Глава 3

Февраль

- Запомните, нежное растение…противопоказаны любые волнения… учтивость… вежливость, - бормотала сквозь зубы Гермиона, поднимаясь по лестнице. На ее плече висела распухшая от множества книг сумка, и Гермиона на каждом шагу рисковала завалиться на бок под ее тяжестью и, быть может, даже скатиться вниз ступенек на двести-триста.
- Треклятая вежливость, Мерлин ее задери!
Гермиона остановилась, переводя дух.
- Это уникальное растение с ОЧЕНЬ необычным характером, - ядовито сказала в темноту лестничного пролета.
Почтенный старец на ближайшей картине выронил от неожиданности монокль и недовольно заворчал.
- Извините, - опомнилась Гермиона и продолжила путь.
Только профессор Стебль забыла добавить, что Джемма Албус помимо ранимости и тонкой душевной организации обладает еще и бесконечной самовлюбленностью, эгоистичностью, привередливостью, заносчивостью, грубостью, неуправляемым истеричным характером и, в целом, является абсолютно невыносимым существом.
- Что-то ты в последнее время выглядишь уставшей, дорогая. Синяки под глазами, похудела, пропадаешь непонятно где до самой ночи… как его зовут? – хитро подмигнула Полная Дама, жуть как охотливая до всяких романтических сплетен.
- Мерзкий отросток, - мрачно сказала Гермиона.
- О! – только и смогла произнести Полная Дама в ответ и распахнула пошире проем в гостиную. – Это кто-то из слизеринцев?
Пароль спросить она позабыла…

То, что шестой курс у Гермионы как-то не задался, было очевидно с самого начала. Предательство одного из лучших друзей и последующие полгода молчания и затворничества не самые приятные события в жизни любого человека, будь он волшебник или самый обычный магл. А уж в жизни девушки шестнадцати лет отроду (даже если у нее вечно растрепанные волосы и пальцы в чернилах) тем более. Однако если Гермиона думала, что на этом бессердечная судьба остановится и перестанет испытывать ее на прочность, она жестоко ошиблась. Ее ждало новое испытание, и что-то подсказывало, что просто спрятаться за книжной обложкой тут не поможет.
Джемма Албус. Исчадие ада, по какому-то недоразумению именуемое растением. О, это должно быть досталось ей за какие-то страшные грехи, которые, столько бы ни силилась, Гермиона вспомнить никак не могла.

То, что Джемма Албус под номером тринадцать (кто бы мог подумать!) и Гермиона Грейнджер не поладили, стало ясно еще в те первые пять минут знакомства, когда одна из них орала, как резанная, а вторая стояла оплеванная и не могла пошевелиться. В последующие пару недель Панси Паркинсон любила изобразить за ужином на потеху слизеринцев ошеломленное лицо лучшей ученицы Хогвартса, когда редчайшее растение на планете обозревало масштаб случившейся с ним трагедии. И у нее это отлично получалось, потому что покатывающиеся со смеху зрители то и дело требовали повторить номер на бис. Из-за этих бездарных, но достаточно унизительных спектаклей одного актера Гермионе приходилось наскоро проглатывать ужин и бежать в спасительную тишину библиотеки, а то и вовсе не спускаться в Большой зал.
Вообще, по правде сказать, Панси тоже хорошенько доставалось от Джемы Албус – от той, за которой Панси должна была смотреть. Да что там: доставалось ВСЕМ без исключения.
За первую неделю в теплице номер четыре случилось четыре обморока, три истерики и пролилась первая кровь. Симуса Финигана уже трижды забрасывали цветочными горшками, Крэбба и Гойла заставили есть компост (Гермиону это даже ни капельки не развеселило!), Дина Томаса каждый раз после посещения теплицы приходилось отпаивать успокоительным зельем, иначе мелкая дрожь, безостановочно сотрясавшая его тело, не проходила. А когда Джемма Албус под номером шестнадцать кровожадно облизнулась, при этом ее завитки шевелились, как у заправской Медузы Горгоны, Нэвилл Долгопупс издал истошный визг и хлопнулся в такой глубокий обморок, что еще долго категорически отказывался из него выходить. Только после того, как Гарри одолжил ему свой старый квиддичный шлем и защитные перчатки, он согласился подойти к своему растению еще хотя бы разочек.
Если бы хоть один соплохвост услышал все то, что услышала Гермиона от своей подопечной за эти первые дни, он бы разрыдался, как ребенок, без сомнения. «Чудище» было одним из самых безобидных прозвищ лучшей ученицы Хогвартса, и если бы все этим и ограничилось, Гермиона была бы бесконечно счастлива. Но после того, как Тринадцатая краем уха (или что у нее там) услыхала, как некоторые сокурсники называют Гермиону заучкой, высокомерной выскочкой, кажется даже занудой (кто бы мог подумать!) и – самое ужасное – грязнокровкой, список оскорбительных прозвищ до обидного увеличился. Иногда Гермионе в отместку хотелось взять секатор и уменьшить количество конечностей Тринадцатой, однако, она так и не определилась, будет ли это хулиганским членовредительством или же просто оздоровительной подрезкой, поэтому еще находила в себе силы сдерживаться.
Вообще Гермиона проявляла удивительное в ее положении спокойствие, в отличие, например, от Драко Малфоя, который разрыдался, как ребенок, после того, как отданная ему на попечение Джемма Албус оплевала его с ног до головы у всех на глазах. В плевании эти адские растения могли поспорить даже с магловским верблюдом.
Исключительный научный интерес и чувство собственного достоинства не позволяли Гермионе опуститься до уровня отпрыска древнего чистокровного рода, поэтому она терпела, сдерживалась. Считала сначала до десяти. Потом до ста.

- Милочка, вы только посмотрите, какие безобразные завитки растут из головы этого чудовища, - нарочито громко говорила Тринадцатая своей ближайшей соседке, пока Гермиона была вынуждена протирать ее листочки, наверное, в сто двадцатый раз за день. – Я считаю, если у тебя нет прекрасных и ухоженных завитков, самым разумным было бы вовсе их остричь и не оскорблять окружение. Тем более если это окружение так восхитительно тонко чувствует несовершенство и так остро его переживает. То ли дело эта ваша Лаванда. Должна заметить, что ее светлые завитушки выглядят несколько лучше. Ах, дорогая моя, конечно же, они ни в какое сравнение не идут с вашими…
Дальше Тринадцатая и Четырнадцатая надолго рассыпались друг перед дружкой в льстивых комплиментах, позабыв напрочь о тех, кто в это время рабски рыхлил землю в их горшках и подливал сладкую воду.
Да, кстати, судьба определенно невзлюбила Гермиону, как иначе можно объяснить, что из всех возможных учеников шестого курса, именно Лаванда Браун стала ее соседкой по несчастью. Ведь это был последний человек на свете, бок о бок с которым Гермионе хотелось бы работать.… Нет, все же предпоследний, пришлось ей признать. Последний трудился в другом конце теплицы, и цветом лица давно не отличался от своих огненно-рыжих волос. Гермионе хотелось бы послушать, как растение Вон-Вона тоже злится и лютует, и получить хоть капельку мстительного удовлетворения, но Тринадцатая и Четырнадцатая так громко восторгались собственной красотой, своими завитками, завитками Лаванды …
А, гиппогриф задери, и имя то у нее цветочное!
Конечно, Лаванде тоже изрядно доставалось. И компостом разило и от ее прекрасных завитков… то есть волос. Но насколько же собственное унижение воспринималось острей от одного только присутствия более удачливой соперницы.
Великий Мерлин! Кажется последним словом было…
Когда Гермиона впервые поймала себя на этой неожиданной мысли, ей пришлось остановиться и хорошенько ее обдумать. К несчастью в этот самый момент она подмешивала в удобрение толченый жемчуг и хватила лишку, отчего Тринадцатая с огромным удовольствием разоралась.
- Безмозглое, бесполезное ничтожество! Ты не можешь запомнить и выполнить даже такую простую работу! – от ее крика у Гермионы привычно заложило уши. – Ах, от этих волнений у меня секутся кончики, вы только посмотрите! Прочь отсюда, чудовище, от тебя только одни неприятности! Прочь, прочь!
Драко Малфой мстительно ухмылялся, Крэбб и Гойл гоготали, Гарри смотрел пронзительно и совершенно непонятно (чтоб тебя, понимающе? изучающе?), Нэвилл в квиддичном шлеме сочувственно выглядывал из-за пышных листьев Шестнадцатой, а Гермиона скрежетала зубами и считала. До десяти. До ста. До тысячи.

- Будьте терпеливы и вежливы, - повторяла ненавистные, давно заученные наизусть шестым курсом слова профессор Стебль, когда очередной студент с умоляющим взглядом перешагивал порог ее кабинета. – Это такая возможность изучить столь редких существ в непосредственной близости. Такого шанса может и не представиться больше, вы ведь понимаете.
- … - студент готов был упасть то ли в обморок, то ли на колени.
- Конечно, они несносны и порой ведут себя очень грубо. Но, интересно мне знать, как бы вели себя вы, если бы вас неожиданно разбудили после такого долгого сна…

- Как ты уживаешься со своей? – спросила как-то Гермиона у Гарри в ту редкую минуту, когда они могли побыть наедине без надоевших растений и связанной с ними кутерьмы – по дороге из теплицы в замок.
- Уживаюсь? Ты просто не видела синяков у меня на руках, - сказал Гарри. – Она же щипается, как разозленная гусыня. Да на мне живого места не осталось.
- Может хоть мадам Помфри забьет тревогу, пациентов у нее прибавилось в последнее время, - в душе не очень-то на это надеясь, сказала Гермиона. – Боюсь скоро кто-нибудь попадет в Мунго… Вчера Падма Патил уснула на нумерологии, а Джастин Финч-Флетчли принял миссис Норрис за профессора Макгонагалл и битый час бегал за ней, пытаясь сдать домашнее задание. А я так устала, словно проживаю в сутки не двадцать четыре часа, а все сорок восемь. И я ничего не успеваю! Вейлы, что ухаживали за этими монстрами, наверное, обходились совсем без сна и отдыха, иначе как можно выполнить все их дурацкие капризы и требования? Тринадцатая заставляет меня расчесывать ее шевелюру ровно тысячу двадцать восемь раз – у меня отнимаются руки, а она кричит, как резанная…
- А знаешь, кого это все забавляет? – сказал Гарри. – Снейпа. С каким удовольствием он ходит по школе и снимает баллы. Я не припомню, чтобы раньше видел, как он улыбается: будто бы летучую мышь придавило. Рон сказал: хорошо бы их запереть в теплице – этих Джемм и Снейпа – и пусть плюются ядом в свое удовольствие. Они с Лавандой… Гермиона, куда же ты?.. Ну, постой!

Если до этих самых пор Гермиона и так почти безвылазно торчала в библиотеке, то теперь она тут просто поселилась. Мадам Пинс потеряла всякую надежду выпроводить ее к отбою, ведь, пользуясь правами старосты, Гермиона могла надолго задерживаться вне стен гриффиндорской гостиной. Поэтому мадам Пинс просто оставляла Гермионе пару негаснущих свечей и уходила, поминутно бормоча себе под нос что-то сочувствующее.
Книги были единственными советчиками и утешителями, которые никогда не подводили Гермиону, поэтому, как только в теплице номер четыре начались проблемы, она по самую макушку погрузилась в книжную пыль, выискивая способ справиться с ненавистным растением.
Каково же было ее удивление спустя несколько недель, когда такого способа не оказалось. Библиотека Хогвартса располагала великим множеством литературы на любую интересующую тему, начиная от выведения подростковых прыщей и заканчивая пыточными заклинаниями времен прапрапрадедушки Мерлина. И нигде не было сказано ни полслова о том, как приструнить обнаглевшую Тринадцатую. А ведь Гермиона прошлась по всем справочникам, учебникам, классификаторам, каталогам, энциклопедиям, инструкциям и руководствам, где хотя бы раз встречалось слово «травы». Она даже пролистала тысячестраничную «Историю: от водосбора до кровожадной лилии-зубатки», рассказанную в стихах каким-то древним греком, - книгу, которую мадам Пинс использовала в качестве подпорки для своего табурета! Да так и осталась ни с чем.
Двадцать четыре литературных источника называли Джемма Албус редчайшим растением, обладающим уникальными целебными свойствами, еще столько же - восторгались ее необычным внешним видом и особенностями строения, восемь – категорически призывали охранять от истребления и ни один (ни один!) за сотни лет изучения не сказал, какое это ужасное создание и как с ним бороться. Наверняка эти растения жестоко пытали исследователей…
Какой идиот вообще назвал ЭТО растением?!
Совсем отчаявшись, Гермиона даже рискнула обратиться за помощью к Хагриду как знатоку и ценителю всяческой опасной и очень опасной живности. Но Хагрид был так огорчен тем, что его категорически отказывались допускать к теплицам (видимо, чтобы не травмировать нежную психику столь ценных существ видом,что уж скрывать, не самого симпатичного полувеликана), что сослался на срочную занятость и отказался разговаривать. Гермиона подозревала, что на неразговорчивость Хагрида также мог повлиять тот факт, что она позабыла вписать в свое расписание уход за магическими существами в этом учебном году. Так или иначе, но рассчитывать на его помощь и совет явно не приходилось.
Кто угодно на ее месте опустил бы руки в отчаянии, но не Гермиона Грейнджер. Она работала на износ, но сдаваться не намеревалась.

Портрет с любопытной Полной Дамой вернулся на свое место, закрыв вход в гриффиндорскую гостиную. Было уже за полночь, уставшие за день студенты давно разбрелись по спальням и готовились ко сну, поэтому в гостиной было тихо. Только закадычные подружки Лаванда Браун и Парвати Патил привычно восседали на одном из диванчиков – том, что ближе всех к камину, - и шушукались, склонившись над какой-то книгой. Гермиона даже позавидовала такой их стойкости, ведь она сама после тяжелого изматывающего дня едва могла доползти до кровати, что уж говорить о ежевечернем перемывании косточек окружающим.
Стоп! У них в руках книга? Не свежий выпуск «Ведьмополитена», как обычно, а настоящая книга? Толстая, в незнакомой белой обложке с золотым тиснением по краям.
Незнакомая.
По натруженной спине побежали мурашки – это было то самое волнительное и сладкое возбуждение, от которого отступала любая усталость, освобождая место захватывающему интересу. Такое решительно нельзя было пропустить.
Лаванда и Парвати были так заняты изучением своей книги, что совершенно не заметили, что в гостиной помимо них появился кто-то еще. А Гермионе это было только на руку. Она замерла в тени входного проема, стараясь не выдать своего присутствия неосторожным движением и вся превратилась в слух, благо подружки зашушукались чуть громче и можно было кое-что разобрать.
- … она кружилась, раскинув руки в лунном свете, напоминая фейри. Ее длинные волосы, свободные от лент, переливались, словно жидкое белое золото, - приглушенно читала Лаванда. - Бастиан Себастиан из тени наблюдал за незнакомкой… где-то рядом были деревенские - его волчий обостренный слух улавливал праздные разговоры у костра, а нюх – запах только что снятой с вертела куропатки, но ноги его не двигались, словно приросли к земле. Слишком прекрасным было видение, что явилось ему в свете луны…
- Ах, - сказала Парвати. – Я сейчас умру.
- Сладкий запах щекотал ноздри оборотня, дразня и заманивая в опасную ловушку. Запах молодого тела, горячей пульсирующей крови. И запах пышного цветка, приколотого к вздымающейся груди девушки. И Бастиан терял остатки разума, уже не зная, чего хочет больше: вонзить свои зубы в эту манящую белоснежную плоть или же впиться в полураскрытые губы поцелуем…
- Ах, - сказала Парвати. – Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой.
Гермиона закашлялась, стараясь замаскировать рвущийся наружу дикий истеричный смех, за что тут же была обнаружена. Лаванда смерила ее взглядом, полным презрения, и Гермионе пришлось выйти из укрытия и как можно быстрее подняться по лестнице к спальне для девочек, сделав совершенно безразличный вид. Там, спрятавшись в полумраке за перилами, она могла дослушать, чем все дело кончится и может быть даже узнать, что так привлекло в этой пошловатой истории двух подружек.
Лаванда напряженно высматривала, ушла ли Гермиона к себе, и, может быть, что-нибудь и заподозрила бы, но Парвати нетерпеливо заерзала:
- Ну, же, что там дальше?
- Кхм… - Лаванда склонилась над раскрытыми страницами. – Вот, нашла… Такова была первая встреча Мины Белошвейки и Бастиана Себастиана, простой деревенской девушки и самого опасного хищника на свете. Что случилось бы, если бы, если бы Мина в тот день не сорвала тот прекрасный белый цветок и не приколола бы его к платью? Может быть, оборотень разорвал бы ее в клочья, а может быть, ее красоты все же хватило бы, чтобы усмирить рвущегося наружу зверя? Мы не знаем этого наверняка. Однако, учитывая мощь оборотня и его жажду убивать, можно предположить, что Мине Белошвейке повезло носить на своей груди в ту роковую ночь цветок Джемма Албус – чудодейственные особенности этого аромата смогли даже волка превратить в преданного пса…
- Парвати, представляешь, какой силой обладает аромат этого цветка! Ох, если бы я могла его достать! Вон-Вон не отошел бы от меня ни на шаг. В последнее время он такой мрачный и раздражительный, - тут Лаванда понизила голос. – Мы даже поругались недавно во время прогулки по Хогсмиду… - она подозрительно оглянулась на дверь спальни, запрятанную в полумраке. Гермиона постаралась стать еще незаметнее. – Он больше не хочет носить ту чудесную золотую цепь, что я подарила ему…

Уже в спальне Гермиона уронила тяжелую сумку на пол и рухнула на кровать, сотрясаясь от безудержного хохота. И это был ее первый смех за очень долгое время.
Джемма Албус? Ну она вам покажет!