Малфой-Мэнор встретил ее оглушающей тишиной. Нет, конечно, родовое гнездо рода Малфоев никогда не было шумным… но сейчас, именно сейчас, эта тишина была невыносимой. Даже домовые эльфы не появились в передней, чтобы принять из рук хозяйки мантию и услужливо предложить чашку чая. То ли еще не знали о появлении Циссы, то ли просто боялись ее гнева.
Нарцисса молча сползла по стене и спрятала лицо в ладони. Она даже не плакала: сил не было. Эта война далась ее семье дорогой ценой… Нет, не Малфоям — Блэкам. Регулус, Сириус, Беллатрикс. Краучи. Тонксы, Уизли — пусть даже их отношения нельзя было назвать теплыми, но в их жилах этих людей текла кровь Блэков; когда семья катастрофически быстро редеет, начинаешь вспоминать даже о предателях крови. Род Блэков прервался с гибелью Сириуса — подумать только, от руки Беллы. Нет, Цисса давно догадывалась, что ее сестра, не моргнув глазом, променяла бы Блэков на милость Темного Лорда. Но одно дело догадываться и совсем другое — видеть, как твои догадки оказываются верными.

Бесконечные разбирательства и слушания по делу Малфоев в Министерстве шли вот уже который месяц. Не прошло и пяти дней с последней битвы (кажется, сторонники Гарри Поттера называли ее Битвой за Хогвартс? У Малфоев повода так называть случившееся не было) — а на пороге поместья уже стоял отряд авроров. Все дни до их появления прошли в тягучем, тошнотворно долгом ожидании. А потом обыски, обыски, снова обыски. За семнадцать лет Нарцисса успела забыть, насколько это унизительно. Ей хотелось не смотреть на это, уйти, закрыться в своей комнате, но Люциус велел быть рядом и наблюдать за тем, как перетряхивают вещи и книги, читают почту, обшаривают каждый уголок усадьбы — вдруг что-то подбросят? Обыски длились неделю. Домовики ежевечерне приводили развороченную обстановку Малфой-Мэнора в порядок, но помогало это плохо — у Нарциссы оставалось острое ощущение оскверненности ее дома, который перестал быть крепостью, превратившись в проходной двор, полный чужих ее семье враждебно настроенных людей.

Допросы толком ничего не дали. Авроры нашли Руку Славы и пару других малозначащих безделушек. Люциус, конечно же, не хранил дома ничего такого… но, тем не менее, ищейки Министерства многозначительно ухмылялись, упаковывая находки. Нарциссу мутило, как после полета на драконе, а в голове крутилось только «уходите, уходите, уходите». Она стояла, вцепившись в спинку стула побелевшими пальцами, а муж успокаивающе обнимал ее за плечи.

В тот день его и Драко забрали в Министерство, где оставили в следственном изоляторе.

Потом начались бесконечные допросы. В основном авроры трепали Люциуса и Драко, но коснулись они и самой Циссы. Допросы, допросы, допросы. Перекрестные. Обычные. С использованием Омута памяти. С веритасерумом и без. Каждый день допросы. Выматывающие, долгие, унизительные — и снова ощущение скверны, от которой невозможно отмыться. Драко и Люций были ее семьей. Они были всем, что у Нарциссы осталось после войны — и вот семью пытались отнять.

Женщина судорожно втянула сквозь зубы холодный воздух передней. В груди что-то с уханьем проваливалось, ныло и екало. Нужно было позвать домовика, но даже на это не хватало сил и желания — миссис Малфой продолжала сидеть на полу, опираясь на стену и пытаясь выровнять дыхание, чтобы в груди болело чуть меньше.

Допросы. Свидетельские показания. Следственные эксперименты. Снова допросы. Еще обыски. Снова свидетели. Жизнь превратилась в многомесячный кошмар, в беспроглядную темень — было стыдно, страшно, обидно и мерзко. Беспросветно. В светлых волосах Нарциссы появились первые нитки седины, которую она каждое утро старательно прятала в прическе, чтобы те, которые допрашивали и обыскивали — чтобы они не заметили, чтобы не показать слабость… все, как учила ее мать еще после Первой Войны. Сейчас Друэлла одобрила бы поведение дочери, будь жива. Пожалуй, Нарцисса была ее любимой дочерью — Белла была слишком импульсивна и несдержанна в поступках, а Андромеда надорвала материнское сердце браком с магглом. Цисса же никогда не перечила родительской воле, прислушиваясь к советам Цигнуса и Друэллы. И ни разу об этом не пожалела… но сейчас некому было ее обнять, успокоить и дать совет. Родители давно покоились в фамильном склепе семейства Блэков, а в волосах их дочери появилась первая седина, скрывать которую становилось все труднее от допроса к допросу.

Нарцисса запрокинула голову, стараясь не плакать, расслабила воротник мантии.

Наконец процесс дознания закончился и начались судебные заседания, не менее тягостные и муторные; первый из них был посвящен рассмотрению ее дела. Дементоры ввели миссис Малфой в зал заседаний Верховного Суда. Перевидавшие за последние полгода столько Пожирателей Смерти, что, пожалуй, и Темный Лорд позавидовал бы (ведь далеко не все из них были настоящими приспешниками Лорда) маги Визенгамота смотрели на подсудимых с холодным любопытством. Так смотрит вивисектор на рептилию, которую спустя несколько минут начнет заживо вскрывать — ну а пока растянул на препараторском столе и лениво перебирает инструменты. В глазах присяжных не было ни крохи сочувствия, ни капли сомнения. Лишь безразличие или отвращение. И вот тогда Циссу впервые охватила паника. Настоящая, неподдельная, первобытная паника, которую подстегивали кружащие вокруг кресел для подсудимых дементоры и зачитываемый монотонным голосом Персиваля Уизли список обвинений: судя по этому списку, однозначно невиновна Нарцисса была лишь в гоблинских восстаниях Элфрика Нетерпеливого. Члены Визенгамота о чем-то спрашивали — сейчас она даже не вспомнила бы, о чем; Цисса и тогда не слишком понимала: страх затуманивал сознание не меньше огневиски, а она была слишком истощена и измотана для того, чтобы вспоминать что-то хорошее и сопротивляться гнетущему воздействию дементоров. Ее спрашивали, она отвечала. Дай Мерлин, чтобы выглядела она при этом достойно носительницы крови Блэков.

Кажется, когда всё закончилось, кто-то вывел, почти вытянул, ее из зала заседаний под руку; кажется, это был Артур Уизли — точно Цисса не помнила, потому что в себя пришла лишь спустя несколько часов. Она сидела в абсолютно пустом коридоре перед входом в ту комнату, где совсем недавно из нее едва не вынули душу — причем при худшем из раскладов это могло бы случиться в буквальном смысле. Все члены Визенгамота и свидетели давно разошлись, а она все сидела в этом коридоре, от стен которого гулко отдавались шаги уборщика. Совсем еще мальчик, — отметила она тогда, — немногим старше Драко.

Драко сейчас был заключен в следственных помещениях, равно как и Люциус; через неделю был назначен процесс над ее мужем, через две — над сыном. Их не было рядом, и вот она сидит одна в гулких министерских коридорах — и никто не подошел к ней, четыре часа к ряду сидевшей здесь в полуобморочном состоянии.

Мальчишка-уборщик — невысокий, темноволосый и кареглазый — подсел к ней на расшатанную деревянную лавочку и молча протянул Нарциссе плитку шоколада, которую только что достал из кармана. Шоколад был мягким и подтаявшим, а руки юноши — не слишком чистыми. Но миссис Малфой, представительница древнейшего и богатейшего рода магической Британии, приняла из немытых рук уборщика шоколад … и расплакалась над этой плиткой из лондонского «Сладкого королевства». Нарцисса плакала, потому что ей было страшно, потому что ей было одиноко, потому что она потеряла или почти потеряла всех близких. Потому что всю эту войну плакать было нельзя — нужно было держаться и поддерживать свою семью — а она смертельно устала. Потому что ей было страшно за будущее, которое было слишком невнятным. Потому что этот мальчик стал первым человеком за несколько месяцев, который не скользил по ней взглядом так, словно она была вещью, и не избегал ее, будто чумную, — и сейчас Нарциссе Малфой, урожденной Блэк, было совершенно все равно, сквиб он, маггл, полукровка или чистокровный волшебник. Миссис Малфой глотала шоколад, то ли стирала, то ли размазывала слезы по лицу тыльной стороной ладони и ощущала, как в груди постепенно теплеет. И как непонятно почему появляется уверенность в том, что все наладится: не сегодня, не завтра, не через неделю — но наладится. И еще она испытывала благодарность к этому человеку.

— Знаете что, миссис, — неуверенно посмотрел на нее парень, — вы так до дома не доберетесь, в таком-то состоянии. Аппарировать точно не сможете, будет расщеп… давайте помогу вам? Или хоть «Ночной рыцарь» вызову?
Нарцисса с благодарностью посмотрела на уборщика и принялась вытирать платком, о котором наконец вспомнила, шоколад с пальцев. Миссис Малфой было невероятно неловко, потому что она никогда еще не плакала при свидетелях. Даже при домовиках, которых и разумными-то существами не считала.
— Лучше аппарация, пожалуй.

Они вышли из телефонной будки, примыкавшей к зданию Министерства, и Цисса осмотрелась по сторонам. Безрадостный лондонский пейзаж, октябрьская сырость и туман, пара облетевших буков на углу двух абсолютно одинаковых улиц. Только сейчас она почувствовала, как устала — пожалуй, мальчик, сейчас неловко переминавшийся с ноги на ногу за ее спиной, был прав: нормально аппарировать она бы не сумела. На нее внезапно навалились усталость и апатия; женщина поежилась и поглубже завернулась в свою мантию. Неожиданно ее пальцы наткнулись на что-то твердое… брошь? Опустив глаза, миссис Малфой увидела железный значок с надписью «Нарцисса Малфой, обвиняемая». «Нарцисса Малфой, обвиняемая» сорвала значок с мантии и отбросила его в грязь так, словно это было отвратительное ядовитое насекомое.

В следующее мгновение спутник взял ее за руку и аппарировал на дорожку, ведущую к воротам Малфой-Мэнора. Отойдя от первых неприятных последствий перемещения, Нарцисса попыталась отдышаться. Юноша молча стоял рядом, проявив удивительную для уборщика тактичность. Убедившись, что женщина пришла в себя, он посмотрел ей в глаза и тепло улыбнулся.

— Все наладится, миссис Малфой, — повторил министерский уборщик ее мысли и аппарировал с тихим хлопком. Только теперь Цисса поняла, что так и не узнала его имени. Она стояла на продуваемой всеми ветрами гравийной дорожке, ведущей к поместью, и ей постепенно снова становилось пусто и холодно. Нарцисса торопливо добралась до входной двери и вошла в свой дом, встретивший ее молчанием и прохладой.

И тогда она опустилась на пол, прокручивая в голове все произошедшее за последние месяцы — и ей становилось все чернее, беспросветнее, обиднее. Но вдруг Нарцисса нащупала в кармане что-то, чем оказался завернутый в лист оберточной бумаги кусок шоколада. Сжимая его в ладони, она убеждала себя: всё наладится, всё наладится, всё наладится…

Нарцисса находилась в каком-то странном состоянии. Она то бралась за несколько дел сразу, то часами сидела неподвижно, не реагируя даже на домовиков, беспрестанно шнырявших по дому. Суд над мужем приближался с каждым днем, а она не могла даже оплатить ему толкового адвоката: счет Малфоев в Гринготтсе был заморожен «до выяснения обстоятельств». То ли чтобы они не сбежали из страны, то ли, действительно, чтобы не хватило денег на защиту. Так или иначе, интересы Люция в суде представлял какой-то плюгавенький старичок из Министерства, которому навскидку можно было дать лет сто пятьдесят и он, судя по всему, уже переболел драконьей оспой и обзавелся склерозом, если не маразмом. До процесса над Малфоем-старшим адвокату дела было не больше, чем до того, что подадут на завтрак.

Одолжить денег было не у кого. Все или почти все знакомые находились в том же положении: по всей Англии родовые поместья стояли пустыми, а их владельцы коротали свое время в камерах при Министерстве. Или в Азкабане. Ощущение безвыходности усугублялось тем, что у нее было два родных человека, которым нужен был адвокат. Два самых дорогих ей человека. Даже если бы ей удалось насобирать денег, пришлось бы выбирать, кого вытаскивать… и, Мерлин свидетель, Цисса не хотела бы делать такой выбор.

Ей оставалось только ждать и надеяться… но как же это было тяжело. Для Нарциссы, с ее любовью к семье, с ее бесконечным стремлением спасти близких любой ценой — почти невозможно. Циссе не хотелось верить в то, что все было зря. Пройти эту войну было невероятно тяжело. А вся семья выжила… все Малфои. Им пришлось воевать — хоть они этого и не хотели, принимать Темного Лорда у себя в поместье. Люциус однажды уже сидел в Азкабане. Его милостью, пусть потом ему и удалось бежать — и кто знает, не припомнят ли ему этот побег на заседании в среду.

Нарцисса опустила лицо в ладони и тихонько застонала.

Мерлин, что она только не делала ради того, чтобы они выжили. Дожидаться Люция из Азкабана — это полбеды. Но когда Лорд решил отыграться на «малфоевском щенке», ее сыне, за провал отца… Нарцисса была в панике. Нарцисса была в ярости. Нарцисса была в ужасе. Нарцисса была готова перегрызть горло их господину, готова ползать перед ним на коленях, на что угодно готова ради того, чтобы Драко остался жив… увы, шансы на это были ничтожно малы, ведь их сыну нужно было убить Альбуса Дамблдора.

Звучало это как приговор. Драко был между двух огней.

И тогда Нарцисса схватилась за последнюю соломинку, которой оказался Северус Снейп.

Северус Тобиас Снейп. Человек, одно имя которого заставляло студентов Хогвартса чертыхаться. Человек, на которого не смотрели с благоговением молодые Пожиратели. Человек, который не был десницей Лорда и не был его шуйцей, который не стоял за его спиной — не прикрывал и не нашептывал — но при этом пользовался его уважением. Человек, пробывший агентом Лорда в стане Дамблдора почти два десятка лет и — видимо, по многолетней привычке — не раскрывавший свою душу никому. Человек, который — насколько это вообще возможно — был другом их семьи. Человек, который был крестным Драко. (Вот насчет этого не уверена)

Северус Тобиас Снейп стал ее последней надеждой.

Она пришла в Паучий Тупик, вонючий маггловский район Лондона, сопровождаемая Беллой. Беллатрикс едва не применила к сестре Непростительное заклятие и — столь велика была ее ненависть к Северусу и к Циссе, решившей воспользоваться его помощью; Белла ему не доверяла — потом, в день последней битвы, оказалось, что она была права. Но, так или иначе, Нарцисса заставила Северуса Снейпа дать Непреложный обет.

Подумать только. Непреложный обет… сильнейшая древняя магия. И он согласился. Белла, кажется, тогда ликовала.

А Нарцисса… когда они вернулись в Малфой-Мэнор, она, опустошенная, долго сидела в своей спальне без движения. Цисса сделала все, что могла — лучшим решением, наверное, была бы только смерть Лорда. Вот только в честном бою не было шансов на победу, а другие способы… она уже купила сильнейший яд в магазине зелий, расположенном в Лютном переулке — древний как мир старик-продавец не задавал лишних вопросов — но вовремя одумалась. Наверняка у Темного Лорда был какой-нибудь детектор ядов, хотя бы коготь грифона — и впасть в еще большую немилость было бы неосмотрительно. Впрочем, какая немилость? Авада Кедавра — и ее ребенок останется совершенно беззащитным. Люциус в тюрьме, а Беллатрикс трудно назвать заботливой теткой. Она и матерью-то была отвратительной. К тому же… Люций передал ей слова Темного Лорда, которые тот сказал сразу после своего возвращения: «я, который дальше всех прошел по стезе бессмертия»… и, кажется, это было правдой. Нет, попытка была бы бессмысленной. Самоубийственной.

Яд так и остался стоять на полке застекленного буфета в гостиной.

Нарцисса сделала все, что могла. Ей оставалось только проводить сына на вокзал Кингс-Кросс, а потом долго смотреть вслед уходящему «Хогвартс-Экспрессу». Циссе было не просто страшно за Драко — это был непрекращающийся кошмар; она весь год металась по поместью запертым в клетке зверем. Но ее единственный ребенок выжил. Северус не нарушил клятву, убив Дамблдора на вершине Астрономической башни Хогвартса.

Сейчас, признаться, миссис Малфой было все равно, предал он Того-Кого-Нельзя-Называть или нет, по заданию Дамблдора он действовал или следовал данному ей слову. Главное, что ее сын не навлек на себя еще больших бед.

Она не воевала на стороне Лорда, не была Пожирательницей, у нее не было Метки. Но все эти три года война для нее не прекращалась ни на день, ни на час. Нарцисса сражалась за свою семью. И теперь все ее усилия могли оказаться тщетными.

«Из огня в полымя», — подумала Цисса и горько усмехнулась.

Несколько дней прошли словно в полусне (запятая перед «словно» не нужна). Угнетенная Нарцисса тенью бродила по поместью, и ей было не с кем поделиться своей бедой. Все старые знакомые либо погибли, либо точно так же, как и она, оплакивали близких, оказавшихся в Азкабане, подвергшихся поцелую дементора или ожидающих суда в холодных камерах Министерства, либо сами оказались подсудимыми. Новая власть не миндальничала с Пожирателями и их приспешниками, еженедельно отправляя в тюрьму или на казнь нескольких заключенных. Ходили слухи о том, что запасы веритасерума закончились, и, поскольку варится зелье правды около месяца, языки бывшим Пожирателям начали развязывать подручными средствами — поговаривали даже, что ретивые авроры использовали для этих целей и Круцио. Разумеется, с высочайшего позволения.

Действительно, с чего бы победителям церемониться с этими людьми? Ведь, собственно, они не гнушались никаких методов все годы террора. Око за око, зуб за зуб, жестокость в ответ на жестокость.

В конце концов, они ведь победители. А победителей, как известно, не судят.

Победители... всю неделю после оправдательного вердикта миссис Малфой боролась со своей собственной гордостью, пытаясь задушить упрямо звучащий в ее голове голос Цигнуса Блэка, повторявшего строку семейного кодекса чести: не просить у врага. Цисса носила фамилию Малфой, но кровь Блэков оставалась кровью Блэков и никуда не делась бы, будь она даже — прости Мерлин — миссис Флетчер; так Беллатрикс оставалась Блэк несмотря на то, что она была Лестрейндж; так Андромеда, как ни крути, даже будучи замужем за магглом, все равно принадлежала к их роду.

И сейчас Нарциссе было нужно было вытравить из себя Блэк и нарушить семейный кодекс: попросить у врага — и, что было хуже и унизительнее всего, попросить у врага пощады.

Люциус на ее месте не колебался бы ни секунды.

— На войне все средства хороши, — сказал бы он… хотя нет, Люций сказал бы иначе: какая разница, каким способом достигнута цель? И был бы, наверное, прав. А вот в Циссе говорила гордость несгибаемых Блэков: белая кость, голубая кровь — куда уж нуворишам Малфоям.
Мерлин, слушать себя тошно.


Если бы кто-то в этот поздний октябрьский вечер заглянул в одно из окон Малфой-Мэнора, то увидел бы высокую светловолосую женщину, склонившуюся над пергаментом за письменным столом своего мужа. Женщина то начинала что-то писать, то комкала бумагу и бросала ее на пол, ничуть не беспокоясь о порядке в своем доме. Этот кто-то увидел бы, как она пробегает по строкам взглядом и, наконец удовлетворенная написанным, запечатывает письмо, а потом, прямая и бледная, долго сидит за столом и невидящим взглядом блуждает по пейзажу за окном. Но никто этого не увидел.

Нарцисса зашла в совятню и привязала к лапе большого филина конверт, а потом бросила птицу в серое небо.
Ей снова оставалось только надеяться.

Черный как уголь филин постучался клювом в одно из окон Министерства поздно вечером. Если бы владелец кабинета не засиделся за работой — а ее в послевоенные месяцы хватало — допоздна, птице пришлось бы проделать долгий путь к его дому на восточном побережье. Но, к худу или к добру, он до самой ночи разбирал бумаги, и филин успел. Сначала мужчина подумал, что это припозднилась рутинная корреспонденция, которой у него ежедневно набирался полный ящик старого дубового стола — но потом сообразил, что почта пришла еще полтора часа назад. Так что адресату оставалось лишь отвязать письмо от лапы филина и перевернуть конверт.
Когда мужчина увидел имя отправителя, ему приложить немало усилий, чтобы распечатать письмо — руки упорно не хотели слушаться.
«Здравствуй.
Я знаю, что не вправе просить тебя о чем бы то ни было, особенно после всего случившегося между нами два десятилетия назад. Знаю, что ты прекрасно понимаешь, в чем заключается моя просьба и что это все, скорее всего, бесполезно. Знаю, но все же прошу.
Я хотела бы встретиться с тобой завтра в семь утра в том маггловском саду. Ты помнишь.
Нарцисса».
Мужчина еще раз перечитал строчки, написанные изумрудными чернилами (в лучших традициях Минервы МакГонагалл) и устало провел ладонью по лицу. Явилась, не запылилась. Где она была все эти годы, Нарцисса Малфой, урожденная Блэк? Он еще долго сидел за своим столом, уставившись на криво надорванный конверт. Ему очень хотелось бы использовать маховик времени и вырвать письмо из лап филина еще до того, как тот постучался в его окно.
Но он уже прочитал.


В четверть седьмого Нарцисса уже сидела на лавочке в назначенном месте: она была не в том положении, чтобы позволить себе опаздывать, да и было это уже не свидание. Мерлин, сколько лет прошло с тех пор, когда она сидела здесь, светловолосая девочка в школьной мантии? Он дожидался, пока студентов отпустят в Хогсмид – а потом из какой-нибудь подворотни они уже аппарировали сюда, в Лондон. Руководствовались тогда простыми соображениями: ни одному нормальному волшебнику не придет в голову погулять по Кенсингтонскому саду.
Когда же это было? Двадцать лет назад? Двадцать пять? Да, двадцать пять.

Какими же они тогда были детьми, сколько наделали ошибок – ошибок, о которых Цисса теперь, глядя с высоты прожитых лет, не жалела. Если бы не происходящее сейчас, она была бы счастлива: у нее была семья – любимый муж, на которого она могла опереться, сын, которым она, несмотря ни на что, могла гордиться. У нее были положение и уважение в обществе – по крайней мере, до недавних пор. У нее, в конце концов, был счет в «Гринготтсе». Нет, миссис Малфой теперь не жалела ни о чем.
Едва ли он смог бы дать Циссе то, что было у нее сейчас. Судя по его нынешней жизни, это у него вряд ли получилось бы. Да, он достиг высот, которые Люцию и не снились, но все же это был не тот человек. Это Нарцисса чувствовала, пусть и не могла объяснить – просто знала, что счастья брак, о котором они мечтали, сидя на этой самой лавочке, не принес бы ни одному из них. Собственно, сейчас все это казалось сущим ребячеством. Двадцать пять лет назад разрыв был болезненным для обоих, но ее родители сказали свое слово в ответ на просьбу о благословении. И слово это было «нет».


Ровно в семь она вздрогнула от негромкого хлопка аппарации. Высокий крупный мужчина стоял прямо перед ней, и сидящей на лавочке Нарциссе пришлось поднять лицо, чтобы посмотреть ему в глаза.
– Здравствуй, Кингсли.


– Здравствуй.
Он глядел на нее и едва узнавал. Женщина, поднимавшаяся с лавочки навстречу ему, была совершенно не похожа на ту Нарциссу, с которой он расстался на этом самом месте много лет назад. Что там – она не была похожа даже на ту миссис Малфой, с которой Кингсли Шеклболт порой сталкивался на министерских раутах. Эта, новая, Нарцисса совершенно осунулась. Под ее глазами залегли темные тени, которые были удачно спрятаны под маскирующими чарами – но даже если бы не редкий амулет, который позволял видеть истинный облик мага вопреки всем заклинаниям и зельям, Кингсли бы все равно заметил, как сильно она сдала за последние месяцы. Нарцисса не просто похудела — ее худоба выглядела пугающе, она была сильно измождена. Руки женщины стали похожи на птичьи лапы, а пальцы, казалось, могли сломаться от одного неловкого прикосновения. Шеклболт изо всех сил старался лишь констатировать увиденное и не домысливать подробностей вроде «больных глаз»: только жалости к леди Малфой ему и не хватало вдобавок ко всем навалившимся проблемам последних месяцев.
Он направил палочку на скамью и произнес заклинание, вызывающее струю горячего воздуха. Дождавшись, пока с дерева испарятся капли мороси, Министр Магии поддернул темно-вишневую мантию и уселся рядом с Нарциссой.

Долгая гнетущая пауза затягивалась. Женщина кашлянула, потерла горло – казалось, слова не давались ей – и, наконец, нарушила тишину:
— Ты ведь знаешь, о чем я хочу попросить. Сын и муж ждут суда, видимо, закончится все плохо. У них Метки и…
— И куча преступлений, — безжалостно закончил за нее Шеклболт. — Мы с тобой не разговаривали двадцать с лишним лет, и тут ты появляешься с просьбой злоупотребить должностными полномочиями, вытащив двоих ублюдков из Азкабана.
Сидящая рядом с ним Цисса дернулась, как от удара.
— Они не… ты не понимаешь! Мы не хотели. У нас не было выбора. Лорд уничтожил бы всю мою семью без малейшего колебания, Кингсли.
Мужчина слушал ее молча. Нарцисса отрепетированно ровным голосом рассказывала о том, что ее семье пришлось пережить за годы террора Волан-де-Морта. Пытки, унижение, отвращение «своих» и «чужих»… он лишь покачал головой и продолжил молчать, когда она закончила — внезапно, словно выдохлась. Кингсли терзал мыском ботинка землю под ногами – сейчас идеально ухоженный газон возле лавочки выглядел так, словно кто-то старательно бил по этому месту «бомбардой».

— Нет, у вас был выбор. Ты, — он старательно избегал называть ее по имени, — не понимаешь, не хочешь понимать, что перед этим выбором стояла вся страна. Я, Люпин, Уизли, Скримджер, Тонксы – отец, дочь, твоя сестра, в конце концов. Все те люди, что боролись все эти годы против произвола вашего – как ты его назвала? — Лорда , тоже выбирали. Выбор был, и вы решили отсидеться. А теперь ты приходишь как ни в чем не бывало и просишь о помощи у человека, который потерял многих друзей из-за последствий вашего выбора. Ты хоть понимаешь, о чем просишь и в какие последствия для меня это может вылиться? Нет, я тебе не помогу. Не могу помочь.
Он покачал головой и наконец-то прекратил разрывать землю ботинком.

Наверное, если бы сейчас Нарциссе сказали, что возродился Темный Лорд, это ее совершенно не тронуло бы. Леди Малфой казалось, что мир схлопнулся, а небо упало на ее плечи – только никто почему-то этого не заметил. Кингсли, почувствовавший, что перегнул палку со своей безапелляционностью, осторожно взял женщину за поникшие плечи и повернул лицом к себе. В ее глазах плескались такие обреченность и боль, что Шеклболту захотелось немедленно уйти, никогда больше не возвращаться сюда. А еще ему, в силу некоторых обстоятельств, было стыдно за то, что он собирался сейчас сказать.
— Послушай, — удивительно тихо при своем-то басе сказал он, — я действительно ничего не могу сделать, на них слишком много обвинений. Твоего сына обвиняют в попытке убийства. Твоему мужу вообще пророчат поцелуй дементора за побег из Азкабана. Мне жаль. Правда жаль. Я с трудом смог повлиять на решение по твоему делу…
Она вскинула на Кингсли удивленные глаза. На смену опустошенности пришло потрясение.
— Да, я не смог допустить, чтобы тебя упекли в Азкабан. Не спрашивай, почему, можешь считать это проявлением слабости. Но сделать то же самое для Малф… твоего мужа и для Драко я не могу. Даже у возможностей Министра есть свои пределы. В лучшем случае у меня получится повлиять на нескольких членов Визенгамота и смягчить наказание, но на твоем месте я и на это не рассчитывал бы.
Цисса прижала ладони к вискам и опустила голову. Письмо к Шеклболту стало последней каплей, еще одним камешком к неподъемному грузу, заставившим ее спину сломаться. У нее уже не было сил держать лицо – слишком много сил ушло на этот рывок, столь же унизительный, сколь и бесполезный. Все было зря. Оставалось лишь запереться в Малфой-Мэноре и ждать суда.

Мужчина продолжал смотреть в землю, автоматически вращая свою палочку в грубых пальцах с большими квадратными ногтями. Нужно было всё же сказать ей то, ради чего он, собственно, и пришел в этот сад – не воскрешать же призраков прошлого?
— Ты понимаешь, что после решения суда тебя смогут немедленно развести с заключенным Азкабана? Я предлагаю тебе стать моей… — он замялся, пытаясь подобрать правильное слово, — спутницей. Ты не будешь ни в чем нуждаться. Никто не посмеет и слова сказать против тебя.
Бледная как полотно и до сих пор сидевшая неподвижно леди Малфой расхохоталась так, что Министр засомневался: не сошла ли она с ума от горя? Нарцисса, в свою очередь, начала сомневаться в душевном здоровье Шеклболта, всерьез допустившего, что представительница семейства Блэк, пусть даже растоптанная судьбой, согласится стать его личной потаскухой.
— Уходи. — Коротко ответила она. Кингсли вздохнул и тяжело поднялся со скамейки, поправляя мантию.
— До встречи.
— Прощай.
Он прекрасно знал, что Нарцисса держится из последних сил. Он умел ждать и не делать лишних движений — такие, как он, идут к успеху медленно, но верно; вот и сейчас Министр Магии собирался придерживаться своей излюбленной тактики.
— До встречи… Цисса.
Кингсли Шеклболт аппарировал, а она еще долго сидела под октябрьской моросью, погруженная в собственные мысли.
Надежды у Нарциссы совсем не осталось.

Кингсли сидел в своем кабинете, уставившись в бумаги. Совершенно не думалось ни о работе, ни о семье, ни о вечернем приеме у маггловского премьер-министра. Собственно, вообще не думалось ни о чем, кроме нее. Это было гадкое в какой-то мере ощущение – словно сам собой не управляешь.

Впрочем, Шеклболту было не привыкать. Он уже который месяц совсем не руководил своей судьбой. Что там — который год жизнь неслась, словно гиппогриф в бешеном галопе: неуправляемая и полубезумная. Два года назад, когда Кингсли только-только вступил в Орден Феникса, он имел долгую и не очень-то радостную беседу с Дамблдором. Беседа сводилась к тому, что Война когда-нибудь да кончится, и кто-то должен будет взять бразды правления послевоенным магическим миром в свои руки. Тогда они друг друга поняли.

А два года спустя Кингсли стал Министром. В этом была определенная ирония: ему предложили занять главное кресло в Министерстве Магии ровно спустя год после того, как Тони стал маггловским Министром. Они общались и теперь – ведь для взаимодействия нужны хорошие отношения, не так ли? А Кингсли уже успел познакомиться с этим человеком – немного странным, но, безусловно, талантливым.

Не сказать, чтобы предложение стало неожиданным. Даже обсуждение судеб Магического Мира с Дамблдором проходило в ключе «если не ты, то кто же?» – и с этим аргументом трудно было не согласиться. Кингсли давно руководствовался принципом «поспешай медленно» – и он, надо сказать, никогда его не подводил. Вот и теперь…

– Джипси! — в кабинет с хлопком аппарировала эльфийка, старая и сморщенная, как печеное яблоко. — Чаю.

Спустя пару минут на столе появилась дымящаяся чашка. Кингсли в несколько глотков осушил ее наполовину, дождался, пока эльфа аппарирует обратно в его дом и привычно потянулся к нижнему ящику стола. Растер виски, достал из ящика бутылку с темно-янтарной жидкостью, щедро плеснул в чай. Отхлебнул еще один большой глоток.

Шеклболт не знал, зачем без конца лез в самое пекло. Ему давно уже хотелось плюнуть и послать все к дементорам, окончательно переселившись в свой старый домик на побережье. Но нет, Кингсли нужно было то бороться за мир во всем мире, то этот мир заново отстраивать. Старая дурная привычка, появившаяся три десятилетия назад. Сначала он заглушал боль от потери Циссы безрассудными вылазками в стан Лорда, потом и сам не заметил, как превратился в адреналинового наркомана, не умеющего без риска и проблем. Их решение заглушало тишину внутри. Поначалу. А потом он стал как все вокруг.

—Твою мать. — Кингсли пролил на мантию остатки чая с огненным виски и теперь, шипя сквозь зубы, старался вычистить пятно на лиловой ткани при помощи магии. — Твою мать, твою мать, твою мать.

Они встретились в Хогсмиде. Почему он заметил Нарциссу только к концу ее шестого курса? Почему не раньше? У них было бы время — и, возможно, за это время можно было бы хоть что-то изменить.

Он впервые по-настоящему увидел ее в «Трех метлах», куда зашел пропустить стаканчик виски после работы — тогда Шеклболт был простым служащим в конторе хогсмидского адвоката Лагерквиста. Тонкая, светлая и улыбающаяся, Цисса ворвалась в сумрачный зал лучиком света, отряхнула с капюшона мантии снежинки и улыбнулась кому-то из спутников — и вдруг юноша ощутил острый укол зависти к тому человеку, которому предназначалась ее улыбка. Белая. Светлая. Благородная. Когда Кингсли узнал ее имя, он поразился: насколько же оно ей подходило… Нарцисса. Прекрасный, простой и хрупкий белый цветок с холодным запахом. К ней страшно было приблизиться — слизеринская принцесса, всегда при свите, всегда сияющая. Ее окружали влюбленные мальчишки и восторженные девочки, а Шеклболт не относился ни к тем, ни, уж конечно, к другим. Странный, замкнутый, отстраненный равенкловец никогда не был душой компании. Удивительно — к нему шли за советом и помощью, но никогда не предлагали дружбу. Возможно, дело было как раз в той же отстраненности и обособленности от ровесников? Кингсли был умнее своих лет, и его однокурсники не могли этого не чувствовать… да и сам юноша не слишком-то стремился к общению с другими студентами. Шеклболту было куда интереснее уединиться в своем темном углу с книгой в руках, наложив заглушающие чары на полог, чем присоединяться к небольшой пьянке однокурсников, которую те затевали в той же спальне. Потом, когда юноша закончил школу, ситуация не слишком-то изменилась. Не сказать, чтобы Кингсли искал одиночества сознательно — просто так получалось, и это его совершенно не удручало.

До тех пор, пока Шеклболт не увидел смеющуюся Нарциссу в «Метлах». Он тысячу раз проклинал себя за нелюдимость, граничащую с трусостью — но никак не мог пересилить себя и приблизиться к слизеринке на расстояние меньшее, чем два десятка шагов. Кингсли сидел в баре каждую субботу и дожидался появления кучки слизеринцев, окружающих, словно мотыльки свечу, юную мисс Блэк. Он уже начал задумываться о том, все ли с ним в порядке — в конце концов, не маньяк же он? До бесконечности продолжаться это не могло — и, наконец, весной юноша дождался, когда Нарцисса останется одна и подошел к ней. Удивительно, но она не послала его к дементорам — лишь удивленно и слегка высокомерно разглядывала Кингсли, пока тот, запинаясь, представлялся и приглашал ее сходить куда-нибудь вместе… и пока он высчитывал секунды, а она молчала, его сердце медленно падало, простучав по ребрам и ухнув куда-то в такую глубину, что и подземелья «Гринготтса» позавидовали бы.

И она согласилась.

Потом, несколько месяцев спустя, Нарцисса рассказала ему, что специально отослала свою «свиту», чтобы поговорить с ним. Кто же не заметит чернокожего здоровяка, разглядывающего тебя так, словно вот-вот сорвется с места и похитит на глазах у всего бара? Конечно, он ее заинтересовал. Еще в школе, когда маленькой Циссе было всего двенадцать, ее внимание привлекал красивый своей экзотической красотой равенкловец — в конце концов, юные глупые девочки вообще имеют обыкновение обращать свое внимание на мальчиков старше себя. Правда, потом фантазии слизеринки переключились на юного лорда Малфоя… но все же тот разговор в «Метлах» стал судьбоносным. В какой-то мере.

Они старались выкроить каждую свободную минуту для встреч. Мисс Блэк отдалилась от сестер и своей свиты — к огромному удивлению вторых и неудовольствию первых — ведь во время ее вылазок в Хогсмид никто не должен был видеть, куда отправляется странная пара — шестнадцатилетняя аристократка и двадцатипятилетний чернокожий клерк.

Они исходили весь маггловский Лондон. Эти короткие побеги в мир простецов стали для них воздухом, водой и пищей — жили они от субботы до субботы, и дни то тянулись, то неслись галопом. Она стала хуже учиться — и Большой Зал стал регулярно внимать вместе с Циссой громовещателям от мистера и миссис Блэк. Его чуть не уволили с работы — Шеклболт стал невнимательным, неисполнительным, Лагерквист его едва узнавал. Но им было плевать, плевать, плевать на все. Они жили лишь короткими встречами.

А потом Нарцисса закончила Хогвартс и все пошло прахом. Рухнуло. Не на пепелище — на невероятную и недосказанную нежность друг к другу.

Кингсли плеснул себе еще огневиски — чай закончился и он перешел на алкоголь — и осушил нелепую чашку в цветочек еще одним глотком. Закашлялся, налил еще, выпил. Министр давно уже не считал выпитое и изрядно захмелел. Да и не хотелось ему трезветь — слишком много на него обрушилось за последние недели.

— Твою мать. — в сердцах повторил Шеклболт. Снова эти воспоминания.

Они бы так и встречались тайком до мандрагориного заговенья, но случилось закономерное: осенью родители Люциуса и Нарциссы договорились о помолвке своих чад. Девочка лезла на стены, била чашки, была даже пара выплесков стихийной магии (поместье Блэков изрядно пострадало) — но Цигнус и Друэлла оставались непреклонными. И тогда Нарцисса и Кингсли пошли на крайние меры… на что они надеялись? Сейчас Шеклболт не понимал. Впрочем, хуже бы все равно не стало. Они пошли к родителям Циссы и рассказали обо всем. Один Мерлин знает, как Цигнус не применил к Шеклболту непростительное, а то и парочку, на месте. Но нет. Ему просто отказали в руке Нарциссы. Спокойно и без лишних истерик.

Он был чистокровным, конечно. Но помимо этого он не был чистокровным настолько, насколько требовалось. И еще он был бедным. И чернокожим. И Люций был куда как более подходящей партией для их дочери.

И тут случилось нечто совершенно неожиданное для Кингсли: когда беспощадно честные аргументы закончились, Цисса покорилась. Тоже спокойно и без лишних истерик. Они просто вместе вышли в переднюю Блэк-Мэнора, и она объяснила, что любит его, но против родительской воли не пойдет. Никогда. Потом Нарцисса поправила на нем пальто и проводила до двери.

И Кингсли, почти ослепнув и оглохнув от нахлынувшего на него, оступаясь и пошатываясь, вмиг промокнув под проливным октябрьским дождем, добрел до ворот и аппарировал.

«Нарцисса. — крутилось в голове у него тогда. — Светлый цветок с холодным запахом».

Следующие месяцы прошли как в тумане. Хотя… почему — как? В тумане, которым накрыло его разум. Столько алкоголя Кингсли не приходилось выпивать ни потом, ни — уж тем более — до этого. Теперь, спустя годы, Шеклболт диву давался, как тогда не сдох: во всяком случае, столько он выпить бы попросту не смог. Дни сменялись неделями, неделями — месяцами. И сквозь туман до Шеклболта иногда пробивались новости из «большого мира»: Нарцисса помолвлена. Нарцисса вышла замуж. Семейная чета Малфоев ждет первенца. Ребенка назвали Драко, по старинной традиции семейства Блэков.

И Кингсли, едва вынырнув из тумана, снова напивался так, что соседи лишь неодобрительно качали головами: опять молодой Шеклболт дементоров гоняет.

Он бы, наверное, спился, как Мундугус, стал бы жалким алкоголиком. С прежней работы его, конечно, уволили еще полгода назад, а найти другую, тем более под очередной выпуск из Хогвартса (Драко родился в июне), было практически невозможно. Но помощь пришла с неожиданной стороны, а именно — от Руфуса Скримджера. Бывший одноклассник-равенкловец в один не больно-то прекрасный (а по сути, такой же пьяно-туманный, как и прочие) день вошел в его холостяцкую нору и неодобрительно поморщился: здесь царили бардак и стойкий запах перегара. Но, тем не менее, извел на не слишком-то осознающего действительность Шеклболта несколько унций опохмелителя по рецепту Любациуса Бораго и отправил в Мунго. Даже размениваться на душеспасительные беседы не стал.

Кингсли пришел в себя через полторы недели в отделении отравления магическими растениями и зельями — ну да, если огневиски Огдена можно назвать зельем, то да… В общем-то, всей своей дальнейшей судьбой Шеклболт был обязан Руфусу и никогда этого не забывал. Когда Кингсли чуть отошел от непрекращающегося пьянства, тот пришел в его палату и предложил пойти в Аврорат — конечно, после курса реабилитации и обучения в школе авроров. Шеклболт согласился. Собственно, тогда Шеклболт согласился бы даже на экспедицию к взрывопотаму на рога, лишь бы отвлечься.

О да, Кингсли отвлекался, как мог. Самые опасные задания, всю полевую работу молодой аврор будто хотел вытянуть на себе. За спиной у него не было никого: родители давно умерли, он так и не женился — так что беречь себя ни для кого не было нужно. Пить перестал, как отрезало, еще на десяток лет — но адреналиновый наркоман из него получился отменный. Лишь когда Шеклболта, заслужившего репутацию лучшего в бою и при этом рассудительного аврора, приставили охранять Блэра, он перестал лезть на рожон. Насколько это было возможно. Потом был Орден. Потом Руфуса убили. Потом бега. Потом Битва. Потом он стал Министром. Потом была долгая бумажная работа.

А потом пришло письмо от Нарциссы.

— Нахренааа. — то ли прорычал, то ли простонал Кингсли и допил остатки из бутылки. — Дура… Не могу я тебе помочь. Не могу, не хочу и не буду.

Он сгреб со стола личные приказы Министра о помиловании Люциуса и Драко Малфоев, которые собственноручно написал несколько часов назад, смял и швырнул их на дотлевающие угли камина. Бумага быстро занялась пламенем, и спустя пару минут от приказов остался лишь пепел. К дементорам благородство. Его отучило быть благородным благородное семейство Блэков, их благородная дочь и, в довершение ко всему, благородная политическая миссия Министра, возложенная на него Дамблдором. Который, в свою очередь, тоже был… само благородство.

Кингсли взял страницы с вердиктом Визенгамота — семь и десять лет Азкабана — и, обмакнув перо в чернильницу, размашисто их подписал.

К дементорам.

Нарцисса сидела в кресле перед камином и курила третью в своей жизни сигарету. Пепел первых двух дымился у мыска ее шелковой туфли в густом ворсе персидского ковра. Краем уха женщина слышала, как на кухне причитает и бьется головой об пол домовик — пять минут тому леди Малфой отослала его прочь в довольно жесткой форме, когда эльф попытался убрать окурки с ковра.
Впрочем, до причитаний Тилли леди Малфой было мало дела — ее куда больше занимала официального вида бумага, валявшаяся, впрочем, на полу по соседству с окурками маггловских “Captain Black”. Пергамент уже начал тлеть, стирая написанное с лица земли — но никак не из памяти Нарциссы.
«Леди Малфой, сим уведомляем, что ваш муж, Люциус Абракас Малфой, лорд... приговорен… десяти годам с отбыванием… без права досрочного освобождения и обжалования приговора… в исполнение немедленно… с уважением…»
Второй пергамент Нарцисса держала в руке. Он был нетронут пламенем и гласил о приговоре для Драко. Столь же сухой и протокольный язык гласил, что ее сын, Драко Малфой, приговорен к семи годам заключения с отбыванием наказания в магической тюрьме Азкабан. Правда, бумага сулила Драко досрочное освобождение (с рассмотрением апелляции не раньше, чем спустя пять лет после вступления приговора в силу). Также благодаря пергаменту можно было узнать, что первого секретаря Визенгамота зовут «Р. Вилкост» и что это именно он выражает свое уважение.
Нарцисса с остервенением затянулась и тут же закашлялась. Отхлебнула глоток огневиски прямо из горлышка. Еще раз затянулась. Отметила, что Тилли на кухне всё никак не успокоится. Выпила еще.

На заседание суда ее не допустили. Впрочем, что она могла сделать? Шансов не было. Как же глупа Нарцисса, если ожидала, что Люциус или Драко смогут выбраться невредимыми из жерновов министерского правосудия.
Сыворотку правды авроры применяли мастерски и получили те ответы, что хотели получить.
«— Вы были Пожирателем Смерти?
— Да.
— Вы были в первом круге приближенных Волан-де-Морта?
— Да.
— Вы помогали своим соратникам проникнуть в Хогвартс и осуществить убийство Альбуса Персиваля Вулфрика Брайана Дамблдора, директора школы?
— Да.
— Вы предоставляли убежище Волан-де-Морту и Пожирателям в своем поместье?
— Да.»
Женщина затравленно огляделась по сторонам. Она ненавидела это место, ставшее для нее и домом, и тюрьмой, и пыточной. Малфой-мэнор, поместье, сохранившее столько добрых и светлых воспоминаний, было безнадежно осквернено чужаками, вторгавшимися без разрешения и уходившими, когда им заблагорассудится.
…Свадьба. Они с Люцием кружатся под звуки вальса, и их матери прикладывают к глазам шелковые платки.
…Вот они с мужем сидят у камина, и он гладит ее округлившийся живот.
…Люциус и Северус приглушенно разговаривают, и отблески огня играют на их бокалах. Северус соглашается стать крестным их сына.
…Абракас протягивает руки — и вот навстречу деду топает светловолосый малыш, неумело переставляя крепкие маленькие ножки.
…Торопливые сборы — завтра Драко впервые едет в Хогвартс.
…Она собирает посылки сыну, чтобы тот был не слишком одинок в чужом незнакомом месте.
Дни рождения, Рождество, Новый Год, обыкновенные вечера рядом с сыном и мужем — свет и тепло.
…Сивый провожает ее сальным взглядом и кладет ноги на обеденный стол красного дерева.
…Спустя две недели на этом столе убивают Хогвартскую преподавательницу маггловедения.
…Белла пытает магглу, совсем еще девочку, прямо в гостиной. На светлый персидский ковер льется кровь.
…Крики Олливандера слышны в каждом уголке поместья. Лорд — знаток непростительных заклятий…
…Темный Лорд, усмехаясь, смотрит на нее. Проницательный змеиный взгляд заставляет ее перестать строить планы об отравлении.
Страх, темнота, неизбывный ужас.
…Обыски.
…Допросы.
…Допросы.
…Обыски.
…Обыски.
…Арест.
…Обыски.
…Официальные постановления Министерства, полные безразличия, граничащего со скрытой ненавистью.
Безнадежность и пустота.

И это ее дом. Дом, где ей предстоит прожить в одиночестве еще семь долгих лет в ожидании сына. Дом, куда Люциус вернется спустя десятилетие — если, конечно, Азкабан не сведет его в могилу. Неглубокую могилу в тюремном дворе, откуда заключенные не выбираются даже после смерти — им достается лишь прямоугольник земли с пронумерованной табличкой.
Где-то на кухне всё надрывался Тилли.
Нарцисса судорожно сжала руки и покосилась в сторону застекленного буфета. Там, на третьей сверху полке, стоял крошечный запылившийся пузырек с ядом, предназначавшимся Темному Лорду. И тут она словила себя на том, что готова. Словно ведомая чьей-то безжалостной рукой, будто находясь под «Империо», Нарцисса медленно подошла к буфету и открыла застекленную дверцу. Потянулась, достала плотно закупоренный пузырек и задумчиво поглядела на прозрачную жидкость без вкуса и запаха. Продавец из Лютного переулка утверждал, что принявший яд ничего не чувствует. Нет ни боли, ни тошноты… он просто засыпает и уже не просыпается — во сне останавливается сердце. Яд можно добавлять в любой напиток, нагревать и охлаждать — а спустя четверть часа от него не остается и следа… идеальное средство для незаметного убийства. Или самоубийства.
Женщина не боялась. Что ей было теперь терять? Всё, что было ей важно, уничтожено — сын и муж в тюрьме, Белла и Сириус мертвы, друзья либо отвернулись, либо в Азкабане, либо мертвы тоже.
Она достала из буфета чашку и опрокинула в нее содержимое пузырька, а потом щедро залила яд огневиски и взболтала, перемешивая. Потом Нарцисса медленно, словно в полусне, вернулась к камину и уселась в кресло, продолжая задумчиво глядеть в чашку.
Смерть пахла алкоголем и ничем больше. Смерть была красивой — сквозь фарфор мерцали огненные блики, скользя по янтарной поверхности ядовитого огневиски. И, что ни говори, смерть была до обидного обыденной.
Нарцисса поднесла чашку к губам.

На кухне раздался неожиданно громкий, ошарашивающий, звон посуды — и она вдруг отдернула руку ото рта, расплескав на шелковое серебристое платье яд пополам с виски. Взгляд женщины вновь приобрел осмысленность: Цисса смотрела на чашку со смесью ужаса и отвращения. Взмах руки — и чашка летит в камин, оставляя в воздухе янтарные капли. Пламя, подпитанное алкоголем, занялось ярче, а леди Малфой, вздрагивая всем телом, стянула с себя пропитанное ядом платье и отправила его вслед за чашкой, оставшись в одном белье. Холод Малфой-Мэнора обнял женщину за плечи.
Не прекращая вздрагивать, Нарцисса подошла к окну, за которым бушевал осенний ветер, и прижалась к стеклу лбом. Пьяный хмель постепенно рассеивался, и на смену ему приходил ужас от того, что она только что едва не сделала. Цисса обхватила себя руками и отошла от окна.
— Тилли!
Хлопок — и на пороге гостиной появился домовик. Было видно, что от общения с кухонной утварью существо изрядно пострадало: Тилли прихрамывал на правую ногу, на его щеке красовался свежий багровый кровоподтек, ручки были все в ссадинах, а уши виновато обвисли.
— Чего изволит пожелать хозяйка Нарцисса? — Взгляд несчастного домовика выражал подобострастие пополам с виной. Сердце Циссы внезапно сжалось от жалости — хотя, казалось бы, откуда ей браться? Она видела подобное самобичевание не в первый раз, да и Люциус с эльфами не миндальничал — как, впрочем, и ее покойный отец, Цигнус Блэк.
— Тилли, принеси мне чаю… пожалуйста.

Склонившись над ковром, леди Малфой взмахнула палочкой и убрала с пола бутылку, окурки и пепел.
Друэлла учила дочерей быть сильными. Именно женщина, — говорила она, — является стержнем, осью, вокруг которой собирается и держится вся семья. Когда на род обрушиваются беды и несчастья, именно жена и мать должна поддерживать своих близких. Именно ей приходится тяжелее всего и именно она должна держать лицо, сохраняя достоинство и являясь образцом выдержки. Она не способна воевать — но ее война столь же тяжела, как те войны, что ведут мужчины. Быть женой, — утверждала Друэлла, — это честь и тяжкий крест, который может нести далеко не каждая.
Мать учила Нарциссу быть сильной, словно предчувствуя, какая судьба ждет ее любимую дочь. А «быть сильной» — это значит держаться. Не сдаваться. Не подливать яд в чашку с огневиски, выбивая легкий путь.

Никогда больше Нарцисса не забывала об этом.

Маленький домик стоял на самом берегу Северного моря. Трудно было найти во всей Англии место, столь непохожее на это: тишину нарушал лишь размеренный рокот волн, бессильно бьющихся в сваи, да крик чаек, что лениво бродили по берегу в поисках мелкой рыбешки, вышвырнутой на песок разбушевавшейся стихией. Мало кто забредал сюда — даже маггловские туристы, заезжавшие отдохнуть на побережье из Скарборо, не добирались до этого богом забытого кусочка земли под вечно пасмурным серым небом.
Кингсли стоял босиком на небольшой террасе и опирался на невысокие перила, смотря прямо перед собой невидящим взглядом. Так отрешенно смотрят лишь люди, ушедшие глубоко в свои мысли, да сумасшедшие. Шеклболт относился к первой категории.
«Пока к первой», — невесело подумал он, кинув чайкам оставшийся с ужина хлеб и наблюдая за тем, как птицы сражаются за крошки. Это субботнее утро выдалось на редкость пасмурным, почти непогожим.

Впрочем, Министр любил субботы. Это был день, не омраченный ожиданием понедельника, бумажной волокиты, сотни нерешаемых вопросов… это был просто день, в который можно было стоять на дощатом полу террасы и кормить надоедливых чаек. Сегодня Кингсли даже ни разу не приложился к заветной фляжке — настолько спокойным и умиротворенным он себя чувствовал. Только бы не было срочных вызовов из Министерства…
…в пропитанном солью воздухе появился патронус.

Серебристый лебедь взмахнул прозрачными крыльями и, не приземляясь на пол, завис в полуметре от лица Шеклболта. Кингсли вздрогнул, не веря своим глазам.
— Я буду через час.
Женский голос звучал полувопросительно, с едва заметной неуверенностью. Когда лебедь исчез, мужчина растерянно провел ладонью по лицу.
Это был патронус Нарциссы.


— Я не ожидал тебя увидеть.
Кажется, она и сама не ожидала увидеть себя здесь, и теперь растерянно оглядывалась по сторонам. В доме Кингсли Нарцисса была всего раз, много лет назад, еще когда… неважно. Лучше не думать. Не сейчас.
Она промолчала.
Чтобы скрасить неловкое молчание, он принялся заваривать чай. Крепкий, терпко пахнущий перцем, сандалом, и апельсином, столь непохожий на эрл грей, который она привыкла пить за годы, проведенные рядом с мужем. Люциус любил именно его…
— Я не знал, что ты можешь вызывать Патронуса… после всего случившегося.
Патронусы были светлой магией в чистом, незамутненном виде. И тот факт, что жена пожирателя смерти, которая провела едва ли не год в под одной крышей с Темным Лордом, может призывать изначальный свет… весьма заинтересовал бы невыразимцев, наверное. Но именно сейчас возможность создания темными магами телесного Патронуса волновала Министра меньше всего на свете.
— Ты слишком плохого мнения обо мне, Кингсли, — мягко улыбнулась Нарцисса, принимая из его больших ладоней чашку с отколотым краешком, — что, впрочем, неудивительно.

Она сидела в гостиной, потолок которой находился вровень с потолком второго этажа, и думала о том, что этот дом поразительно похож на своего хозяина. Холостяцкая необжитость в нем странным образом сочеталась с уютом, тогда как Малфой-Мэнор весь был сияющий лоск и… холод. А дом Кингсли, которому он так и не дал имени, был берлогой, уютной и надежной. Здесь, кажется, можно было спрятаться от всех бед этого мира.
Нарцисса отпила очередной глоток обжигающего чая, размышляя о том, какими странными дорогами ведет нас порой жизнь. Ведь дай им родители свое благословение, могла бы жить здесь. Смотреть на ледяное море, кормить чаек, заваривать Кингсли чай и готовить ужин, дожидаясь с работы. Воспитывать их детей. Бояться за мужа — но за другого мужа и по-другому. Не гнева Лорда, всеобъемлющего и сметающего всё на своем пути, — но ночных аврорских дежурств…

Кингсли смотрел на Нарциссу, сидящую в потрепанном жизнью кресле, и думал о том, что, дай им Блэки родительское благословение, он мог бы жить с ней в этом доме. Воспитывать их детей. Не было бы ни страшного, безвылазного запоя, ни Аврората, ни кресла Министра… Мерлин свидетель, он бы пожертвовал и двадцатью годами аврорской службы и должностью главы Магического Сообщества ради того, чтобы возвращаться в этот дом из юридической конторы Лагерквиста и иметь возможность обнимать ее. Просто обнимать. Не было бы расчетливого и жесткого Кингсли, подписавшего приговор ее семье. Не было бы этой ее семьи. Не было бы.

Они молча сидели в гостиной, а ветер бился в окна и стены дома, оставляя на стеклах мелкие брызги морской воды. Их охватила общая тоска — тоска по несбывшемуся. По маленькому счастью, которого оба так хотели и которое оказалось так легко уничтожить еще до его рождения.
За окном кричали чайки и бушевал шторм.


Она невольно вздрогнула, вспомнив, зачем пришла в этот дом. Могла ли она так поступить с этим человеком, который, наверное, уже прошел все круги ада благодаря ей и ее семье? Нарцисса, конечно, не знала, что жесткий приговор Визенгамота был его рук делом — и теперь терзалась. Забавно: жизнь Циссы пошла прахом, а она терзалась муками совести, глядя на его большие ладони, беспомощно сжимавшие чашку. Но… Нарцисса должна была так поступить. Это был ее долг. Долг — это словечко крепко вбила ей в голову Друэлла, и теперь его было ничем не вытравить и ничем не стереть. Долг и семья выше чести, чувства собственного достоинства, личных интересов. Род важнее таких мелочей, как благородство или любовь.

— Кингсли, — негромко позвала мужчину Нарцисса. Тот оторвался наконец от созерцания нелепой белой с толстыми стенками маггловской кружки и поднял глаза на леди Малфой. Она вдохнула воздух и, собравшись с духом, наконец произнесла фразу, ради которой и пришла сюда.
— Твое предложение еще в силе?

Шеклболт посмотрел на Нарциссу так, словно впервые ее видел. Ох, как же велико было желание поглумиться сейчас над ней, над благородством и чистокровием Блэков, над фамильными принципами! Она, белая кость, голубая кровь — и отвергнутый древнейшим и благороднейшим семейством бедный клерк, в руках которого находилась вся ее судьба… которую он этими руками и разрушил. Он проглотил свои насмешки, даже не начав говорить — слишком измученной была эта женщина, слишком усталой, слишком прямой, словно по струнке вытянувшейся. Слишком глубокие тени залегли под ее глазами.
— Да.
Одно слово — и мир начал неотвратимо и необратимо меняться. Колесики и шестеренки истории, доселе ржавого нерабочего механизма, начали крутиться все быстрее и быстрее, стряхивая с зубчиков пыль, лежащую на них вот уже четверть века. Здесь, на берегу Северного моря, усталый чернокожий маг целовал руки растерянной волшебницы, целовал ее губы и плечи, нес на руках по скрипучей лестнице на второй этаж, снимал с нее платье цвета стали, и снова целовал — а события уже меняли предначертанный ход, чья-то невидимая рука уже переписывала страницы их судеб, вымарывая то, что уже так и не случится и дописывая то, чего случиться не должно было, если бы не это слово.
— Да, — шелестели волны, сливаясь с их хриплым дыханием.
— Да, да, да! — вторили человеческим крикам чайки.

Тусклый дневной свет пробивался сквозь неплотно задернутые шторы дома Шеклболта. Кингсли спал, а Нарцисса спустила босые ступни на пол, поежилась от холода и, завернувшись в простыню, ушла на кухню, где пахло табаком, кофе и — почему-то — мятой. Провела ладонью по столешнице, нашла возле стопки тарелок начатую пачку сигарет и, достав одну, прошлепала по деревянному полу на терассу.

Зябко кутаясь в тонкую простыню, женщина взяла сигарету в рот и тут же неразборчиво выругалась вполголоса — палочка осталась лежать в спальне, в кармане мантии, и прикурить было решительно нечем. Возвращаться и ненароком разбудить вымотавшегося Кингсли ей почему-то не хотелось… и едва ли тому виной было желание остаться в одиночестве. Цисса беспомощно огляделась по сторонам в поисках зажигалки — и улыбнулась: на оконной раме лежала обыкновенная маггловская зажигалка. Кажется, не только она забывала захватить палочку, когда отправлялась сюда — и, кажется, не только ей нравилось это место.
Нарцисса щелкнула зажигалкой и жадно затянулась. Едва ли тепло, охватившее ее, было связано с тусклым огоньком, мерцавшим на конце сигареты.

Она шла сюда, зная, что отдает себя, едва ли не продается, ради амнистии для Драко. Но… ей, кажется, самой хотелось этого. И теперь Нарцисса не знала, что с этим делать.