Лили

Роженица была узкобедрой, маленькой, хотя и сильной: на крики раненой мантикоры ей, по крайней мере, сил хватало. Практикантки с обеих сторон держали ее за руки и тихо, чуть ли не шепотом, подбадривали: «Давай, Джинни!» или «Держись, Джинни!».
Телосложение у нее, для будущей матери, было весьма неудачным. Роды – третьи по счету – проходили из рук вон плохо. Первые и вторые, насколько помнилось – довольно хорошо: хоть мальчишки и оказались довольно крупными, но шли хорошо. Нынешние же проходили ужасно: ребенок выходил медленно, крики миссис Поттер разносились аж на два этажа, практикантки свободными руками зажимали уши и готовы были, кажется, выброситься из окна. Бэггишот и не знала, кого ей жаль больше: роженицу, практиканток, или ни в чем неповинных пациентов больницы.
Вместе с победным криком Джиневры раздался плач. Когда ребенка – это оказалась девочка – помыли, укутали и поднесли к матери, она завопила так, как будто из нее выходил еще один.
- Унесите ее! Я не хочу! Унесите!
Поручив заботу о молодой матери практиканткам, леди Бэггишот унесла ребенка в расположенную в конце отделения детскую. Девочка приятно удивляла своим спокойствием: она не кричала и не плакала, даже когда целительница оставила ее в колыбели на некоторое время и уселась неподалеку, чтобы заполнить документы. Реакция Джиневры на дочь ее не изумила: за годы работы целительница привыкла к специфическим роженицам и знала, что время расставит все по своим местам. А Джиневра Поттер, с два часа прижимавшая к груди свое первое дитя, не могла жестокосердно отринуть третье.
Спустя полчаса практикантки, не отрывая взгляда от пола, сообщили, что миссис Поттер уснула.
- Что значит «уснула»? – Бэггишот оторвалась от бумаг. – А кто, по-вашему, должен кормить ребенка? Будите немедленно. Ей как раз положено.
- Она… она сказала, что не будет кормить, - осмелилась ответить одна из девушек, блондинка. По памяти целительницы, ее звали Нэнси.
Поручив ей следить за девочкой, а второй изучить документы, Бэггишот отправилась в палату миссис Поттер. Беседа не принесла ничего: женщина отказывалась кормить дочь, одним своим «нет» пресекая все здравые доводы целительницы. Та, неодобрительно покачав головой, составила заявление на выдачу кормительных смесей, и Джиневра, расписавшись в уголке витиеватым «П», укуталась в одеяло и тут же уснула.
Практикантки уже вовсю сюсюкались с девочкой.
- Вырастешь – будешь красавицей, - приговаривали они.
Бэггишот и сама в этом не сомневалась: глаз у нее был наметан. Девочка поистине очаровывала: голубизной ангельских глаз, обрамляющими их длинными ресницами, доверчивым и наивным взглядом, свойственным только таким же, как она, крохотным созданиям, незнакомым с жестокостями и несправедливостями этого мира.
Бэггишот отправила практиканток перекусить. Распеленав новорожденную, целительница спрятала ее ладошку в своей.
Она видела вырывающуюся из густых тернистых зарослей волчицу. Видела обломки на каменной амфитеатровой лестнице, ведущей к пугающе неподвижному человеческому телу. Видела цветок – лилию – засохшую от зноя и жажды… и горстку пепла на сухой, как старческая ладонь, безжизненной земле.
Целительница погладила девочку по головке. Об увиденном она никому не сказала: ни равнодушной к дочери матери, ни отцу, который с совершенно усталым, однако нетерпеливым видом заявился в больницу Святого Мунго час спустя. Сомнений по поводу имени не возникало – он без лишних раздумий дал ей имя Лили. Глядя на то, с какой неуверенной заботой и теплотой он смотрит на дочь, целительница Бэггишот чувствовала, что делает все правильно.
В жизни каждому хватает невзгод и потрясений. Но некоторым людям суждено пережить путь гораздо тяжелее, чем у других: пройти по горящим углям опасности, стать жертвой бурь из несчастий, попасть под ненастные дожди. И омрачать неведающим жизнь гнетущим пониманием этой бесповоротной несправедливости совершенно необязательно.