Моя солнечная!

Ты всегда улыбалась. Я помню. Я помню твою улыбку, от нее у тебя появлялись крохотные ямочки на щеках. Я всегда едва сдерживал себя, чтобы не опустить туда кончик пальца.

Говорят, что на самом деле ямочки – это дефект. Просто мышцы лица расположены слишком близко к коже, и деформируясь в улыбке они втягивают в себя кожное полотно.
Глупо, правда? Глупо восторгаться дефектами, но у тебя они становились настолько милыми, что я просто не мог мыслить привычными, общепринятыми категориями. Ты отличалась от своей сестры. И внешне, и внутренне. Ты как будто впитала в себя солнечный свет, и стала такой же светлой, греющей каждого сумевшего приблизиться к себе в лучах тепла и искренней заботы. Мне всегда казалось, что твои яркие медно-рыжие волосы способны разжечь костер. Но не из веток и дров, а из сердец окружающих. Ты была непосредственной и доброй.

Никто, кроме тебя, даже не пытался заговорить со мной. А ты не смогла побороть интерес, и сама подошла к нелепо одетому, худому, бледному, темноволосому мальчику, и улыбнулась. Улыбнулась так тепло, что я просто не смог сдержать ответной улыбки. Уже через несколько секунд по непривыкшим к выражению счастья губам прошла мелкая дрожь. Я не улыбался даже в младенчестве, а ты научила меня этому.

Спасибо, моя солнечная!

А я научил тебя волшебству. Листок, упавший на твою кисть, позволил мне прикоснуться к ней. Я был самым счастливым человеком в тот момент! Осторожно накрыв твою ладонь своими руками, я аккуратно сжал пальцы, и спустя некоторое время, открыв ладони, мы увидели красивый цветок.

Я помню его чудный запах. Лилия. Странно, до этого я ни разу не видел лилий, но ты с радостью сообщила мне о том, что этот цветок именно лилия. Ты не стала смеяться над моей неосведомленностью, а просто подарила мне это недоступное ранее знание.
А потом появилась твоя сестра, которая заметив лилию, бережно удерживаемую нами, начала орать что-то о ненормальности.

Ты заплакала, а я сначала даже не мог поверить в то, что такой солнечный и радостный человек как ты, умеет плакать. Я не умел утешать, но все же неловко притянул тебя к себе и тихо шептал какие-то глупости прямо в твое ухо. Рыжие волосы щекотали мои губы, но я не мог остановиться, ведь ты же плакала, а это неправильно! Ты не должна плакать! Позабытая нами лилия выпала из рук и, словно пытаясь успокоить тебя, распустилась, из ее стебля появились побеги, постепенно становящиеся цветами. Мы с восторгом наблюдали за этим крохотным чудом. Цветов становилось все больше, они переплетались стеблями и, наконец, перед нами на траве появился чудесный лилейный венок.

Осторожно подняв его, я с каким-то благоговением аккуратно опустил его тебе на голову. А ты засмеялась и, потянув меня за руку, побежала в сторону реки.

В тот день мы долго разговаривали ни о чем, а вечером пытались сосчитать все звезды, подмигивающие нам с небосклона.

То лето было самым счастливым в моей жизни!

А потом чертов поезд, в котором я умудрился не угодить отпрыскам чистокровных семейств.
Идиотский кусок тряпки, распределивший нас по разным факультетам.

А ты оставалась верна своим принципам, и общалась со мной, наплевав на все условности и «обязательное» противостояние факультетов.

Ты полюбила зельеварение, потому что оно нравилось мне. Ты заставила себя поверить в то, что любишь препарировать лягушек и резать червей.

А в один из дней, когда нас с тобой оставили убираться в классе – тогда мы поставили не слишком удачный эксперимент – мы впервые поцеловались.

Нетрудно предположить, что это случилось по твоей инициативе. Я просто не мог помыслить о том, чтобы навредить своими помыслами, даже не прикосновениями, твоей светлой ауре. Твои губы были очень мягкими и сладкими.

А потом… Потом ссора с твоими однокурсниками, одно неосторожное слово, еще не успевшее покинуть моих губ, а я уже понял, что все сломано. Как я мог так ошибиться в себе самом? Ведь я клялся, что никогда не обижу тебя. Не вышло.

Это привело к катастрофическим последствиям. Ты стала встречаться с другим, а я остался один. Я просто не мог позволить себе запятнать память о твоих прикосновениях.
Я замкнулся в себе, и понял, что больше никому не нужен. Даже ты смогла забыть о моем существовании. Иногда я натыкался на твой взгляд, сквозь безразличие которого проскальзывала боль. Я не выдерживал его, и стыдливо отводил глаза, пытаясь сбежать куда-нибудь от тебя.

После окончания школы ты вышла замуж. Я был на той свадьбе. Такое странное ощущение, разрывающее сердце на две половины. Ты была счастлива, я видел это, ты смогла простить мне то, что я не простил себе сам. Я был рад, я не мог не радоваться, видя тебя счастливой. И, в то же время, я умирал. Умирал, видя чужие руки на твоей талии. Умирал, видя, как ты целуешь не мои губы. Умирал, замечая случайный отблеск свечи в простых золотых ободках, обнимавших твой пальчик, и палец того, - чужого.

Спустя год у вас появился сын, я помню это крохотное чудо, улыбавшееся мне. В вашем сыне причудливо сочетались твои, любимые мною, черты и чужие. Это было больно. Но я так и не смог убедить себя в том, что мне неприятно прикосновение крохотного кулачка, сжимающего мои волосы. И беззубая, такая искренняя улыбка, подаренная лишь мне. К моему сожалению и радости, крестным стал не я. Я бы не смог видеться с твоим мужем чаще необходимого.

Я до сих пор проклинаю себя за то, что меня понесло в тот вечер в бар. Проклинаю за то, что свернул именно в тот коридор. Проклинаю за то, что не усмотрел в той информации ничего важного. О, как я был глуп!

Я умолял спасти тебя и твоего сына, ты веришь мне? Старик обещал мне, но он не сдержал своего обещания. В тот вечер я вернулся в ваш дом, и просто не мог удержать себя от того, чтобы в последний раз обнять тебя. А твой сын плакал. Плакал так громко, что я почти выдрал себя из твоих объятий и подошел к детской кроватке. Крохотные пальчики вцепились в перегородку, из больших зеленых глаз капали слезы, а ножки едва заметно дрожали, пытаясь удержать тело в вертикальном положении. Осторожно взяв его на руки, я прижал его к себе и ходил по комнате, нашептывая в его макушку какие-то тихие слова. Крохотное тельце дрожало в моих объятиях, а я просто не мог больше находиться в одной комнате с тобой и, последний раз посмотрев на тебя, я вышел. Гостиная встретила меня горящим камином и серебристым патронусом директора. Быстро наговорив ему сообщение, я рухнул в кресло, осторожно укачивая твоего сына. Тогда он впервые назвал меня по имени. Тонкий детский голос, произнесший «Сев», словно прорвал какую-то плотину. Я заплакал. Я пытался плакать, чтобы не испугать малыша, но, видимо, он так устал, что через каких-то пять минут на моих руках тихо посапывал ребенок, судорожно вцепившийся в мой сюртук маленькими кулачками.

Каждое воспоминание о тебе заставляет мои губы растягиваться в улыбке, становящейся после гримасой боли.

Прости, Лили, за то, что я тревожу твою светлую память.

Просто я пьян.

Завтра в школу приедет твой сын, и я впервые за десять лет увижу его.

Я боюсь. Но я обещаю тебе, я сделаю все, чтобы он выжил.