Истинная страсть

Я давно уже научился заходить в лабораторию бесшумно и, не шмыгая носом, не сглатывая, не шевелясь, тихо сидеть на банкетке, стоящей шагах в десяти за его спиной – мне нравится думать, что она стоит здесь специально для меня, хотя это наверняка не так. Я прихожу сюда нечасто, потому что каждый раз очень боюсь лишний раз потревожить, разволновать или даже спугнуть, словно какую-то необычайно редкую птицу. Он убил бы меня за такое сравнение, а может быть, услышав, попытался бы подавить появившуюся в уголках тонких губ улыбку – за все эти годы я так и не научился предугадывать его реакцию на свои слова. Когда Северус работает, его движения меняются до неузнаваемости, превращаясь из порывистых и резких в размеренные, гипнотические и чарующие. Когда он перемещается от котла к рабочим столам, отвешивает микроскопическое количество очередных абсолютно бесценных порошков на медных весах, нежно сжимая длинными пальцами стеклянную ручку шпателя, я начинаю отчаянно ревновать. К этому самому шпателю, котлу, пробиркам и каким-то жутким емкостям с извитыми горлышками, к фарфоровым ступкам, пестикам и скальпелям, ко всей этой, так и оставшейся для меня не понятой, стихии, наполненной разноцветными испарениями и согретой языками пламени, которая, несомненно, является единственной настоящей страстью Северуса Снейпа.

Я давно уже научился не мешать профессору, когда он читает. Даже наоборот – безумно люблю, умостившись на диване и укутав ноги теплым клетчатым пледом, молча наблюдать за этим процессом. Когда Северус, не отрывая от книги взгляда ни на секунду, протягивает руку за стоящей на журнальном столике чашкой чая, когда он, бережно перелистывая страницу и склонившись еще чуть ниже, рассеянно заправляет за ухо упавшую на глаза прядь, а затем снова почти интимно сжимает ладонью кожаную обложку фолианта, я безудержно ревную, понимая, что именно книги и есть действительная страсть Северуса Снейпа.

Я давно уже научился молча сопровождать Северуса в его ночных вылазках за компонентами для зелий, просто наслаждаться в его компании теплыми лунными ночами, свежим ветром и тонким ароматом цветущих трав. Когда Северус, безошибочно выбирая в густом лесу направление, вдруг тихонько восклицает что-то на латыни, не заботясь в кои-то веки о чистоте мантии, опускается на колени перед какой-нибудь покрытой мягким ковром растительности кочкой, аккуратно срывает стебли чего-то, что цветет необычайно редко, и нежно расправляя каждый листик и лепесток, закладывает их в заранее припасенные жестяные коробки, я напропалую ревную, точно зная, что травы – подлинная страсть Северуса Снейпа.

И только тогда, когда его губы ласкают мою шею и спину, когда руки уверенно сжимают бедра, а кончики пропитанных парами зелий волос приятно щекочут лопатки, когда дыхание становится хриплым и громким, заглушая треск пламени в давно разожженном камине, и воздух вокруг становится тягучим, как мед, а время останавливается по нашему желанию, я вдруг понимаю, что, на самом деле, является истинной страстью Северуса Снейпа.

fin.