Глава 19. Вот и всё...

Ожидание смерти хуже самой смерти. Не знаю, кто автор этих слов, никогда не задавалась таким вопросом. Более того, раньше я довольно скептически относилась к этому утверждению. Правду говорят, познавать что бы то ни было надо на собственном опыте, ибо он лучший учитель. Впрочем, эти слова актуальны не только для смерти, но и для многих других вещей, не столь бескомпромиссных. Это же можно сказать по поводу наказания, которое обязательно наступит рано или поздно, о разоблачении, о неприятных разговорах, список можно продолжать бесконечно…

К чему я веду эти философские разговоры, спросите вы? Просто это нехитрое выражение как нельзя более точно описывает текущее положение дел и мое душевное состояние, если уж на то пошло. Потому что, даже не смотря на то, что я жуть как не хочу покидать этот дом, я знаю, что со мной в любом случае ничего не случится. Мне ничего не грозит, ни со стороны Оскара, ни со стороны полиции. А все равно тошно. И страшно. Да какое там страшно! У меня поджилки трясутся, стоит только подумать, что вся наша идиллия может закончиться в любой миг. Кусок не лезет в горло и я почти потеряла сон. Сплю урывками, по два-три часа, не больше.

Последнюю неделю мы с Оскаром почти не расстаемся. Я, позабыв, что в доме есть другие комнаты, практически днюю и ночую в его лаборатории, где мы отчаянно соревнуемся за право умоститься на диване и хоть немного вздремнуть.

Похоже, ожидание конца проняло даже Оскара. Несмотря на то, что внешне он ничем себя не выдает, я буквально физически ощущаю его напряжение. Оно словно по волшебству передается мне и наоборот. Но, в отличие от меня, от него ни капли не веет страхом, скорее чувствуется какое-то предвкушение и холодный азарт. Что он задумал? Сколько бы я ни спрашивала, от прямого ответа он уходит. Не нравится мне это… Как бы полиция не повторила участь тех несчастных воришек, что на свою беду залезли в дом.

Дни тянутся один за другим, и с каждой пройденной секундой я все глубже и глубже опускаюсь в пучину беспросветного безумия. Тяжело сохранять хладнокровие, когда у тебя внутри отчаянно борются смирение с неизбежным и отчаянное желание драться до последней капли крови.




Сегодня меня снова будит какая-то странная возня, доносящаяся из динамика. Вот как чувствовала, что не стоило уходить в спальню! Разумеется, все самое интересное происходит без меня, а Оскар в своей привычной манере уходит от ответа, советуя мне не обращать внимания на всякие глупости.

Я располагаюсь на балконе и пью утренний чай, окидывая долгим задумчивым взглядом двор: планетарий, бассейн, фонтан с Русалкой, часовую башню. Волна тоски и печали накрывает меня с головой, а в горле встает неприятный ком, с губ вместо обычного тяжелого вздоха срывается какой-то хриплый всхлип. Так, не время распускать нюни! Еще ничего не произошло! И вообще не факт, что произойдет. Возможно, это мы оба себя до такой степени накрутили, что живем каждый день с мыслью о конце.

Оскар чем-то занят в своей лаборатории, а мне уже тошно сидеть в закрытом помещении, да еще и подвальном. И несмотря на то, что заняться мне в принципе нечем, я изо всех сил стараюсь делать вид, что все в порядке. Снова гуляю по поместью, навещая всех жертв Оскара, пытаясь взглянуть на них по-новому, свежим взглядом, с учетом того, что он рассказал мне о себе. Кое-что проясняется, что-то наоборот запутывается еще сильнее. Я же по-прежнему не испытываю к этим людям никаких эмоций, даже жалости. И не потому, что они заслужили такую участь, просто первое впечатление – "как живые" – так до конца и не прошло.

Спешить мне некуда, и я неспешно хожу от коридора к коридору, от объекта к объекту, замирая перед каждой колбой, вспоминая наши разговоры о каждом из них, пытаясь читать между строк и разглядеть в беседах двойное и тройное дно. Не факт, правда, что оно там вообще было. Скорее всего, большую часть я надумала сама.

Интересно, какой же все-таки облик придал бы мне Оскар, если бы я действительно заняла место в его коллекции? Что он там говорил? Вдохновение или свобода? Слишком абстрактно… Я не художник, поэтому даже отдаленно не могу представить, как можно изобразить что-то подобное. К тому же, я заранее знаю, что так же изысканно и неповторимо, как у Оскара, у меня все равно не получится. А значит, и пытаться не стоит.

– Не знаешь, чем заняться, Эмеральда? – интересуется Оскар, когда, вернувшись обратно в дом после прогулки по двору, я обессилено падаю на стул и кладу голову на руки, вытянутые на столе.

– Вроде того, – честно говорю я.

Нет, правда, а что мне делать? Книгу я писать не буду, это я твердо решила, и ничто не переубедит меня нарушить данное себе слово. Оскару моя помощь определенно не нужна. Он, как и я, в работе одиночка и привык обходиться только собственными силами. Снова тут прибраться? Так за это время еще не успело скопиться достаточно пыли или мусора, чтобы это стало заметным. А прибираться в месте, которое выглядит чистым? Увольте, я не чистоплюйка. Вот и остается только мотаться без дела или читать книги в библиотеке. Но для последнего у меня несколько не то настроение. Меня опять поглотила апатия, и вряд ли я смогу сосредоточиться на тексте книги, какой бы интересной она ни была.

– Иди поиграй на рояле, – говорит он. – Это поможет. Поверь мне. Я знаю.

Так как делать все равно нечего, я только пожимаю плечами. Можно и поиграть, хуже все равно уже не будет.

Икар по-прежнему взирает на меня с потолка, когда я иду в музыкальную комнату, и я невольно замираю прямо под ним. Мечта. Именно это символизирует для Оскара этот красивый юноша. А какая у меня мечта? Я не хочу, чтобы все это закончилось? Да, пожалуй, именно это. Я никогда ничего не желала сильнее, чем этого. Почему не может произойти чуда? Ведь Икар летит к своей мечте, и солнце не может помешать ему ее достигнуть.

– А! – я только машу рукой, в очередной раз делая себе втык, что убивать по поводу того, что все равно произойдет, заранее бесполезно. Менее неизбежным оно от этого не станет, хоть ты об стенку убейся.

Вместо того, чтобы продолжить путь в музыкальную комнату, я захожу в комнату-казино. Она ни капли не изменилась с моего прошлого визита, но это и неудивительно – с чего бы ей меняться, если кроме нас здесь никого нет.

Проведя пальцами по поверхности игрового автомата, я флегматично дергаю за рычаг. Динь-динь-динь! Как и всегда, три семерки. Сколько времени прошло с того момента, когда я так же сидела и игралась? Я давно уже потеряла счет времени. Не знаю, сколько я уже здесь нахожусь. Недели, месяцы… тут ведь нет ни радио, ни телевизора, ни даже календаря.

Я сажусь за стол, за которым тогда – как будто лет сто назад! – пыталась писать книгу, заранее обреченную на провал. Он, да и вообще вся комната выглядит так, словно здесь еще недавно кто-то был. И несмотря на то, что, за исключением меня, тут никого не было уже очень долгое время, помещение не выглядит заброшенным. Даже бренди разлит по бокалам. Как будто сидевшая здесь компания солидных людей вышла на несколько минут и вот-вот вернется.

Не совсем понимая, что я делаю, беру один из бокалов и буквально опрокидываю в себя. Напиток оказывается довольно крепким и резким на вкус, так что я, как человек, до этого не пивший ничего крепче компота, позорно закашливаюсь. Боже, какая гадость! И как люди добровольно пьют такое литрами?! В такие моменты я перестаю понимать род человеческий…

Надо думать, Оскар уже сам не рад, что посоветовал мне пойти и поиграть на рояле. Нет, если бы я не зашла в проклятое казино, ничего бы не случилось. Кто ж знал, что от трех бокалов бренди меня так развезет… Понятия не имею, чем я руководствовалась, когда решила выпить оставшиеся два бокала, учитывая, что вкус первого был для меня далек от совершенства, но точно не здравым смыслом. Так что сейчас я издеваюсь над несчастным роялем, скрипкой, трубой и саксофоном, которые нашлись в музыкальной. И если меня издаваемые несчастными инструментами звуки откровенно веселят, и я хохочу, как укуренная, то Оскар от этого концерта явно не восторге, но пока не сказал ни слова.

В финале мне вспоминаются какие-то дурацкие диснеевские мультики, и я пробую, как мультяшка, руками играть на одном инструменте, а ногами, скажем, на рояле. Какофония в результате получается знатная, звучит, как какая-то мелодия из преисподней. Даже проскальзывает мысль, что "как живые" шедевры Оскара вполне могут проснуться от подобного, но обходится. Да это и не требуется. У меня богатое воображение, с ним никаких наркотиков обычно не надо. А если подкрепить его алкоголем, результат выходит тот еще.

– В следующий раз, Эмеральда, я, пожалуй, провожу тебя сам, – наконец произносит Оскар, когда мой пыл сходит на нет, я устаю мучить инструменты и начинаю засыпать прямо там, растянувшись на ковре. Мои губы сами собой растягиваются в улыбке от его слов.




Самовнушение – великая вещь. До этого я и не задумывалась, как легко настроить или даже запрограммировать себя на что-то. Надо только захотеть. Что я и сделала, поэтому моя вынужденная слепота при общении с Оскаром стала настолько привычной, что я даже перестала о ней задумываться. Мои глаза сами закрываются, когда он со мной в одном помещении. А если они все же открыты, я смотрю куда угодно, только не на него. Мне это ничуть не мешает. Я уже научилась ориентировать вслепую. Наверное, я все же слишком много времени провела в этом доме…

Даже мое любопытство давно пошло на попятную. Если он не хочет, чтобы я видела его лицо, пусть так и будет, я это точно переживу. Еще ни один человек не умер от любопытства, и вряд ли я стану первой.

Черт… Ну вот почему?.. Почему, стоит только что-то для себя твердо решить, и я тут же поступаю иначе? Очередное доказательство того, что лучше ничего вообще не решать. А сожалеть о произошедшем вследствие нарушения решения еще глупее.

– Откуда у тебя шрам?

Означенный след от травмы, явно от ожога, идущий от правой части шеи до груди, выглядит просто ужасно. Даже боюсь представить, что могло его оставить. Вообще, у Оскара оказалось предостаточно шрамов, словно его в детстве регулярно избивали, хотя сам он это отрицает, списывая все на опасные хобби.

– Неудачный эксперимент с серной кислотой, – отвечает он.

Да уж, и правда неудачный. Ожог, судя по всему, был весьма серьезным, впрочем, я у меня не так много опыта, чтобы определять серьезность травм на ощупь.

Я не знаю, как так вышло, что мы оказались здесь, в моей спальне. Это произошло само по себе, и ни у кого из нас не было ни сил, ни желания останавливать это безумие. А я уже успела начисто забыть, каково это, полностью отдаться чувствам, перестать рационально смотреть на мир и поступать так, как хочется. Поэтому я позволила Оскару делать все, что ему угодно, не думая о последствиях, полностью окунувшись в здесь и сейчас. И послав к черту все сомнения, беззастенчиво наслаждалась прикосновениями его рук, скользивших по разгоряченной коже, его губ, ласкавших мою грудь, и голова шла кругом от удовольствия и ощущения его близости. И сама я, словно обезумев, прижимала его к себе, сторицей возвращая каждый поцелуй, каждое прикосновение. А потом он вновь перенимал инициативу, и все начиналось сначала.

А сейчас я могу только горько усмехаться и уже в который раз понимать, что грош цена моим решениям. Говорила же себе, что до такого не дойдет, что не перейду черту. Какой бред…

Нет, я не жалуюсь, просто эйфория отступает, а вместо нее приходит мой обычный рационализм, безжалостно отмечающий, что сейчас расставаться будет гораздо, гораздо больнее.

Но это того стоило.

– Знаешь, Оскар, – слова сами срываются с губ, – ты лучшее, что было у меня в жизни.

Никакого пафоса и ненужного сентиментализма или торжественности. Только правда.

– Я знаю.

Никакого самодовольства или превосходства. Только констатация факта.

– Я уеду, – шепотом говорю я. – Я уеду отсюда. Вернусь домой, и тебя никто не побеспокоит. Никто не будет искать меня.

– Ты не уедешь, – отвечает Оскар. – Сама ведь просила тебя не отпускать.




Утром я резко вскакиваю на кровати, и все мое тело сковывает немой ужас. Нет, мне не приснился кошмар. Кошмар перешел в реальность, и с улицы доносится сирена. Я всегда ненавидела этот звук, даже когда работала в полиции, а сейчас ненавижу еще больше. И сердце колет из-за того, что моя самая главная надежда только что накрылась весьма неприличным словом.

Не помня себя, я за считанные секунду облачаюсь в разбросанные по комнате вещи и буквально подлетаю к окну. Только чтобы убедиться, что все еще хуже, чем я думала. Кажется, сюда решили согнать всех полицейских страны! У меня в глазах рябить начинает от красно-синих проблесковых маячков, а треклятая сиренная какофония звучит, как похоронный марш.

– Оскар, полиция! – меня охватывает самая настоящая паника. Как ни крути, за всеми этими разговорами о неизбежности конца нашей и без того затянувшейся игры мы так ни разу всерьез и не говорили о том, что будем делать, когда сюда действительно наведаются люди в форме.

– Разве это повод для беспокойства, Эмеральда? – доносится из динамика его спокойный голос.

– Только не говори мне, что ты собрался сдаться им. – Я ушам своим отказываюсь верить. Кто угодно, только не Оскар! Он не примет поражение! Ни в каком виде! Уж такие-то вещи я умею видеть и чувствовать.

– Нет, – все так же безмятежно отвечает он. – По крайней мере, не так, как ты думаешь.

А-а-а, я отказываюсь понимать, как он может оставаться таким невозмутимым в подобной ситуации! Сама я в шаге от того, чтобы начать в панике метаться по дому, не зная, что предпринять.

– А как тогда? – уточняю я. Беседа здорово помогает мне оставаться в своем уме и держать внезапно пробудившиеся эмоции под каким-никаким, а все же контролем. – И где ты вообще? Тебе надо как можно скорее сматываться отсюда!

– Где я? Интересный вопрос, – по голосу слышу, как Оскар улыбается. – Найди меня и сразу все поймешь.

– По-твоему, сейчас подходящее время для игры в прятки?! – моему возмущению его легкомыслием нет предела.

– Всяко лучше, чем смиренно ждать, пока за тобой придут твои спасители, – и столько иронии в его голосе, словно ситуация его забавляет неописуемо.

Интуиция твердит, что он не в своей лаборатории точно, иначе какие это прятки? Решив не гадать, я пулей вылетаю из комнаты и сломя голову несусь к ближайшему наблюдательному пункту. Оттуда все комнаты как на ладони, и если Оскар в одной из них, я его увижу, но надо торопиться. Счет идет на минуты. Зная осторожность полиции при штурме подобных мест, можно с уверенностью сказать, что они не будут заходить в следующую комнату, пока не убедятся в ее безопасности на сто процентов.

Словно ожидав, что я пойду именно сюда, Оскар устраивает мне сюрприз. Он и не думает скрываться, нет. Наоборот, все до единого мониторы показывают одно и то же. Изображение сосредоточено на очередном цилиндрическом сосуде, но слишком приближено, чтобы понять, в какой комнате это происходит.

– Ты… ты что?.. – слова застревают в горле, когда я понимаю, что происходит на экране.

Оскар стоит внутри этой самой колбы, и она медленно заполняется желто-зеленой бальзамирующей жидкостью.

– Ты что творишь?!

Это нелогично, бессмысленно, невозможно! Я отказываюсь верить в то, что вижу! Оскар, ты что?! Ты с самого начала планировал сделать это?! Решил покончить с собой? Превратить самого себя в свой последний шедевр?!

– А на что это похоже, Эмеральда?

Я затравленно перевожу взгляд с одного экрана на другой, пытаясь увидеть хоть какой-то намек на место, куда мне нужно бежать. Бежать и останавливать это! Останавливать, пока еще не поздно! Черта с два я дам тебе умереть!

– Брось эти шуточки… – голос предательски дрожит от страшного осознания, что гипотетическая разлука, к которой я все это время пыталась себя подготовить и которой, надеялась, вообще не будет, вот-вот наступит. По-настоящему. И я ничего не смогу сделать. На глаза наворачиваются слезы от ощущения собственной беспомощности. – Слышишь, Оскар? Прекрати… Это не смешно…

– А почему ты так удивлена? - спокойно спрашивает Оскар, словно это не он с минуты на минуту захлебнется в бальзамирующей жидкости. В его голосе нет даже намека на страх или смирение, одна только невозмутимость и немного иронии. – Мне казалось, это очевидно. Живым я им не дамся, а так я сам, пусть и ненадолго обрету бессмертие. Это можно назвать полным погружением в искусство, тебе не кажется? – теперь он откровенно смеется.

Да, вот оно! Я наконец-то понимаю, где он решил установить себя самого, и чуть локти не кусаю от того, что придется бежать в самую дальнюю часть поместья. В склеп. Тот самый, где навеки упокоился его ненавистный отец.

Снаружи доносятся дежурные полицейские реплики вроде "Оцепите периметр". Поражаюсь, как это никто в рупор не орет коронную фразу "Здание окружено! Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками!" Мельком выглянув в окно, я быстро оцениваю ситуацию, соображая, как пробежать мимо незамеченной.

– Ты – тоже мой шедевр, Эмеральда. Вдохновение и свобода. Тебя нельзя неволить. Ты должна оставаться такой, как ты есть, и не иначе.

Утекают драгоценные секунды, и я, так и не придумав плана, бегу просто напролом. По оранжерее, мимо девушки-цветка, в комнату с Икаром, оттуда к другому наблюдательному пункту. Там мониторы тоже показывают Оскара. Он все также невозмутим, хотя жидкость дошла ему уже до подбородка. Дергаю рычаг и влетаю в открывшийся зев черного хода.

Только бы успеть… Только бы успеть! Черт, Оскар, не смей умирать! Не смей!

Я ног под собой не чую. Кажется, даже земли не касаюсь ими, а просто лечу. У меня за спиной раздаются голоса, кто-то выкрикивает мое имя. Видимо, полисмены меня все-таки заметили. Но мне плевать!

Черт, ну почему это место такое огромное?! Время словно замедлилось, и мне кажется, что проходит полчаса прежде чем я наконец-то достигаю фонтана.

Я не слышу ничего, только стук крови в ушах. Сердце вот-вот выскочит из груди, но я не обращаю на это внимания. Это не остановит меня! Только не сейчас!

Вот павильон с бассейном. Вода там спущена, и я чуть ли не кубарем слетаю вниз. За мной топот. Полицейские преследуют меня. Если они меня остановят… Нет! Я не могу это допустить! Не могу и ускоряюсь пуще прежнего, хотя бежать, находясь почти по колено в воде, очень сложно. Но я смогу! Смогу! Мне же всего лишь надо расколотить эту чертову колбу чем-нибудь тяжелым.

– Нет!

Я врываюсь в склеп и на миг замираю от ужаса и неверия. Нет! Не может быть! Хватаю первый попавшийся на глаза увесистый камень и со всей дури обрушиваю его на стекло. И ничего, даже царапины нет.

– Ну же! Давай! Ну же!

Я долблю стекло до тех пор, пока камень не выскальзывает из мокрых пальцев и не обрушивается на мое плечо. Рука тут же безжизненно повисает, но я не чувствую боли. Физической боли, потому что сердце мое целиком превратилось в одну сплошную кровавую рану. И катящиеся по щекам слезы отчаяния, вопреки обычаю, не приносят облегчения.

Проведя здоровой рукой по разделяющему нас стеклу, я обессилено валюсь на колени. Реальность, отличная от моих радужных фантазий, беспощадно обрушивается на мои плечи, и я не вижу ничего вокруг себя. Словно весь мой мир сводится к одному-единственному человеку.

Вокруг кто-то копошится, но я не могу заставить себя отвести взгляд от Оскара.

Вот и все… Это конец, да? Так ты все решил? Только в смерти ты видел спасение? Но почему, Оскар? Почему? Почему ты не взял меня с собой?..