Глава 4

Том стоял в дверях спиной к тому, что, как он надеялся — оставляет навсегда. Аккуратно сложенные на столе учебники, заправленное темно-синее покрывало, зеленый шкаф без привычного содержимого, деревянный табурет с расшатанными ножками и такой же стол. В этой комнате его личности не было, он всю жизнь старался, чтобы вот так — не было. Это все не его, чужое. Да и ни к чему ему оставлять воспоминания о себе здесь: в одной из нескольких десятков комнат, где живут обделенные люди. Мальчик не оставил ни надписей перочинным ножом на столешнице, ни завалявшихся тетрадок в двух, девственно чистых ящиках. Письменные принадлежности сданы мисс Оливии, а одиннадцать долгих лет — приюту.

Обернуться его тянула она, перечитанная бесчисленное количество раз книга. Он её не просто оставил, он её предал, отрекся. Библия одиноким черным пятном лежала на белом отвороте простыни. Такая знакомая, такая родная. Страшно было подумать, что она перепадет кому-то другому.

Он неуверенно, но все же подошел к кровати и внимательно посмотрел на её изголовье, словно в первый раз видел. Миссис Коул просто убеждена, что он не может плакать, и слезы ему не доступны. Мальчика всегда веселило такое её предположение. Стоило ему только представить, как маленькая Элис Коулл получает неуды на всех уроках биологии, и ребенок довольно усмехался. Слезы доступны всем людям, имеющим здоровые слезные железы. Наверное, будучи еще младенцем, он мало плакал, понимая безрезультатность такого процесса. Кто его знает, почему он был так молчалив. Но на этой подушке он прорыдал слишком много ночей для того, кто не умеет этого делать. Вспоминая горячую влагу на холодных щеках, сжатые от дикой злобы зубы и кулаки, он почти стыдился вспоминать себя такого. Однако поплакать в одиночестве ему хотелось нередко. От боли после очередной драки за место под солнцем, обиды на весь мир или от горечи потери всех своих сбережений, что случилось с ним целых два раза. С кем сводить счеты, если не знаешь, кто вор?

Давным-давно Том решил — ни один человек на свете не увидит его слез, а если увидит — ему же хуже. Держать данное себе обещание намного труднее, чем обещание, данное кому-то еще. Впрочем, кому-то еще мальчик обещаний никогда не давал. Ведь не было рядом людей, которые были бы действительно «с ним», и причина проста — они его видели насквозь. Столько лет бок о бок, это вам не шутки, а очень сложная история.

Да, с Риддлом боялись выходить один на один, но напакостить тайком, исподтишка — запросто. Не то чтобы он не знал — за что. Знал, само собой знал. Просто не было сил остановиться, ему хотелось делать больно. И мальчик так преуспел в этом деле, что порой пугал не только других, но и себя. Болячки Уолли — мелочь. Они не доставляли ему радости. Сломанная рука задиры Джонсона — тоже. Увидев, как мальчишка свалился с раскидистого клена на заднем дворе и услышав его вопль, Том до ужаса захотел одного — подойти и добить. Ему не хватало удовольствия от такой мести, хотелось большего, физически, просто невыносимо. Так сильно ему не хотелось даже пить, даже в самый жаркий летний день!

Мальчик взял в руки книгу, вальяжно подбросил её, словно капусту на рынке, и уставился немигающим взглядом в белую стену. Она ему дорога, но правды в ней нет. Он понял это сразу же, как за профессором захлопнулась дверь. Вот так вот, со звуком удара, в нем что-то оборвалось. Мальчик вздрогнул всем телом, и толком даже подумать не успел — почему, а сердце уже все решило. Божественным силам в школах не обучают, а бородатый ничем не напомнил ему посланника божьего, разве только его оппонента. Библия враз перестала быть его тайной, и стала просто бумагой.

Переплет вспыхнул, как спичка, но жар от огня неожиданно сильно обжог длинные пальцы ребенка. Ослушался его неслышного приказа, и языки пламени рванули ввысь, словно хотели дотянуться до лица Тома. Выпустив книгу из рук, он завертелся на месте, перехватил запястье пострадавшей руки и упал на колени. Так, стоя на коленях у пылающих миражей, оказавшихся миражами и ничем иным, мальчик стойко сносил свою боль. А дождавшись, когда она стихнет, медленно поднялся и разогнулся во весь рост. Со всей силы пнув уже изрядно обгоревший талмуд, он с раздражением понял — не только он отказался от Бога, но и Бог — от него.

Пепел летал по комнате, похожий на черную вьюгу. Наблюдая за такими, удивительно красивыми и необычными снежинками, он наслаждался их величавостью и гордился собой. Любой другой на его месте побоялся бы отказаться от того, во что веровал почти что с пеленок, а он — нет.

Позади протяжно скрипнула дверь.

— Всех нас спалить хочешь?

Том немного обернулся, все еще не отрывая взгляда от такой красоты, и рассеяно ответил:

— Нет, не хочу.

Билл недоверчиво хмыкнул и засунул руки в карманы широких штанин.

— А я думаю — хочешь.

Мальчик загадочно улыбнулся. Сегодня он был рад видеть Стаббса, ведь сегодняшний раз — последний.

Рыжий подошел к окну, выглянул в него, испугался непроглядной темноты и поежился. Лунный свет освещал пустой двор и отбрасываемые оградой причудливые тени казались фигурами потусторонних существ. Утро в Лондоне еще даже не началось, и глаза слипались у обоих, но несчастным от такой ранней побудки выглядел один только Билл.

— Если я такой плохой, зачем встал?

Мальчишка неопределенно пожал плечами.

— Не знаю... — ответил он. — Не одному же тебе тащиться?

И впрямь, чтобы Том ни ответил профессору, тащиться через весь город в полном одиночестве, как последний дурак, он явно не собирался.

Помолчав немного, Билл заговорил вновь.

— Если бы ты уходил в приходскую школу, Том, ты бы не сжег Библию...

Подойдя к мальчишке вплотную, Риддл заглянул тому в глаза и удивился, не замети в них и тени легкомыслия. В голосе добряка Билли звучали настоящие мужицкие нотки, так по-взрослому он не разговаривал еще ни с кем в приюте. По-крайней мере, за все годы вынужденного знакомства он ни разу не слышал от него такой серьезности, одни лишь сопли да глупый, громкий смех.

— Ты почему бледный такой, а? — как мог участливо поинтересовался Том. — Где веснушки? Сбежали?

Билли смутился и покраснел.

— На месте веснушки... — пробурчал он. — Черта с два их вытравишь...

Ребенок засмеялся и хлопнул приятеля по плечу. Решил успокоить того единственного, кому он, как оказалось, не так уж и безразличен.

— В приют для полоумных меня никто не отправляет, Билли. Выше нос!

— Да?! — мальчишка удивился до неприличности, словно даже сомнений в голове не держал на счет адекватности отличника Риддла. — Правда-правда?!

От такой реакции благодушие Тома немного померкло. Но все равно, внутри, если и не стало уж совсем хорошо — куда там, когда впереди одна неизвестность и ватага новых врагов — но стало как-то... теплее.

— Билли, ты умеешь хранить секреты?

— Какие? — с интересом спросил тот.

— Ну, такие, если их открыть их кому-то еще, то можно жизнью поплатиться?

Интерес погас почти мгновенно, и мальчишка деловито двинулся к выходу, как бы предлагая Тому не медлить и последовать за ним.

— Не могу... — буркнул он на ходу. — Пошли уже — светает!

— Испугался?

— Тебя все боятся. Самого смелого нашел? Или самого рыжего?

— Я — волшебник.

Билли заткнул уши пальцами и как маленький ребенок в отчаянии замотал головой.

— Ничего не слышу... Не слышу-у-у!

— Я могу делать людям больно, только подумав об этом, и мне это нравится. Мы сейчас поедем к месту, где начинается волшебный мир. А еще я разговариваю со змеями, они меня слушаются не хуже людей, а те люди, которые меня не слушаются, платят за это дорого и...

— Замолчи! — взмолился Билли. — Все знают, что ты сволочь, Томми. Пускай и волшебная сволочь! — кричал он. — Я тебя провожаю потому что... потому что... — самостоятельно мальчик причин найти не мог.

За него спокойно закончил Том:

— Потому что ты — дурак.

— Ты уже говорил, — он кивнул. — А тебе не приходило в голову, что кроме дурака тебя-то больше и некому провожать?

Риддл перестал улыбаться.

— Молодец.

Глаза Билли округлились.

— Нет, правда. Так нам, сволочам, и надо... — он вздохнул. — Ну что, идем? Чего стоишь, смотришь? Злишься? Не надо — ты хороший, не злись...

Стаббс так и стоял, с круглыми глазами и открытым ртом.

Том легонько подтолкнул его в спину.

— Веришь хоть, что я настоящий волшебник?

— Не верю... — прошептал Билли и сглотнул. — Ведьмак ты, а не волшебник.

Мальчик польщено фыркнул и сказал:

— Свитер возьми.

— Зачем?

— Ведьмацкую кольчугу из него делать будем.

— Да?

— Придурок, в четыре утра — холодно!

— Я мигом!

— Давай уже...

В последний раз окинув равнодушным взглядом комнату, где его больше ничего не держало, Том подхватил потертый чемоданчик непонятного цвета и осторожно закрыл за собой дверь. Спускаясь по лестнице, он успел сто раз пожалеть, что не умеет летать. Малейший шорох мог загубить все дело. Опасливо опуская ногу на очередную ступеньку, мальчишка кривился, словно от боли.

— Зубы ноют?

Том чуть кубарем с лестницы не свалился. Обхватил чемоданчик двумя руками, как самое ценное в жизни, и прижал его к груди.

— Дэнни?!

— Нет, мой призрак. Я тут давеча скончался, а сегодня ночью просыпаюсь — ну не спится призракам — и дай думаю, погуляю! — веселился Бишоп.

— Врешь, — усмехнулся Том.

— Конечно, вру, — согласился мальчишка. — Я сегодня не ложился, чтоб просыпаться... — и зевнул. — Караулил, когда ж ты вниз потопаешь. Правда, все ждал — ты с окна сиганешь.

— А тебе чего с того?

— Ну, я с благородной целью.

— Какой?

Дэнни замялся, но ненадолго.

— Тебя возле черного выхода, и под окном, наши все ждут. Ну, сейчас уже не все... — мальчишка почесал затылок и опять зевнул. — Те, кто на тебя еще не плюнул. Ты ж еще и садист, оказывается. До четырех утра твой топот по комнате слушать... Генеральную уборку затеял, что ли?

— А ты чего не одет?

Бишоп философски оглядел свои пижамные брюки в зеленый горошек.

— Они еще и моего сигнала ждут. Осмелели, на прощание. Но я тебя лучше знаю, — ответил он. — Ты ж с подземли достанешь и подвесишь, как ту Салли...

Двумя ступеньками выше раздалось возмущенное шипение Билли.

— Салли он не подве...

— Молчи! — цыкнул Том на него. — Спускайся лучше, мы через парадный идем.

— Так мы через него и шли! — удивился тот. — Дай чемодан, помогу...

Передав чемодан приятелю, Том остался один на один с Дэнни.

— Замок сложный, отмычкой не обойдешься, а у тебя нет ключей от главного входа. Ни у кого нет — миссис Коул оба в лифчик ночью засовывает. Даже сторожу не оставляет. Марта сама видела.

Том развел руки, соглашаясь с безвыходностью ситуации, и якобы смущенно улыбнулся.

— Они тебе не нужны?

Вместо ответа — просто кивок.

Дэнни опустил глаза в пол и задумался.

— Ты мог бы стать самым популярным среди нас всех, если бы захотел. Не захотел?

— Ошибся, — честно ответил Том. — Но ничего, исправлюсь.

— Мне жаль всех в твоей новой школе, — сказал он таким тоном, что становилось ясно, жалости в нем ни на грош. — Туго же им придется, бедняжкам...

— Переживут.

Мальчишка с сомнением покачал головой.

— Дай бог, дай бог...

— Бога нет.

— Кто сказал?

— Я.

— Кем же ты в этом своем приходе станешь, если больше не веришь?

— Лучшим.

Бишоп сделал шаг назад, чуть приподнялся над Томом, и внимательного на него посмотрел.

— Ты умный и красивый, не то, что я. Ты обязательно станешь лучшим. Но, знаешь, кого будут любить?

— Тебя? Обезьяну? Это сейчас ты крепкий, а как вырастешь, станешь просто — жирным!

— Не-е-е-т... — с нескрываемым злорадством ответил Дэнни. — За что меня любить? Я их всех ненавижу. Вот его! — и ткнул указательным пальцем за спину Риддла.

Черный силуэт переминался с ноги на ногу и призывно махал Тому. Такой покладистый, такой хороший человек.

— На его фоне, Томми, мы с тобой как навоз. Догадайся, в кого Эмми втрескалась? Догадываешься? То-то же! На фоне всех добреньких мы — навоз. Усек?!

Том усек, и понял, и даже немного зауважал Дэнни за такую, пусть и слишком уж образную, но не глупую речь.

— К чему клонишь?

Мальчишка заговорил быстро и нервно, словно боялся передумать или не успеть.

— Допускаю, ты лучший сорт навоза, чем я. И сможешь стать самым лучшим, но... навоз он и есть навоз, Томми. Пахнем мы одинаково! — зло процедил Дэнни и для убедительности потряс пальцем у него перед носом. — Тогда, в пещере, ты хотел меня убить. И я тебя боюсь, ты самая последняя сволочь из всех, что я знаю. И мой открытый перелом, и все мои болячки, и неуды, и пожар в моей комнате... Ну, ты должен помнить. Так вот, — чуть успокоившись, он продолжил: — еще раз переступишь порог моего приюта, я возьму нож и убью тебя. Ты столько лет смотрел на меня, как на урода, что мое терпение лопнуло. Не вышло у нас дружбы, бывает. Но я лучше сгнию в казематах, чем разрешу тебе меня запугивать. Ты младше меня на два года!

Пока Бишоп смахивал со лба испарину и пытался перевести дыхание, Том вполне добродушно спросил:

— Зачем тогда предупредил? Ну, о засаде?

Ответ последовал незамедлительно.

— Тебя могли избить до полусмерти, а полудохлые чернорабочие приходу не нужны, должен знать!

Время шло и, вероятно, этот наистраннейший разговор в его жизни, грозил превратиться в наиграндиознейший провал, в общем-то, простого плана. Колени никогда не дадут ему забыть, что невнимательность и беззаботность, в его конкретном случае — роскошь. Но мальчик наслаждался каждым словом, это было так волнующе, так приятно — разговаривать честно.

— Дэннис, понимаешь... — произнес он так, словно с нерадивым ребенком разговаривал. — Я никогда не буду чернорабочим, а ты — глуп.

Бишоп сделал еще шаг назад, казалось, он уже пожалел о сказанном.

— Теперь я точно вернусь... — Он молниеносно перепрыгнул отделяющие его от собеседника ступеньки и прошептал тому в ухо: — В качестве твоего личного гостя...

Не таясь и не заботясь о тишине, две черные тени выпорхнули из ворот приюта и помчались по безлюдной улочке. Рассветный туман поглощал свет фонарей, со стороны доков доносилось еле слышное эхо рыбацких голосов, но мальчишки неслись по мостовой с такой скоростью, словно за ними гналась вся команда по крикету в полном составе. Том даже немного отстал, его нездоровые ноги уже не могли нагнать длиннющие конечности Билла. И он пожалел, что не позволил Стаббсу нести его чемодан. Странная и чуждая ему сентиментальность навалилась на него этим серым утром так же неожиданно, как снег на какого-нибудь жителя африканской глуши. Уставившись в спину впереди бегущего, остервенело двигающего локтями, будто при беге на скорость, он вдруг понял Луизу. Вот так вот взял и понял все мысли девочки-подростка из уже далекого прошлого.

Ребенок стеснялся рвения Билла, жалел приятеля. Зачем он бежит так, словно это его путевка в жизнь, а не Тома? Ему ведь возвращаться и гнить среди отбросов общества еще долгие годы!

Локти в коричневом вязаном свитере растворились, словно в тумане, их затмили глаза — глаза цвета вереска. Или весны. Или цветов. Он так и не определился. Не силен в эпитетах, но если бы у него не было его глаз, он не отказался бы иметь такие, как у неё. Да и характер у его няньки был достойный — никому спуска не давала. Парней смело тягала за уши, а девчонкам во сне с макушки волосы сбривала, чтоб знали, как её трогать. Остается надеяться, что он сейчас не настолько наивен, как была она, когда глотая слезы об его несчастной судьбе, плелась к воротам с опущенной головой. Не догадывалась, что покидает единственно нормальную жизнь, дарованную ей судьбой.

Том не отказался бы и повздыхать, от таких-то мыслей, но дыхание перехватило, в боку закололо, и изображать из себя вырвавшуюся на свободу птицу ему надоело.

— Эй... — он махнул рукой, поставил чемодан на землю и наклонился, опираясь на многострадальные колени. — Стой, кому говорю... Билли, черт тебя подери!

В приподнятом настроении, раскрасневшийся и отчего-то довольный, Стаббс бега не прекратил, разве только поменял направление и подбежал к Тому.

— Ну ты чего, а? — спросил он, улыбаясь. — Только разогнался!

— Никто за нами не гонится... — просипел мальчик. — Мы вообще где?!

— Мы... — он огляделся. — Это Королевская академия художеств, там Театр Её Величества, значит, на углу Хэймаркета. Вроде так, а что?

— Да ты прям — карта.

Билл неожиданно смутился.

— Да я люблю здесь... гулять.

— В кого метишь? Актеры, художники, джентльмены?

— В люди... — протянул Билли, не слишком довольный такой проницательностью.

— Ладно, — Том разогнулся. — Если смогу — помогу. А сейчас прощаемся, пришли.

— Куда?!

По большому счету, он не сомневался в том, что профессор говорил правду, что существует и этот бар, зажатый между чопорным клубом для английской знати и старенькой книжной лавкой, и сам волшебный мир. Так сумасшедшие не сомневаются в том, что они абсолютно здоровы.

— Не видишь, вон двери с окошком, деревянные?

Билли видел только массивные черные двери клуба с хромированным глазком, и красные двери лавки с блестящей круглой ручкой в форме запятой. Том же видел покосившееся строение из серого, грубо отесанного камня, зажатое между скучными современными домами, совершенно ему неинтересными. Стаббс во все глаза смотрел на ряд аккуратных, словно пряничных домиков, Риддл смотрел только на Стаббса. Тот сжал губы так, что они побелели и силился не заплакать. Ведь эти двери, которые он не видит — не для него.

— Я тут подожду немного, и на задний двор пойду. А ты возвращайся, заметят еще.

— Сейчас, минутку...

— Билл?

— А?

— Уходи.

Стаббс не ответил, просто протянул приятелю руку, холодную и костлявую. Том пожал её крепко, от души. Все та же логика ему подсказывала, действительно, во всем мире не сыскалось бы человека, готового бежать с ним по Лондону в этот мрачный предрассветный час. Никто не стал бы радоваться за того, кто сам этого не умеет, и не протянул ему руки.

— Держи — это тебе.

Том на вытянутых руках протянул Билли свой чемодан и ткнул им ему в грудь.

— Но это твои вещи!

— Я все сжег, там нет моих вещей.

— Ты что, сдурел? — искренне удивился Билл. — Голым ходить будешь?!

— Мне из приюта ничего не нужно, обойдусь. Там радио. Я вчера ночью купил, заранее договорился, мне принесли.

Билл открыл рот и приготовил новый вопрос.

— Хочешь спросить — почему ночью?

Рот закрылся.

— В приюте больше нет денег, никаких. Ни общей кассы, ни тайника Джонсона. Пуст носок Эрика, кошелек миссис Коул, а в матрасе Дэнни теперь только парочка клопов. Понимаешь меня? — вкрадчиво спросил Том, заглянув в расширенные от ужаса глаза Билли. — Там ничего нет, ни единого шиллинга. На месте только твои, под плиткой у кровати. Бери уже! — он кончиками пальцев толкнул чемодан, а вместе с ним и Стаббса. — Это подарок. Но в дом не неси, тебя заподозрить могут. Спрячь где-нибудь. Когда сможешь, послушаешь, а нет — продашь, оно дорогое.

Мальчишка, наконец, понял, зачем Том его толкает, вымученно улыбнулся и побрел прочь. Он растворялся в дымке тумана, словно призрак. Сначала исчезли ноги, затем спина, плечи. Неожиданно, разрушая мертвую тишину, из-за поворота выкатилась тележка с запряженной в неё тощей клячей и сонным молочником. Стук её колес заставил Тома отвлечься от созерцания Билла, а когда его взгляд вновь попытался на нем сфокусироваться, того уже не было — ушел.

Вместе с ним ушла и странная чувствительность, так докучавшая ему вот уже целые сутки, и грусть, и стало легче дышать. Расправив плечи, ребенок смело двинулся в сторону странного дома. Пусть он и не совсем особенный, а так, один из многих, все равно он лучше обычных людей. Они слишком долго портили ему жизнь. И он специально станет самым лучшим среди тех, волшебных, и еще докажет этим, обычным и глупым — он не просто сильный, он сильнее. Мальчик в который раз почувствовал — его красивые губы, будто бы написанные талантливой рукой художника ренессанса, кривит безумная, недетская ухмылка. Впрочем, он молниеносно спохватился и прекратил улыбаться вовсе не потому, что был расстроен её наличием. Просто с этой самой минуты он пообещал себе тоже, что еще недавно так необдуманно поведал Бишопу.

Раз он настоящий не нравится окружающим его людям, то это никакая не беда — он с легкостью станет иным.