Глава 11. Похороны

В день похорон Александра Принца с утра хлынул стылый, будто осенний дождь. Преподаватели чавкали по склизкой дорожке к Хогсмиду в галошах, укрываясь непромокаемыми плащами; траурно чернели зонты. Чарльз, правда, забыл не только зонт, но и шапку; шел в стороне от всех, с непокрытой головой. Дезэссар чихал и сморкался. Бейхемот шумно сопел, будто тренируясь изображать скорбь. Баттер, молоденький зам нового директора, тер огромные очки в роговой оправе: стекла запотевали.
Невилл брел в задумчивости: гадал, успеют ли добраться хаффлпаффцы. Они сами изъявили желание как-то поддержать декана, профессора Принц, и Лонгботтом разрешил им срезать в теплицах первоцветы и вплести в венки из хвои, которыми затем укроют гроб и могилу.
В доме Принцев было тесно от народу, но тихо. Молча шныряли туда-сюда коллеги Алекса, пересекаясь то с братом, то с невесткой Таны. Мать вдовы, сухопарая и строгая женщина, сидела у гроба и не сводила глаз с дочери. Рядышком к стене прислонились шмыгавший носом, моргавший набрякшими веками Северус и Роза Уизли, то и дело обнимавшая приятеля за плечи.
Тана сгорбилась на стуле, машинально поглаживая крышку гроба. Лицо её было восковым, нос заострился, словно она и сама стала покойницей. Когда Невилл вошел, от нее как раз отходила миниатюрная женщина в черной накидке. Лонгботтом узнал её – не узнать было сложно: Астория Малфой, мать любителя поязвить Скорпиуса, красавица и леди. Она тихонько раскланивалась со знакомыми, в дверях столкнулась с Уиннергейтом.
Тот, естественно, не мог явиться вместе со всеми – хотя лучше бы уж вообще не приходил. Все ведь знают, что с Таной он «на ножах» из-за создания так называемых министерских отрядом, официального одобрения доносительства и введения телесных наказаний. За самые крупные провинности, конечно - но всех, кто помнил режим Кэрроу, перекосило. А портреты исплевались, узнав, что ЗоТИ будет вести бывший сотрудник полиции нравов Деннис Баттер – самый серый из учеников его выпуска.
Уиннергейт дошаркал до Таны, кашлянул. Она слабо подняла голову. Он прошамкал: «Позвольте выразить соболезнования в вашей невосполнимой утрате». Она тихо поблагодарила. Чарльз вдруг заплакал. Невилла дернула за рукав невестка Таны: «Там на улице школьники стоят». Он высунулся: хаффлпаффцы пришли с венками.
- Понесут через десять минут, - бросил он им. – Будьте готовы.
- Как профессор Принц? – дрожащим голосом спросила Флора Эспин. Невилл с досадой пожал плечами.
Он предлагал свою помощь, но гроб уже вызвались нести брат Таны, сосед и двое коллег Алекса.
Вскоре через улочки Хогсмида к новому кладбищу потянулась похоронная процессия. Холодные струи сбегали по крышке гроба, заливали плащи носильщиков. Сиротливо жались друг к другу вдова и сын погибшего. Мать и невеста Таны шли поодаль, и рядом с ними, оба до нитки мокрые – Чарльз и Роза: она, как и декан её, забыла зонт и даже капюшон плаща поднимать не захотела. Так и месила грязь длинными ногами, сунув руки в карманы и упорно глядя на понурого Северуса. Омывая процессию, как бурунчики – корабль, торопились хаффлпаффцы, роняя цветы.
Алекса похоронили рядом со стариком Аберфортом ,у которого тот когда- о начинал работать. Тане сунули в руки букет хризантем, и она бросала цветы в могилу – долго бросала, уже когда начали сыпать землю.

***
«Прекрасно! Кажется, сама судьба благоволит нашему делу. Фантастическая удача, что Сильвия встретила этого сквиба на пути в редакцию - приди он в аврорат, нам пришлось бы форсировать события. Впрочем, теперь это уже ничего не меняет - все фигуры расставлены именно так, как нужно. Теперь пришло время игры на выбывание. И прежде всего, нужно вывести из игры союзников Поттера, чтобы он остался в изоляции. Хотя, радует одно - принципиальные люди вроде него обычно имеют в разы больше врагов, чем друзей. А уж если его друзья не отличаются такой же кристальной честностью, как он...
Хотя, мистер Поттер, вы меня порадовали. Конечно, я предположил, к чему все идет, еще пять лет назад, когда увидел изумительную сцену вашей встречи с миссис Малфой, и как оказалось, не ошибся. Горячая женщина! Потрясающая. Странно, как другие гости на похоронах не заметили страсти в каждом движении и жесте этой крошки? Вы истинный ценитель, мистер Поттер. И, кроме того, вы сами дали мне наилучшее оружие против вас - теперь я знаю вашу главную болевую точку - вы любите и сделаете все, что угодно, ради своей женщины. Мне ли не понять? Впрочем, пропустим. Достаточно того, что вы у меня практически в руках, но сначала я хочу, чтобы вы меня попробовали поймать.
Ну а теперь, к вопросам ближайшим...Итак, что я знаю про миссис Уизли?»

***

Два с половиной года после знакомства Гарри и Астории Малфой прошли в борьбе с собой. Гарри понимал, что помимо его воли его чувства, его желания влекут его с невероятной силой к ужасному, такому, о чем он подумать не мог и не хотел. Хуже того, он не хотел называть сам себе то ужасное, мерзкое слово, каким все оборачивалось - измена. Это звучало унизительно, подло, хуже чем тогда, когда он кричал на друзей, хуже, чем когда он по легкомысленности подводил Дамблдора, хуже даже, чем когда ему, аврору, иногда не удавалось сохранить жизнь преступника - случалось в его жизни и такое, благодарение Мерлину, очень нечасто - хотя каждый раз после такого он напивался, чувствуя, словно сломалось в нем что-то, что делало его таким человеком, за которого не стыдно перед родителями, друзьями, детьми. Словно каждый раз он убивал часть себя, переставал быть тем, кто не убивал, а дал убить себя, и боялся, что однажды совершит нечто такое, после чего будет хотеться лишь одного - умереть. Поэтому, когда он из рядовых авроров перешел в старшие, а вскоре - и на командные должности, и боевые операции стали скорее исключением его рабочего дня, чем правилом, он признался себе в том, что только рад этому.
Теперь было не лучше. После первого знакомства с Асторией он долго не мог прийти в себя - не мог поверить, что с ним случилось такое - взрослым мужчиной, руководителем аврорского офиса, отцом троих детей... Хотя, подумав и пройдя через отрицание, он признался себе - может быть, в жизни общественной он и состоялся, но вот в семейной - оказался никудышным мужем и отцом. Он любил своих детей, безумно любил Джинни - многие годы. Как он понял в ходе тех размышлений - главной проблемой для него стала привычка, почти наркотическая, к опасностям и риску. За семь лет отрочества он привык, что в его жизни ни один год не обходится без того, чтобы не столкнуться со смертельной опасностью, с вызовом сил, в разы тебя превосходящей. Кошмару не было конца, но в год окончания учебы все, наконец, закончилось. Тогда, в первый год, он был опустошен - шла охота за немногими уцелевшими Пожирателями Смерти, их одного за другим ловили. Двое-трое сбежали, и вестей о них давно не поступало. Все это Гарри делал как машина, автоматически, не осознавая иногда, что происходит. Потом - краткий отдых и начало обучения на аврора - жесткого, без скидок на известность и славу - чему Гарри был очень рад. Это держало в тонусе, да и Рон был с ним тогда. Потом, первые месяцы были относительно спокойными, и он, бывало, целыми днями и неделями лежал, не двигаясь. Джинни была с ним неотступно, поддерживая без лишних слов. Тогда, пожалуй, все и начало меняться. Послужив обычным аврором - не так много было опасных вызовов, он начал чувствовать, что жизнь его становится словно бы пустой. Он смутно чувствовал, что перед ним нет привычной цели, привычной опасности. Какое-то время он просто наслаждался радостями обычной жизни, о какой он и мечтал. Потом стало приходить осознание - в жизни что-то не так, и невыносимо трудно было жить, ходить на скучную, повседневную работу. Он начал чувствовать себя, как на тоскливых отработках у Снейпа - работа перестала приносить радость - какая радость в бумажной канители да обезоруживания мелких воришек раз-другой в месяц?
Тогда он принял решение - вошел прямиком в кабинет к министру Кингсли - туда он имел полное право входить без стука и предварительной договоренностей, и изложил министру просьбу - назначить его на более рискованную, ответственную работу, к опытным аврорам. Если будет нужно, все испытания он пройти готов. Конечно, помогло - и в его жизнь вновь пришла опасность, риск, погони - Гарри почувствовал себя на своем месте, защитником своего народа, друзей, и тех, кого он и сам не знал. Рон, конечно, пошел вместе с ним, но в одной из первых стычек с контрабандистами был ранен - несерьезно, но Гермиона тогда напала на них тигрицей - кричала, убеждала, умоляла и требовала, чтобы Рон оставил аврорскую работу - ведь это, говорила она, совсем не его дело. Называла их мальчишками, несерьезными и безответственными, глупыми. Ничего не помогало, и ей пришлось пригрозить разводом - лишь тогда Рон, себя не помня от стыда, сдал аврорский значок и ушел в магазин "Умников Уизли", помогать Джорджу. Гарри был внутренне скорее рад, что друг больше не рискует собой - Гарри не представлял, что бы с ним было, если бы Рон, не приведи Мерлин, погиб в бою.
Служба тем временем шла все быстрее, он продвигался вверх с ошеломительной скоростью - конечно, понимал Гарри с досадой, отчасти тому виной его слава, будь она неладна, но никто бы не посмел заявить, что Гарри Поттер не стал одним из величайших авроров своего века.
Преступность же, как ни странно, давала о себе знать, нарастала. Бандиты, воры, контрабандисты, темные маги - Гарри не хотелось об этом думать, но его мучили тревожные ощущения - будто сгущаются тучи над Англией, будто повеяло вновь холодом.
Повеяло холодом и в семейной жизни. Они с Джинни все еще любили друг друга, один за другим, с двухлетним интервалом, родились трое детей. Первенца он назвал в честь отца и Сириуса, второго сына - в честь наставника и заклятого врага, дочь - в честь матери и лучшей, после, разве что Гермионы, подруги. Сама же Луна, к слову, выйдя замуж на потомка натуралиста Скамандера, полностью унаследовавшего характер предка, довольно скоро перестала появляться в Англии, предпочитая ей дальние страны.
Однако, хотя о Джеймсе, когда тот был младенцем, Гарри заботился сколько мог - мог он явно недостаточно. Работа и вызовы в любое время суток, долгий сон после дежурств, иногда и раны, - все это, он видел, копилось в Джинни недовольством. Он отмечал это тогда скорее подсознательно, обещая себе сбавить темп работы, освободив время для семьи - все чаще они с Джинни засыпали в разное время и без близости, все чаще за вечер они почти не говорили, обмениваясь дежурными фразами о рутине. Не раз и Джинни, замотанная заботами о детях, срывалась и кричала на него. К этому Гарри так полностью не привык, и, стыдясь того, рявкал в ответ сам, потом долго примиряясь.
Он отчаянно хотел выкроить побольше времени, но это было решительно невозможно - Кингсли назначил его главой авроров Великобритании, и не ради пустых почестей. Все больше и больше казалось, что за всеми преступлениями, за всем разгулом и модой на темные искусства, продуктом либерального подхода не желавших идти путем запретов - за всем этим начала чувствоваться некая организующая сила. Слизеринцы и бывшая магическая аристократия затаили обиду, это чувствовалось в них, как и то, что в Хогвартсе, по жалобам Невилла, царил порой бардак - конфликты и оскорбления, дуэли и стычки шли каждый день. Вырастало поколение слизеринцев, ненавидящих остальных, считавших их потомками преступников, изгоями, потенциальными темными магами. Кажется, те из протеста шли путем изучения темной магии сами. И вот, когда преступность росла от месяца к месяцу, заходил испуганный шепот - о человеке в черном плаще, не показывавшем никому лица, о новом загадочном лидере темных магов, организаторе преступной сети. Гарри мучился от ужасного предчувствия - неужели возможно, что заклятый враг вернулся? Неужели возможно, что весь кошмар повторится снова? Нет, только не теперь, только не когда у него дети... Тогда он и познакомился с заместителем отдела правопорядка, Максимусом Кейжем. Он был тогда уже немолод - старше родителей Гарри, будь те живы, но не придавал возрасту значения. Кейдж не был похож на болтуна или карьериста - казалось, он искренне хотел очистить Англию от темных магов, делился с Гарри соображениями, что одной борьбы мало, что нужно воспитывать молодежь, не бросать все на самотек. В то же время, работал Кейдж деловито и компетентно, был надежен и ответственен. Вместе они раскрыли ряд крупных преступлений, поймали нескольких высокопоставленных темных магов - и Кейдж сражался сам, не отсиживаясь за чужими спинами.
Наконец, агент Гарри получил информацию об организации темных магов. Те пошли ва-банк и устроили открытый террор, убивая ни в чем не повинных людей, и все больше свидетелей видело того, в капюшоне, таинственного волшебника. Гарри даже достал Бузинную палочку, ожидая худшего, позволив Кейджу убедить себя. Наконец, им удалось вычислить логово врага, и темных магов настигли. Те дали жуткий бой, какого не было со времен битвы за Хогвартс. Кейдж пошел на крайние меры и решил брать темных числом. Гарри видел, как тяжело тот переживал свой приказ, но понимал, что иного выхода нет. Темные маги один за другим пали, и наконец, пришло время сразиться с их главарем. Гарри был готов к наихудшему. Дуэль состоялась, противник был силен и искусен, Гарри никак не мог взять над ним верх, когда подоспели авроры с Кейджем. Все закончилось как-то быстро. Противник пал, сраженный убивающим проклятием, черная тень с хохотом покинула тело, и Гарри сорвал с врага капюшон.
Человека этого он видел первый раз в жизни. Брюнет с острым носом и кругами вокруг глаз, он не значился ни в одной картотеке и так и не был опознан. Так или иначе, Англия праздновала победу, Джеймс пошел на первый курс, а Гарри лично выступил по радио с поддержкой Максимуса Кейджа на выдвижение того кандидатом в министры магии. Тот принялся за дело решительно, начала ряд реформ, в той части, что касалась аврората, Гарри принимал активное участие.
Одно неукоснительно огорчало - в семье все шло совсем неважно. Джемс рос избалованным, беспорядочным и пожалуй, несколько заносчивым. Альбус - тот всегда был умницей - серьезный, внимательный, прищуриваясь, он и правда немного походил на Дамблдора или Снейпа. Очень тонко чувствуя напряженность в доме, Альбус прятался в библиотеке, и бывало, полдня не покидал ее. К общению со сверстниками он был равнодушен, не то от робости, не то он некой брезгливости или скуки.
Лили же была шумной непоседой, трогательно обожавшей всю семью. Одно было плохо - Лили не могла и на пять минут угомониться, не принимала в расчет запреты, связанные с опасностью, словом, однажды, после многократных предупреждений, Джинни сильно отшлепала дочь. Тогда они сильно поругались и спали в разных комнатах.
Дела шли не лучше и дальше - ссор, и что хуже, молчаливой отрешенности, было все больше, дней и минут радости и веселья - меньше. Конечно, праздники по-прежнему делали их любящей, крепкой семьей, но и они все чаще омрачались - то ссорами так непохожих друг на друга братьев, то выходками и капризами Лили. Джинни была с ней непоследовательно - в хорошем настроении любила, веселила и баловала как могла, в плохом - одергивала и наказывала.
В общем, признал Гарри, к моменту начала учебы Альбуса все хоть и выглядело мирно, но внутри здания их семьи пролегла глубокая трещина. Поступление сына на Слизерин усугубило ее, а ссора братьев и омерзительный скандал с Паулиной Мелифлуа вызвал, кажется, постоянное и нескрываемое напряжение.
...И вот теперь, в разгар семейного кризиса, в его жизнь вошло нечто другое, нечто новое. Он долго отрицал, старался забыть то впечатление, но когда наступило лето и сначала Скорпиус Малфой, которого Гарри пригласил сам, пришел к ним в гости, почему-то сразу понравившись Лили, потом Альбус отправился домой к новому другу - тогда Гарри, опомниться не успев, сам буквально влетел в Малфой-мэнор и, конечно, она была там. Он снова почувствовал то мучительно-сладкое ощущение, когда время замедляет ход и каждая деталь намертво врезается в память. Как же она была хороша... Нет, даже не столько хороша - от нее словно веяло чем-то таким, чего Гарри не мог толком понять - она была Женщиной, он чувствовал это, видя ее крохотные ручки, представляя почему-то, какое маленькое и наверно слабое у Астории сердце. Ему нравилось раз за разом повторять про себя ее имя - такое необычное и красивое. В его сознании отчетливо всплыло слово - "благородство". Она была такой - благородной дамой. Было видно ее строгое воспитание, такт, ум, но за этим чувствовалось и другое. Казалось, она была столь одинокой в своем огромном доме, казалось, за ее сдержанностью и манерами
скрывался настоящий вулкан чувств - и еще казалось, что она - та, в чьем присутствии ты робок и всесилен. Он избегал и страстно ждал случайных встреч. Вот они столкнулись в Косом переулке: раскланялись, прошли мимо, помня об этой минуте. Вот в Хогвартсе обоих одновременно вызвали: можно посидеть в кабинете директора рядом друг с другом, случайно касаясь рукавами - и тогда расплавленное железо ледяным жаром плавило все вокруг, сердце сжималось в жгут. Он не смел поднять головы, но чувствовал, что он нее тоже исходил жар - как от раскаленной печи, и хотелось бежать - или сидеть так вечно, или утонуть лицом в ее волосах, обхватить ее целиком, лишить одежды, целовать с ног до головы, и будь что будет, будь тогда что будет... Он боролся с собой. Ругал,проклинал, винил. Заставлял себя думать о Джинни, выкраивать время для совместных праздников. Как назло, все шло не так. Может, Джинни подозревала, чувствовала что-то, но это делало ее еще более нервной, взрывающейся из-за всего, и эта ее вспыльчивость страшно, до бешенства злила... Он заставлял себя думать о Драко, честном коммерсанте, с которым они не общались почти никогда, раскланивались сухо, но все же Гарри чувствовал, словно хрупкий мир что-то значит,что подло и низко вот так невольно возобновить вражду... Но он видел Асторию и легкие сжимало ледяными тисками - он безумно хотел видеть эту женщину счастливой, он безумно хотел ее губ, локонов, рук, небольших, упругих грудей, стройных ног и всего, что было выше - он никогда и ничего не хотел так страстно,и самым предательским было чувство, что он, едва зная Асторию, любил ее - любил без памяти, и готов был, если будет нужно, отдать себя вновь на гибель в лесу, если без этого ей не быть счастливой. Он думал о ней каждый день, придумывал их диалоги, совместные дни и близость, близость, безумный секс, нежный и грубый... Он обрывал себя и и через минуту вновь погружался в преступные мечты.

Летом после окончания Альбусом третьего курса, когда Гарри пришел забирать сына от Малфоев, все и поменялось. Стояло необыкновенно душное лето, мальчики с утра ушли в лес – то ли плавать, но ли побродить в тени и прохладе. Астория, как всегда, встретила Гарри и предложила сесть (муж её, что происходило частенько, опять уехал в Голландию). Зной размаривал, и разговор не клеился.
На ней было белое кисейное платье, сквозь которое, как чудилось Гарри, местами светилась розоватая кожа. От этого жар разливался по суставам, а по сердцу будто бы водили ледышкой. Пшеничные локоны, ниспадали на слабенькие плечи. Он, должно быть, слишком долго и пристально смотрел на нее, и она вся вспыхнула. Гарри не выдержал – душа сжалась от нежности:
- Мне так жаль, Астория, что я не встретил вас раньше, что столько лет маялся разной дурью и не понимал, что вы где-то на свете есть...
Она словно задохнулась, долго не могла ответить и наконец дрожащим голосом проговорила:
- Если вы еще раз приедете сюда, я не смогу остаться верна мужу...
Гари тихо присел у её ног, стал целовать острые колени и крошечные ладони – она заставила его подняться и прижалась всем своим легоньким телом. Их губы слились.
Потом она лежала на диване, а он снова сидел на полу и гладил ткань её измятого платья. Закрыв глаза, дрожа то ли в упоении, то ли в боли, она шептала:
- О нет, нас могут увидеть. Но я так не могу больше... Вы нужны мне весь, понимаете? Нам надо найти место…
- Послезавтра, к полудню, я вам обещаю, я найду. Ждите меня у руин «Флориш и Блоттс».
…Сперва Гарри и Астория скитались по маггловским гостиницам. Затем опять же у маггла (так меньше шансов, что кто-то узнает) стали снимать домик для встреч. И сколько раз с тех пор он приходил первым, ждал её, и она вбегала, как вбежала сегодня, легко, будто школьница, стуча каблучками, скидывала плащ у порога, замедляла шаг, подход к Гарри, и проводила ладонью по его щетине. Снимала с него очки. Они устраивались вдвоем, где любо было: на кровати ли, в кресле – она у него на коленях – или просто на полу. Самозабвенно целовались, помогали друг другу избавляться от одежды, лепетали что-то. Он мог говорить ей все, и она проживала его боль, выпускала скопившиеся за годы сдержанного молчания водопады эмоций, слез, смеха - и его боль проходила, душевные раны затягивались...

- А я вчера была похоронах, - тихо говорила Астория, водя пальчиком по овальному шраму на груди у Гарри, покуда он целовал ей волосы, глаза, шею. – У моей приятельницы муж погиб. Слышал, может – Александр Принц?
- Слышал. Вроде самоубийство, - он болезненно сморщился. – Устал я от этого всего. Хочется забыться, напиться до безобразия, валяться где-нибудь в канаве… Песни горланить и не думать ни о чем.
- Забудься, - она ласкала его, и жесткое лицо смягчалось, губы складывались в безмятежную улыбку, из глаз пропадала настороженность. – Сегодня прошу тебя забыться. Нет никого. Никаких преступников, никаких самоубийств, никакого аврората. Есть мы. Только мы.




***
С того дня, как профессора Принц внезапно вызвали с урока, прошла неделя, и ни она, ни её сын в Хогвартсе еще не появлялись. Утром стало ясно, что не появятся они очень долго, раз уж директору пришлось искать замену.
Перед завтраком Уиннергейт представил ученикам некую мисс Дженнифер Рид – особу лет 27, высокую и худенькую, сутулую настолько, что иногда казалось, будто у нее на спине горбик. Она-то и должна была вести маггловедение, покуда, как выразился Уиннергейт, «миссис Принц не оправится от болезненного состояния».
…Профессор Рид вошла в класс робкой, колеблющейся походкой, точно борясь с желанием прижаться к стене. Голубые глаза испуганно бегали. Шестикурсники-хаффлпаффцы отвечали ей ленивыми и тяжелыми взглядами: они скучали по декану, и новая учительница в их глазах выглядела чуть ли не как узурпаторша. Слизеринцы большей частью хранили преданное выражение лиц, но кое у кого хищно шевельнулись ноздри.
- Итак, дети, на чем вы остановились в прошлый раз?
- Дети в прошлый раз остановились на трагедиях Шекспира, профессор, - подчеркнуто учтиво подсказал Скорпиус. - Мы обсуждали альтернативные трактовки.
- Какие такие альтернативные? – видимо, это слово её немного озадачило.
- Например, что главным виновником трагедии был все же Отелло. Кто мешал ему во всем разобраться? Нет, надо было, как примату, бежать и резать жену!
Мисс Рид немного втянула голову в плечи. К испугу в глазах прибавилась неприязнь. Отрывисто засмеялась:
- Как вы можете, юноша. Что за расизм? Если у человека другой цвет кожи, его надо обзывать?
- А разве я что-то сказал про цвет? Я говорю, что он головой не думал и вел себя как шимпанзе.
- И, кстати, он её не зарезал, а задушил, вы даже прочитать не удосужились, - она словно боялась забыть это. - И опять обзываетесь! Человека нельзя сравнивать с животным. Тем более Отелло... Это героический человек, титан воли, прошедший испытания, которые его не сломили. А в его трагедии виноват подлец и завистник Яго. Вот уж кто был воплощением качеств Слизерина в прошлом. Ребята, надеюсь, среди вас таких нет.
Слизеринцы, кроме Скорпиуса и Альбуса ,поспешно замотали головами. Берк, Амаранта и Патрисия что-то записали в небольшие блокноты.
- Да, зато верить любым сплетням и сначала резать жен, а потом разбираться - очень по-гриффиндорски, - не унимался Малфой.
Учительница стиснула указку.
- Не смейте оскорблять достойный факультет! Пятнадцать баллов со Слизерина!
Скорпиус, зевнув, открыл серый потрепанный томик:
- За дверью шум. Жива! Еще жива?
Я — изувер, но все же милосерден
И долго мучиться тебе не дам.
Так. Так.
(Закалывает ее.)
Довольный, он прикрыл книжку.
- Все-таки лучше читать до конца, не так ли, профессор?
- У вас... У вас неправильное издание!
- Может, у нас еще и неправильный Шекспир? Не одобренный, так сказать, министерством?
Учительница вздернула подбородок.
- Шекспир как раз правильный. Он не мог писать про приматов, он писал про великих, прекрасных, мощных людей. Таких, как Отелло, как Ромео и Джульетта...
- К слову о Ромео и Джульетте, учись они в Хогвартсе, их бы отправили к завхозу... - одноклассники, не сдержавшись, захмыкали. - Может, во избежание двойных стандартов и трагедий, влюбленным разрешим встречаться?
Она выпрямилась так, что горбик разгладился.
-За любовь к завхозу не отправляют, к нему отправляют за разврат! И не сравнивайте свои мелкие, мелкие страстишки с их великим чувством!
Скорпиус, обернувшись, простер к классу руку.
- Тогда влюбленным дам совет - друзья, вы прежде чем возлечь в алькове, стихов возвышенных с гитарой прочитайте, ведь за любовь, конечно, не казнят!
- Что за... Что за глупости?- она нервно завертелась на каблуках. - Вы сами поняли, что сказали? Я не поняла.
- Это стихотворная проза, профессор. Как у Шекспира. А альковом называют постель, только постель - это для занятий развратом, а альков - для занятий любовью.
Класс грохнулся.
- Так что не забудьте при случае повесить табличку, если кто вдруг…
Хохот поднялся пуще прежнего. Мисс Рид швырнула указкой о стол.
- Что за гнусный у вас язык! Минус двадцать баллов со Слизерина! Я надеюсь, за вами успели записать, потому что сегодня вечером мы встречаемся у директора! Урок окончен! Мне надоело это терпеть!
Она выбежала, хлопнув дверью.
Патрисия, сидевшая позади Скорпиуса, легонько пнула его остроносой туфелькой:
- Что, Малфой, захотелось нанести визит Уиннергейту и Порриджу?
Порридж была фамилия их завхоза. Скорпиуса только усмехнулся.
- Кстати о любви и разврате. Никто не хочет в выходные в Хогсмид прогуляться, посидеть в пабе? Мы вот с Алом думаем, кого бы пригласить.
- Да-да, как раз проверить, - забормотал Поттер, но Скорпиус пихнул его в бок.
Пухлые щеки Флоры Эспин вдруг залились румянцем. Она влюблено поглядела на темную макушку Альбуса и выдохнула:
- Можно мне с вами?
- Если не боишься, то конечно.
Флора расцвела улыбкой. Патрисия вздернула резкие бровки:
- Малфой, как же у тебя дурной вкус.
- Это ты к чему, Гэмпи?
- Приглашать в Хогсмид уродин, когда красота пропадает у тебя под носом. Потом сам пожалеешь.
Берк, стискивая перо, что-то яростно строчил в блокнотике.
- Ты что, не соглашаешься с политикой министерства, Пэт?! Они же говорят, что все люди одинаково хороши!
Патрисия побагровела и дернула себя за локон.
В этот момент отворилась дверь, и следом за заплаканной мисс Рид вошел профессор Баттер. Он, к слову, занял место не только преподавателя ЗоТИ, но и декана Слизерина, с тех пор, как Уиннергейт стал директором.
- Я слышал, у вас тут скандал. Наблюдатели, просьба немедленно сдать мне блокноты.