Начало, или Мысль

…В дебрях леса тёмного,
У болотца стрёмного,
Стояла изба –
Куриная нога.
Стеклопакеты древние,
И ждёт избушка бедная,
Пока придёт карга –
Бабуленька-яга...
Но не так уж всё и мрачно. Думаете, одними брёвнами жива была избушка? Да никакая магия тышшу лет шашель отгонять не будет! Давным-давно уж Избушку На Курьих Ножках в Коттедж На Бройлерных Окорочках переименовали, евроремонт отгрохали, обои поклеили. И сапоги резиновые на ноги мозолистые пристроили, а то как же! Ещё простудится! Маруся чихнёт – черепицу снесёт.
Уж не те времена настали. Не захаживают добры молодцы, не приходят детки на котлетки... И из окон не ведьмино шипение слышно, а помехи в телевизере. То-то же.
А Яга, костяная нога, шабаши уж лет двести как забросила. Ляпнула одначе старушке-избушке, мол, на пенсию пора – Маруся в Киев и шуганула. В парке спряталась, плотину на болоте выстроила... Бабуся горевать не стала. Перво дело забредали в чащу пьяны молодцы – Яга их откармливала, спать ложила, а на утро старушку пьянь ненасытная благодарила. То радио приташшат, то телевизер, а один раз храбрец-удалец сыскался, сантехником назвался – тапереча ванная у Яги стоит, за шторкой. Сама ни бельмеса в этих смесителях не мысля, гостей горячей водичкой потчевала.
Вот только часами заносит в эти края пропащих людей, беспутных. Бомжами кличут. От этих разит за версту, а толку – чуть! Проспятся, так ещё отругают бабушку, чёрными словами окатывают! Ну, нервная Яга была, не выдержала. В болотце-то и так утонуть можно, а Маруся за бабусю и ногой, и горой... С тех пор тишина мёртвая стоит в парку, в чащобе тёмной. Не ходят к Ягусе люд славный, обминают стороной избушку и в криминальных хрониках ересь несут.
Одна отрада была бабке: лекари столичные и мужики отличные. В лесу, чай, не уважали старушку – мол, ведьма старая воду мутит, руки крутит, людей со свету сживают. А здеся и мухоморчики донесут, и через тропку переведут, и путь-дорожку укажут! Добрый народ, чай не село суеверное.
- Всё-таки энтот прогресс – замечательный процесс! Как на нього не посмотришь – вызывает интерес. – Яга думу думала, вслух размышляла, Маруське спать не давала. Маруська недобро скрипела, но злить бабусю не хотела.
А бабка всё стояла над гладильною доскою, с утюгом «Тефаль» в руке, и приговаривала: «В наши дни... мы с людом в ссоре. Здесь гуляем на просторе... Сколько бабок, сколько рожек! Знать, достаточно и Ёжек». И раз пришла в больную голову мысля...

Поездка

Бабка, наважденьям внемля, подхватила под мышку атлас града Киева, что дитё несмышленое, чёрномазое, по-тарабарски говорящее, лишило раз под лавкой. В торбу стареньку, дряхленьку приданное полетело – котелки эмалированные, бочонки да кадки, аль другая посуда, всё бабуся в багаж сметала. А избушка-старушка приседала лишь и кудахтала – «Куд-куда! – мол, - Куд-куда собираешься, Яга?!»... А бабусе хоть бы хны – не признается, куды. И такое будет дело, я скажу вам неумело – прихватив под мышку пяльцы, да медку на дорогу взяв, ведьма старая на старости лет с другими бабками зустреться велела! И метлу старую, обскубанную прихватила, и настоечку для нервов. Ан одно умудрённая летами бабка не учла – погодка уж больно нелётная выдалась.
И смотрит в небо серое, хмурое, и вздыхает часто, - до того несчастно, что зверьё негустое, и то Ягу-бабку пожалело. Кроли только, твари бесстыжие, хихикали хитро, Ягушку не жалея. Но Яга, чай, не простая бабуся, что семашки щёлкает да жизнь за стекольем прячет! Не мудрствуя лукаво, вскочила, болезная, на метёлку, про ревматизьм забыв, да и в небо подскочила со свистом молодецким.
Облака мешаться вздумали; ветер буйный щёки дул, Ягусю обижал, тоже ведьмой поганой считал. Ругая словами древними силу стихийную, бедоносную, Яга, славянская душа, за метёлку свою беспокоилась. Глашенька-кудряшенька в молодости бабусе досталася. Хороша была метла! Ручки яхонтовые, древко гладко, да брюлики с фенечками красной девице на радость. Дык тапереча ручки-то поотваливались, древко занозами в юбку циганскую, заплатанную впивались! А фенечки – черепушки, глазки разноцветные, сувенирные – уж и красу былую потеряли, трещинами сияли.
Вот и думала Яга – не случилась бы беда! Ан до Киева дотянем, там ремонту и потянем. А метла всё рыскает, мотор искрами брызгает, карбюратор сгорает безоглядно. Хоть бейся челом белым, морщинистым, о судьбу бедную... Долго ли, коротко ли летела, да только запыхалась Ягуся да пообещала, что кролям, коль вернётся, голов не сносить. Думала уже повертать Глашку, да только вынырнув из облака газового, узрела бабушка Киев, град стольный.
Явил он бабусе, впечатлительной Ягусе, башни стройные, высокие, серокаменные, да со стенами дивными – стеклянными да железобетонными. Увидя роскошь вывесок неоновых, Яга с метлы едва не сверзлась, да на шпиль башни внушительной... Да только ненадолго удержалась бабушка в воздухе. Секунда – и заглох-таки мотор поганый...

Первое знакомство со стольным градом Киевом

И громом гремел старушечий глас, пролетая над градом великим, стольным – Киевом. И дыма клочья, и газов еси выхлопных, - древко метёлки из упрямость вездесущей не выпуская, не козни Яга в полёте строила. Думала она, желала страстно на землю безболезненно приземлиться. Глашка, даром что деревяшка неразумная, не тише педальками скрипела!

Аль город бабусю в объятья свои принял, аль колдовство она какое содеяла, да только ни ушиба она, на кусты упав, не получила. А Глашка, Глашку-то пожалейте! Аки молнией кореженное, древо, дуб морёный, что древесину метёлке отдал, на две части раскололся! Погоревала Яга, да вспомнила о пояснице больной, а опосля и о скотче волшебном. В итоге - стара метёлка, да скотча гранями сверкала на свету белом, краса этакая.
Огляделася бабуся, и тутож узрела картину радостную, сердешную. Средь стен серокаменных, присев на клумбу засоренную, ведьма натуральная сидела! Патлы з-под платка выбивались, платье поношенное, да переливчатая жилетка цвета дивного, кислотного, сияет светом магическим! А метла, метла-то какая... Из древа цельного вырезанная, пучком густым лозы ивовой увенчанная. А Яга наша, с перепугу ещё не отойдя, немедля возопила слово заумное, что его пьяны молодцы по глупости любили...
- Коллега! (п.а. А вы что подумали?)
Коллегой названная, ведьма воззрела Ягусю подозрительно, да и про больных душевно что-то бормоча, к ящику зелёному, блестящему направилась, с пакетиком окурков собранных. Яга-бабка, злого не помышляя, дворового не узнала, ибо дворники другие на матушке-Руси при ней водились. А сия бабка, с метлою, под мышкой зажатой, окромя как ведьмой, никем быть не в силе. И стала Яга, метлою своей размахивая, отповедать подруге мнимой на языке славянском приветствие колдовское. Уж как ни билась, кем не вилась Ягуся, всё никак до ведьмы новоявленной слова не доходили! Только косится... Ишь, как косится...
Не стерпела дворничка наезда этакого, да и направила метлу свою верную во вред физический...

Чудища пушистые

…И ото сна оклемалась бабушка, по-старчески кряхтя, у двери кованой, неприступной. Ступени серокаменные поясницу больную подбили, да валенок правый слетел... Благо, не изувечили старушку - от метлы немагической воспоминания одни осталися. Яга, как ведьма, Профи воистину еси – как нашептать чего на ранку, всегда первая. Вот и сама, на старости глубокой, аки собака регенерируется. Так, на ноженьки резвые поднямшись, по ветру бабуся направилась, чутью магическому жизнь свою вверяя. Метёлку, Глашку свою болезную, подхватила Ягуся бережно, боясь тапереча разломать красоту этакую, скотчем обмотанную.
И вынесло бабусю на площадь главную, просторную, да куполами увенчанную! Но не до красот городских бабусе было. Испугалась Ягушка простодушная, да за сердце схватилась натужно... По площади духи-демоны ходили страшные, средь бела дня, да людям приветы сердешные посылали! На три головушки выше человека простого, да цветов страшных, как мотки «МулинЭ», одначе странником Яге подаренные. Глаза с голову человеческую, а сама голова и великану бы сгодиться могла! Не видала бабуся ещё костюмов карикатурных, и чудище зелёное, ушастое, отнюдь не со Шреком пресловутым ассоциировалось... И стала Ягуся думу думать, как людям глаза открыть да от чудищ страшных избавится.
Сидит, одначе, да в узелке дорожном роется, что из платка в красную крапинку стянут был. И плэер дряхленький отыскала, и блэндер незабвенный, да только не явилась её взору книга магическая, самоучитель карманный. Плюнув смачно на безобразие беспорядочное, так Яга порешила, что она древней, стихийной магией повелевая, всякие новомодные оккульты отбросив, врагов одолеет. И стала бабуся посреди площади, и вскинула руки гневно - да искры полетели эффектной пиротехникой... Да только пользы с того - чуть. Были века, крестьяне и взгляда огненного боялись до дрожи, да только не испугаешь методами старинными люд современный. Пометалась бабуся, покричала, да только улыбочек понимающих с сотню получила.
«Совсем же люд простой стыд потерял! Тьху ты...» - отчаявшись уж народ от заразы разношерстной спасти, плюнула бабушка в клумбу, да вдруг упало что-то на плитку тротуарную. Яга, души в книжице своей не чая, тут же пособник колдовской узнала, да подскочила радостно! Распахнула на странице нужной, покряхтела натужно... И крикнула грозно заклинание любимое, фирменное. Ой да разметался по площади свет слепой, магический, да и смылась Ягуся по-быстрому из сложившейся потасовки, инстинкту самосохранения внемля...

Интрига.

...Растянув в улыбке уста ехидные, сидел на бреге реки широкой, Днепра могучего, храбрец-удалец. Да вот только замышлял ли он доброе дело? Облачение тёмное, щетина трёхдневная - как-никак, обычным человеком мнимый... Да только шрам уродливый рассекал его лицо, и глаза недобрым огнём горели. Сидел он, сперевшись на трость из древа дивного, узорами исчерченного, и с прищуром вспышку колдовскую наблюдал.
Длань костлявая воротник оправила, и что-то гласно звякнуло, тишину нарушая. Стёр удалец ухмылочку с лика своего тёмного, и прижал к себе собственную руку, озираясь воровато. Одначе, убедившись в своём одиночестве, заглянул в недра рукава вьюноша, и возрадовался изново, злато своё, кровью добытое, обозревая. Чужой кровью.
Чах над златом своим Кощей Бессмертный, ой как чах! Да только отрок его, сын родной, сокровища отцовские пуще родителя любил. (Да-да, вам честь выпала лицезреть родного сына узурпатора древнерусского! А вы мнили, будто он от скуки принцесс похищал?). И, прихватив кус немалый от богатств Кощеевых, в Киев-град сбежать сынуля решил. Кощей, отец несчастный, горем убивался, да только что с дитятка неразумного взять? Всего тысяча пятьсот лет ребёнку! Интернет проклятый разум из голов юных изымает.
Жертва интернетова на ноженьки резвые поднялась, и уставилась глазами кошачьими в сторону холмика. Уму и самому скромному понятно, что отрок шишки магической на расстоянии километровом муравья увидеть в силе! И отыскал подлец-удалец Ягу-бабку, зачинщицу сего безобразия... И ухмыльнулся пуще прежнего, заклинания коварные вспоминая. Яга подругой старинной Кощею приходилась, да только ненавидел отрок друзей отцовских. И поквитаться, лукавый, решил, за ограничение общественной свободы. С плохой компанией, бедняга, связался.
Припомнил разум юный, склерозом не тронутый, заклинание нужное, и, ненавистью праведной воспылав, взвизгнул нервно:
- АБРАКАДАБРА!..

Скатёрка-самобранка

Долго ли, коротко ли бабка в гору карабкалась, да только взобралась на холмик с горем пополам. Платок циганский сбился, калоши сползали немилосердно, да узелок пятнами изобилировал... Бабуся, усталая Ягуся, старость словами недобрыми попрекая, выташшила книгу колдовскую с немудрыми помыслами.

Вздумала бабка колдовство древнее, наконец, во своё благо использовать, да не мучать больше душеньку свою широкую. Жестом немудрёным, да отсчитала она сотенную страницу, да нашла заклинание столь редкое, что упоминать о нём всуе последним царь Горох решился. Да только сумлевалася бабуся. Разума остатки вещали, что не стоит тревожить духов столь древних передрягами мелкими.
Так что собрала Ягуся гордость в тугой комочек, да полезла изнова в узелок - за провизией. Извлекла, значить, скатерть потёртую, молью погрызенную*, да расстелила на травушке-муравушке, уютно улыбаясь.
Скатёрка же завертелась, искрами засверкала, да как чихнёт!..
Отметить обязательно, что самобранка та уж долго Яге служила, со времён Второй Магической. Скатёрки те в качестве сухпайка раздавали, в суму походную обязывали вкладывать. Да только не учла колдунья срок годности... Срок в десяток тысяч лет, что на ленте упаковочной отмечен был, Яга только вчера проворонила.
И явились, значить, её глазам не яства вовсе, а носки царские. Точно - царские! Тут тебе и печатка ейная, и герб помянутого нами славного царя Гороха... Носки, благо, временем не тронутые, да и тёплые (не в пример нынешним), да только в еду всё равно не годились.
И отчаялась было бабка, да только заметила вдалеке, саженей этак в стапятидесяти, крохотный домишко...

____________________
*Ска́терть-самобра́нка — еси скатёрка чаровная, непростая. Лишь травушку-муравушку ею укрой, и явятся глазу вашему яства роскошные!.. Ну, или не очень.