Часть 2. Зарождающиеся сомнения.

— Подъем! Вставай! Поднимайся! - и так каждое утро. Мне скоро исполняется одиннадцать лет, но я не могу вспомнить и дня, чтобы меня разбудили другим способом. Тетя продолжает барабанить в дверь. Неужели ей не надоедает каждое утро бить сухой рукой, которой не помогают никакие увлажняющие крема, по хилой деревянной двери чулана под лестницей?

— Живо! — визжит она. Эта женщина часто визжит, иного способа общаться она не знает. Я всегда удивлялся, как столь непохожая на меня особа, похожая на оголодавшую неудачно подстриженную лошадь, может быть моей родственницей.

Тетя уходит и начинает готовить завтрак. Откуда я это знаю? Просто это повторяется без изменений много лет. Каждый день похож на предыдущий так, что сложно запутаться. Я знаю, что так только в доме номер четыре на Тисовой улице. Ни в одном уголке мира никто не встретит большей рутины, чем в этом доме, упорно борющемся за статус нормального. Но я знаю, о чем шепчутся соседи: "Они ненормальные! Сумасшедшие! Эти их странности! Не понимают шуток!". "Не читают фантастику! Не знают книги Профессора!*" - добавляет молодежь.

Сегодня мне опять приснился один из ТЕХ снов. Снов, которые дядя и тетя называют сумасшедшими. Они снятся мне каждый год в мой День рождения. Только в мой День рождения. Поэтому очень странно, что сегодня я видел ЭТО. Да, когда нормальные дети в моем возрасте видят всяких там бабаек, Чебурашек, единорогов и прочую ерунду, я вижу во сне магию. И наяву. Правда, тетя и дядя говорят, что это НЛО или просто мираж. Но я им не верю. Я перестал верить этим людям после того, как понял, как они относятся ко мне и моим родителям.

— Ты что, еще не встал? — настойчиво кричит тетя из кухни. Она любит, когда все ее приказы выполняются беспрекословно и немедленно. Точно, пора вставать. Думаю, о моих необычных сновидениях можно подумать и на кухне.

— Почти, — отвечаю ей, сползая с раскладушки, каким-то чудом поместившейся в тесном чуланчике. При этом слышу отвратительный скрип и визг старых пружин, сопровождающиеся посыпанием пыли на одну лохматую макушку. Мою.

— Шевелись, мальчишка! Кто-то же должен последить за беконом! Ты ведь не хочешь быть нахлебником, как твои никчемные родители?! И смотри, чтобы омлет не подгорел, Дидди любит чуть поджареный бекон, а не черную корочку! Сегодня день рождения Дадли, и все должно быть идеально!

Моими стараниями, я так понимаю?! Чуть не начинаю выть в голос. Черт, как я мог забыть о Дне рождения кузена? Ведь каждый год в этот день меня избивает свиноподобная макака в парике, гордо обозванная Дадли Дурслем!

Надев поношенные брюки Дадли, сползающие даже несмотря на пояс, подаренный Салли, и вылинявшую футболку, достаю из-под кровати носки. Да, я храню носки под кроватью, ибо даже на полку в этом закутке нет места. Надевая поношенные изделия фабрики "London's socks"**, стряхнул ползающего по ним паука. Я привык к паукам — их всегда много в чулане под лестницей, а именно в чулане мое место, как часто говорит дядя. Но я часто подслушивал его разговоры с тётей. "Петуния, мы выбьем из мальчика эту дурь! Поверь, хоть сын твоей сестры и душевнобольной, ради нее мы вырастим его нормальным человеком!" - повторял дядя раз от разу. Странный человек, как он может требовать от меня нормальности при таком обращении?!

Одевшись, иду на кухню. Весь стол завален приготовленными для Дадли подарками. Как, собственно, и всегда. Готов поспорить, что среди этого почти бесчисленного нагромождения свертков Дурсль-младший непременно найдет новые боксерские перчатки, - догадайтесь, кого милостиво назначают грушей, не желая тратить деньги, - новый компьютер, который "малыш Дидди" уже через месяц сломает, пара десятков дисков с компьютерными играми, чтобы "дитятко наше" не скучало, какой-нибудь набор сладкого и гоночный велосипед, который недавно стал объектом ярого желания. Для меня остается загадкой, несмотря на все прочитанные мной книги по психологии, почему Дадли вообще захотел гоночный велосипед - кузен очень толстый и ненавидит физические упражнения. Правда, отлупить "кого-нибудь" - догадайтесь, кого? Отгадавшему - печенька, - он никогда не бывает против. Для этого он и записался в секцию бокса.

Когда я переворачиваю подрумянившиеся ломтики бекона, стараясь не передержать их, в кухню входит дядя Вернон. Дядя - владелец небольшой фирмы по производству дреллей, зануда и просто нехороший человек.

— Причешись! — рявкает он вместо утреннего приветствия. Я никогда не понимал, как он может требовать от меня причесанных волос, при этом отказываясь покупать или отдавать мне расческу. Конечно, Салли подарила мне расческу, но он-то об этом не знает... Так где тогда его логика живет?

Сколько я себя помню, примерно раз в неделю дядя Вернон, сидя за столом, смотрит на меня поверх газеты, раздувает моржовые усы и кричит, что меня надо подстричь. Я специально сверялся со всевозможными руководствами для парикмахеров и твердо знаю: человека чаще чем раз в полмесяца стричь вредно, от этого могут начать сечься волосы. Я пытался объяснить ему, но он и слушать не стал. Поэтому меня стригут чаще, чем одноклассников, даже если я причесываю волосы волосок к волоску. Это - удивительно! - ни разу не дало никакого результата, но дядя продолжает упорствовать. Я заметил, что мои волосы очень быстро, я бы даже сказал, ненормально быстро отрастают.

- Черт! - ругаюсь шепотом, понимая, что, задумавшись, чуть не спалил бекон и даже не добавил яйца. Спешно исправляю ситуацию, и к торжественному спуску именинника из апартаментов яичница готова.

Дадли как две капли воды походит на своего папашу: крупное розовое лицо, почти полностью отсутствующая шея, маленькие глазки водянисто-голубого цвета, густые светлые волосы аккуратно прилизаны. Тетя Петунья часто повторяет, что Дадли похож на маленького ангела небесного, Салли же на это обычно хихикает мне в ухо, что, скорее, на свинью в парике и со вставной челюстью, ибо не может у приличной свиньи быть такой прикус. Конечно, для виду я соглашаюсь с тетей и добавляю, что в кузене очень много от родителей. Тетя и дядя не слышат ехидства, принимая мое утверждение за похвалу.

С трудом расставляю на столе тарелки с яйцами и беконом — на деревянной поверхности почти нет свободного места. Дадли в это время ведет подсчет свои подарков. Эта процедура повторяется каждый год. И каждый год, посчитав их, он приобретает вытянутое лицо и дрожащие губы. Актер. Сажусь за стол, подвигаю поближе свою тарелку, беру вилку и наслаждаюсь представлением. Почему я не беру нож? По словам дяди, я социально опасен и не имею права носить оружие. И есть им тоже.

— Тридцать шесть, — произносит Дадли грустным голосом, укоризненно глядя на своих родителей, представляющих собой абсолютно дисгармоничную пару, — Это на два меньше, чем в прошлом году.

Эти слова, за исключением количества подарков, неизменны на протяжении вот уже шести лет - с тех самых пор, когда Дадли Дурсль научился говорить предложения. Доев омлет, пью чай. Скоро будет мой любимый момент.

— Дорогой, ты забыл о подарке от тетушки Мардж, он здесь, под большим подарком от мамы и папы! — тараторит тетя Петунья, преданно заглядывая в лицо свиноподобному сыночку. Не знаю, почему она не замечает, что они каждый год разыгрывают спектакль, но результат налицо.

— Ладно, но тогда получается всего тридцать семь! — Лицо Дадли краснеет. И почему он в актерское училище не запишется? Такой талант пропадает! Трагедия переигрывается год за годом.

У кузена вот-вот приключится приступ негодования. Спокойно допиваю чай и ставлю чашку на блюдце. Громкий "бдзинь" заставляет семейство Дурслей оглянуться на меня. Дядя из-за газеты грозит мне ожиревшим кулаком.

— Мы купим тебе еще два подарка, сегодня в городе. Как тебе это, малыш? Еще два подарочка. Ты доволен? - торопливо лопочет тетя Петунья, почувствовав напряжение в воздухе.

Дадли задумывается. Похоже, в голове его идет какая-то очень серьезная и сложная работа. По опыту знаю - он подсчитывает подарки. Это надолго, если тетя ему не поможет найти ответ на этот сложнейший математический пример. Наконец кузен открывает рот.

— Значит... — медленно выговаривает он, — Значит, их у меня будет двадцать... Нет, сорок... А, тридцать... Тридцать...

— Тридцать девять, мой сладенький, — поспешно вставляет тетя Петунья. Женщина вытягивает худую шею в надежде получить поцелуй во впалую от бесконечных "диет красоты" щеку. Разбежалась!

— А-а-а! — Дадли тяжело плюхается на стул с заботливо подложенной атласной подушкой в форме сердечка, — Тогда ладно... - и набивает рот омлетом, противно чавкая, отчего ошметки еды разлетаются по всей кухне. Ненавижу чавкающих людей!

Дядя Вернон выдавливает из себя смешок. Как и каждый год. Он гордится своим "дитятком". У тети и дяди мало общего, но в ненормальной любви к кузену они определенно сходятся.

— Этот малыш своего не упустит, прямо как я! Вот это парень! Далеко пойдешь, Дидди! — он ерошит волосы на голове подсвинка.

Тут звонит телефон, и тетя Петунья бросается к аппарату. Я и дядя Вернон молча наблюдаем, как Дадли разворачивает тщательно упакованный гоночный велосипед, зачем-то сразу садясь на него. Уже с велосипеда он нетерпеливо срывает обертку из красивой бумаги, доставая новые перчатки для бокса. Восхищенный вздох и жестокий блеск в глазах. Быстрее бы друг кузена, Пирс Поллкисс, пришел! Все уедут в город, и я на время окажусь в безопасности.

Дадли распаковывает семнадцатую по счету компьютерную игру, закидывая при этом в рот мармелад, когда тетя Петунья наконец входит в кухню. Вид у нее разозленный и озабоченный, словно она - неверная жена, которую вот-вот может застать муж. Правда, пару раз так и было, но эта лошадеподобная женщина довольно находчива. Даже мои тайные попытки задержать ее любовника, скинув его с лестницы, протянутой из комнаты четы Дурсль, оказались бесполезны!

— Плохие новости, — произносит тетя, садясь за стол, — Миссис Фигг сломала ногу. Она не сможет взять ЭТОГО.

На взмах костлявой руки в мою сторону угорожающе прищуриваюсь. Тетя сникает. Она прекрасно понимает, что моя угроза сдать дяде Вернону ее и ее любовника, приходящего почтальона, шуткой не была и не будет. Это просто предупреждение.

Каждый год в день рождения кузена семейство Дурслей, прихватив друга Дадли, которого я с таким нетерпением ожидаю сейчас, уматывают в Лондон - отмечать. Меня в это время обычно оставляют с миссис Фигг, сумасшедшей старухой, живущей рядом с домом четыре по Тисовой улице. Я ненавижу столь бессмысленное времяпрепровождение, как любование фотографиями многочисленных кошек, живших у нее в разные годы, чем непременно скрашивает мой досуг эта бабулька.

— И что теперь? — злобно спрашивает тетя Петунья, глядя на меня так, словно травма миссис Фигг - моя вина. Тетя, о чем вы?

Теперь целый год отделяет меня от того дня, когда снова придется рассматривать снимки Снежинки, мистера Лапки и Хохолка. Вот что значит вовремя подлитая кошакам старухи валерьянка. Так-то!

— Мы можем позвонить Мардж, — предлагает дядя. Глупое предложение, я доведу ее до нервного срыва меньше чем за пять минут.

Начинается оживленный спор, который может продлиться не один час. Но я, бросив взгляд на часы, понимаю, что тогда мы не закончим и до морковкина заговенья.***

— Вы можете оставить меня одного, — вставляю я свои пять фунтов стерлингов. Уверен, тете мое предложение понравится и меня оставят одного в доме 4 на Тисовой улице. Вид у тети Петуньи такой, словно она проглотила лимон. Приподнимаю бровь, показывая ей глазами на дядю. Женщина бледнеет и говорит, что идея замечательная. Хозяин семьи рад уже тому, что меня не придется оставлять в его новой машине. С тетки бы сталось такое предложить.

Через несколько минут раздается дверной звонок, затем в кухню входит лучший друг Дадли, Пирс Полкисс. Пирс - костлявый мальчишка, очень похожий на крысу. Именно он чаще всего держит жертв неуклюжего бокса Дадли, чтобы они не вырывались, когда кузен будет их лупить. А еще этот козел оказывает Салли очень настойчивые знаки внимания, зачастую доводя ее до слез.

Вскоре Дурсли собирают манатки и едут наконец в свой зоопарк. Да здравствует свобода!




— Но ты же... Это... Ну, знаешь про своих... Про своих-то это... Во, родителей! Ну... Того... Кто они... Ну... Кто они были-то... А? — с надеждой спрашивает Хагрид, великан, завалившийся в хижину посреди моря, куда сошедший с ума дядя Вернон перевез нас после получения странного письма. — Да точно... Ты-то... Это... Ты-то знаешь, не можешь ты... Того... Ну, не знать... К тому же они... Того... не абы кого-й-то... Того... Были... А люди... Ну... Известные. И ты... В некотором... Роде, во! В некотором роде... Того... Знаменитость, да!

— Что? — я не верю своим ушам. Когда люди широко известны, пусть даже в каких-то определенных кругах, они обязательно об этом знают - вспышки фотокамер и копающиеся в их делах папарацци не дадут им забыть об этом. — Разве мои родители... Разве они были известными людьми?

— Значит, ты... Того... Не того... Не знаешь, а? — Хагрид дергает себя за бороду, глядя на меня изумленным взором. "Как бы он бороду себе не оторвал," - беспокоюсь я.

— Вы что, никогда ему ничего не говорили, да? - внезапно обращается гигант к сжавшимся у одной из покосившихся стен хижины, в которую мы сбежали в поисках спасения от бешеных писем, Дурслям. Что интересно, все его косноязычие сразу куда-то делось... - Никогда не говорили, что в том письме было, которое господин Дамблдор написал? Я ж сам там был, у дома вашего, этими вот глазами видел, как господин Дамблдор письмо в одеяло положил! А вы, выходит, прятали все от него, да?

Та-а-ак, значит, ты участвовал в подкладывании маленького ребенка глубокой ночью под дверь, да еще и, видимо, гордишься этим, Хагрид, Хранитель Ключей Хогвартса?

— Прятали от меня что?

Дядя Вернон начинает нервно верещать. Как баба, честное слово! Правда, меня настораживает фраза "Я не позволю вам убить его, как...", спешно оборванная великаном. Тетя Петунья глубоко вдыхает воздух с видом декабриста из России, готовящегося выслушать свой приговор.

- Мальчишка, что бы тебе ни сказали, всегда проверяй, понял? - мне кажется, что тетя боится. Боится за меня. И дядя тоже. Впервые за столько лет я действительно чувствую себя частью семьи.

- Сходите проветритесь! — советует им Хагрид, выталкивая Дурслей за дверь, прямо под тугие струи дождя. Едва не вскрикиваю от ужаса, видя, как толстяк-кузен, не удержав равновесие из-за слишком резкого толчка, чуть не падает с утеса. Как хорошо, что тетя и дядя успевают подхватить его! После таких приготовлений даже страшно становится... Надеюсь, ничего ужасного он мне не сообщит? — Короче так, Гарри... Ты... Того... Ну... Понял? - молча качаю головой в ответ на его странные махания рук, делающие его похожим на ветряную мельницу, - Ну... Того ты... Волшебник, во!

В доме воцаряется мертвая тишина, нарушаемая лишь отдаленным шумом моря и приглушенным свистом ветра. "Этот парень - псих," - сделав такой вывод, успокаиваюсь.

— Да, я знаю, — говорят, с сумасшедшими надо во всем соглашаться. Так, дальше нужно выяснить, как сильны отклонения в его черепной коробке, - А Вы не можете побольше рассказать об этом, Вы же наверняка знаете очень много как Хранитель Ключей Хогвартса... - да, побольше лести и заискивающий взгляд.<br><br>- Пора тебе письмо свое прочитать! - уходит от ответа великан. Диагноз: тяжелая степень, не лечится.

Беру письмо - точную копию виновника моих терзаний - и распечатываю чуть дрожащими руками желтоватый конверт. Интересно, что же в нем такое, что после прибытия такого письма на Тисовую улицу родственники так всполошились? Может, там, как в "Апельсиновых косточках"****, положены знаки угрозы? Пробегаю письмо глазами. Сразу замечаю имя, проскользнувшее в похвальбе Хагрида о подкладывании меня под дверь. Судя по поведению дяди и тети, явно знающих, кто они и что им от меня нужно, великан не псих. Значит, нужно относиться ко всему серьезно.

Директор: Альбус Дамблдор
(Кавалер ордена Мерлина I степени, Великий волшебник, Верховный чародей, Президент Международной конфедерации магов)

Интересно, какое право имеет какой-то директор какой-то школы, которую мои родители давно закончили и в которую я тогда даже не думал поступать, распоряжаться моей судьбой? Ой, а что это гигант лопочет? Кажется, он мне все это время что-то важное лялякал...

... Он таких сильных волшебников убил — МакКиннонов, Боунсов, Прюиттов, а ты ребенком был, а выжил, - заканчивает мысль Хагрид. Это, видимо, была моя история. Дурак я, ну да что уж теперь...

— Я тебя вот этими... Того... Ну, руками из развалин... Того... Упер вынес... Господин Дамблдор меня туда послал, во! Он плохого не скажет! Да! А потом я... Ик!... Это... Привез тебя этим...

- Ложь! - в дверь вваливается мокрый дядя Вернон, поддерживая таких же мокрых тетю Петунию и Дадли. Я понимаю, что нужно остановить дядю, а то великан как-то агрессивно на него смотрит... Придется напомнить ему о возможном раскрытия интрижки с молоденькой секретаршей, из-за которой его жена не получила норковую шубу. Но я не успеваю и рта открыть - Дурсля-старшего понесло.

— Послушай, мальчик, — рычит он, — Я допускаю, что ты странный. Немного. Да, твои родители действительно были колдунами, но, как мне кажется, без них мир стал спокойнее. Они только и делали, что носились с этими своими волшебными палочками и спорили с каким-то там Дам...

Хагрид затыкает дядю одним взмахом розового с рюшами зонтика. Оперативно. Только настораживает меня это "Дам...". Уж не "Дамблдор" ли? Сдается мне, грязное это дело, очень грязное. Как и все дела, где замешаны взрослые.

— А что случилось с тем, кто убил моих родителей?

— Он все сильнее и сильнее... Это... Становился, да! И вдруг исчез, и... Того... Этого... Непонятно оно... Почему... Он многих... Того... Убил. А тебя не смог... Да! Просто как... Оттолкнуло что, во! И он... Ну... О! Исчез он, да! Кой-кто говорит, умер... Да, говорят так люди... Но... Не верит господин Дамблдор... Я не верю, во! Он... Того... Видно, прячется он... Выжидает, да!

Странно все это звучит, очень странно... Ничего, разберусь, не впервой. Жаль только, нет возможности посоветоваться с лучшей подругой, Салли-Энн Перкс. И уже не будет.

* имеется в виду профессор Оксфордского университета Джон Толкин, автор знаменитых книг "Хоббит", "Властелин Колец", "Сильмариллион" и др.
** придуманная мной фирма носков (перевод: "Носки Лондона")
*** http://www.aforizmy-tut.ru/frazeo/206/
**** рассказ "Апельсиновые косточки" из книги "Записки о Шерлоке Холмсе" Артура Конан Дойля