов, и зависть заставила его в первый раз в жизни пошевелить мозгами. В результате родился «Миф о великом программисте», благодаря которому Дадли развязался-таки с боксом и получил Интернет в свое полное распоряжение.

— Мам! Пап! Я хочу изучать программирование! — однажды заявил он, нарочито медленно собираясь на тренировку.

— О, сынок! — возрадовалась тетя Петунья.

Уже через два дня на его столе высилась внушительная стопка книг по Фортрану и Си++, HTML и XML, Delphi и Паскалю, и даже самоучитель по допотопному Turbo BASICу (дядя Вернон скупал все без разбору). Дадли книг не открывал (и оскорбительного названия одной из них — «Программирование для чайников» — не видел). Он сразу поставил отца перед фактом, что программисту без Инета не прожить.

— Как зачем? Эти, как их... программы качать! — с достоинством объяснил он, а назавтра уже сидел, вперившись в экран и увлеченно тыкая мышкой в изображения голых теток (а иногда и дядек)... Для отвода посторонних глаз он всегда держал перед собой одну из заумных книжек, открытую на середине, и при малейшем шорохе в коридоре мгновенно нажимал Alt+Tab. Вошедшая тетя Петунья смотрела на экран, где красовался заранее подготовленный для такого случая вордовский файл, набранный на Windings; при виде странных значков глаза ее увлажнялись от умиления, и она ласково трепала склонившегося над книгой Дадлика по белобрысой шевелюре. Дядя Вернон, разбиравшийся в компьютерах немногим лучше жены, вел себя примерно так же: хлопал Дадли по массивному плечу, а уходя, самодовольно бормотал: «Мой сын — орел! Далеко пойдет!»

Сидячий образ жизни не замедлил сказаться на внешности Дадли: он снова раздался во все стороны (особенно задняя его часть), и всем своим видом стал походить на грушу, взращенную на нитратах до исполинских размеров. На новых фотографиях он был запечатлен сидящим за компом и уставившимся на экран взглядом одержимого. Гарри посмеялся бы над этим выражением лица, будь у него настроение веселиться. А так, войдя с чемоданом и клеткой в холл, он, лишь мельком взглянув на фотографии, быстро поднялся по лестнице к себе в комнату, и заперся бы там, если б замок был изнутри, а не снаружи.






Гарри почти не выходил из своей комнаты, что очень удивляло Дурслей — они ведь его не наказывали. Раньше он не прочь был перед сном прогуляться по улице Магнолий, а теперь даже к завтраку спускался через раз. То, что их собственный сын придерживается почти такого же распорядка дня — день и ночь глядит в монитор, на воздухе не бывает (ест, правда, исправно) — этого они как будто не замечали. Но одного не заметить было невозможно: когда сын и племянник появлялись в столовой, оба с темными кругами под глазами, Дадли на фоне кузена смотрелся огромной горой жира, еле переваливающейся под собственной тяжестью. Вся семья вновь перешла на «кроличью еду».

Каждое утро сова приносила «Ежедневный пророк», в котором сообщались все более тревожные известия. На первой полосе, что особенно бесило Гарри, министерство помещало заметки о собственных (весьма сомнительных) достижениях. В конце июня арестовали еще с десяток волшебников и волшебниц, чья вина вызывала большие сомнения: «был замечен в Лютном переулке», «отказался говорить, где провел ночь с 24-го на 25-е», «упоминала в разговоре Пожирателя смерти», «пытался помешать министерским работникам провести обыск», «пробыла подозрительно долго в здании Министерства магии без видимых на то причин»... Посадили в Азкабан мадам Розмерту, которая провинилась только тем, что позволила Малфою наложить на себя заклятие Империус. Но о самом страшном обычно печатали на последних страницах.

28 июня — убийство старейшины Визенгамота Тиберия Огдена (это имя показалось Гарри смутно знакомым).

30 июня — душераздирающий случай: дементоры применили Поцелуй к двум магловским детям. Министерство взяло на себя смелость убить (хотя наврядли такое деяние можно расценивать как настоящее убийство) опустошенные тела, чтобы родители смогли похоронить их. В тот день Гарри спустился в гостиную посмотреть новости — там много говорилось об этом зверском преступлении. Полиция подозревала, что в кровь детей ввели через особо тонкий шприц отравляющее вещество, очень быстро выводящееся из организма, ведь на телах не было обнаружено никаких следов насилия, а в крови — ядов.

2 июля Гарри прочитал, что минувшей ночью Пожиратели смерти совершили нападение на школу магии «Дурмстранг»:

«Четверо преподавателей убиты, один с непоправимыми нарушениями психики помещен в Лечебницу имени Парацельса. Учительница по уходу за магическими существами Ирма Кошту бесследно исчезла. Министерство магии небезосновательно подозревает эту женщину в пособничестве Пожирателям смерти и просит всех, кто знает что-либо о ее нынешнем местонахождении, незамедлительно сообщить в штаб-квартиру мракоборцев (7-ой уровень)».

Гарри поглядел на помещенную внизу страницы фотографию: молодая светловолосая веснушчатая волшебница с грубоватыми четами лица — такими он представлял себе простодушных фермерских жен — мягко улыбалась, сощурив глаза, как будто в лицо било яркое солнце. «Предательница? Или очередная заморочка Министерства? — подумал Гарри, откладывая газету. — Пожиратели могли забрать ее с собой, чтобы под пытками допросить, а потом убить, как Берту Джоркинс.»

В номере от 6-го июля сообщалось об исчезновении одной из преподавательниц Хогвартса, мадам Трюк. Гарри не удивило, что и ее записали в пособницы Темного Лорда — чтобы не ошибиться, Министерство всех пропавших без вести теперь приравнивало к предателям. Гарри горько вздохнул: он-то думал, что хуже, чем при Фадже, отказывавшемся верить в возрождение Волан-де-Морта, быть не может...

На первой странице той же газеты красовался заголовок: «ХОГВАРТС НЕ БЕЗОПАСЕН ДЛЯ НАШИХ ДЕТЕЙ». В статье говорилось о том, что школа находится на грани закрытия:

«Министр магии Руфус Скримджер считает неприемлемым держать две сотни детей вдали от родителей в здании, охрана которого представляется ему недостаточной. Официальным указом Министра Школа чародейства и волшебства «Хогвартс» объявляется закрытой до тех пор, пока охрану замка не усилят и мракоборцы Министерства не подтвердят этого. Новый директор Хогвартса Минерва Макгонагалл заявила, что требования Министерства будут выполнены к концу августа. Но даже в случае открытия школы немногие рискнут отпустить туда своих детей - после того, как в этих стенах был убит сам Альбус Дамблдор. При всем уважении к памяти этого, без сомнения, великого волшебника, мы все вынуждены признать, что он не уделял должного внимания вопросам управления школой, не в полной мере осознавая ту ответственность, которую предполагает должность директора...»

Дойдя до этих слов, Гарри в ярости скомкал газету, но, заставив себя успокоиться, развернул ее вновь. Дальше значилось следующее:

«Весь минувший год Альбус Дамблдор периодически покидал свой пост без санкции на то Министерства магии. Это позволило Пожирателям смерти завербовать предателя среди учеников, который помог им проникнуть в здание школы. Но главным просчетом Дамблдора следует считать назначение экс-Пожирателя смерти Северуса Снегга на должность профессора в сентябре 1981г. Напомним, что ранее в том же году состоялся суд над Снеггом, и от Азкабана его спасло лишь поручительство Дамблдора, имевшего большое влияние на тогдашнего Министра магии. В результате в Хогвартсе 15 лет преподавал шпион Того-Кого-Нельзя-Называть. Все эти годы он обманывал Дамблдора, притворяясь его агентом, а в июне — по приказу настоящего хозяина — убил его».

Невозможно представить, как тяжело давались Гарри эти строчки: они расплывались, двоились, а в глазах мучительно щипало от злых, едких слез. Он прав, этот журналюга, прав гад-Скримджер, раздави их тролль! Дамблдор ошибся. Один раз за всю жизнь, но то была роковая ошибка. Неимоверным усилием воли Гарри заставил себя дочитать статью:

«...убил его. Возникает резонный вопрос: а не ошибался ли бывший директор и в отношении других профессоров? В ближайшее время Министерство займется проверкой биографий всех преподавателей Хогвартса. Не соответствующие требованиям Министерства учителя будут уволены. При появлении вакантных мест Министерство будет вправе само подыскать нужную кандидатуру — в том случае, если этого не сделает директор школы (Декрет №22 от 30 августа 1995г вновь вступает в силу). Все кандидаты, предложенные Минервой Макгонагалл, будут обязаны пройти проверку в Министерстве. В заключение напомним, что школа, скорее всего, будет все-таки закрыта до наступления более спокойных времен. Министр не считает целесообразным открывать школу для десятка-другого учеников. А больше желающих продолжить обучение, вероятнее всего, не наберется. Школа перестала быть неприступной крепостью в глазах детей и их родителей, и директору Макгонагалл придется приложить немало усилий, чтобы восстановить утерянное к Хогвартсу доверие среди магического населения».







Так как Дадли вел себя как образцовый затворник, Гарри часто слышал за стенкой ор и гогот его дружков, которых кузен теперь вызывал на дом. Чем они там занимались, Гарри абсолютно не волновало. Шум мешал сосредоточиться на мрачных мыслях, и за это он был даже благодарен.

Но однажды случилось неприятное для Дадли происшествие: он недоглядел, и Пирс Полкисс с Малкольмом Ламли зашли в комнату Гарри. Услышав их голоса за стенкой, Дадли на предельной для своей туши скорости выскочил из-за компьютера, при этом задев и обрушив вниз шаткую стопку порядком запылившихся книг. Но было уже поздно. Он застал Малкольма и Пирса в дверях Гарриной комнаты. Оба с нескрываемым интересом озирались по сторонам. Еще бы: тут было вдоволь необычных вещей. Этим летом Дурсли не стали прятать чемодан Гарри в чулан — сделали ему маленькую поблажку в награду за примерное поведение или на радостях, что он скоро уедет, а скорее всего из-за того, что боялись к нему подступиться: «примерное поведение» вызывало у них серьезные опасения... Поэтому взорам дружков Дадли предстала груда мантий, увенчанная остроконечной шляпой, прислоненная к стене метла, подозрительно чистая и отполированная для орудия уборки, стопка книг, выглядевших так, будто Гарри стащил их из Британского музея, а вдобавок ко всему большая клетка с белоснежной полярной совой. Дадли подумал, что Гарри сейчас прогонит незваных гостей, но просчитался: виновник торжества даже не встал с кровати, на которой, похоже, решил провести все лето, только подушку взбил и положил под спину, чтобы сидеть было удобнее. На его лице появилась мерзкая усмешка, и предназначалась она ему, Дадли.

— Смотрите-ка, какие модные у Поттера шмотки! — Пирс криво напялил шляпу, а потом развернул школьную мантию и приложил к себе.

Малкольм загоготал:
— Дад, ты почему не говорил, что Поттер собирается стать священником?

Поросячье лицо Дадли перекосилось, пытаясь отразить винегрет эмоций: от жалкой улыбки в ответ на шутку друга до страха перед тем, как отреагирует Гарри. Тот сохранял невозмутимый вид, только улыбка сделалась шире. Лениво протянув руку, он как бы между прочим взял с тумбочки некий предмет и стал рассеянно вертеть его в руках, поглядывая на кузена. Дадли прирос к полу: волшебная палочка! Поддавшись минутному порыву, он стремглав вылетел в коридор, но, подумав немного, нехотя вернулся: ведь если с друзьями случится неприятность, то обвинят его, Дадли (у него ж они в гостях!). Позорного бегства никто, кроме Гарри (да пошел он со своей улыбочкой!), не заметил: теперь друзья обсуждали Буклю.

— Что это за птичка, Поттер? — спросил Полкисс, забавляясь тем, что выдергивал палец из клетки за секунду до того, как его настигал острый клюв.

Гарри не ответил. Нагло улыбаясь, он почему-то смотрел исключительно на Дадли, а странную штуку, что держал в руке, принялся протирать краешком одеяла.

— Эй, Дад, чего это он у тебя все молчит да молчит? Давно не учил его хорошим манерам? — с усмешкой спросил Пирс. — Так это ведь легко исправить!

Он с надеждой посмотрел на Дадли. Ага, подумал Гарри, а первым-то сунуться боишься! Впрочем, это было неудивительно: Пирс как был в детстве скелетом, так и остался, только вытянулся в длину, а Гарри за последние год-два заметно возмужал, став обладателем стройной, но спортивной фигуры. Даже бицепсы кое-как накачал, ловя снитчи.

Дадли стал лихорадочно соображать, как спасти ситуацию.

— Ну же, Большой Дэ, чего ты ждешь? — продолжал подначивать Пирс. — Помнишь, как мы его в школе?

— Э-э... — промямлил Дадли. — Пойдемте быстрее, я там такой сайт нашел!

Прозвучало это неубедительно.

— Давай быстренько проучим его, и пойдем.

— Или тебе мать запрещает бить его?

Услышав это, Дадли стиснул зубы. Он всегда беспрекословно слушался тетю Петунью, но всеми возможными способами старался скрыть сей факт от приятелей. Никто не смеет указывать Большому Дэ!

— Нет, она не может мне запретить! — возмутился он, гневно посмотрев на Малкольма (Да как ты посмел подумать такое!) — Но, в общем... его лучше не трогать. Он, хм... буйнопомешанный, и у него может начаться... этот, как его... припадок.

— Ну и что?

— А то, что когда припадок кончится, он... э-э... ну, в общем... умрет.

Гарри, выйдя из роли молчаливого шизика, громко расхохотался: ну кузен сказанул! А он недооценивал его фантазию. Это ж надо — умрет!

— И что с того? — продолжал хорохориться Пирс. — Тебе будет жалко, если он откинет копыта?

— Нет, но... в общем, пойдем. Он дурак, урод и все такое, но тратить на него время...

Гарри решил, что пришла пора для настоящего веселья.

— Так-так, и кто же здесь дурак? Прости, не расслышал, — с улыбкой молвил он, направляя палочку на Дадли.

— Э-э... — Дадли знал, что самое здравое сейчас — убежать, но тогда его авторитет безнадежно упадет в глазах друзей.

— Так кто же?

Дадли почувствовал, то не может пошевелить языком. Пирс удивленно поднял бровь и переглянулся с Малкольмом. Оба недоуменно воззрились на Дадли. Чувствуя, что репутация трещит по швам, тот выдавил, избегая взгляда Гарри:

— Ты дурак, ты. Урод. Сопля на палочке.

— Да что ты говоришь? А я всегда думал, что сопля на палочке — ты... Уверен, что ничего не напутал? — с этими словами Гарри встал и приблизился к Дадли.

«Убежать я уже не успею», — мелькнуло у того в голове.

— Так кто же... — начал Гарри, утыкая палочку в складки жира у Дадли на шее.

— Ну ладно, я.

— Повтори, кто ты...

— Я... дурак, — Дадли почувствовал, что проваливается сквозь землю.

— И...

— И урод, — Дадли ощутил себя размазанным по стенке.

— И самое главное...

— И... сопля на палочке, — тут эмоции Дадли были непередаваемы.

— Вот и я так думаю, — подытожил Гарри и, как ни в чем не бывало, плюхнулся обратно на кровать.

Малкольм и Пирс стояли с открытыми ртами, от удивления потеряв дар речи.

— Пошли, — бросил им красный как рак Дадли, и они, все еще плохо соображая, последовали за ним в коридор, словно два зомби.

— С буйнопомешанным надо во всем соглашаться, — послышались из-за двери оправдания Дадли. — А не то — сами понимаете — припадок...

— А мне уж было показалось, что ты боишься этой его палки, Дад... Кстати, что это было?

— Просто... ножка от стола.

— От стола? Такая...

— Ну, от стула.

— Эх, надо было все-таки избить его, Дад. Зря ты сохранил ему жизнь. Вон, слышь, опять ржет как ненормальный! Твоя мать не хочет сдать его в психушку?..







Перед тем, как выйти из «Хогвартс-экспресса», Гарри попросил друзей не писать ему этим летом. Он сознательно пошел на этот шаг, так как прочитал в «Пророке» о том, что Министерство планирует начать выборочную проверку совиной почты. Не дай бог Скримджер узнает о его планах! Каково же было его удивление, когда в первых числах июля Стрелка (как всегда, на последнем издыхании) принесла письмо от Джинни! Впрочем, он вспомнил, что просил не писать только Рона и Гермиону, а про Джинни как-то не подумал: она ведь никогда не посылала ему писем. Несмотря ни на что, Гарри очень обрадовался. Потеснив немного Буклю, он налил в ее плошку воды для престарелой совы семейства Уизли, и, забравшись с ногами на кровать, принялся за чтение. На душе у него потеплело. Перебегая глазами с одной строчки на другую, он представлял себе Джинни, ее лучистые серо-голубые глаза, в которых, казалось, затаился бесенок, игривую улыбку, длинные пряди ярко-рыжих волос, то и дело падающих на глаза. Он чувствовал, что безумно хочет увидеть ее, отвести с лица непослушную прядь и поцеловать ее так, как не целовал никогда.

Судя по началу письма, Джинни тоже ужасно скучала. Гарри несколько раз перечитал первые строчки, все больше восхищаясь, как, оказывается, красиво можно излагать свои чувства на бумаге. Но оставшаяся часть письма слегка огорчила Гарри.

«Жить в нашем доме становится невыносимо, — продолжала Джинни. — Все, (и конечно, предатель-Рон), считают, что Флегма... ой, простите, Флер, ведет себя гораздо лучше. Но лично мне так не кажется. К примеру, вчера мама приготовила офигительно вкусный смородиновый пудинг, а эта поковыряла в тарелке ложкой и стала громко жаловаться, как она скучает по французской еде! А когда Флер, то есть Флегма, постоянно твердит: «Ты в этом ничего не смыслишь, глупенькая!» (про что это она — не важно), очень хочется в ответ наслать на нее Летучемышиный сглаз. И я, наверно, так и сделаю, если она еще хоть раз заикнется о том, чтобы на свадьбе я несла за ней шлейф. «Подружка невесты» еще не значит «рабыня невесты». Что особенно бесит — мама встала на ее сторону! «Сделай это ради Билла, Джинни, милая...» Как будто Билли горит желанием превратить родную сестру в служанку своей дуры-женушки! А даже если так, то он обойдется! Иногда мне кажется, что после встречи с Флегмой у моего братца слегка помутился рассудок: как в здравом уме можно влюбиться в такую дурынду! Рон — вдвойне гад — торжественно объявил про наши с тобой отношения Фреду и Джорджу — они, сволочи, теперь все время меня подкалывают, пытаются всучить значок «Избранная Избранного». Когда приедешь, разберись с ними, пожалуйста. А вообще-то я жду не дождусь возвращения в школу: только там нам с тобой никто не помешает...»

Гарри вздохнул. Похоже, Джинни не понимала, что он больше не вернется в Хогвартс, что встреча на свадьбе ее брата, скорее всего, будет их последней встречей в этом году. Судя по всему, мысль о школе была для нее единственным светлым лучиком на затянутом тучами горизонте, и он понимал, как расстроит ее новость, что он туда не едет…

Грустно было читать, что Джинни не ладит со своей семьей. Гарри нравились все Уизли, за исключением предателя-Перси, посему он не без раздражения подумал, что лучше бы Джинни рассказала, как поживают ее родители и братья, чем расписывать свои с ними ссоры и пререкания. Насчет Флер он был тоже не согласен. Она не бросила Билла после того, как его изуродовал оборотень — уже это должно убедить кого угодно в том, что она отнюдь не пустышка.

Тем не менее, Гарри постарался понять и Джинни. По всей видимости, ее раздражает вся эта предсвадебная суета, потому как все носятся с Флер, а ее, любящую быть если не в центре внимания, то по крайней мере в гуще событий, не замечают. Она свободолюбива, а с ее мнением не хотят считаться, — конечно, это выводит из себя. Гарри сам переживал нечто подобное, когда позапрошлым летом торчал у Дурслей, злясь на друзей оттого, что не пишут, и даже готов был нахамить Дамблдору, запретившему им это делать. Теперь ему было стыдно вспоминать о своем мальчишеском поведении, но осуждать Джинни за такое же ребячество он просто не имел права.

Тут Гарри спохватился, что еще не дочитал письмо.

«Вечером 14-го Билл устраивает мальчишник в «Дырявом котле», и тебя, Гарри, тоже приглашает, — писала Джинни. — Как ты до нас доберешься, пока не знаю. Думаю, со дня на день тебе сообщат об этом в письме. Вот, в общем-то, и все. До скорой встречи (надеюсь, доживу). Целую и обнимаю, твоя Джинни.»

В самом конце была корявая приписка (видимо, Джинни писала уже не на столе, а где-нибудь на подоконнике):

«P.S. Мама увидела, что я отправляю тебе письмо, и попросила передать, что утром 14 июля к тебе трансгрессирует кто-нибудь из Ордена, чтобы доставить к нам. Ты ведь знаком с парной трансгрессией? Еще раз целую. Жду с нетерпением, Джинни.»
Гарри улыбнулся: он покинет Дурслей на целый день раньше — это ли не прекрасная новость?