Вечер на Патриаршьих, или простой московский управдом

Шторы были раздвинуты, и спускающееся к горизонту апрельское жаркое солнце светило в глаза человека, сидящего за письменным столом. В кабинете было душно. Весенняя муха жужжала где-то у потолка. За окном прогрохотал трамвай. Прошел ответственный работник в полувоенном френче с портфелем, пробежала стайка пионерок. Прошагал милиционер в белом шлеме. Из лавки выскочила женщина лет сорока, побежала к трамвайным путям, зацепила авоськой за решетку. Зазвенело разбившееся стекло, женщина выругалась и бросила рядом с рельсами разбитую бутылку. Вдалеке, на скамейке у пруда, о чем-то беседовали трое: среднего роста лысоватый гражданин в очках, молодой парень с бородкой и русыми волосами и высокий брюнет в плаще и берете.
Человек за столом считал на счетах и делал записи в гроссбух. Это был брюнет лет тридцати с небольшим. Горло брюнета рассекал старый шрам, под расстегнутой рубахой виднелась татуировка, изображавшая Наполеона с кружкой пива, а над ним на матерчатом шнурке висел литой из желтого металла барашек.
Солнце село, за окном начали сгущаться сумерки. В серебристом лунном свете было видно, как лысоватый гражданин встал со скамейки и пошел к трамвайным путям. Увидев приближающийся трамвай, он сделал шаг назад и вдруг наступил на разлитое масло, поскользнулся, сделал отчаянную попытку ухватиться за решетку - пальцы сжали воздух - упал и заскользил на рельсы. Зазвенел трамвайный звонок, закричала побледневшая вагоновожатая, и спустя мгновение по брусчатке покатилась безжизненная голова, поблескивающая стеклами разбитых очков. Наступила гнетущая тишина, которую с запозданием разорвал свисток остолбеневшего было милиционера. Человек встал из-за стола, подошел к окну и пробормотал: «Да, все мы смертны… И, надо сказать, внезапно смертны…».

Не прошло и двух месяцев с того печального дня, когда молодой брюнет, шатаясь, вышел со льда на берег Днестра - без архиерейского креста и коллекции золотых часов, без стотысячной шубы и бобровой шапки, без бриллиантов на четыреста тысяч рублей - без миллиона, с таким трудом раздобытого на просторах советской страны. Остап Ибрагимович Бендер - так звали молодого человека - был впервые в жизни по-настоящему подавлен, по-настоящему утратил надежду. Он понимал: ему предстоит влиться в братскую семью советских граждан, строить светлое общество будущего, заботиться о выполнении и перевыполнении плана. В буднях великих строек, в веселом грохоте, огнях и звонах... А где-то вдалеке сияли манящие огни Рио-де-Жанейро, где мулаты носили белые брюки, а мулатки танцевали самбу. О, Рио, Рио, рокот прилива, шум прибоя, южный размах… Вместо этого на разбитых губах запеклась кровь, а легкие с хрипом выпускали воздух. Нога без сапога, в одном носке, уже потеряла чувствительность, ветер, вроде бы и не холодный, весенний, проник под разодранную рубаху и обжигал кожу. Великий комбинатор посмотрел на свою ладонь, в которой был зажат орден Золотого Руна - единственное, что осталось от его богатства - сунул орден в полуоторванный карман и, шатаясь, пошел от границы. Нога поскользнулась на насте, он упал и пополз, не в силах подняться, а потом сел под растущим из черного сугроба абрикосовым деревом. Было сыро и туманно. Остап закашлялся и выплюнул сгусток крови. Сон, тяжелый сон от смертельной усталости охватил его тело. Где-то через пелену забытья всплыло лицо мадам Грицацуевой - прости меня, если можешь… как же тебя звали… Оксана, кажется... А может, не Оксана, а Катя? Не удосужился спросить! Вот бедный старик Хворобьев - прости уж, придется тебе доживать при советской власти, устранить ее не получилось, а вот и покойный гусекрад Паниковский - этот виден очень даже ясно и манит рукой. А вот и белобородое лицо индийского мудреца - как будто говорит «Ну что, Остап, так и не понял, в чем смысл жизни? Вот тебе и Вишну, вот тебе и Кришна!»
- Вишну… Кришна! - шевельнулись распухшие губы.
В горле стало тепло. Остап вздрогнул, открыл глаза. Он лежал в кибитке, накрытый шубой, под потолком светила керосиновая лампа и крепкий жилистый седобородый цыган вливал ему в горло пахнущий хвоей и какими-то травами отвар. В ногах у Остапа сидела молодая цыганка в цветастой юбке и помешивала новую порцию снадобья.

Вечер окончательно сгустился над Патриаршьими прудами. Остап видел, как молодой человек сначала кинулся к своему погибшему собеседнику, затем к человеку в плаще, что-то закричал ему, кажется, даже попытался схватить, но тот оттолкнул его, каким-то непонятным образом оказался на противоположном конце сквера и зашагал, не оглядываясь на прежнего собеседника. К нему присоединился странный тип в клетчатом костюме и - пораженный Остап даже протер глаза - здоровенный, по грудь, черный кот, идущий к тому же на задних лапах. В этот момент на плечи бывшего Великого Комбинатора легли тонкие женские пальцы и Рада, дочь старого цыгана Михея, а ныне жена Остапа, потянула его прочь от окна.