Глава 22. Черное и черное

Я сидела на диване и бездумно созерцала что-то в чашке, некогда бывшее чаем, а теперь – остывшим вместилищем всего плохого, благоухающим жизнерадостным ароматом малины. Когда-то я любила малину.

Когда-то я радовалась приезду папы больше, чем чему-то другому, а сейчас готова была бы отдать все, лишь бы он не приезжал. Хотя бы не сегодня, или хотя бы на полчаса, да что там, пятнадцать минут раньше!

«Мне не рады, да? - спрашивали его глаза, и тут же добавляли раздраженным отблеском: - Теперь здесь он?»

Папа и Шекспир совершенно точно знали друг друга, только скрывали: второй успешно, первый не очень. Объяснить бы все, прогнать этого Антона ко всем чертям из этой квартиры, из маминых отношений, из жизни!.. Но вместо этого я только безумно смотрю в чашку с остывшим чаем.

Дима незаметно для других сжал мою руку, и от этого стало хоть чуточку, но легче – гораздо легче, если быть откровенной. Я не одна, он со мной, он все знает, понимает, поможет.

- Рита, ты с нами? – вдруг окликнула меня мама обеспокоенно-укоризненно. Точно, они о чем-то говорили… Фарс под названием «чаепитие в почти семейном кругу». Все началось со «знакомства» с Димой, а закончилось – вернее, продолжилось – излюбленной темой при наличии одиннадцатиклассников – поступлением, планами на будущее, и прочим, и прочим.

- Я задумалась, - наконец ответила я, нехотя отрываясь от созерцания содержимого чашки, и под укоризненным взглядом мамы добавила: - Простите.

- Да ничего, у девушек ее возраста часто мысли витают где-то далеко, - улыбнулся – мне захотелось разбить об эту улыбку с десяток чашек, будь они хоть тысячу раз любимыми – Антон. Будто и не подозревал, что сейчас все мои мысли витают над его могилой.- Лучше расскажите, как вы с Димой сблизились.

- Мне тоже интересно, и Леше, я уверена, тоже, - тут же с жаром поддержала эту идею мама. Папа следом кивнул, а Дима рядом прыснул, но тут же взял себя в руки. Только, зараза, толкнул меня под бок, мол, рассказывай сама, иначе расскажу я.

- Ну, это долгая история… - поняв, что поддержки ждать неоткуда, нехотя начала я. – И совершенно не интересная, - но это никого не смутило. Этот гад рядом уже едва сдерживался, чтобы откровенно не заржать, так что я тут же мстительно выпалила: - В женском туалете нашей школы.

Четыре челюсти синхронно упали вниз, я насладилась произведенным эффектом, но, прежде чем кто-то что-то сказал, продолжила:

- Я ушла с «Познай себя», а Дима прятался от Жабы Падловны, - в ответ на укоризненный взгляд мамы только криво улыбнулась. Позже я поняла, что это были колокольчики истерики, но сейчас Остапа в моем сомнительно привлекательном лице просто понесло. – Мы мило поболтали, Дима помучился с кубиком Рубика, я ему помогла, а потом он забрал мою заколку – твой, папа, кстати, подарок; уверена, ты про это уже забыл, но все же она была любимой – как залог того, что я его не сдам. На физ-ре нас поставили в паре, а на следующее утро я его свалила на льду. Тогда же Катя – если кто не знает, моя подруга - решила помириться со своим бывшим парнем, по совместительству лучшим другом Димы…

- И как-то так получилось, что с тех пор мы постоянно сталкивались и стали проводить все больше и больше времени вместе, - закончил мой восхитительный рассказ Воронцов, сжав мою ладонь слишком сильно, призывая заткнуться. Я задохнулась от возмущения: все самое интересное еще было впереди, к примеру, очень сблизившее нас похищение, или предшествующая этому ночь лечения расшатанных пьяным папой нервов.

- Рита, не надо, - тихий шепот, ослабевшая хватка и не укоризна, а скорее боль в серых глазах.

Действительно, чего это я… мама ведь ни в чем не виновата, да и папа – не то чтобы тоже, но ненавижу в этой комнате я лишь одного. Но что-то сказать ему сейчас – причинить боль маме, а этого мне всегда хочется меньше всего.

- Прошу прощения, - неожиданно для всех – даже для меня – поднялся Дима, - но у меня сегодня еще много дел, так что, с вашего позволения, я пойду домой. Рит, Катя передала твое задание по англискому мне, если хочешь, я могу занести его вечером, или…

- Я сама заберу его сейчас, хорошо? – тут же охотно поддержала это вранье я. На секунду мне подумалось, что вот он, конец: Дима уходит, оставляет меня наедине с этим враньем, слишком тягостным и прилипшим к самым истокам… А ведь мало того, что последний урок английского у нас уже прошел, так еще и уже недели две Егор Валентинович не задавал ничего, кроме устных сочинений. Но в этот момент я как нельзя больше была благодарна тому, что мама твердо уверена: задания задают даже на последние уроки, и делать их просто жизненно необходимо. Поэтому, получив от нее веское «Да, английский сейчас везде нужен» и пообещав вернуться поскорее, я спешно покинула квартиру, полностью пропахшую малиной и ложью. Дима шел рядом, держал меня за руку и оказывал невероятную поддержку одним своим присутствием.

Продержалась я до того момента, как разулась и сняла куртку, а потом ноги резко перестали меня держать. Руки тряслись, горло сдавило, слезы сами по себе начали литься из глаз. Я плохо соображала, когда Дима поднял меня на руки и отнес на тот самый памятный диванчик, укутал пледом и напоил чем-то успокоительным с резким лекарственным запахом. Просто плакала, сминая его рубашку, оставляя мокрые разводы, жалко шмыгая носом, слушала бессмысленные слова и обещания, то успокаивалась, то рыдала пуще прежнего. Что-то шептала, кричала, снова шептала.

А потом было безумно стыдно за истерику, за опухшие глаза, за шмыганья носом, за слабость, за все то, что я шептала-кричала.

- Расслабься, Белка, все будет хорошо, - Дима вновь щелкнул меня по носу, а потом притянул меня к себе и поцеловал. Я отвечала ему со всей возможной нежностью и любовью, словно в противовес пессимистичным мыслям, то и дело появляющимся в моей наверняка уже не здоровой голове.

- Я люблю тебя.

«Это словно прощание», - вдруг подумалось мне, но я отогнала эту мысль как можно дальше.



Странно, но когда я вернулась, дома никого не оказалось. Мой мобильник лежал на комоде, а рядом с ним записка от мамы, на редкость лаконичная и точная: «Вечером поговорим».

Я обессилено рухнула на кровать с твердым намерением не вставать если не до Второго Пришествия, то хотя бы до того момента, когда можно будет снова увидеться с Димой. Хотела поспать, но сон не шел. Отчасти, потому, что глаза мозолил белый конверт: я подобрала его в коридоре в разгар сцены «Вся семья в сборе» и, совершенно не думая, положила к себе на стол, а теперь он вдруг привлек мое внимание настолько, что я поднялась, взяла его и, с удивлением отметив, что конверт не запечатан, вытащила сложенный листок бумаги.

Почерк был запоминающимся и до боли знакомым.

«Дорогой Алеша.

Я не должна тебе писать, но иначе больше не могу. Костя не говорит мне всей правды, а ты не скроешь, я знаю. Скажи, что происходит с моим Димой? У него неприятности? Прошу, ответь мне!
За меня не беспокойся: со мной все в порядке, только скучно немного, и по Диме жутко скучаю. И по тебе и Лене. Как она там? Как ваша Рита? Красавицей, наверно, стала. Вот бы познакомиться с ней.
Прошу, не говори никому, что я тебе писала. Сам понимаешь, Костя этого не позволяет, говорит, что хочет меня защитить. Оно так и есть, вот только…
Я так больше не могу, понимаешь, не могу! Если не ответишь – сорвусь, наплюю на все запреты!..
Пожалуйста, ответь. И присмотри за Димой.

С любовью,
Маша В.»

Я совершенно неосмысленно положила письмо на стол, на ватных ногах вышла из свой комнаты и пошла в мамину. Там, в шкатулке, на самой верхней полке, под грудой бумаг и фотографий, лежало письмо, которое я просто была обязана прочитать.

Вот только я и не подозревала, что писем там много, а фотографии…

На них всех была Мария Воронцова.

Молодая, даже совсем еще ребенок, красивая и улыбающаяся. А рядом с ней такая же мама. На тех, где девушки уже постарше, еще и папа.

Это была целая история в фотоснимках. Судя по всему, мама с Марией познакомились еще до поступления в университет, если верить коротким подписям – мама перешла в ту школу, где училась тогда еще Мария Вершинина, в выпускном классе. Девушки подружились, во всяком случае, они были вместе и весь год, и летом, и после поступления. Должно быть, так совпало, что они поступили в один и тот же вуз на одну и ту же специальность, а, может, они так все устроили специально, но на церемонии поступления они были вместе. И потом, равно до того момента, когда в их жизни появился Алексей Беликов.

Хоть у мамы и были фотографии, где они в основном втроем, было видно, что она там едва ли не лишняя. Папа был ей просто неплохим другом, а с Марией все было иначе. Теперь я точно это знала: фотоснимки не обманывают, ведь такой взгляд невозможно подделать.

А всего через пару фото после того, как к троице присоединился Константин Воронцов, фотографии прекратились. Остались письма. Бережно сложенные, измятые, изорванные и склеенные вновь. Короткие, меньше десятка строчек, и едва ли не на десять страниц. Невозможно искренние, такие, которые могут написать друг другу только подруги.

Первые в стопке письма были некогда скомканными.

«Дорогая Леночка!
Прости, что так неожиданно уехала, но бабушка совсем плохая стала, на сердце жалуется, а в больницу ложиться не хочет. Просто не представляю, что с ней делать! Она ведь совсем еще молодая, а уже твердит, что умрет… Мне страшно. Я не хочу ее терять, правда.
Прошу, не обижайся, что не сказала лично, а лишь оставила письмо. Надеюсь, ты меня простишь.
Адрес бабушки ты знаешь, очень надеюсь, что ты мне напишешь.
Маша В.»

«Дорогая Леночка!
Спасибо, что так скоро написала мне. Спасибо, что понимаешь и не обижаешься. У меня все в порядке, но бабушка… Папа вернется, а мы с мамой останемся еще на неделю, пока бабушка не выздоровеет. Я не хочу думать иначе, правда, не хочу! Но врачи говорят: надежды мало. Ну почему, почему бабушка не согласилась переехать к нам, когда была возможность?! Сейчас бы все было в порядке…
Прости, что я все о себе и о себе. Как ты там? Как Алеша? Вы с ним не ссоритесь без меня? А то я вас знаю: только дай повод. Что нового в университете? Надеюсь на скорую встречу.
Маша В.»

«Дорогая Леночка!
Поздравляю тебя с рождением очаровательной дочурки. Мне очень жаль, что я не смогла выполнить свое обещание и стать ее крестной. Как бы было замечательно!
А все мое здоровье… Доктора не выпускают меня никуда, кроме процедур, говорят, что терапию нельзя прерывать, иначе эффект сойдет на ноль. Из-за этого лечения я пропустила два самых значимых в твоей жизни события, и я, правда, ненавижу себя за это. Но ничего, когда я вернусь, мы и за твою свадьбу, и за рождение Риточки погуляем.
Как ты себя чувствуешь? Нет никаких осложнений после родов? Как здоровье малышки? И как себя чувствует молодой папочка? Представляю, как он обрадовался: он как-то мне говорил, что всегда хотел девочку.
Жду не дождусь твоего ответа и нашей встречи.
Маша В.»

«Дорогая Леночка!
Почему ты не написала мне, что переехала? А я все переживала, почему ты не ответила.
Нам с Димочкой и Костей снова пришлось уехать, теперь на целых полгода. Но, что поделаешь, ему нужно пройти практику.
Когда вернемся, мы обязательно встретимся. Надеюсь на ответ.
Маша В.»

Следующее письмо было порванным, а потом заново склеенным скотчем, из-за чего некоторые буквы и слова просто не читались.

«Дорогая Лена!
Что произошло? Почему ты мне ... не отвечаешь? И сегодня почему ты не отозвалась, когда я окл…ула тебя? Устала и просто не услышала?..
Я, правда, не могу понять. Ведь … было так хорошо…»

А дальше – рваный край.

Все остальное – письма на открытках с текстом похожим, но не одинаковым. Видно было, что их писали, каждый раз сочиняя заново. И в каждом – «Почему?».

Мне бы тоже хотелось знать, почему.

Последнее письмо, в отличие от всех предыдущих, было аккуратно сложенным, но с размытыми пятнами, словно от слез. Причем одни пятна отличались от других, пусть и неуловимо. Словно появились в разное время.

«Дорогая Леночка!
Я знаю, что не имею права тебе писать, но иначе просто не могу. Мне кажется, это мое последнее письмо. И я не могу не объясниться с тобой.
У нас с Алешей никогда ничего не было. Да, когда-то он любил меня, я это знала. Но это было слишком давно. Он любит тебя, любит Риту, а со мной просто иногда общается, и ничего больше. Ни я, ни, тем более, он никогда тебя не обманывали, поверь в это.
Тогда, на нашей с Костей свадьбе, он, и правда, просто сорвался, но потом… Ни одно его слово не было ложью, поверь. Мы с ним часто виделись, писали друг другу, и постоянно он писал о тебе, о том, как счастлив, что вы вместе. Ты ему очень дорога, гораздо сильнее, чем в свое время была я.
Знаешь, мне очень трудно написать все то, что хочется тебе сказать. А еще прости за такой корявый почерк: у меня дрожит рука. Не знаю, почему… Хотя, кого я обманываю?
Все плохо, все просто ужасно. Недавно я познакомилась с человеком по имени Степан. Степан Новиков, он то ли бизнесмен, то ли политик. Мы столкнулись на каком-то торжестве, куда пригласили Костю, а потом он попросту не давал мне проходу, навязчиво ухаживал, говорил, что влюблен и не может без меня. А недавно начал угрожать: пообещал, что потопит мужа, засадит Виктора Ивановича, и Диму…
Лена, мне страшно. Мне очень страшно. Я боюсь за Димочку, за Костю, за Виктора Ивановича, за Алешу, он ведь на него работает, за себя – очень боюсь, правда. Я не хочу никого и ничего терять! Я хочу жить спокойной жизнью, хочу, чтобы все было, как раньше. Чтобы мы дружили, чтобы наши дети тоже сдружились, даже полюбили друг друга в будущем… было бы здорово, правда, все-таки породниться? Я бы хотела увидеть внуков, и чтобы они были такими же хорошими, как твоя дочка, мой растет таким непослушным.
Но, теперь я понимаю, что это невозможно. Я заклинаю тебя: держись подальше от семьи Воронцовых и дочку свою удерживай, во что бы то не стало. Ты не знаешь, да и я раньше не знала, что Виктор Иванович – преступник, и не просто преступник, а довольно уважаемый и значимый. И, знаешь, они с Димой слишком похожи. Я боюсь, что мой мальчик тоже может… Но, в любом случае, это болото затянет любого, кто посмеет приблизиться. Как затянуло меня, как затянет тех, кто будет с Кириллом, с Димой.
Прошу, прости меня за все. Ты моя единственная подруга, самая дорогая и близкая. Я люблю тебя, Лена, очень люблю.
Молю о встрече, но понимаю, что она невозможна. Уверена, что у вас с Алешей все будет в порядке, а Рита станет настоящей красавицей.
Маша В.»

А под ним запечатанный конверт – ответ. Который так и не дошел.

Теперь мне стало ясно многое: и та мамина реакция на Степана Новикова, и враждебность к Диме, и те слезы… Ведь в тот вечер мама заснула именно с этим письмом в руках, именно над ним она плакала.

Я тоже едва не заплакала, и то, наверняка, благодаря все еще действующему успокоительному. С заторможенностью сложила все на место, поставила обратно шкатулку, и снова наткнулась на письмо папе. Оно было гораздо новее, чем мамины, и почерк едва уловимо изменился…

«Рита станет настоящей красавицей» и «Красавицей, наверно, стала».

Неужели?..

Я оделась так быстро, как никогда раньше.

Улица Ленина, дом 25, квартира 18. Подъезд первый, этаж пятый. И мне было совершенно все равно, занят ли хозяин квартиры, мое ли это дело – я просто должна была узнать, во что бы то ни стало.

Кирилл был дома, в спортивных штанах, черной футболке и босиком. На часах застыло «19:27», а на улице пошел частый снег, грозящий перерасти в метель.

- Я не займу много времени, - на ходу выпалила я, совершенно бестактным образом протискиваясь в просторный коридор. Из квартиры раздавались голоса из телевизора, шкварчение чего-то, вероятно, в сковороде, а возле тумбочки стояла чья-то обувь, но я не обратила внимания. Протянула мужчине бережно сложенное письмо с самым решительным видом.

Кирилл прочел сначала бегло, потом дольше и вдумчивее, с каждым мигом все сильнее хмурясь и шепча что-то явно нелицеприятное.

- И? – он посмотрел на меня с таким неподдельным удивлением, что еще секунда, и я бы наверняка сдалась, решила, что просто напридумывала себе слишком много лишнего… но тут из кухни вышел Дима.

Его дядя попытался сунуть письмо в карман, но парень успел раньше. И вот уже он читал письмо, которое никогда не должен был увидеть.

- Рита, ты… - он не договорил, резко развернулся и ушел в комнату.

Я посмела нарушить тягостное молчание только тогда, когда за ним закрылась дверь:

- Мария… жива, верно?

Кирилл тяжело вздохнул и едва слышно произнес:

- Да, - но даже такой тихий ответ услышал Дима, вернувшийся так же неожиданно. А, может, и не услышал, но все прекрасно понял.

А мне только и осталось, что наблюдать, как уходит самый дорогой и любимый человек, и уходит из-за меня.