Вечер на Патриаршьих, или простой московский управдом

Шторы были раздвинуты, и спускающееся к горизонту апрельское жаркое солнце светило в глаза человека, сидящего за письменным столом. В кабинете было душно. Весенняя муха жужжала где-то у потолка. За окном прогрохотал трамвай. Прошел ответственный работник в полувоенном френче с портфелем, пробежала стайка пионерок. Прошагал милиционер в белом шлеме. Из лавки выскочила женщина лет сорока, побежала к трамвайным путям, зацепила авоськой за решетку. Зазвенело разбившееся стекло, женщина выругалась и бросила рядом с рельсами разбитую бутылку. Вдалеке, на скамейке у пруда, о чем-то беседовали трое: среднего роста лысоватый гражданин в очках, молодой парень с бородкой и русыми волосами и высокий брюнет в плаще и берете.
Человек за столом считал на счетах и делал записи в гроссбух. Это был брюнет лет тридцати с небольшим. Горло брюнета рассекал старый шрам, под расстегнутой рубахой виднелась татуировка, изображавшая Наполеона с кружкой пива, а над ним на матерчатом шнурке висел литой из желтого металла барашек.
Солнце село, за окном начали сгущаться сумерки. В серебристом лунном свете было видно, как лысоватый гражданин встал со скамейки и пошел к трамвайным путям. Увидев приближающийся трамвай, он сделал шаг назад и вдруг наступил на разлитое масло, поскользнулся, сделал отчаянную попытку ухватиться за решетку - пальцы сжали воздух - упал и заскользил на рельсы. Зазвенел трамвайный звонок, закричала побледневшая вагоновожатая, и спустя мгновение по брусчатке покатилась безжизненная голова, поблескивающая стеклами разбитых очков. Наступила гнетущая тишина, которую с запозданием разорвал свисток остолбеневшего было милиционера. Человек встал из-за стола, подошел к окну и пробормотал: «Да, все мы смертны… И, надо сказать, внезапно смертны…».

Не прошло и двух месяцев с того печального дня, когда молодой брюнет, шатаясь, вышел со льда на берег Днестра - без архиерейского креста и коллекции золотых часов, без стотысячной шубы и бобровой шапки, без бриллиантов на четыреста тысяч рублей - без миллиона, с таким трудом раздобытого на просторах советской страны. Остап Ибрагимович Бендер - так звали молодого человека - был впервые в жизни по-настоящему подавлен, по-настоящему утратил надежду. Он понимал: ему предстоит влиться в братскую семью советских граждан, строить светлое общество будущего, заботиться о выполнении и перевыполнении плана. В буднях великих строек, в веселом грохоте, огнях и звонах... А где-то вдалеке сияли манящие огни Рио-де-Жанейро, где мулаты носили белые брюки, а мулатки танцевали самбу. О, Рио, Рио, рокот прилива, шум прибоя, южный размах… Вместо этого на разбитых губах запеклась кровь, а легкие с хрипом выпускали воздух. Нога без сапога, в одном носке, уже потеряла чувствительность, ветер, вроде бы и не холодный, весенний, проник под разодранную рубаху и обжигал кожу. Великий комбинатор посмотрел на свою ладонь, в которой был зажат орден Золотого Руна - единственное, что осталось от его богатства - сунул орден в полуоторванный карман и, шатаясь, пошел от границы. Нога поскользнулась на насте, он упал и пополз, не в силах подняться, а потом сел под растущим из черного сугроба абрикосовым деревом. Было сыро и туманно. Остап закашлялся и выплюнул сгусток крови. Сон, тяжелый сон от смертельной усталости охватил его тело. Где-то через пелену забытья всплыло лицо мадам Грицацуевой - прости меня, если можешь… как же тебя звали… Оксана, кажется... А может, не Оксана, а Катя? Не удосужился спросить! Вот бедный старик Хворобьев - прости уж, придется тебе доживать при советской власти, устранить ее не получилось, а вот и покойный гусекрад Паниковский - этот виден очень даже ясно и манит рукой. А вот и белобородое лицо индийского мудреца - как будто говорит «Ну что, Остап, так и не понял, в чем смысл жизни? Вот тебе и Вишну, вот тебе и Кришна!»
- Вишну… Кришна! - шевельнулись распухшие губы.
В горле стало тепло. Остап вздрогнул, открыл глаза. Он лежал в кибитке, накрытый шубой, под потолком светила керосиновая лампа и крепкий жилистый седобородый цыган вливал ему в горло пахнущий хвоей и какими-то травами отвар. В ногах у Остапа сидела молодая цыганка в цветастой юбке и помешивала новую порцию снадобья.

Вечер окончательно сгустился над Патриаршьими прудами. Остап видел, как молодой человек сначала кинулся к своему погибшему собеседнику, затем к человеку в плаще, что-то закричал ему, кажется, даже попытался схватить, но тот оттолкнул его, каким-то непонятным образом оказался на противоположном конце сквера и зашагал, не оглядываясь на прежнего собеседника. К нему присоединился странный тип в клетчатом костюме и - пораженный Остап даже протер глаза - здоровенный, по грудь, черный кот, идущий к тому же на задних лапах. В этот момент на плечи бывшего Великого Комбинатора легли тонкие женские пальцы и Рада, дочь старого цыгана Михея, а ныне жена Остапа, потянула его прочь от окна.

Филька Грицацуев

Где-то вдали раздавались мерные удары, и их звук заставлял завхоза второго дома собеса Александра Яковлевича втягивать голову в плечи. Он стоял перед открытой полуторкой и запихивал в кузов зингеровскую швейную машинку. В кузове уже находились дубовые стол и стулья, буфет, циммермановский рояль и даже фикус в горшке. Там же находились четверо его родных братьев и Паша Эмильевич, двоюродный брат его жены Александры Яковлевны, которые помогали ставить вещи. Вышеупомянутая же Александра Яковлевна суетливо выносила из дома коробки со всякой утварью. Когда последняя коробка оказалась в кузове, супруги бросились, в кабину и машина понеслась на восток, подняв тучу пыли.

Немцы вошли в Старгород как-то тихо и незаметно. Не было боя, никто не защищал каждую улицу и каждый дом, не бросался под танки. Просто двухдневный поток обтрепанных, голодных, усталых и злых красноармейцев как-то иссяк и на западном конце улицы Энгельса показались первые мотоциклы, на которых восседали вооруженные шмайссерами солдаты в серо-зеленой форме. Промчавшись по центральной улице города, немцы разбрелись по домам, из которых вскоре начало доноситься печально известное "матка, курка, яйка, шпиг". На крыше бывшего горсовета, а ныне комендатуры появился новый флаг, тоже красный, но с белым кругом посередине, в котором разлапился черный крючковатый крест. На столбах появились немецкие приказы. О сдаче оружия и теплых вещей (за несдачу - расстрел), о расстреле за сотрудничество с партизанами. Бургомистром был назначен Чарушников, "из бывших", как говорили в городе, пожилой, но еще крепкий мужчина, а комендантом города стал хорошо знакомый старожилам города штурмбанфюрер Отто Шмидт.
Отто Шмидт родился в Старгороде в 1904 году. Детство его прошло в лавке, которой владел его отец; в семь лет он пошел в гимназию. Учился он средне, получая когда пятерки, а когда и единицы, корпел над историей Иловайского и мучался с чистописанием, дрался, влюблялся до потери памяти и на всю жизнь, а потом, когда он был в третьем классе, он как-то сразу осознал, что он немец. Его заставили это почувствовать в первый же день нового учебного года, хорошо отмутузив. Началось новое время. По улицам маршировали полки, отправлявшиеся на германский фронт, плакали молодухи, газеты разражались патриотическими лозунгами, а Отто сидел дома, боясь показаться на улице, и думал, как было бы хорошо, если бы немцы пришли сюда, в маленький провинциальный Старгород. Он собирал газеты и вырезал из них фронтовые фотографии. Нет, его не интересовали подвиги лихого казака Козьмы Крючкова. Его интересовали фотографии немецких солдат. Чаще это были фотографии голодных пленных, но, бывало, в газетах встречались и фотографии немцев, ликующих в захваченном городе. Иногда в газетах печатали фотографии знаменитого летчика Германа Геринга - такие газеты Отто ценил особо.

Так прошло еще три года, а потом на улицах Старгорода появились красные флаги. На площади ораторы призывали к мировой революции. Затем ораторы стихли, а в город вошли немцы и гайдамаки пана гетмана Павло Скоропадского. Отто был в восторге. Теперь уже его бывшие обидчики боялись лишний раз выйти на улицу. Однако все проходит, прошло и это. Как-то осенним днем на улице в отрытую запели издевательскую песенку, за которую еще вчера расстреливали без разговоров:


Шмидт-старший вбежал в дом и велел немедленно собираться.

Поезд, пропахший карболкой, шел долго и мучительно, сутками простаивая на каких-то богом забытых полустанках. В один из холодных декабрьских дней семейство Шмидтов выгрузилось на вокзале Мюнхена.
Началось мучительное обустройство на новом месте. 14-летний недоучившийся гимназист долго искал работу. Ему приходилось браться за что попало. Цены на все росли как на дрожжах, миллион марок ничего не стоил. Огромные репарационные налоги откусывали большую часть от тех денег, которые Отто удавалось раздобыть. Так прошло несколько лет.
Однажды Отто зашел в пивную «Бюргерброй». Молчаливый кельнер принес заказанную кружку и удалился. Медленно опорожнив кружку, Отто окинул взглядом огромный зал с низким, покрытым лепниной потолком. За столами сидели обычные его посетители - мелкие торговцы, подсчитывающие суточную убыль, отставные солдаты в поношенных френчах, безработные - все те, чей привычный жизненный уклад разрушили четыре года войны, а поражение в войне лишило и надежды на то, что старая жизнь вернется в сколь-либо обозримом будущем.

Внимание Отто привлекла группка людей в дальнем углу зала, по виду - отставных военных. Они внимательно слушали человечка лет тридцати пяти, который что-то говорил самозабвенно, яростно жестикулируя. Человечек был невысокого роста, одет в старый мундир с погонами ефрейтора, на котором висел Железный крест, лицо у него было кругловатое, под острым носом виднелась щепотка резко подбритых усов. Челка волос прилипла к вспотевшему лбу. Отто пересел поближе. Отставной ефрейтор яростно клеймил еврейских плутократов, грабящих немецкий народ, и как заведенный твердил о грядущей национальной революции. Отто заинтересовался и подошел еще ближе. Тем временем ефрейтор закончил речь и окружавшие его люди зааплодировали. Лицо одного из слушателей, полноватого военного в форме капитана авиации, показалось Отто знакомым. Он попытался вспомнить, где мог видеть этого человека, но так и не смог. Лишь ночью его озарило. Он вспомнил: это лицо не сходило со страниц газет во время войны. Кумир его юности, знаменитый летчик-ас из полка Рихтгофена Герман Геринг на его глазах слушал странные речи странного нескладного человечка и аплодировал им.

Четверть века прошло с тех пор. Маленький человечек теперь был известен всему миру; немало людей произносило его имя с обожанием, но гораздо больше - с ненавистью. И он, Отто Шмидт, гордился тем, что ему выпало находить тех, кто ненавидит фюрера, и истреблять их. Многие завсегдатаи «Бюргерброя» теперь были известны всему рейху, всему миру. Шмидт не рвался к славе. Он искренне считал себя простым солдатом фюрера. Он умел делать две вещи: охранять и бить. Он охранял фюрера ноябрьским днем 23 года. Он бил на улицах мелких еврейских лавочников. Он охранял фюрера во время предвыборных митингов. Он бил своих бывших соратников, которых фюрер посчитал врагами, в 34 году. В ноябре 38 года, когда хрустальные витрины магазинов, принадлежавших евреям, превратились в кучу осколков, Отто тоже бил, но уже не на улицах. К нему приводили тех несчастных, которые пытались бежать от погромов, но были пойманы, и он бил их самозабвенно. Год спустя в небольшом местечке под Краковом Отто бил поляков. Евреев он уже не бил - он перепоручил это множеству своих подопечных, которые от нечего делать заходили в гетто и, расстреляв двух-трех первых встречных, отправлялись в офицерский клуб. Однажды гетто было загнано в вагоны и отправлено в Треблинку. А затем Отто вызвал Эрих Кох и спросил его, откуда тот родом. Так Отто и стал комендантом Старгорода, а заодно - владельцем поместья, подлинным немецким хозяином, призванным обеспечить die neue Ordnung в данной части рейхскомиссариата Украина.

2 июля 1942 года
В кабинет коменданта Старгорода штурмбанфюрера Отто Шмидта ввалился фельдфебель. В одной руке он держал помятый листок и химический карандаш, другой держал за ухо отчаянно вырывавшегося мальчишку лет четырнадцати. «Осмелюсь доложить, господин комендант, - выпалил он, - эта русская свинья делала какие-то рисунки». Эсэсовец развернул листок. На нем был карандашный набросок, изображающий двух солдат, курящих на лавке. Набросок был очень хорош. Лицо немца потемнело.
-Мальчик, - на хорошем русском языке с небольшим акцентом произнес он, - ты зачем рисовал немецких солдат? Ты партизан?
-Найн, найн, герр официр! - заверещал мальчишка. - Нихт партизан! Их бин...- он замялся, - художник.... малер...
-Полесов! - гаркнул офицер
В кабинет вбежал мужичок лет шестидесяти, невысокого роста, в коричневом пиджаке. На рукаве у него была повязка с надписью "Polizei".
-Полесов, - заговорил немец, - ты знаешь этого мальчишку? Кто он?
-Осмелюсь доложить, герр офицер, это Филька Грицацуев.
-Пионер? Комсомолец?
-Нет, нет, герр офицер. Детдомовский он. Можно сказать - от советской власти пострадавший, маму его еще в тридцать шестом арестовали.
-А папа? Кто его папа?
Полесов вытянулся по стойке смирно.
-Осмелюсь доложить, герр офицер, его отец - белоэмигрант, офицер русской армии и руководитель подпольной антибольшевистской организации. Тайный союз меча и орала... э-э-э... Geheime Bund von der Schwert und das Eisen.
-Так, так, - смягчился немец, - художник, говоришь? А меня нарисовать сможешь?
Мальчишка взял карандаш и лист бумаги и начал быстро покрывать его штрихами. Через пару минут на листе появилась фуражка с высокой тульей, затем худощавое лицо, мундир с офицерскими знаками различия.

Две подруги и Храм любви

15 января 2007 года. Москва. Квартира в Черемушках на третьем этаже панельного дома
Телевизор голосом Маши Распутиной уверял всех, что если его не отпустить в Гималаи насовсем, то он точно завоет, залает и кого-нибудь съест. Две подруги сидели возле монитора компьютера. и пили чай. Одна из них, чуть постарше, с густыми черными волосами, в синем домашнем халате, по имени Ира Фалина, не переставая ругала своего недавнего бойфренда, который, как следовало из ее слов, оказался полным козлом. Другая - звали ее Света Барсукова - рыжеволосая, полноватая, с круглым лицом и большими голубыми глазами, поблескивавшими из-за тонкой золотистой оправы очков, в белом альпаковом свитере и джинсах, слушала и время от времени поддакивала.
-Нет, Свет, ты представляешь, - тараторила первая из подруг, наливая чай из кузнецовского чайника с розочками на боку через старое ситечко с полустершейся позолотой, - мало того, что он весь день только и делает, что кошака своего на плечо посадит и строит города в Sim City - так у него, видишь ли, мозговая деятельность стимулируется; мало того, что ему лень встать и мне слово сказать - по аське со мной из соседней комнаты трепался; мало того, что он с тридцатого декабря не просыхал, так он на старый Новый год так напился, что заблевал весь туалет. А как он с кошаком своим носится - Тимику то, Тимику се, а Тимик…
-Что Тимик?
-Ты не поверишь, он две последние недели меня из квартиры просто выживал. Каждый вечер сядет у окна, лапы какой-то муфтой сделает - ты знаешь, как они это умеют, твоя мымра трехцветная тоже так всегда сидит, зенки свои зеленущие раскроет, на Луну глядит и мурчит, мурчит, мурчит - меня аж жуть берет. А потом на меня посмотрит, встает, идет и то в сапог мне надует, то зацапами своими, кошачьими лапами, на юбке таких петель наделает - мама не горюй, а то я работаю, а он то на клаву ляжет, то грызуном играть начинает, а я кривыми фотку при съемке еще убитую вытягиваю, мне не до того. Ну я и сказала Окуневу: или пусть хищника своего у себя запирает, или меня в квартире больше нет.
-И он?
-На меня, нет, ты представляешь, на меня, идиот, орать начал. Сказал, что Тимоху десять лет знает, а меня полгода.
-И ты?
-Собрала компьютерные причиндалы, хлопнула дверью и ушла. Хватит! Надоело!
-А может зря ты так с ним, с Тими? Помнишь, как он тебя любил? Помнишь, как он тебя лечил, когда у тебя голова раскалывалась? Подойдет, сядет рядом, пару раз муркнет и тебе уже лучше?
-Свет, хватит. Вот ты всякую мистику любишь и на кошках повернута, если бы это не со мной было, ты бы сказала, что кошки лучше знают, кого в квартире жить оставить, а кого выселить.
-И что ты собираешься делать?
-Знаешь, мне так надоела эта зима… Еще только январь… Так хочется съездить куда-нибудь, посмотреть что-нибудь интересное.
-И куда?
-Не знаю. Туда, где тепло, растут бананы и прыгают обезьяны. В Бразилию не хочется, там я уже была.
-Слу-ушай, Ир, тут со мной позавчера такое было! Я лежу, башка что-то разболелась, даже телевизор смотреть не могу. Черька пришла, села, кур-мур запустила, лапами грудь месит, ну ты знаешь, как она всегда лечит. А потом легла прямо на пульт, смотрю, Дискавери включила. А там про Индию такое рассказывают - есть там где-то на востоке руины храма любви. И в нем такие барельефы сохранились - только снимай. Ты же знаешь, она мне всегда советует. Не хочешь съездить? Я бы тоже поехала, только вот сайт Филиппу Остаповичу доделаю. Посмотрим?
-Давай. Набирай «Индия храм любви».
Через минуту подруги любовались фотографиями барельефов Конарка.
-Ну что?
-А ты представляешь, как можно это снять? Как это можно обработать? Вот здесь так и просится - в сепии, под старинную открытку. Едем.

Москва, улица Гиляровского. Офис туристической компании Хиндустан-Трэвел
Ирина и Света сидели в мягком кресле, смотрели на шкаф, все полки которого были уставлены фигурками многоруких и многоголовых богов и богинь, попивали кофе с пастилой и слушали пояснения директора компании Георгия Куприянова, круглолицего крепкого мужчины лет сорока пяти. Они уже знали, что тур «Храмы любви» включает в себя прилет в Дели, переезд на поезде в Ориссу, отдых на океане в Пури (с посещением собственно руин храма любви в Конарке, а также древнего города Бхубанешвара), затем еще один переезд на поезде - до Орчхи, посещение храмов любви в Кхаджурахо и, напоследок, перед самым отлетом - посещение древних городов Матхуры и Вриндавана.
- Ну что ж, - говорил Георгий, для визы вам потребуется две фотографии три на четыре. В полный рост, в купальном костюме. Шучу, конечно. Делается виза десять дней, очередная группа у нас едет через две недели, так что пришли вы как раз вовремя*.

Ирина, большой любитель полазить по географическим картам, представляя будущие путешествия, уже успела обзавестись приличной картой Индии и мысленно нарисовала этот маршрут по описанию на сайте. Первую свою поездку - поход на байдарке по карельским озерам - она, хоть и не без помощи родителей, совершила в три года, и с тех пор была готова сорваться с места при первом удобном случае. К своим двадцати трем годам она уже успела объездить весь СНГ и значительную часть Европы, поездку в Хургадово и Анталью давно уже перестала считать за зарубежную и даже как-то слетала в Бразилию. Не спеша с обзаведением семьей и детьми, она с семнадцати лет занималась веб-дизайном и фотографией, и ее фотографии всемирно известных и малоизвестных достопримечательностей с радостью публиковали глянцевые журналы. Плюс пять персональных фотовыставок… Само собой, как только в интернете появился такой вид заработка, как фотобанк, Ира немедленно начала сотрудничать со стоками и легко достигла успеха. Что и говорить, она успела сделать свое имя и могла позволить себе уйти на вольные хлеба, работать, когда сочтет нужным. Что же касается Светланы, ее интерес к разного рода мистике забавлял до корней волос материалистичную Ирину, но они были подругами со школы и та сопровождала Ирину если не во всех, то в большинстве поездок.

Тонкие женские пальцы выстукивали на клавиатуре новые и новые названия, Ирина жадно всматривалась в любительские фото на мониторе, прикидывая, что она может снять на этом месте. «Puri Jagannath temple» - появилось в строке Гугла и перед Ирой возникли фотографии древнего храма. «Так, - подумала она, - а вариантов, как его снимать, пожалуй, и нет. Все снято с одной и той же точки, с крыши библиотеки. Значит, придется играть с условиями освещения. Остановлюсь я в отеле «Пури». От него до храма идти... - взгляд упал на карту, - минут десять-пятнадцать, значит, сбегать к библиотеке после заката и снять ночное освещение труда не составит».

А Света лежала на диване, гладила черно-бело-рыжую керлуху** Чери Supercurl и думала о том, где раздобыть денег на эту поездку. Кое-какая заначка у нее была, но основную сумму она должна была получить от своего клиента, заказавшего ей сайт - заслуженного художника России Филиппа Остаповича Грицацуева. Сайт давным-давно был сделан, но маститый художник не спешил расплачиваться, буквально с лупой выискивая малейшие недостатки. С этими мыслями она и уснула.

--
*Георгий имеет вполне конкретный прототип, просто имя и фамилия немного изменены. Те москвичи, которые регулярно ездят в Индию, с ним почти наверняка пересекались.
**Американский керл - порода кошек. Отличительный признак породы - закрученные в трубочку уши.