Глава I

Колба встречается с каменной поверхностью стены, на миг прижавшись к ней всей своей стеклянной сущностью в легком почти невинном поцелуе, чтобы в следующую секунду осыпаться мириадами капель. Заворожено наблюдаю за этим стеклянным дождем, забыв о том, что хотел тебе сказать. А сказать я хотел многое. И даже начал говорить, но ты, как всегда, не дал мне высказаться. И уже после первого моего предложения в мою голову полетела одна из твоих драгоценных колбочек. Даже не представляю, что именно взбесило тебя в обычной, в общем-то, фразе: «Нам нужно поговорить». Хотя нет, я вру. Я знаю. Все дело в том, что ты терпеть не можешь выяснять отношения. Особенно в твоей лаборатории. Каждая моя попытка заканчивается именно так.
Кожу лица обжигают прикосновения острых осколков. И зачем мне понадобилось узнать, что именно в меня кинули? Инстинктивно закрывшиеся веки спасли, пожертвовав собой, радужку глаз. А очки я не ношу уже три года. С тех самых пор, как ты, в порыве необычайной щедрости, приготовил мне корректирующее зрение зелье. И преподнес на мой день рождения с этой своей гадкой ухмылочкой и словами: «мне надоело лицезреть этот ужас, фривольно расположившийся на твоем лице. Поэтому сделай одолжение, выпей и не смей морщиться, я не хочу, чтобы труды моих последних четырех с половиной месяцев употреблялись с подобной гримасой».
Зелье не было горьким, оно было ужасающе сладким с кофейной ноткой в водорослевом послевкусии. Самое ужасное из всего, что я когда-либо пил, но зато и крайне действенное. В течение пяти минут, после принятия зелья я ничего не чувствовал. А потом начался ад. В глаза насыпали песок и начали его методично втирать в хрусталик, изредка зацепляя острыми ногтями радужку, заставляя ее расплываться по глазному яблоку, в попытке ускользнуть от пальцев-мучителей. Я плакал, и от слез становилось еще больнее, а ты… ты просто баюкал меня в объятиях, и нашептывал что-то успокаивающее и теплое в мой соленый от слез висок. После ужасающего часа, показавшегося мне вечностью все прошло. Прошла и твоя теплота. Ты почти вытолкнул меня из кольца своих рук, чтобы скрыться в библиотеке. Ведь тратить целый день на «бесполезное пожирание торта и фанатичные взгляды на именинника» ты, по собственному выражению, не собирался.
Медленно поднимаю ресницы, чувствуя, как в кожу век вдавливаются крохотные кусочки стекла. Я слышу твой судорожный вздох и быстрые шаги. Твои руки опускаются мне на плечи и силой заставляют отвернуться от стены, по которой все еще расплывается пятно, выжигающее на полотне камня причудливые узоры. Не хочу! Не буду на тебя смотреть! Ты меня обидел. И сделал это специально, я точно это знаю. Ты сделал все это лишь для того, чтобы в очередной раз показать свой жуткий характер и ткнуть меня носом в то, что я сам выбрал неподходящего партнера.
Резко веду плечами, сбрасывая руки. Отворачиваюсь и медленно бреду к выходу, пытаясь не замечать твоего резкого дыхания сквозь сжатые зубы. Я знаю, ты всегда так делаешь, когда злишься. Ты крепко сжимаешь челюсти, чуть кривя верхнюю губу в хищном оскале, приподнимаешь бровь и молча прожигаешь взглядом. Ты никогда не произносишь ни слова в те моменты, когда ты по настоящему зол, но твои глаза… они сообщают собеседнику о том, что ты замолк лишь для того, чтобы выбрать самый медленный, мучительный и изящный способ убийства из всех возможных. Ведь яд, даже самый изобретательный, – это так скучно! Особенно для твоего пытливого ума.
Дверь за мной закрывается с тихим скрипом. Прижимаюсь к деревянной поверхности, и сползаю на пол. Подбородок сам собой падает на колени. Обычно я утыкаюсь в них лицом, но сегодня из-за оцарапанных щек и глаз мне приходится изменить привычкам. Прислушиваюсь к звукам, доносящимся из лаборатории. Долгая тишина. Быстрые шаги – ты меришь ими лабораторию. Позвякивание колбочек, ты бережно переставляешь их с места на места, пытаясь навести какой-то лишь тебе одному понятный порядок. Резкий звук! И вот еще один флакон, переливаясь всеми радужными красками, вжимается в стену, разбиваясь и осыпая пол слезами осколков. Очередной опытный образец, его не так жалко. Да и на столике таких образцов еще штук двенадцать. Вслед за колбой летит стул, на котором обычно сижу я, в те редкие вечера, когда ты допускаешь меня в свой маленький рай. Треск дерева завершает нарисованную моим воображением картину.
Оказывается, я не так плохо изучил тебя. Все именно происходит именно так, как представило мое искалеченное жизнью с тобой воображение.
Шаги. Пауза. Стеклянный вскрик. А где же стул? А! Вместо него удар кулаком о ту самую дверь, в которую спиной вжимаюсь я. Устало поднимаюсь и направляюсь в свою ванную комнату. Там находится единственное во всем доме зеркало. Право на его размещение я получил с боем. В тот вечер мы почти разошлись, но все-таки ты сдался и процедил, что не желаешь даже краем глаза видеть этот предмет, изобретенный для услады взора самонадеянного нарцисса, которому не хватает восхищенных вздохов толпы. Я еле сдержал смех, но все же пообещал тебе выполнить твое условие. В противном случае ты бы разбил зеркало в ту самую минуту, когда я втаскивал его на второй этаж, пытаясь пропихнуть в узкий дверной проем. Теперь же у стекляшки появился шанс.
Зеркало встречает меня обеспокоенным вздохом, но терпеливо молчит, позволяя мне самому оценить масштаб катастрофы. Все намного хуже, чем я думал. Опухшие веки окрасились в глубокий фиолетовый цвет, оцарапанные щеки – ярко красной краской. Во всклоченных волосах блестят крохотные стеклянные кусочки. Мое отражение напоминает мне самому пародию на падшую женщину, которая провела всю свою жизнь за стаканом виски и теперь пытается вернуть былую красоту ярким образом. Слишком ярким. Растягиваю губы в улыбке, ощущая, как осколки глубже впиваются в коже, но не останавливаюсь, с каким-то мазохистским удовольствием наблюдая за тоненькими кровавыми нитями, как слезами, омывающими мое лицо. Зеркало что-то утешающее шепчет, баюкая своей почти неслышной песней, заставляющей поверить в хорошее. Но я точно знаю, что хорошее не наступит. Ты никогда не сможешь смириться с моей любовью, а я не смогу молча наблюдать за тем, как ты медленно, с врожденной аккуратностью и тщательностью, убиваешь себя день за днем. Ты не сможешь смириться с тем, что я льну к тебе, как щенок, когда слышу от тебя слово похвалы или получаю скупое ласковое прикосновение, а я не смогу привыкнуть к тому, как ты отталкиваешь меня от себя, когда внезапно вспоминаешь о необходимости держать свою надменную маску.
Дверь открывается почти бесшумно, но я все же улавливаю краем сознания тихие, почти виноватые шаги. Ты никогда не просишь прощения в открытую, но тебя выдает походка. Шаг. Еще один. В отражении, рядом с моим раскрашенным лицом появляется твое. Глаза с едва скрываемой болью во взгляде ощупывают каждый дюйм моей кожи, я почти уверен в том, что ты клянешь себя за несдержанность, кроме них тебя ничего не выдает. Но я знаю куда смотреть. За столько лет научился улавливать твои эмоции по мельчайшим деталям. Крылья крупного носа едва заметно дрожат, так ты пытаешься удержать в себе все те слова, которые – я уверен в этом – умоляют меня о прощение, но твоя гордость, твоя чертова гордость, никогда не позволит им прозвучать. А я не настаиваю. Я знаю, как для тебя важно сохранить крупицы собственного достоинства, которое ты собирал по осколкам, которые так похожи на те, что украшают мое лицо. Бледная кожа рук на мгновение прикасается к моим вискам, умоляя позволить помочь. Долгий взгляд глаза в глаза через отражение в зеркале, которое видит тебя впервые, но стоически молчит, будто понимая, что сейчас любое слово может все разрушить. Я осторожно киваю и разворачиваюсь, удерживая твои пальцы у лица. Кончик палочки медленно скользит в полудюйме от кожи, приманивая стекляшки одну за одной. Легкое жжение заставляет меня недовольно зашипеть, но ты успокаивающе гладишь меня левой рукой по волосам и боль становиться неважной. Повторив эту процедуру несколько раз, ты откладываешь палочку на край раковины и, аккуратно удерживая руками мое лицо, прикасаешься нежными поцелуями к векам, украшенным синяками. Это почти обещание. Но мне не хочется об этом думать, я просто наслаждаюсь ощущением мягких губ. Вскоре к поцелуям добавляются осторожные движения пальцев, намазанных чем-то мятным. Ты тонким слоем распределяешь мазь по всему лицу и, словно не в силах сдержать эмоции, крепко обнимаешь меня, вжимая в себя. Мне трудно дышать. И оттого, что ты почти до хруста сжал мои ребра, и оттого, что я чувствую, что вот-вот постыдно разревусь, но поцелуй в макушку компенсирует все неудобства.
Мы стоим посреди ванной комнаты, обнявшись, за моей спиной чему-то тихо удивляется зеркало, а я просто вдыхаю мятный запах и наслаждаюсь твоими объятьями.

Все именно так, как должно быть. У нашей сказки не будет счастливого финала, но мне он и не нужен. Мне хватает того, что у меня есть.