Я больше не люблю тебя.

Я больше не люблю тебя. Правда, смешно звучит? А вот мне почему-то совсем не весело. Грустно осознавать, что моя привязанность, с которой я так долго не мог смириться, просто покинула меня после того, как я смог принять ее. Видимо, это и есть закон Мерфи: как только ты позволяешь ситуации вести тебя, она кардинально меняется. Злодейка Судьба мерзко улыбается, и, неспешно перетасовав карты, разыгрывает новую партию, в которой тебе достаются шестерки, один валет и козырная семерка. Говорят, что семь – число удачи. Надеюсь, в этот раз моя ставка сыграет, и я смогу получить приз. Ну, или хотя бы не проиграть. Я никогда не научусь искусству блефа. Мне не дано держать маску и делать вид, что все именно так, как я задумал. Прости, отец, я так и не смог перенять твои умения.

Я знаю, что теперь я больше никогда не смогу посмотреть тебе в глаза, ведь ты же не простишь мне мое предательство. А я не заставлю себя посмотреть в твои глаза и увидеть там разочарование. Может быть, ты поймешь. Ты же всегда умела анализировать информацию и рассматривать сотни возможных вариантов. Извини, я выбрал худший вариант. Я слабый, поэтому поддался обстоятельствам. Мне проще было заставить себе перетерпеть несколько часов физической боли, и пару дней душевной. Можно отречься от любви, но не от семьи. Моя мне слишком дорога. Отец всегда успешно прикидывался беспринципным и готовым на все, но это совсем не так. Он всегда любил меня, и маму, и крестного.

Однажды я нашел колдографии со своих крестин. Я долго рассматривал эти движущиеся картинки, на которых три самых дорогих мне человека могли снять маски. Они улыбались, обнимались, чему-то смеялись и бережно передавали друг другу крохотный сверток, из которого периодически высовывалась моя ручка, хватающая отца, маму или крестного за волосы. Как я узнал, что это именно я? Все просто, во-первых, мне подсказала логика. А во-вторых… во-вторых, на каждой колдографии была надпись. Разными почерками. Я никогда не видел их такими счастливыми. Такими искренними в выражении своих чувств. Отец и крестный обнимали маму, держащую на руках меня, а она смеялась, словно маленькая девочка и, озорно посмотрев в камеру, оставляла два поцелуя на их щеках.

Наверное, это были последние их спокойные дни. Так странно осознавать то, что счастьем своих родственников я обязан своему… нет, не врагу, просто сопернику. Теперь я это понимаю, просто когда-то давно, он не смог смириться с тем, что я обидел его лучшего друга, а я – с тем, что мое предложение дружбы оказалось невостребованным.

А знаешь, все могло сложиться совсем по-другому. Если бы я не кичился своей чистокровностью. Если бы твой рыжеволосый возлюбленный не наплел твоему меченому другу, что Слизерин – это плохо. Если бы ты не выбрала возможность дружить и быть нужной, вместо любви. О да, моя милая, я знаю, что шляпа каждому предоставляет свой выбор. Если бы ты выбрала Равенкло у нас был бы шанс, а так… Так вечное противостояние по глупым, придуманным не нами, причинам. А я не верю, понимаешь, не верю, что это не было хорошо продуманным ходом нашего уважаемого директора. Ему было выгодно предоставить Мессии друзей и врагов, чтобы уже с первого года обучения, начало которого было расцвечено яркими красками, Герой пророчества мог осознать всю монохромность мира.

Это глупо, правда, любовь моя? И подло. Хотя тебе, наверное, странно слышать о подлости от слизеринца, но что поделать, мне нужно кому-то выговориться. Рассказать хоть раз о том, что у меня на душе. Ты никогда не услышишь этого, не увидишь, ну что ж. Значит, мне суждено вечно видеть твою колдографию, пытаясь этим заменить твою настоящую улыбку.

Мерлин, как же все глупо! Ты знаешь, милая, через несколько часов я должен буду впустить в школу Пожирателей, но никак не могу заставить себя сделать это. Ведь никто не знает, зачем они сюда придут: просто проверить выполнение моего задания или еще поглумиться над учениками.

Я не прощу себе, если из-за моей ошибки с тобой что-то случиться. Извини меня, умоляю!

Извини за то, что так и не смог сказать тебе обо всем. Извини за то, что так часто оскорблял. Извини, я просто не мог позволить тебе, забыть обо мне. А это непременно бы случилось, если бы ты не была вынуждена отвечать на все гадости, которые я почти с болью выталкивал меж губ.

Прости меня! Умоляю!

Скрип двери отрывает меня от моих размышлений. Пышная шевелюра, показавшаяся из-за створки и вот уже яркие карие глаза, с удивлением рассматривают меня, забившегося в угол и судорожно сжимающего в руке клочок бумаги.

Удивленное «Малфой?» и мой обреченный кивок. Извини, Гермиона, но у меня нет сил грубить тебе и пытаться соответствовать привычному для тебя образу. Твои тихие шаги набатным звоном отдаются в моей раскалывающейся голове. Тонкая кисть аккуратно ложиться на мой лоб, заставляя невольно потянуться к ней, прильнув в поисках ласки, как заблудившийся щенок. Удивленный вздох. Ты опускаешься передо мной на колени и осторожно, будто боясь спугнуть, притягиваешь к себе.

- Глупый, я тоже люблю тебя.

Растворяюсь в объятиях, пытаясь забыть обо всем. Тонкое тело в моих руках обжигает своими прикосновениями, но мне проще сжечь себе руки, чем выпустить тебя. Нежные губы оказываются на расстоянии нескольких миллиметров от меня, и я не в силах удержать себя, прижимаюсь к ним. Мне хорошо.

Даже если после этого я умру, я готов принять эту кару за несколько сладких мгновений.