Револьвер

Хей, маленькая сестрёнка, как твои дела?
Как ты поживаешь? Всё так же просыпаешься посреди ночи, достаёшь из-под подушки плюшевого мишку, обнимаешь его крепко-крепко и шепчешь на мохнатое ухо игрушечные молитвы, ищешь защиты от чудовищ в своей голове? Всё так же читаешь допоздна, рассматривая иллюстрации в свете маленького фонарика?
Или мишку с гибелью родителей тебе заменил отцовский револьвер, а опасности стали ближе, реальнее, и защиты ищешь уже у возведённого курка, нашёптывая всё те же слова в узкое дуло? Постель стала менее мягкой, более сырой, поскрипывает под тобой старыми половицами. Люди злее, глаза горят не тем огнём, верно?
Ты повзрослела, маленькая сестрёнка. Утро начинается теперь с восходом солнца, замки существуют для безопасности, а не для тайн. Ты не хочешь к другим таким детям, а потому старательно выстирываешь платье в ближайшей прачечной, тщательно расчёсываешь нестриженые волосы, заплетаешь их в длинные-длинные косы. Другие дети были глупее, вот и теснятся теперь в полутюремных коммуналках, не владея собой ни на игровой площадке, ни в часы режимного отдыха.
Даже сеточка трещин на тусклом обломке зеркала не скроет того, как ты очаровательна. Красная шапочка, Златоглазка, Греттель в большом городе. Твой волк - закон, девочка; твои медведи - безденежье, безделье и неизвестность; твоя ведьма - служба опеки, и последняя не оставит зарезервированную принцессу в покое ещё несколько долгих лет.
Розовые босоножки аккуратно обходят лужи, перепрыгивают выбоины, несут тебя к круглосуточному гастроному. Продавец привычно осведомляется, не маловата ли ты для полуночных прогулок, но выкладывает на прилавок и консервы, и макароны, и пельмени, и картошку, и большой-большой пакет пряников. Вслед за пряниками отправляется шоколадка - тоже большая и обязательно очень молочная. Продавец называет получившуюся сумму, поворачивается к стойке со жвачками. Зря, конечно. Жвачка выпадает из пухлых пальцев, как только лоб почувствовал прохладу оружейного металла.
Так приятно уплетать шоколад и понимать, что раз даже в промозглую ранневесеннюю ночь он тает под пальцами - ты тёплая, а значит, живая. В этом деле главное - пальто не запачкать, а то ведь снова прачечную придётся искать.
Но этот побитый молодой человек явно не оставит тебя наедине с так легко добытыми сладостями. Какая досада. Вздыхаешь, опускаешь пакет на асфальт - неспешно, иначе продукты выпадут - и подходишь к нему. Бедный, бедный... У него не было такого верного и тёплого друга под рукой, не было и пряников, пришлось годы сидеть в манеже широких голых стен полутюремной коммуналки - он из тех самых "других детей". А теперь нет и выхода из щекотливой ситуации. Остаётся пятиться, наткнувшись на мою маленькую сестрёнку, в спешке выгребать из карманов накопленное мелким грабежом имущество; пятиться подальше от твоего нужного и полезного друга - старого доброго ствола. Вместе с купюрами выпала и фотография молодой - молодой в далёком-далёком прошлом - женщины.
Не будь букой, маленькая сестрёнка, верни дяде его надежду.
Вот так. Правильно. Сунь фотографию в грязную ладонь и уходи поскорее, только револьвер не опускай. Доверяй, но проверяй, помнишь ведь?
Дома хорошо, но за неимением оного сойдёт и долгосрочное пристанище. Ты разжигаешь ежеутреннюю плиту - на этот раз в другом углу, конечно, предварительно обложив камнями. Нужно как-нибудь присмотреть в том магазине огнетушитель. На всякий пожарный. Тебе ли объяснять, что сырость - не самая надёжная зашита от возгорания.
Старый друг снова отправляется под подушку, верно? Нет, ты почему-то медлишь. Подносишь его к огню, рассматриваешь с нежностью влюблённой. Берёшь тряпку из вороха, протираешь и щелчком выдвигаешь барабан.
Револьвер не заряжен.

Шаман

Современные шаманы сидят не в пещерах.
Нет, в пещерах, конечно - но несколько иного, осовремененного вида.
Тут имеется телевизор, драные обои в бледную помесь ромашки и китайского огурца, большая жёлто-серая ванная и кастрюля на нижнем правом секторе плиты.
Тут чувствуется запах кислой капусты, жирных котлет, пыли и чего-то горючего.
Главная, наиболее разительная перемена состоит в том, что пещеру не навещают отчаянно нуждающиеся в совете соплеменники. Ни одна кроманьонка не поправит на плече облезлую шкуру (норку, лису, искусственную пародию с пучком меха на воротнике); не принесёт в дар шмат вяленого мяса (коробку конфет, бутылку коньячку, хороший молотый кофе); не сядет к костру (за стол, на диван, на шаткие табуретки в прихожей); не расскажет о неудавшейся охоте (разводе, измене, нежелательной беременности, потерянных ключах).

Тут всё ещё тихо.

О человеческой любви и гастрономической ненависти

Знаете, терпеть не могу бананы.

Вот однажды сидел на автобусной остановке, ждал Её. Она была бабой просто невероятной: тот случай, когда размеры задницы компенсирует количество извилин, сопоставимое с численностью книг в самой гигантской интернет-библиотеке. Душа, способная объять архивы Пентагона, предварительно его взломав.
И грудь.
Да, грудь у неё была огромная.
Вот поэтому я сидел и ждал.
Не подумайте чего. Будь Она не Она, а какая-нибудь левая "она", хрен бы ваш покорный слуга задержался в этой дыре более, чем на "уважаемый, где здесь ближайшее метро". Но вот ждал - час, другой, третий. Как ты - да, ты, маленький зависимый от интернета дебил, уплетающий бананы за жирную душу и вообще портящий картину мироздания; или ты, умница, молодец, отличный парень, так как понимаешь старину Коффри и слушаешь его сбивчивые признания, - вот как ты в относительной прыщавой невинности ждал Джоли с обложки общеизвестного журнала, так я ждал Её.
На автобусной стоянке настроения были самые стояночные. Я сидел, втирая в брюки нестойкую скамеечную краску, и наблюдал за человеческим потоком: рутинный бриз бросал его туда-сюда, приезжими-уезжими, унося с собой грязноватую пену багажа и множество хмурых животных. Говорят, то ли в Африке, то ли в Южной Америке такие же приливы с отливами: быстрые, но суетливые.
Я чертовски не люблю подолгу сидеть на остановках. Чувствую себя лохом.
А вдруг перекочует случайная человеческая креветка из потока в поток и увидит - мол, смотри, этот лох уже часа два сидит и ждёт автобус, да только не автобус вовсе, а бабу какую-то.
Не люблю.
Даже лица отслеживаю. Пока, кажись, кроме пары очень похожих мопсьих физиономий не промелькнуло ничего, да и мопс меня вряд ли выдаст - мотивации нет.
Солнце садится. Дрянь такая, могло бы ещё немного повисеть. Была возможность отмахнуться - "всё равно делать нечего"; "а чего мне, домой ехать - всё равно ведь потрачу часок" и всё в этом роде. Теперь поймёт. Или не поймёт. Нет, точно поймёт, она же умная.

...Умная.
И красивая.
У неё оказалось два ореола. Один вполне традиционно сиял вокруг головы завитушками светлых волос. А второй охватывал бёдра, широкие и гладкие - Солнце будто забыло о своей асексуальности и не могло лап от новой Венеры отодрать.
Я отвлёкся. Заставил себя отвлечься - на глаза, лучащиеся неподдельной мудростью (но не так, как в этих странных японских фильмах с лазерами, динозаврами и большими человекообразными тварями); на саркастичную усмешку; на слова. Вот слова пропустил мимо ушей, каюсь. Хотел собрать, старался, пытался, но тут уже проблема в соловьях, которыми человеческая речь не является.
Я почти сумел сосредоточиться.
Но тут Она достала банан - и всё пошло прахом.

Серьёзно, я терпеть не могу бананы.
Ненавижу, как презерватив френдзону.
Ненавижу, как...

- Дорогой, тебе чаю или кофе?
- Кофе.
- Деньги на столе, марш в гастроном.
- Ага.
- Мусор прихвати.

Галюциногенная рагга

- Звать меня Акрахо, т'ва. Сёдня я твой проводник, так уж решили Братья.
Физиономия нового знакомца лучилась широчайшей из улыбок, а вот полуприкрытые глаза и общая шаткость с головой выдавали наркотический дурман.
Я стоял в нерешительности. Переминался с ноги на ногу, ладони потеющие о джинсы тёр - казалось, вот-вот искры полетят.
То ли протянуть руку в знак вежливости, то ли кивнуть...
Может, это существо свосем на расслабоне и любые мои потуги останутся незамеченными?
Вопросительный изгиб надбровных дуг заставил отбросить последний вариант.
- ...Д-джон.
- Джа-ан?
- Джон. Моё имя - Джон.
- Лады, т'ва. Джан так Джан, - кивнул экскурсовод. Голова его пружинила, словно у китайского болванчика, гласные же тянулись не хуже жёваной жвачки. - Над' Древо найти. Эт' в паре километров отседова - думал, за пяток минут доберёмся, но с тобой особо не побегаешь.
Я хотел было возразить - несмотря на длинноногость, быстрым Акрахо не первый взгляд совсем не казался. Скорее, ленивым и неспешным. Из тех парней, что под травой внезапно становятся фантасмагорическими философами, а то и глашатаями нового мира, но уж точно не пробегают километровые дистанции за считанные минуты.
Промолчал же, внезапно заметив его жилистость и крепость, широкие плечи, цепкие пальцы. Такой как по палой листве гнать может, не скользя, так и с ветки на ветку скакать.
- Ничего не имею против прогулки.
- Хорош, - большезубая улыбка была мне ответом.

ххх

Вязаная узорчатая сумка через плечо, многочисленные феньки и мешковатые брюки кислотной расцветки, длинные светлые дреды, тонкие костлявые конечности - всё это качалось и подскакивало в такт шагам Акрахо, то ли гипнотизируя, то ли укачивая. Несмотря на кажущуюся неспешность, передвигался он резво, со знанием дела. Прошло не более двадцати минут, а я уже успел запыхаться.
Дерево, дерево, дерево, дерево. Взгляд с надеждой цеплялся за наиболее широкие и раскидистые, но тут же возвращался на исходную позицию, так как не замечал изменений в темпе.
Судя по ощущениям, ногами я перебирал с резвостью велосипедиста на еврокубке, подгоняемого бутылью скипидара и парой спичек. Дерево, дерево, дерево, дерево, одни деревья, да быть им неблагородными пнями.
Уже готовясь пренебречь гордостью и вежливо попросить проводника сбавить обороты, я ухватился было за его просторную штанину, как вдруг...
Послышалась музыка.
- Дом близко, т'ва Джан, - довольно протянул вышеупомянутый спутник, продолжая неумолимо гулливерить.
Музыка напоминала симфонию ударных - от тамтамов до ксилофона, ложек, треугольника. Клавишные, струнные и духовые инструменты успешно заменили голоса сегниуров: расслабленные, довольные, словно у коллектива шаманов в минуты просветления.
- ...Сколько вас здесь?
- Сорок тыщ, если считать духов-братьев, - Акрахо сопроводил свои слова странным пассом руками, будто хлопнул по спине невидимых простому смертному рядомстоящих.
На всякий случай я ткнул пальцем в предполагаемого товарища. Палец не встретил сопротивления, только воздух - той же густоты и беззапашья.
- Братьев-духов?
- Агась, т'ва. Уловил, - кивок.
Видя, что непутёвый турист собирается на бегу пропыхтеть десяток несвоевременных вопросов, он добавил: - Не тужься, на месте растолкую.

Пункт назначения я углядел не сразу. Сначала музыку дополнил дурманящий запах неведомых мне ранее трав, после - клубы полупрозрачного цветного дыма, и только спустя несколько минут пришло осознание: всё это время видневшаяся на периферии гора горой вовсе не являлась.
Диаметр Древа измерялся в километрах, крона же раскинулась над доброй половиной леса (оказывается, по дороге я наблюдал не раннее наступление вечера, а перекрытие неба его листвой). Ствол обвивали лестницы, канатные дороги, перекладинные трапы и платформы - последние, видимо, служили аборигенам лестничными пролётами.
В корнях же расположилось поселение - шумное, людное и праздное.
Акрахо вскинул руки.
Колыхнулся причудливой волной.
С излишним энтузиазмом колыхнувшись в ответ, неизвестный дозорный едва не вывалился из смотрового окна.
Распахнулись ворота.

Дым разнился цветами, запахами, сливаясь в нечто едино поглощающее, дополняя, будто зарождая музыку в лёгких.
- Вот ты и Дома, т'ва Джан, - говорит проводник негромко. - Задавай любые вопросы, пока т'я Нэн-Ли-Рурк-Прарка не заграбастали. Они страх как гостей любят.
- Я...
Головокружение. Никогда ранее не чувствовал потребности петь: с рождения обладаю никудышным слухом и прекрасно это осознаю. А оно кружит, тычет пальцем в сторону волшебных пёстрых кругов, говорит - мол, айда, выведай их секрет, в танце, в пище, в душах, оставайся, мальчик, с нами...
Акрахо ткнул пальцем в мою щеку.
- А?
- Вопросы, т'ва. Сначала вопросы, потом Жаваха.
Он выглядел отнюдь не удивлённо. Даже насмешливо.
Стараясь не задумываться над сутью этой самой "жавахи", я собрался с мыслями.
- Что такое эти ваши... Братья-духи?
- Они живут с нами в наших вечных домах и одеждах.
На мой недоумённый взгляд собеседник ответил достаточно красноречиво: постучал кулаком по груди. "Вечные дома" - тела?
Иногда ответы только усложняют ситуацию.
- Умершие?
- Не дай Вахча! - суеверно воскликнул он. - Живые, ещё как. Но домов не хватает для великодушия сегни, уясняешь? Вот и живём в одном по двое, трое или четверо. Больше сегни в одном доме - лучше сам дом. Вахча знает, кому дать большую семью.
Прозвучало весомо.
- А эти братья... Они вам не мешают?
Тембр голоса изменился. Насмешливый и открытый сменился несколько ворчливым. Ранее осанистый, теперь мой экскурсовод ссутулился.
- Не, ток' ваши шугаются. Вот мы и думаем - зачем мальца пугать, пусть того, Акрахо за старшего.
...Решение не удивляться происходящему казалось наиболее разумным.
Некоторое время я стоял молча, рассматривая это перенаселённое тело.
Видя же, что последнее решило удалиться за ненадобностью, добавил:
- А насчёт смерти... Вы погибаете одновременно? Одно тело, одна смерть?
- Хорошо, когда так, т'ва, - ответили мне низко и хрипло. - Бывает, один из братьев умирает раньше положенного. Это мёртвая душа в животе.
- Но-о, развели мне тут траур о непочивших. Эт'му дому не нужны мокрые окна!
Голос старого знакомого вернул всё на круги своя.
- Ещё вопросы, т'ва Джан?
- Всего два, - солгал я. Вопросов образовались тысячи, даже приемлемых и не касающихся "внутреннего кладбища". Но беспокоить куратора зря не хотелось.
- Валяй же.
- Во-первых... Я вижу, здесь живут не только сегниуры? То есть, большинство, конечно, сегниуры, но вот...
- Хей, тут все - сегни, т'ва. 'Бсолютно, - прервал мою сбивчивую речь Акрахо. - Кто-то пришёл к этому не сразу, ессесна. Не каждому дано родиться с братом, но и этих бедняг мы принимаем, коли в доме пра'льный порядок, - он снова выразительно постучал по своей груди. - Таких немного, ессесна. Вахча редко ошибается.
- То есть, на других Платформах тоже иногда рождаются сегниуры, только в неподходящих телах?
- Точняк, т'ва. Если к нам попадает заплутавший сегни, сначала он тоже т'ва. Месяцами и годами живёт с нами, доказывает, что и он отмечен Вахча. А там уж до входа в семью недалеко. Валяй второй, Нэн-Ли-Рурк-Прарка на подходе.
- Лады, - вырвалось у меня.
Акрахо ухмыльнулся.
- В общем... Как вы живёте? То есть, понимаю, Вахча и дома, но ведь вы не выращиваете еду, не работаете...
- Работаем, ессесна! В свой кайф. От если поднимашься на Дерево - увидишь дохренищу насаждений. Жаваха - только часть наших трав, а выращивать их не умеет никто, кроме сегни, тут особая соображалка нужна, - он ткнул себя пальцем в висок, - и пара братьев. Уяснил?
- Вполне.
Тело снова сменило хозяина, чуть сгорбившись.
- Тады это, как его. Удачи там. Жаваху с тобой любой разделит, т'ва, а там уж разберёшья.
- Благодарю, но...
...Прежде, чем я успел задать вопрос "напоследок", моя единственная надежда сориентироваться нырнула в пёстрое наркотическое облако.

***
- Как тя, гришь', звать-то, т'ва?
- Джа-ан, - внезапно показавшееся идеальным и чудесным новое имя вышло из лёгких клубами дыма.
Я хохотнул.
Длинную деревянную трубку подарил кто-то из личностей той милой дамы по правому флангу - очень уж её впечатлил мой последний анекдот.
- Джа-ан, т'ва Джан, - голубеобразно кивая, повторил то ли Кварт, то ли Лий, то ли Дважхар.
- Слуш'й. Я тут слыхал, у вас самая важная шишка - самый... многогранный, а? - для большей убедительности я изобразил странный финт кистями.
- Не прост' важная, т'ва. Он ближе всех нас к Вахча, - в голосе чувствовалось не благоговение, но уважение, что почему-то радовало.
Ещё одна затяжка.
Смех, кашель.
И ещё одна.
Стали осязаемыми и Братья, и Сёстры, и нити Нужного, и странные приветливые фигуры в дыму.
Выдох, взгляд наверх - мой новый знакомый запрокинул голову следом, спеша подивиться новым чудесам.
Сама Вахча выглянула из-за облаков - златозубая, со спутанными дредами длинной с небесную лестницу, такая прекрасная, мудрая и гармоничная. Она улыбалась мне своими добрыми старыми глазами.
А потом огрела по макушке мундштуком Большого Косяка.
Кадейдоскоп.
Калейдоскоп просветлённых лиц вращался всё быстрее, быстрее, быстрее.
Глаза, руки, глаза, глахарукиглаза, гларугла, гларуггргргр....

***
- Чел, ты в порядке? - матрас прогнулся под тяжестью неуклюжего тела.
Знакомое отсутствие одеколона и гораздо более приятный комбинированный запах старых книг да пыли, осевшей на пуловере.
Джек, точно Джек.
- 'га, - с трудом выдал я. Слова застревали где-то в гортани, их сушило, их сжимало.
- Воды хлебни, леший. Серьёзно, какого хрена ты в то дупло полез? - Джон хохотнул и плеснул мне из графина.
Вода действительно облегчила ситуацию.
- Дупло?
- Дупло. И сам ты - дупло редкое, вот что скажу.
Последующий щелбан одновременно протрезвил меня и дал понять: что-то идёт не так.
Какое дупло. Какой леший.
- А сегни?..
- Сегни?
- Неважно.
Не хватало ещё звания "первого шизофреника на университете". Курнул немного, с кем не бывает - концерт-то зачем устраивать.
- Ты выздоравливай. Сейчас медсестра придёт, мне по самое небалуй достанется. Изнасилует ещё. Грозная тётка, - Джек очень знакомо пошевелил бровями и, оставив на столе одинокое яблоко, ретировался через окно.
Первый этаж, значит.

Я вздохнул. Нет, серьёзно - даже обидно как-то. Ни чудес без травы в косяке, ни музыки без сотки за билет, ни любви без периода ухаживания.
С такими темпами не то что в Санту - в Фортуну верить перестанешь, а она дама обидчивая.
Откинувшись на подушку, я собирался уже подремать дополнительный часок, увидеть пару чудесных снов, припомнить непрожитое.
Но неуютная твёрдость где-то под копчиком заставила повременить.

Привстал. Сунул руку. Нащупал нечто квадратное.
Коробочка была размером с футляр для обручального кольца, но бесхитростная, деревянная. Я открыл её, предварительно осмотрев на предмет подозрительности.
И немного прифигел.
Выпорхнувшая из выемки стрекоза сначала пребольно хлестнула меня по носу, а после стала летать вокруг, укоризненно жужжа, да к тому же норовя забраться в знатно отросшие волосы.
- Какого! Мать его! Лешего! - хлопки быстры, но и стрекоза не остаёт. Лево, право, вперёд, снова вперёд, впередее, почти!
Отлично, с кровати свалился.
Да ещё и в полёте руками взмахнул. Не хуже царевны-лебедь - пусть теперь только попытаются в театральный кружок не взять. Ромео не тот, хоть в балет попаду, там трико модные.
...Внезапно насекомое присмирело и приземлилось на моё плечо.
Некоторое время мы таращились друг на друга: она - своим сетчатым многооконным взглядом, я - коронным негодующим. И тут обнаружилась странная штука.
На лапках стрекозы отчётливо были видны шарниры.
Потребовалось пролежать в недоумённом ступоре около десяти минут для относительного понимания ситуации.
А что.
Если.
Коробочка была найдена на ощупь, потрясена, расцарапана, но таки разобрана на составные части.
В потайном отделении лежал пакетик бледно-розовой травы.

Антиутопия по Брайлю

Твои ноги пружинят, опущенные веки - подрагивают. Идёшь отнюдь не наобум - курс определён заранее: в нужном направлении указывает каждый камень под замешанными в единую мозоль ступнями, каждое брезгливое восклицание, каждая встреченная лицом к кирпичу дружественная стена.
"Вообще, дорогие мои, - говорил ты несколько крушений назад, - каждый из нас идёт по заранее протоптанной тропинке вне зависимости от собственного желания. Решение свернуть эта хитрая бестия предопределяет заранее, и попытка сойти с предначертанного пути приведёт вас лишь к очередному её повороту".
Ответ же получал в виде отпечатка подошвы на лбу. Тут не любят философов.
"Умничать будешь в ящике" - так и говорят, да.
С детства следовало уяснить, - осторожно, минуту, повозка, безопаснее прижаться к стене, - уяснить, что в мире, где всё создано и осмыслено тысячелетия назад, услуги людей, старающихся создать и осмыслить что-то сызнова, пользоваться спросом не будут. Накопленные уже знания пылятся в библиотеках - местах либо заброшенных, либо излишне живо освоенных вьющимися растениями и дикими животными. Естественно, популярностью эти "храмы пережитков эры бездействия" не отличались.
Ты сунул руки в карманы и уставился на камни мостовой.
Слепым быть очень удобно. Ты можешь сшибать дорогие вещи, отказаться от работы и спокойно предоставлять местным возможность править твою физиономию ударами разнообразной тяжести, не слишком беспокоясь о собственной презентабельности. А ещё - думать, направив взгляд в случайное никуда. И никто не обвинит тебя в излишней старомодности, ведь это самое "никуда" для слепых является вполне естественным предметом созерцания.
Причал должен быть недалеко. Или очень далеко, если ты снова повернул не в ту сторону.
А, вот же он. Запах тины, соли, гниения и полуразложившихся бумажных пакетов. Книги говорят, мода на бумажные пакеты развивалась очень стремительно и стала одним из катализаторов Эры Действия. Кажется, массы порядочно достала популяризация органически разлагающихся бутылок, органически разлагающихся автомобилей, органически разлагающихся гробов и - вот уж где они перешагнули все границы - маленьких ручных генераторов электроэнергии.
Доски прогибаются под твоим весом. Странно. Давненько ничего под твоим весом не прогибалось - ни женщина, ни скамейка, ни ветка раскидистого дерева.
Если протянуть руку - можно нащупать спину самоубийцы. Ты слышишь его спокойное дыхание и равнодушие прохожих. Очень характерное предсуицидальное равнодушие.
Самоубийцы бывают тут по средам, четвергам и пятницам. Немногие замечают эту закономерность. Как и ироничный факт того, что по понедельникам причал почти всегда свободен.
Ты нащупываешь плечо впередистоящего: ткань принадлежит то ли прохудившейся худи, то ли обветшавшей куртке.
Как бы то ни было, она совсем не пахнет дымом.
Хороший знак.
Слова поначалу сонно запутываются где-то в связках, вновь привыкая к путешествиям туда и обратно вместо вечного дрейфования в недрах черепной коробки.
- Не откажетесь... кхе-кхе.. разделить со мной вечер? Кофе оплатить затрудняюсь, но беседу поддержу на высшем уровне.
Тело под тканью повело плечами и согласно кивнуло.

Так ты знакомишься с людьми.

Колыбельная

Ты по жизни неудачник. Даже у ворот персонального Эльдорадо тебя ожидает не умудрённый мириадами убитых сфинкс, а две крайне человекообразные куклы.
Кукольность видна в их взглядах. В неподвижности тел и ровно, без лёгкого трепета опускающихся веках.
Слышна в голосах - эмоции сухие, вяленые, консервированные, будто тюремный паёк. Сойдёт для пускающего голодную пену скитальца, но не для мирного путешественника в себя и обратно.
- Как тебя зовут? - тонко.
- %Username%, - сочно.
Куклы синхронно улыбаются.
- Ты умеешь петь, %Username%?
Застываешь.
Умеешь, конечно. Не то чтобы хорошо, даже очень паршиво, но караоке по пьяни выдаёшь бодренько.
- Не знаю. Наверное.
- Спой нам что-нибудь красивое. Мы не можем уснуть.
Боязно, конечно. Стоишь, вяло раздумываешь, поигрывая вариантами развития событий, как музыкальный автомат - заслуженной монеткой.
Садишься на плиты, жестом просишь их сесть. Если это - хороший хоррор, от исполнения зависит твоя жизнь, но ведь жанр на упаковке создатели не указывали.
- Колыбельную?
- Да. Самую-самую колыбельную.
Тишина.
Наклонившись, ты даёшь им послушать биение своего сердца.

Г: Городская Глотка

Мне казалось, что городу грустно. Он так жалобно визжал резиной вдали от шиномонтажа, покато переливался бензиновыми слезами, дышал клубами сигаретного дыма, глотал его, задыхался и совал пальцы в глотку. Будто давным-давно проглотил пакетик героина, переходя границу двадцатого, да так и сипит, гостеприимный.
Но это только кажется.
А на самом деле городу абсолютно плевать.
Посмотри, посмотри вокруг. Он похож на металлический шар с большим мясным ядром. Производители с фольгой перестарались, но оббить можно, подплавить, добраться.
Мясо гниёт и плодит сотни червей. Черви дышат пустотой между молекулами. Мы дышим мутной пустотой.
- Что ты несёшь? - мы смеёмся, пустота сжимается и легче проникает в глотку. Шёлковым платком на твоей шее. Так серебрится.
- Ты похожа на телевизионные помехи, - серьёзно заметил я. - Ну, знаешь. Смола, серебро и досада.
- А ты похож на дебила.
- Агась.
Или городу грустно понимать своё равнодушие. В кино всегда так - злодею плохо, потому что он плохой и хочет быть плохим, а ему дают. Неправильно это. Город взрослеет, но никогда не стареет. Он пережил всех своих червей - никто не любит быть едомым заживо, знаешь. Это неприятно.
Что же делать. Город не даст нам жить, пока его не вывернет героином на тротуар, да и после этого не даст. Какая жизнь с героином на тротуаре.
Что же делать.
Ты ткнула пальцем в вокзальные часы.
- Давай украдём время?

Вечером часы умолкли. Их лёгкие замерли на журнальном столике, а потом ожили в корпусе телевизионного пульта.
Мы лежим на чужих коленях.
Город всё ещё жив.

Лунатизм

Ты часто притворяешься, будто не умеешь танцевать.
Отвергаешь протянутые руки и старательно наступаешь партнёру на ноги, если какой-то несчастный втянул-таки тебя в эту несусветную авантюру.
Ты теряешься в свете люстр бального зала.
Ты теряешься в безумии стробоскопов.
Ты спотыкаешься о гладкий паркет.
Ты спотыкаешься о взгляды.
Но - я уверен - преднамеренно.
Ведь задёрнув шторы и плотно-плотно сомкнув веки, дважды тихо скрипнув кроватными пружинами, облачившись в просторную ночную рубашку, неизменно вальсируешь.
Чувствуешь ритм чище и тоньше, чем заплаканные балерины.
Слышишь мелодию отчётливее, чем если бы она действительно звучала.

Возможно, дело в линолеуме.

Особый Лунный Сарказм

Луна полна сарказма.
Ты не замечал? Прячась за шторой солнечного света, она сопровождает мелким дребезжащим смехом каждое твоё свершение.
Она видела вещи и покруче. Она видела прошлое.
Она увидит вещи и поярче. Она увидит грядущее.
Но вот посредственность наблюдает непрестанно.
Что забавно - по тем же самым причинам.
Единственный способ удивить Луну - сделать то, до чего никто и никогда не додумается. А учитывая традицию самоутверждаться в глазах этой удивительно холодной тётеньки исключительно нелёгким делом вершения чудес, задумывать нечто безумное конкретно в твоём случае не имеет смысла.
Нужен принципиально новый подход.
Что-нибудь абсолютно очевидное и обычное, рядовое, незаметное. Скилл, за применение которого в этом баттле значимости ты со стороны оппонента удостоишься лишь презрительного плевка.
А вот Луна в судейском кресле подмигнёт лукаво, поманит надкушенным боком, утащит за кулисы и тайком наградит тебя порцией внимания.
Она умеет оценить хорошую шутку.

Поджигатель

Сирена прозвучала как-то тускло. Наверное, потому, что я её ждал.
Топот чужих ног, динамики чужих ртов блекли и смазывались, смешивались, разводами зубной пасты стекали по стеклу, их порождала и впитывала паника. Смешные люди.
Смешной страх. Видели, как он искажает лица?
Смешной огонь.
Смешной огонь смачно обгладывает, обсасывает не менее смешные материальные ценности, хватает бегущих за штанины, подпитывается случайными заначками коньяка да шампанского, трещит, подпрыгивает и подрагивает от нетерпения.
Я бы засмеялся, но смех проходит через фильтры неблагоприятной остановки и в конечном счёте теряется среди досадных помех громкоговорителя.
Тлеющая балка прессом давит на грудную клетку.
Хорошо горит.
Хорошо.

Материнская плата

Коннект этим утром выдался дохрена зыбким. Генерируешь пароль, запускаешь систему - а приветственный грув набатом бьёт по наушникам. Не закрытый на ночь браузер прилично подвис, флэшплеер бажит и просит обновлений, камера же то ли запылилась, то ли расфокусировалась. Добираться до антивируса пришлось, прорываясь сквозь облака эрроров; саму очистку повторяешь снова и снова, стараясь выловить одинокого бывалого таракана.
Возвращаясь к рабочему столу, долго и вдумчиво рассматриваешь физиономию Россомахи. Адамантовая челюсть держится на остатках кожного покрова - тебя внезапно начинает волновать вопрос того, почему становление зомби лишило суперспособности только этого брутального пиволюба.
Ты наугад пытаешься подключиться к соседскому вай-фаю, но каждый либо слаб, либо наглухо запаролен. Видимо, в люди сегодня не выйти.
Россомаха сменяется огромной серой физиономией, физиономия - полем синих ромашек. Ромашки неплохо сочетаются с трешовым интерфейсом - нужно бы ремонт затеять, ПО сменить, кожу обратить если не в загар, то хоть в здоровый румянец.
Сетуя на безденежье, растягиваешь пеинтовский холст и дерьмовыми бинарными кистями зачерпываешь кислотной краски. Ставишь пятно. И ещё два пятна.
Рассмотрев получившееся лицо, сворачиваешь пеинт.
Не вариант.

В папках не осталось свежего контента, игры перепройдены по третьему кругу, скайп серо утонул в полуживом подключении.
Двадцать минут бездействия.
Спящий режим.
Стакан воды.
Короткое замыкание.

Выдержка из петиции, поданной в Министерство Образования Украины семнадцатого января две тысячи тринадцатого года

"Мы смотрели в окно и дружно замечали, что подъёмные краны похожи на жирафов. Но вот конкретно я предполагал, что на деле подъёмные краны были первичны. Какие-нибудь древние рычаги выкатывались на тропические опушки, осматривались в поисках тяжёлых камней, но находили только высокие деревья с любопытно зеленеющими плоскими хреновинами, после чего обзаводились ртом и обрастали шерстью. Хотелось даже разделать жирафа, чтобы проверить, не обнаружится ли внутри грубо вытесанного скелета и натяжного троса.
Перед первым походом в музей природоведения я был охвачен непередаваемым чувством наклёвывающейся истины - но и там отыскал только неверное чучело. Зал же костлявых моделей был уставлен массивными, древними и величественными, но такими бесполезными титанами животного мира - поголовно с бивнями, рогами, панцирями, но никак не крохотными волосатыми антеннками, будто созданными для пульта дистанционного управления.
Так жираф продолжал быть чудом естественной бионики - традиционно не доверяя ни интернету, ни даже специализированным средствам массовой информации, я ждал сакрального знакомства с животным миром на официальном и утверждённом признанными биологами уровне.
Но даже учебник по биологии за восьмой класс не содержал жирафьего элемента.

Таким образом, просьба.
Пожалуйста, замените абзац о капибарах десятком слов о столбике позвонков в основе длинных шей, паре остроконечных ушей, больших коричневых пятнах и костлявых, но сильных ногах. Капибары, конечно, очень милы, но знакомство с ними никак не компенсирует величайшего разочарования в моей жизни.

С уважением, Станислав Малин".

Хроника потери самосознания

Семнадцатого января кончились чёрные нитки. На них нанизана добрая половина моих кулонов, ими вышита большая часть моих картин. Они стягивали мои книги во время переезда. Они служат мне резинками и поясами.
Восемнадцатого января кончился мой муж. Я просто изучала носки его ботинок, потом - колени, чуть позже - прияжку ремня, а к концу месяца обнаружила отсутствие головы на положенном месте: кончился, не иначе.
Девятнадцатого января кончились мои соседи. Кто в подмастерье пошёл, кто в сплетников, кто гостей приютил, кто вместо меня тюремную койку греет. Зазря не тратила, но люди - материал нестойкий.
Двадцатого января кончились мои дети, потому что я устала их считать. Дети прыгали, метались, а вслед за ними поспевали и мысли, не желая стабилизироваться, не желая даже даже определить собственную форму.
Двадцать первого января кончились поочерёдно романы Агаты Кристи, американский кинематограф, сигары, волосы без седины и ЛСД.
Чую, не к добру это.