Ленни

Он любил прятаться в тени — и бродя по улицам Рима, и возвышаясь над погруженной в вечернюю тьму площадью Святого Петра. Ему нравилось оставаться неузнанным — в белом спортивном костюме и в белоснежной дзимарре, среди толп спешащих по своим делам людей и в блаженной тишине садов Ватикана. Ленни Белардо был самым таинственным папой римским за всю историю церкви — и получал от этого ни с чем не сравнимое удовольствие. Даже сейчас, виртуозно избегая столкновений с безликими незнакомцами, он был для них таким же безликим человеком без имени и сана.

С неба, затянутого сумрачными декабрьскими облаками, накрапывала морось. Римская зима не чета нью-йоркской — во всяком случае, той, какой ее рисует Голливуд в рождественских кинолентах. И даже песни Синатры, льющиеся из выведенных на улицу колонок, не очень-то спасали ситуацию.

«Let it snow, let it snow, let it snow…» — издевался бархатный голос, и Ленни, не в силах противостоять искушению, вполголоса промурлыкал въевшуюся в подкорку мелодию.

Улица, вдоль которой он шел, слепила иллюминацией. Если бы было кому сравнить, что сияет ярче — магазинные витрины перед Рождеством или вифлеемская звезда — последняя проиграла бы с треском. Ученым волхвам повезло, что они жили за две тысячи лет до появления первых электрических ламп, иначе световой шум, поднимающийся в небо из мегаполисов, смешал бы им все карты.

Ленни остановился перед огромной витриной детского магазина. «Рождественская распродажа, рождественская распродажа, рождественская распродажа»… Интересно, что чувствует Господь, когда его день рождения вписывают в годовую маркетинговую стратегию? Ленни закурил, не отрывая взгляда от великолепного заводного поезда, несущегося по игрушечной колее. У него в детстве такого не было. В сущности, у него тогда ничего не было, кроме обломка отцовской трубки и бледнеющих с каждым годом воспоминаний о затерявшихся во времени и пространстве родителях.

— Вам тоже хочется чего-нибудь оттуда? — звонкий мальчишеский голос заставил его вздрогнуть.

Ленни покосился на нарушителя спокойствия. Мальчишке на вид было лет двенадцать от силы, возможно, меньше, но вряд ли больше.

— Мне сорок лет. Как ты думаешь, хочется ли мне чего-нибудь из магазина игрушек? — поинтересовался Ленни, выпустив облако дыма.

— Конечно да! — мальчишка вскинул на него большие глаза. — Мама говорит, что все мужчины — просто постаревшие мальчики.

— Передай своей маме, что обобщения недопустимы.

Повисло неловкое молчание. Впрочем, не в своей тарелке себя ощущал только Ленни, мальчишке было хоть бы хны — восторженно хлопая ресницами, он не отрывал взгляда от витрины.

— Так вы не сказали, чего вам хочется из этого магазина, — мальчик ел глазами праздничную экспозицию, тем временем каминная романтика Синатры сменилась экстремальными руладами Мэрайи Кэри. «Все, что я хочу на Рождество, — это ты…»

— Я хочу игрушечный поезд, — ляпнул Ленни первое, что пришло в голову, а сам вспомнил прекрасные в своем равнодушии глаза матери. Кажется, они были зелеными. А может, и нет, но, познакомившись когда-то со сказками Роулинг, Ленни решил, что… пусть будут зеленые — в конце концов, кому от этого хуже? Жаль только, у него самого глаза были голубыми, ну так и Ленни — не Гарри Поттер.

Ленни взглянул на мальчишку.

— Поезд, — повторил он.

— Лего, — мальчик оторвался от витрины и посмотрел на Ленни. — Я хочу конструктор «Лего Сити».

— Но его нет на витрине.

— Он есть в магазине. Я знаю.

— Это твоя рождественская мечта? — поинтересовался Ленни, щелчком пальцев сбросив на землю солидную порцию пепла.

— Ага.

Ленни вздохнул с напускным разочарованием.

— Мелко.

— Почему? — ошарашенно уставился на него мальчишка.

— Как тебя зовут?

— Джакомо.

— Джакомо, — Ленни бросил окурок в стоящую рядом урну и спрятал замерзшие руки в карманы куртки. — Рождество — время чудес, а не шанс выторговать себе крутую игрушку за хорошее поведение.

— Так а я и не очень-то хорошо себя вел, — смущенно пробормотал Джакомо.

— Тем более. Чудо, Джакомо, это не конструктор лего и не железная дорога на батарейках. Чудо — это когда тебе их подарит случайный человек, вышедший из магазина игрушек. Не что, а как. Слышишь, Джакомо?

Джакомо сник. Взгляд его скользнул к прозрачным дверям из закаленного стекла и вернулся обратно к Ленни, который возвышался над ним суровым белым изваянием.

— Этого не случится. Кому я нужен?

— Богу, Джакомо, — строго сказал Ленни. — Если ты будешь верить, Он явит тебе самое настоящее чудо наивысшего качества. И, возможно, ты даже получишь что-то покруче своего конструктора.

— А у вас так бывало? — Джакомо нахмурился и вскинул подбородок. Он был полон воинственного скепсиса и обиды, но, встретившись взглядом с Ленни, стушевался. — Ну… Чтобы вы во что-то верили, ждали чуда, а оно потом взяло и случилось? Было такое?

— Да. Я очень хотел увидеть Пьету Микеланджело.

— Это легко, — обрадовался Джакомо. — Нужно просто прийти в собор Святого Петра в Ватикане.

— Нет, ты не понял. Я хотел увидеть Пьету. Застыть перед ней в ночной тишине, чтобы вокруг не было ни души — только я, Господь и Дева Мария — и стоять, стоять, стоять, пока не отнимутся ноги. Провалиться в молитвенное созерцание — и очнуться только тогда, когда вокруг головы Богоматери засияет нимб из первых лучей солнца…

— И вы… увидели?

— Да, — Ленни подавил вздох. — Более того, теперь я могу наблюдать это чудо чуть ли не каждый день, и мне стоит огромных усилий не злоупотреблять его доступностью. Чудо, ставшее обыденностью, перестает казаться таковым, хотя и не перестает им быть.

В глазах Джакомо танцевали разноцветными огнями отсветы сверкающих гирлянд, которыми была затянута витрина. Они танцевали под Эроса Рамаццотти, который в компании ангельского хора напоминал миру о том, что Рождество — только в нас самих. Рот Джакомо приоткрылся в восторженной полуулыбке, как будто он лично постоял рядом с Ленни перед Пьетой и увидел солнечный нимб за ее мраморным ликом. В магазин детских игрушек входили и выходили. Никто не вынес для Джакомо лего.

— Я теперь тоже хочу постоять перед Девой Марией, — вдруг сообщил Джакомо.

— А как же конструктор?

— А конструктор мне подарит папа Пий Тринадцатый. Тогда это будет настоящее чудо!

— Другое дело, — удовлетворенно заметил Ленни, выуживая из кармана пачку сигарет, чтобы снова закурить. — Да будет тебе по вере твоей, Джакомо.

Джакомо не успел ответить — над ним словно из-под земли выросла высокая худая женщина, рука ее коршуном впилась в мальчишкин локоть, ярко накрашенные губы растянулись в извиняющейся улыбке, а темные глаза жадно пробежались по лицу Ленни. Ленни тихо хмыкнул, подмигнул Джакомо и пошел восвояси. За его спиной в рождественском блюзе растворялся женский голос, распекающий мальчика за общение с незнакомцами в белых спортивных костюмах. Ну ладно, про костюм Ленни нафантазировал — просто ему подумалось, что человек, облекшийся в total white посреди серой итальянской зимы, действительно может выглядеть… подозрительно.

Войелло

— Как вы сказали, святейший отец? Отыскать к Рождеству мальчика из Рима по имени Джакомо, чей возраст — от девяти до тринадцати лет? — кардинал Анджело Войелло был готов поверить, что ослышался.

— Я довольно плохо определяю возраст на глаз, особенно если речь идет о детях, поэтому для верности максимально расширил возрастной диапазон, — папа Пий Тринадцатый лукаво прищурился, — чтобы снизить вероятность ошибки.

— Но, ваше святейшество, вопрос не в том, на сколько он выглядит! — в отчаянии возразил Войелло. — Вопрос в том, как нам его найти! В Риме проживают десятки, если не сотни мальчиков по имени Джакомо возрастом от девяти до тринадцати лет — и это еще хорошо, если тот Джакомо, с которым вы разговаривали, не был в городе проездом!

Пий Тринадцатый задумчиво воззрился на кардинала поверх сложенных домиком пальцев. Войелло нервно облизал губы и постыдно скрестил ноги под стулом — словно нашкодивший мальчишка в кабинете школьного директора. В такие моменты его душа становилась футбольным полем, где друг против друга играли грех малодушия и грех гордыни. Прямо сейчас малодушие вело со счетом один-ноль. Гордыня ревела хором сердитых голосов, но кардинал мастерски запинал ее пятками.

— Нет, он точно из Рима, — покачал головой папа, прервав затянувшуюся паузу, взгляд его широко распахнутых светлых глаз скользнул от Войелло куда-то в пустоту.

Кардинал не стал уточнять, в каком откровении свыше Пию Тринадцатому явилось непреложное знание о том, что Джакомо живет в Риме. Вместо этого он решил предпринять новую попытку — «это последняя, клянусь!» — воззвать к той части разума папы, в которой, как он надеялся, еще сохранялась способность к логическому мышлению.

— Даже если так, ваше святейшество, — осторожно начал Войелло, — вы единственный, кто видел этого Джакомо, и все, что вам о нем известно, это… — кардинал начал загибать пальцы, — …то, что он Джакомо… то, что он живет в Риме… и то, что ему девять, или десять, или одиннадцать, или двенадцать, или даже тринадцать лет!

— Да, — папа невозмутимо кивнул. — Все верно.

— Но это же исчезающе мало для того, чтобы найти его! Все равно что иголку в стоге сена искать! Безумие! — Войелло резко выпрямился и уверенно уперся обеими ногами в пол, устланный ковром. Гордыня брала реванш: один-один.

— Ищите и обрящете, — по губам Пия Тринадцатого скользнула загадочная полуулыбка. — Вы должны его найти, ваше преосвященство.

— Иначе вы отправите меня в Кетчикан? — кисло поинтересовался кардинал, снова пав духом.

Лицо папы исказило что-то среднее между скорбной миной и раздраженной гримасой.

— Дался вам этот Кетчикан! На планете есть много других прекрасных мест, где нуждаются в слове Божьем. Но вы нужны мне здесь.

Далее последовал взгляд, намекающий, что разговор окончен — за несколько месяцев близкого общения с новым папой Войелло научился понимать его без слов и теперь безошибочно угадывал наступление момента, когда любые дальнейшие препирательства становились бессмысленными. «Не тешьте себя пустыми иллюзиями, ваше преосвященство, они бессмысленны всегда, вы же понимаете». Сцепив зубы, кардинал поцеловал протянутую ему руку и поспешил ретироваться. Задержавшись на пороге, он бросил на папу быстрый взгляд: Пий Тринадцатый откинулся на спинку кресла и утомленно прикрыл глаза.

Закрыв за собой дверь и миновав гвардейцев, Войелло остановился, убедился, что рядом нет ни души, и с силой топнул ногой:

— Вот дерьмо!

— Вам посочувствовать?

Войелло дернулся, увидев перед собой сестру Мэри. И откуда только… Неужели он забыл заглянуть за угол? «Вот дерьмо!» — с чувством повторил кардинал, но в этот раз уже мысленно. Выглядела сестра Мэри сурово и глядела строго, но в глазах ее за стеклами круглых очков Войелло померещились весело пляшущие чертенята. Такие же, как и у Пия Тринадцатого. Впрочем, ничего удивительного — пусть не по крови, но все же они, в конце концов, были родней!

— Вы сейчас дырку во мне протрете, — заметила сестра Мэри. — Не смотрите на меня так, ваше преосвященство, лучше расскажите, чего на этот раз хочет папа.

Войелло воровато огляделся, шагнул к монахине, аккуратно прикоснулся к ее локтю и тут же отдернул руку, точно обжегшись. Кашлянув, он кивком головы предложил ей удалиться вглубь галереи. Следующие десять минут, неторопливо шагая по натертому до блеска мраморному полу, Войелло пересказывал сестре Мэри свой разговор с папой Пием. Кардинал приложил немалые усилия к тому, чтобы его рассказ звучал бесстрастно и не походил на глас вопиющего в пустыне, но, взглянув по окончании своей речи на сестру Мэри, понял, что потерпел фиаско.

— Значит, все же посочувствовать, — подытожила она и чуть улыбнулась.

— Сочувствие неконструктивно, — сухо возразил Войелло. — Я нуждаюсь в совете, который облегчил бы мне выполнение поставленной задачи. Я госсекретарь Ватикана, а не ЦРУ. Я владею той информацией, которая помогает мне оставаться значимой персоной в мире церковном, но не той, которая распространяла бы мое влияние на мир светский. Разумеется, у меня есть некоторые связи, и я вполне мог бы воспользоваться ими, но сколько это займет времени?

— Вы слишком рациональны, а здесь нужен творческий подход, — сестра Мэри остановилась и наградила Войелло таким теплым взглядом, что у него внутри все оттаяло.

— Творческий подход? — севшим голосом переспросил кардинал. Он не понял, что его смутило больше — сияние глаз сестры Мэри или ее слова. — Но… Я — и творческий подход?! Помилуйте!

— Доверьтесь Богу, ваше преосвященство, — улыбнулась сестра Мэри. — Уж кто-кто, а Он знает толк в творчестве.





«Как услышать Бога?»

«Как. Услышать. Бога».

— Как услышать Бога, Джироламо? — устало спросил кардинал Войелло, взяв за руку своего юного друга.

После разговора с сестрой Мэри он вернулся домой в поисках Бога и вдохновения («Кто сказал, что это не одно и то же, ваше преосвященство?»). Чтобы наставить себя на стезю креатива, Войелло сменил сутану на любимый сине-белый футбольный костюм. Синий — цвет Святого Духа, белый — святости, синий и белый — эмблема «Наполи». Но это не помогло ему найти ответы на свои вопросы, поэтому кардинал вернул себе приличествующий сану вид и отправился в гости к Джироламо.

— Джироламо, я задал тебе слишком сложный вопрос, — вздохнул Войелло, сжав в ладонях тонкие пальцы. — Для тебя слышать Бога так же естественно, как дышать. Кто может объяснить, как дышать? Тогда скажи мне лучше вот что… Как среди сотен и тысяч людей с одинаковым именем и примерно одного возраста найти того одного единственного, в котором нуждается папа? Не спрашивай, я и сам не знаю, зачем он ему. Просто скажи, как бы ты поступил?

Свет торшера мягко обволакивал Джироламо, сглаживая угловатость его нескладного тела и некрасивого лица; из-за толстых стекол очков в черной оправе рассеянно смотрели близорукие глаза. Войелло не знал, куда был направлен их взгляд — но иногда ему казалось, что Джироламо видит ангелов. Сейчас он улыбался.

— Что ты делаешь, когда тебе нужно кого-то найти? Что делает Бог, когда хочет, чтобы мы нашли его? Что он делает, Джироламо? Правильно, друг мой. Он зовет.

Войелло застыл как громом пораженный. Джироламо радостно замычал, замотав головой. Инвалидная коляска под ним мелко задрожала.

— Он… зовет… — повторил кардинал и крепко сжал худую руку с хрупкими пальцами. — Джироламо, ты гений.

Джакомо

До Рождества оставались считанные дни, когда Джакомо узнал, что его ждут в Ватикане. Точнее сказать, не его, а всех мальчиков по имени Джакомо возрастом от девяти до тринадцати лет. Повсюду в Риме висели объявления, приглашающие каждого, кто соответствовал указанным критериям, посетить площадь Святого Петра двадцать пятого декабря в три часа пополудни.

— Вздор какой, Джакомо! Это, наверное, чей-то неудачный розыгрыш! — громко возмущалась мать, раскладывая по тарелкам пасту.

— Но там герб Ватикана! — возразил Джакомо. — На каждом объявлении герб Ватикана!

— И что? Я тоже могу найти в интернете герб Ватикана, распечатать и расклеить по городу — но это не сделает меня папой римским.

— Но я чувствую, что мне надо там быть! — стукнул вилкой Джакомо. — Не бывает таких совпадений, мне сердце подсказывает!

Мама тяжело опустилась на стул и придвинула к себе тарелку.

— Двадцать пятого к нам придет твоя тетка — как раз в то время, когда ты собираешься слинять на свое сборище маленьких Джакомо…

— Сравнила! Тетка — и папа римский!

— С чего ты взял вообще, что там будет папа?

Джакомо не знал наверняка. Просто ему запала в душу встреча с таинственным незнакомцем в белом спортивном костюме возле магазина игрушек. Они перекинулись всего несколькими фразами, но после этого короткого разговора в душе Джакомо поселилось не поддающееся никаким определениям и описаниям предчувствие чуда — томительное и сладкое, как в вечер перед днем рождения. С того самого мгновения он нетерпеливо считал дни до Рождества, а в сердце его все крепла и крепла уверенность, что в этом году оно обязательно будет не таким, как обычно.

— Я не знаю, будет ли там папа… — пробормотал Джакомо, наматывая на вилку макаронину. — Но если я не приду, а потом окажется, что он там был…

— Пусть идет, — тихо сказал вдруг отец, до этого мгновения не проронивший ни слова. — От твоей сестры ничего не отвалится, если ее племянник опоздает на праздничный обед на пару часов.

Мать, открывшая было рот, чтобы разразиться очередной тирадой, замерла, покосилась на мужа — он даже головы на них не поднял, методично расправляясь со своей порцией ужина — и, картинно вздохнув, вернулась к еде словно ни в чем не бывало. Джакомо бросил на отца благодарный взгляд и мысленно передал большое спасибо всем святым, ангелам и, конечно же, Деве Марии. Все шло по плану.





Джакомо страшно боялся опоздать: по пути в Ватикан он дважды споткнулся и один раз едва не врезался в столб, на котором все еще висело одно из тех самых объявлений. Подумав немного, он огляделся по сторонам, быстро сорвал листок и, сложив его вчетверо, запихал в карман куртки. В качестве памятного сувенира.

На площадь Святого Петра Джакомо ступил чинно и с достоинством; большая и величественная, она одним своим видом понуждала к трепетному почтению и внутренней тишине. Над куполом собора повисло тяжелое гранитно-серое небо, затянутое раздутыми зимними тучами — где-нибудь севернее они наверняка обещали бы рождественский снегопад, но здесь, в сердце Италии, такая благодать была редкостью. Но хмурая слякоть отступала, стоило только поднять взгляд на высоченную праздничную ель: увитая мерцающими гирляндами, она скрашивала одиночество древнего обелиска посреди площади, верхушку ее венчала сияющая звезда.

— Как тебя зовут? — легонько ткнул Джакомо в бок незнакомец из толпы, собравшейся перед громадным вертепом.

— Джакомо.

— Ну точно, — мальчик хохотнул. — Иначе и быть не могло. Я тоже Джакомо. И все вокруг такие же Джакомо, как и мы с тобой.

Джакомо влился в пестрое живое озеро: ребята вокруг волновались, шептались, переговаривались, смеялись и просто глазели по сторонам. «Подумать только, все они вокруг мои тезки!» То и дело кто-нибудь спрашивал Джакомо, как его зовут — и всякий раз его ответ встречал взрыв задорного хохота. «Джакомо! И я Джакомо! Все мы здесь Джакомо! И никто не знает, зачем мы здесь собрались! Может, это розыгрыш? Подумать только, зачем кому-то понадобилось собрать столько Джакомо в одном месте?!»

Шум улегся, когда из собора к мальчишкам вышел пожилой кардинал. Лицо было знакомо Джакомо — он часто видел его на обложках книг, но имени не помнил. За кардиналом шли, печатая шаг, несколько гвардейцев — они тащили с собой большие картонные коробки — и хористы в белом, распевающие «Тихую ночь». На площади воцарилось заинтересованное молчание. Когда процессия оказалась у рождественский ели, а коробки были опущены на черную базальтовую брусчатку, молчание сменилось осторожными заинтересованными шепотками, которые стремительно переросли в восторженный гул, стоило гвардейцам раскрыть первую коробку. Кардинал, произнеся прочувствованную, но очень скучную поздравительную речь, начал раздавать восхищенным мальчишкам нарядно упакованные сладости. Хор бодро исполнял «Tu scendi dalle stelle»:

«Ты сошел с небес, о Царь Небесный, и пришел в пещеру, в холод и мороз…»

В горле комом встало разочарование. Джакомо отчаянно не хотел верить, что был приглашен сюда только для того, чтобы ему — как и сотне других Джакомо — вручили коробку конфет. Как банально! Кусая губы от досады, он встал чуть поодаль и наблюдал за тем, как понемногу рассасывается толпа его счастливых тезок — для каждого из них произошедшее наверняка было сродни чуду, и только один Джакомо не чувствовал в эти секунды ничего, кроме обиды. Впрочем, стоило пожилому кардиналу бросить на него вопросительный взгляд, Джакомо, до сей секунды собиравшийся гордо отказаться от подарка, смалодушничал и смиренно подошел к почти опустевшей коробке.

Джакомо не заметил, как остался один. На площадь плавно опускались сумерки, и рождественская ель засияла еще ярче в сумраке подступающего вечера. Хор больше не пел, кардинал ушел — а вместе с ним и гвардейцы с коробками — и только шелест разноцветной упаковочной бумаги в руках напоминал, что все случившееся не было сном. Джакомо упрямо стоял перед вертепом, сжимая в руках сладкий подарок, и молча глотал слезы — и чем солонее было во рту, тем жальче ему было свое разбитое сердце. «Джакомо, дурачок, ну а чего ты ждал! Просто кому-то в Ватикане захотелось порадовать всех Джакомо Рима! А в следующем году они позовут всех Кристиано, а еще через год — всех Франческ! На что ты надеялся?!»

К горечи обиды добавилось чувство стыда — Джакомо вдруг осознал всю глубину своей дерзости. В конце концов, к двенадцати годам можно было и запомнить, что если слишком сильно чего-то ждешь, то все обязательно пойдет не так. Когда Джакомо было пять лет, мама пообещала снег на Рождество, а он пошел только в феврале — и стал катастрофой национального масштаба, парализовав Италию на несколько дней. Толпа тезок, с которыми Джакомо пришлось разделить последний час, едва ли чем-то отличалась от несвоевременного снегопада.

Вздохнув, Джакомо приблизился к вертепу и аккуратно положил к его подножию свой подарок.

«Я его не заслуживаю, поэтому побуду немножко волхвом. С днем рождения, Господь!»

— Джакомо.

Во рту у Джакомо пересохло. Он замер, не веря своим ушам.

— Да будет тебе по вере твоей, — голос укутал Джакомо теплом, и он совершенно забыл, что еще мгновение назад дрожал от закравшейся под куртку сырости.

Собравшись с духом, Джакомо обернулся — и встретил ясный взгляд голубых глаз, точно таких же, как у того незнакомца в белом спортивном костюме. Только на этот раз на нем было белоснежное папское одеяние. Самый настоящий Пий Тринадцатый стоял перед ним, заложив руки за спину, и улыбался.

— Так это вы… папа римский? — сбивчиво пробормотал Джакомо, глядя на него во все глаза. — Папа Пий Тринадцатый?

— Да. Но для тебя — только сегодня и больше никогда — я могу быть просто Ленни. Договорились?

— Договорились… Ленни, — Джакомо посмотрел на протянутую ему руку, счастливо рассмеялся, после чего пожал ее так крепко, насколько мог. — Сегодня и больше никогда.

— Хорошо. Тебе говорили, что передаривать подарки некрасиво? — Ленни выразительно посмотрел на сладости, которые Джакомо оставил у вертепа.

— Я подумал… — Джакомо замялся. — Что не заслужил подарок.

— Никто не заслужил. Но у всех разные причины, — Ленни помолчал, глядя куда-то вдаль. — Чем не заслужил ты?

— Я слишком многого хотел от сегодняшнего дня. Это было нагло с моей стороны.

Ленни взглянул на Джакомо, и тот снова ощутил, как по телу прокатилась согревающая волна — словно законы физики поломались и на вечернее небо выглянуло горячее солнце.

— Только эта наглость помогла тебе дождаться меня, Джакомо, — твердо сказал Ленни. — Вера обязана быть наглой, так что забери свой подарок, и пойдем.

— Куда?

— Посмотрим на Пьету, а потом… ничего, если лего тебе подарит не Пий Тринадцатый, а просто Ленни?

Джакомо с восторгом вытаращился на папу. Ленни продолжал улыбаться, и от уголков его глаз разбегались тонкие лучики искренности.

— Пусть будет Ленни, — Джакомо кивнул и небрежно махнул рукой. — А то я еще лопну от чудес.

Он подобрал свои сладости, виновато покосившись на младенца Иисуса в люльке — «все же это был мой подарок, а тебе… тебе я в следующий раз принесу, прости меня, Господь, пожалуйста» — и вернулся к Ленни. Тот кивнул, решительным жестом указал на собор и не менее решительным взмахом руки призвал следовать за собой. Джакомо широко улыбнулся и уже почти сделал первый шаг, но, повинуясь внезапному порыву, замер и запрокинул голову.

В совершенно чистом вечернем небе над Ватиканом зажглись первые звезды.

Моргнув, Джакомо тряхнул головой и сорвался с места, чтобы догнать фигуру в белоснежной дзимарре.