Кингсли сидел в своем кабинете, уставившись в бумаги. Совершенно не думалось ни о работе, ни о семье, ни о вечернем приеме у маггловского премьер-министра. Собственно, вообще не думалось ни о чем, кроме нее. Это было гадкое в какой-то мере ощущение – словно сам собой не управляешь.

Впрочем, Шеклболту было не привыкать. Он уже который месяц совсем не руководил своей судьбой. Что там — который год жизнь неслась, словно гиппогриф в бешеном галопе: неуправляемая и полубезумная. Два года назад, когда Кингсли только-только вступил в Орден Феникса, он имел долгую и не очень-то радостную беседу с Дамблдором. Беседа сводилась к тому, что Война когда-нибудь да кончится, и кто-то должен будет взять бразды правления послевоенным магическим миром в свои руки. Тогда они друг друга поняли.

А два года спустя Кингсли стал Министром. В этом была определенная ирония: ему предложили занять главное кресло в Министерстве Магии ровно спустя год после того, как Тони стал маггловским Министром. Они общались и теперь – ведь для взаимодействия нужны хорошие отношения, не так ли? А Кингсли уже успел познакомиться с этим человеком – немного странным, но, безусловно, талантливым.

Не сказать, чтобы предложение стало неожиданным. Даже обсуждение судеб Магического Мира с Дамблдором проходило в ключе «если не ты, то кто же?» – и с этим аргументом трудно было не согласиться. Кингсли давно руководствовался принципом «поспешай медленно» – и он, надо сказать, никогда его не подводил. Вот и теперь…

– Джипси! — в кабинет с хлопком аппарировала эльфийка, старая и сморщенная, как печеное яблоко. — Чаю.

Спустя пару минут на столе появилась дымящаяся чашка. Кингсли в несколько глотков осушил ее наполовину, дождался, пока эльфа аппарирует обратно в его дом и привычно потянулся к нижнему ящику стола. Растер виски, достал из ящика бутылку с темно-янтарной жидкостью, щедро плеснул в чай. Отхлебнул еще один большой глоток.

Шеклболт не знал, зачем без конца лез в самое пекло. Ему давно уже хотелось плюнуть и послать все к дементорам, окончательно переселившись в свой старый домик на побережье. Но нет, Кингсли нужно было то бороться за мир во всем мире, то этот мир заново отстраивать. Старая дурная привычка, появившаяся три десятилетия назад. Сначала он заглушал боль от потери Циссы безрассудными вылазками в стан Лорда, потом и сам не заметил, как превратился в адреналинового наркомана, не умеющего без риска и проблем. Их решение заглушало тишину внутри. Поначалу. А потом он стал как все вокруг.

—Твою мать. — Кингсли пролил на мантию остатки чая с огненным виски и теперь, шипя сквозь зубы, старался вычистить пятно на лиловой ткани при помощи магии. — Твою мать, твою мать, твою мать.

Они встретились в Хогсмиде. Почему он заметил Нарциссу только к концу ее шестого курса? Почему не раньше? У них было бы время — и, возможно, за это время можно было бы хоть что-то изменить.

Он впервые по-настоящему увидел ее в «Трех метлах», куда зашел пропустить стаканчик виски после работы — тогда Шеклболт был простым служащим в конторе хогсмидского адвоката Лагерквиста. Тонкая, светлая и улыбающаяся, Цисса ворвалась в сумрачный зал лучиком света, отряхнула с капюшона мантии снежинки и улыбнулась кому-то из спутников — и вдруг юноша ощутил острый укол зависти к тому человеку, которому предназначалась ее улыбка. Белая. Светлая. Благородная. Когда Кингсли узнал ее имя, он поразился: насколько же оно ей подходило… Нарцисса. Прекрасный, простой и хрупкий белый цветок с холодным запахом. К ней страшно было приблизиться — слизеринская принцесса, всегда при свите, всегда сияющая. Ее окружали влюбленные мальчишки и восторженные девочки, а Шеклболт не относился ни к тем, ни, уж конечно, к другим. Странный, замкнутый, отстраненный равенкловец никогда не был душой компании. Удивительно — к нему шли за советом и помощью, но никогда не предлагали дружбу. Возможно, дело было как раз в той же отстраненности и обособленности от ровесников? Кингсли был умнее своих лет, и его однокурсники не могли этого не чувствовать… да и сам юноша не слишком-то стремился к общению с другими студентами. Шеклболту было куда интереснее уединиться в своем темном углу с книгой в руках, наложив заглушающие чары на полог, чем присоединяться к небольшой пьянке однокурсников, которую те затевали в той же спальне. Потом, когда юноша закончил школу, ситуация не слишком-то изменилась. Не сказать, чтобы Кингсли искал одиночества сознательно — просто так получалось, и это его совершенно не удручало.

До тех пор, пока Шеклболт не увидел смеющуюся Нарциссу в «Метлах». Он тысячу раз проклинал себя за нелюдимость, граничащую с трусостью — но никак не мог пересилить себя и приблизиться к слизеринке на расстояние меньшее, чем два десятка шагов. Кингсли сидел в баре каждую субботу и дожидался появления кучки слизеринцев, окружающих, словно мотыльки свечу, юную мисс Блэк. Он уже начал задумываться о том, все ли с ним в порядке — в конце концов, не маньяк же он? До бесконечности продолжаться это не могло — и, наконец, весной юноша дождался, когда Нарцисса останется одна и подошел к ней. Удивительно, но она не послала его к дементорам — лишь удивленно и слегка высокомерно разглядывала Кингсли, пока тот, запинаясь, представлялся и приглашал ее сходить куда-нибудь вместе… и пока он высчитывал секунды, а она молчала, его сердце медленно падало, простучав по ребрам и ухнув куда-то в такую глубину, что и подземелья «Гринготтса» позавидовали бы.

И она согласилась.

Потом, несколько месяцев спустя, Нарцисса рассказала ему, что специально отослала свою «свиту», чтобы поговорить с ним. Кто же не заметит чернокожего здоровяка, разглядывающего тебя так, словно вот-вот сорвется с места и похитит на глазах у всего бара? Конечно, он ее заинтересовал. Еще в школе, когда маленькой Циссе было всего двенадцать, ее внимание привлекал красивый своей экзотической красотой равенкловец — в конце концов, юные глупые девочки вообще имеют обыкновение обращать свое внимание на мальчиков старше себя. Правда, потом фантазии слизеринки переключились на юного лорда Малфоя… но все же тот разговор в «Метлах» стал судьбоносным. В какой-то мере.

Они старались выкроить каждую свободную минуту для встреч. Мисс Блэк отдалилась от сестер и своей свиты — к огромному удивлению вторых и неудовольствию первых — ведь во время ее вылазок в Хогсмид никто не должен был видеть, куда отправляется странная пара — шестнадцатилетняя аристократка и двадцатипятилетний чернокожий клерк.

Они исходили весь маггловский Лондон. Эти короткие побеги в мир простецов стали для них воздухом, водой и пищей — жили они от субботы до субботы, и дни то тянулись, то неслись галопом. Она стала хуже учиться — и Большой Зал стал регулярно внимать вместе с Циссой громовещателям от мистера и миссис Блэк. Его чуть не уволили с работы — Шеклболт стал невнимательным, неисполнительным, Лагерквист его едва узнавал. Но им было плевать, плевать, плевать на все. Они жили лишь короткими встречами.

А потом Нарцисса закончила Хогвартс и все пошло прахом. Рухнуло. Не на пепелище — на невероятную и недосказанную нежность друг к другу.

Кингсли плеснул себе еще огневиски — чай закончился и он перешел на алкоголь — и осушил нелепую чашку в цветочек еще одним глотком. Закашлялся, налил еще, выпил. Министр давно уже не считал выпитое и изрядно захмелел. Да и не хотелось ему трезветь — слишком много на него обрушилось за последние недели.

— Твою мать. — в сердцах повторил Шеклболт. Снова эти воспоминания.

Они бы так и встречались тайком до мандрагориного заговенья, но случилось закономерное: осенью родители Люциуса и Нарциссы договорились о помолвке своих чад. Девочка лезла на стены, била чашки, была даже пара выплесков стихийной магии (поместье Блэков изрядно пострадало) — но Цигнус и Друэлла оставались непреклонными. И тогда Нарцисса и Кингсли пошли на крайние меры… на что они надеялись? Сейчас Шеклболт не понимал. Впрочем, хуже бы все равно не стало. Они пошли к родителям Циссы и рассказали обо всем. Один Мерлин знает, как Цигнус не применил к Шеклболту непростительное, а то и парочку, на месте. Но нет. Ему просто отказали в руке Нарциссы. Спокойно и без лишних истерик.

Он был чистокровным, конечно. Но помимо этого он не был чистокровным настолько, насколько требовалось. И еще он был бедным. И чернокожим. И Люций был куда как более подходящей партией для их дочери.

И тут случилось нечто совершенно неожиданное для Кингсли: когда беспощадно честные аргументы закончились, Цисса покорилась. Тоже спокойно и без лишних истерик. Они просто вместе вышли в переднюю Блэк-Мэнора, и она объяснила, что любит его, но против родительской воли не пойдет. Никогда. Потом Нарцисса поправила на нем пальто и проводила до двери.

И Кингсли, почти ослепнув и оглохнув от нахлынувшего на него, оступаясь и пошатываясь, вмиг промокнув под проливным октябрьским дождем, добрел до ворот и аппарировал.

«Нарцисса. — крутилось в голове у него тогда. — Светлый цветок с холодным запахом».

Следующие месяцы прошли как в тумане. Хотя… почему — как? В тумане, которым накрыло его разум. Столько алкоголя Кингсли не приходилось выпивать ни потом, ни — уж тем более — до этого. Теперь, спустя годы, Шеклболт диву давался, как тогда не сдох: во всяком случае, столько он выпить бы попросту не смог. Дни сменялись неделями, неделями — месяцами. И сквозь туман до Шеклболта иногда пробивались новости из «большого мира»: Нарцисса помолвлена. Нарцисса вышла замуж. Семейная чета Малфоев ждет первенца. Ребенка назвали Драко, по старинной традиции семейства Блэков.

И Кингсли, едва вынырнув из тумана, снова напивался так, что соседи лишь неодобрительно качали головами: опять молодой Шеклболт дементоров гоняет.

Он бы, наверное, спился, как Мундугус, стал бы жалким алкоголиком. С прежней работы его, конечно, уволили еще полгода назад, а найти другую, тем более под очередной выпуск из Хогвартса (Драко родился в июне), было практически невозможно. Но помощь пришла с неожиданной стороны, а именно — от Руфуса Скримджера. Бывший одноклассник-равенкловец в один не больно-то прекрасный (а по сути, такой же пьяно-туманный, как и прочие) день вошел в его холостяцкую нору и неодобрительно поморщился: здесь царили бардак и стойкий запах перегара. Но, тем не менее, извел на не слишком-то осознающего действительность Шеклболта несколько унций опохмелителя по рецепту Любациуса Бораго и отправил в Мунго. Даже размениваться на душеспасительные беседы не стал.

Кингсли пришел в себя через полторы недели в отделении отравления магическими растениями и зельями — ну да, если огневиски Огдена можно назвать зельем, то да… В общем-то, всей своей дальнейшей судьбой Шеклболт был обязан Руфусу и никогда этого не забывал. Когда Кингсли чуть отошел от непрекращающегося пьянства, тот пришел в его палату и предложил пойти в Аврорат — конечно, после курса реабилитации и обучения в школе авроров. Шеклболт согласился. Собственно, тогда Шеклболт согласился бы даже на экспедицию к взрывопотаму на рога, лишь бы отвлечься.

О да, Кингсли отвлекался, как мог. Самые опасные задания, всю полевую работу молодой аврор будто хотел вытянуть на себе. За спиной у него не было никого: родители давно умерли, он так и не женился — так что беречь себя ни для кого не было нужно. Пить перестал, как отрезало, еще на десяток лет — но адреналиновый наркоман из него получился отменный. Лишь когда Шеклболта, заслужившего репутацию лучшего в бою и при этом рассудительного аврора, приставили охранять Блэра, он перестал лезть на рожон. Насколько это было возможно. Потом был Орден. Потом Руфуса убили. Потом бега. Потом Битва. Потом он стал Министром. Потом была долгая бумажная работа.

А потом пришло письмо от Нарциссы.

— Нахренааа. — то ли прорычал, то ли простонал Кингсли и допил остатки из бутылки. — Дура… Не могу я тебе помочь. Не могу, не хочу и не буду.

Он сгреб со стола личные приказы Министра о помиловании Люциуса и Драко Малфоев, которые собственноручно написал несколько часов назад, смял и швырнул их на дотлевающие угли камина. Бумага быстро занялась пламенем, и спустя пару минут от приказов остался лишь пепел. К дементорам благородство. Его отучило быть благородным благородное семейство Блэков, их благородная дочь и, в довершение ко всему, благородная политическая миссия Министра, возложенная на него Дамблдором. Который, в свою очередь, тоже был… само благородство.

Кингсли взял страницы с вердиктом Визенгамота — семь и десять лет Азкабана — и, обмакнув перо в чернильницу, размашисто их подписал.

К дементорам.