1. Шахматы

Звякнули жалобные колокольчики, и закрылась гладкая магазинная дверь. Фред, стоявший спиной к прилавку, не обернулся. Он осторожно поставил на полку коробку «Нетающих снежков», которую до этого теребил в руках, и улыбнулся - невесело, но спокойно. За двадцать два года жизни с братом он научился на слух определять его настроение. Гулкое уханье открытой двери, неровный шорох его ног. Вот он сбивает, отряхиваясь от снега, коврик, а теперь поправляет его неловким движением ботинка. Вот хмурится – да-да, Фред почти слышит, как взлетают, скрываясь в рыжей, приправленной снегом челке, его брови. Брат чем-то недоволен, смущен, но в остальном, все совершенно нормально. Поводов для беспокойства нет.
- Что он хотел на это раз? – Фред, наконец, повернулся к брату.
- Переспать с моей женой, - капризно заявил Джордж.
- Но у тебя нет жены.
- Вот именно!
- А значит, он хотел… - Фред выжидающе наклонил голову.
- …чтобы мы работали на Министерство, - вдруг серьезно сказал Джордж.
- Хм, то есть теперь это официальное предложение?
Фред взмахом палочки прикрыл ставни и облокотился на прилавок. Джордж открыл рот, чтобы отшутиться, но только искривил губы в усмешке и промолчал. Он размотал полосатый шарф и с размаху опустился на стул. Заметив свое отражение в прозрачной столешнице, он взъерошил рыжие метелки своих волос, обнажив единственное горящее от мороза ухо.

Удивительно, но Фред прекрасно помнил свои ощущения: отчаяние и почти физическую боль от боли брата. Он помнил, очень ясно помнил его темную-темную густую кровь, стекающую по пальцам, и его корявые полубессознательные шутки. А вот самое главное – причина - почему-то вспоминалось кое-как, будто спрятанное за мерзкой целлофановой пленкой. У братьев, на случай если кто-нибудь спрашивал об ухе Джорджа, всегда была дежурная фраза: «Собака отъела». Но что это была за собака и как она могла отъесть ухо двадцатилетнему парню с неплохими навыками самозащиты – оставалось загадкой.
Джордж на мгновение застыл, остановив руку на некрасивом шраме у виска. Фред заметил это его инстинктивное движение: три года уже прошло, а братишка все никак не мог привыкнуть. Говорят, когда лишаешься руки, она потом еще долго болит, а вот у Джорджа ухо чесалось. Всегда чесалось, когда он усиленно о чем-то думал.

Наконец, оторвав взгляд от своего искривленного двойника в столешнице, он откинулся на спинку стула и поднял глаза на другое свое отражение, живое и говорящее.
- Знаешь, пока ничего официального. Но ты вспомни: в первый раз он говорил… Muffliato, - быстро пробормотал он, защищая их разговор от посторонних ушей, - да, тогда он мне мозги промывал на счет своего дурацкого военного патриотизма. Потом…
- Потом, - перебил его Фред, - он допытывался, верны ли мы Лорду Министру.
- И вот теперь...
Робкий звон колокольчика возвестил о приходе посетителя.
- Позже поговорим, - оборвал Фред и выпрямился за прилавком.

Из-за двери выбрался облепленный снегом мальчишка, едва доходивший по росту до высокого подоконника. Он бодро отряхнул лицо, на котором показалась пара царапин и свежий фингал, и задрал голову на хозяев магазина. С его плеч, конечно же, свисал мокрый оранжево-бордовый шарф, ведь гриффиндорцев в Хогвартсе не любили больше всего. Близнецы синхронно улыбнулись, не сочувственно, а просто весело: они по себе знали, что в такой ситуации дружеская насмешка – лучший лекарь. Ну, может, и не только насмешка, словом тоже можно было неплохо помочь делу.
- Коробку тянучек-вонючек, - с вызовом оттарабанил мальчишка и вдруг добавил почти просительно: - А у вас нет случайно обычных брусничных леденцов? А то мне нигде не продают.
- Не продавать леденцы! – возмутился Фред.
- Зимой! – подхватил Джордж.
- Это кощунство! – заключил Фред.
- Таков приказ Лорда, - мальчик скорчил рожицу, поспешно принимая из его рук уже упакованные коробки. – Гриффиндорцам не продают.
- Погоди, герой, - Джордж скрылся за маленькой дверью, ведущей в подсобку, и через минуту вернулся оттуда с круглой мутноватой баночкой. – Это из личных запасов: любой фингал в момент вылечит! - заговорчески сообщил он. – Нет-нет, это подарок фирмы, – добавил он, останавливая оторопело опустившуюся в карман детскую руку.
Мальчишка был так горд и счастлив, что убежал, забыв даже поблагодарить «фирму» за содействие опальному «гриффиндорскому отродью», как называли таких, как он, в школе. Когда зимний холод захлопнулся за ним вместе со звенящей дверью, близнецы Уизли довольно переглянулись.
- Приказ Лорда… ага, - протянул Джордж.
- А какое нам дело до этого Лорда-шморда? – пожал плечами Фред.
- Знаешь, мне кажется, мы с тобой неплохо смотрелись бы на Гриффиндоре, братишка, - задумчиво произнес Джордж.
- Я думаю точно так же, братишка, - согласился Фред.

И действительно, таким оторвам, как близнецы Уизли, самое место было на Гриффиндоре – скопище изгоев магического мира. И даже хогвартской сортировочной шляпе, которая уже давно никого не сортировала, неизвестно было, почему на дальней полке в магазине Weasley Wizard Wheezes пылились два аттестата выпускников Равенкло. Ни рассудительностью, ни академическим умом их обладатели никогда не блистали, как не блистали и честностью и упорством, присущими студентам Хаффлпаффа, и уж тем более – чистотой крови, необходимой для поступления на Слизерин. Ведь на одной полке с аттестатами лежали, будто оставленные кем-то по недоразумению, еще два документа, согласно которым Фред и Джордж Уизли с рождения воспитывались в одном из лондонских приютов.

* * *
Узкая мужская рука в аристократичной перчатке, разжавшись, уронила на барную стойку ключи от номера. Пожилой бармен заискивающе улыбнулся худому невысокому мужчине, но тот даже не взглянул на него. Он небрежно расписался в протянутой ему бумаге, запахнул полы зеленой министерской мантии и поспешно вышел на улицу. Вечерняя метель, налетев с востока, запуталась в его огненных волосах.
Зайдя в ближайшую подворотню, он судорожно огляделся: вокруг никого не было. Мужчина нетерпеливым движением выдернул из-за пазухи небольшой бумажный пакет и фляжку из драконьей кожи. Взмахнув сложно и извилисто палочкой, он бросил пакет на землю. Потом прошептал почти беззвучное заклинание – и бумага вспыхнула бесцветным электрическим пламенем, различимым только по колыханию воздуха. Незнакомец удовлетворенно улыбнулся и вылил в огонь вязкое, дурно пахнущее содержимое фляги, похожее на кисель. Немного поколебавшись, он бросил туда же и саму флягу. Отойдя на пару шагов, он снова поднял палочку и теперь уже отчетливо проговорил: Incendio Absumere*. В скрюченной от жара тлеющей бумаге мелькнула кисточка мокрого оранжево-бордового шарфа - и огонь погас. Дождавшись, пока костер рассыплется в белый пепел, мужчина брезгливо вытряхнул осевшую пыль из карманов и зашагал прочь.
На снегу остался блестеть красно-прозрачный брусничный леденец.

* * *
В кабинете Лорда Министра всегда стоял пасмурный весенний вечер. Это была его любимая погода. Любимое время, напоминавшее ему весну 1998 года – именно тогда он окончательно расправился с призраками Дамблдора и получил полный контроль над английским магическим сообществом. Нельзя сказать, что его очень любили иностранные магические сообщества, но все боялись и уважали того, кто сумел не только уничтожить известного на весь мир старика-Дамблдора, но и полностью переформировать, казалось бы, самый стабильный в мире политический орган – Британское Министерство Магии. Короче говоря, в дела Лорда соседние страны не лезли, да и нарушать территориальные границы тоже никто не стремился. Оказавшись единственным и всесильным победителем в большой разрушительной войне, он понял, что нет смысла в том, чтобы просто уничтожить побежденных магов, поскольку их осталось больше, чем победивших. Так он бы ничего не добился. Нужно было придумать очередную цель и последовательно идти к ее достижению. Так уж был устроен Том Риддл, Лорд Волдеморт и теперь – Лорд Министр. Его жизнь всегда состояла из задач. Он шел только от цели к цели и никак иначе. Мало кто догадывался о том, что на самом деле он просто не умел жить по-другому.
Решение, простое, как все гениальное, пришло быстро и неожиданно - и Лорд начал свою игру. Первый шаг дался ему не так уж просто: на его осуществление ушло почти два года. Однако Лорд знал, что в конце концов все равно добьется нужного результата. Он привык всегда просчитывать свои ходы на вечность вперед и никогда не импровизировал. Он играл запальчиво, с азартом подростка, которому попала в руки книга из запретной секции, и с рассудительностью старика, которому еще есть что терять. Фигуры на выдуманной шахматной доске двигались в рамках своей иллюзорной свободы, ограниченной правилами игры – его правилами. Единственная особенность, отличавшая его игру от хорошей шахматной партии, состояла том, что все правила знал только он сам.
Был еще один человек – тот, кому Лорд Министр ни за что бы не доверился раньше, но которому теперь доверял почти абсолютно, или, по крайней мере, делал вид, что доверяет. Этот человек был единственным, кто знал о существовании игры и потому, по юношеской неопытности, считал, что ему известно все. Однако Лорд был с ним предельно осторожен. Ведь из-за него-то и была затеяна вся эта игра. Он был пешкой Лорда, его конем, его козырем и потому - его правой рукой.

Молодой человек с копной черных, как каминная сажа, волос устроился в низком кресле в темном углу кабинета и теперь пил кофе. Лорд же сидел, будто расслабившись, за столом, заваленным бумагами. Окно за его спиной зияло меж отдернутых штор белой дырой. В этом помещении всегда было уютнее находиться в тени, потому что так было удобнее наблюдать за посетителями. Попав сюда, люди сразу оказывались в плену оконного света, который ослеплял их и высасывал из них всю уверенность. Посетители видели очертания Лорда, сидящего против света, а тот вглядывался тонким разрезом глаз в их обезоруженные лица. Что касается человека, который обычно занимал кресло в углу, в тени черной с серебром шторы, то его и вовсе не было заметно.

- Скажи мне, когда с тобой связался Харрис? – лениво осведомился Лорд.
- Харрис? – усмехнулся молодой человек.
- Не передергивай, мой дорогой, - поморщился Лорд. – Мы должны играть по правилам.
- Да, мой Лорд, - быстро переменил интонацию юноша.
- Так ты ответишь на вопрос?
- Полчаса назад, мой Лорд. Он прибудет через камин, я дал ему временный пароль, - охотно ответил юноша: все-таки он любил говорить о делах.
- Как опрометчиво с твоей стороны, - равнодушно заметил его собеседник и перевел взгляд на огонь, в котором уже начали заниматься зеленые огоньки. - А вот и он, - Лорд выпрямился, отложил бумаги и взмахом руки снял блокирующее заклятие с камина.
Молодой человек также выпрямился в кресле и чуть наклонил голову. Чашка кофе с аккуратным фарфоровым звоном опустилась на подлокотник. Через несколько секунд в легком облаке пыли в кабинете появился невысокий, изящно сложенный рыжеволосый мужчина лет двадцати пяти. В руках он держал сверток, который тут же положил на стол перед Министром, зажмурившись от стрельнувшего в него света.
- Мой Лорд, - почтительно поклонился Харрис и осторожно разомкнул веки.
Глаза его оказались светло-коричневыми. Он пытался смотреть смело, но его ресницы, сопротивляясь свету, трусливо подрагивали - не то от боли, не то от страха. Юноша в кресле с удовольствием отметил, что никогда не испытывал перед Лордом подобного благоговейного ужаса.
- Это то, о чем я просил? – сухо поинтересовался Лорд.
- Да, мой Лорд, - окрепшим голосом ответил Харрис.
- Можешь идти.
Не проявив никакого интереса к принесенному свертку, Лорд откинулся назад. Он устало прикрыл глаза и открыл их только тогда, когда умолк шорох каминной сети, унесшей посетителя.

- Вот видишь, все зависит от того, кем человек привык себя осознавать. И здесь дело не только в чистоте крови. Хотя в этом ему тоже не откажешь, - медленно произнес Лорд, обращаясь к своему помощнику. - И все же, видишь, как он хорошо держится?
- Да уж, он никогда раньше не был таким… - юноша замялся, подбирая слово.
- …благородным, - поучительно закончил Лорд. – Ты ведь это хотел сказать?
- Именно, мой Лорд.

Мальчишка неплохо поддавался внушению. А главное, был невероятно восприимчив к хорошему. Одно доброе слово, да что там – один намек на доброту мог заменить ему десяток аргументов. И это было первой его слабостью, хотя он был неглуп, очень неглуп. А другой его уязвимой стороной, которая открылась Лорду почти в первое проникновение в его сознание – еще тогда, во времена Дамблдора – была его готовность сломя голову броситься спасать дорогих ему людей. Причем от Лорда не утаилось и то, что в подобном героическом порыве мальчик мог закрыть глаза на безопасность других своих близких.
Из тревожных, но при должном управлении очень полезных качеств его характера Лорд отметил мстительность и некоторую безрассудность. Поначалу работать с мальчишкой было тяжело: он был сильным, упертым и глубоко подверженным эмоциональным всплескам. Однако Лорд довольно быстро нашел в его характере небольшой рудимент, мешающий его воспитанию. Когда рудимент был удален - все наконец встало на свои места.

- Мой Лорд?
Молодой человек смотрел на Лорда почти дерзко. Он знал, что только ему позволено так смотреть.
- Ты все понял, мальчик мой. Теперь твой выход, – Лорд достал из складок мантии пузырек с фиолетовой жидкостью.
Юноша протянул было руку, но вдруг остановился. В его глазах читалось подозрение:
- Это ведь не смертельно?
- Нет, конечно. Но палата в больнице Св. Мунго ему обеспечена.
Юноша удовлетворенно кивнул. Он поднялся из мягкого кресла, накинул на плечи мантию и, захватив со стола пакет, подошел к камину. Там он остановился, сделав вид, что заинтересовался остывшими полосками сажи у себя под ногами. Лорд не торопил его и даже не пытался проникнуть в его сознание. Все равно же сейчас сам все расскажет. Наконец, молодой человек поднял глаза: теперь в них серебрилась маленькая азартная нотка.
- У меня появилась идея, - почти задорно начал он, и Лорд пригласительно вскинул брови. - А что если мы возьмем только одного Уизли?
Дождавшись одобрительного кивка Лорда Министра, он бросил порох в камин и растворился в зеленом пламени. «Не забудь про королеву – завтра ее ход», - услышал он уже в пути.

Разлучить близнецов – и получить живую марионетку на свободе, да еще и оказаться при этом гуманным в глазах общества! А ведь это почти гениально. Почти – потому что Лорд уже давно придумал этот ход и только ждал, когда он придет в голову его помощнику. Да, мальчишка определенно делал успехи. Лорд посмотрел на свои длинные гладкие пальцы цвета тумана и усмехнулся.
_______________________________________________________
* Incendio Absumere - обратить в пепел (лат.)

2. Незнакомство

Ей всегда говорили, что из людей, закончивших Хаффлпафф, получаются только скучные библиотекари или – как же их называют магглы? – ах да, офисные клерки. Серые и однообразные колесики в механизме, запущенном новым министерством. И хотя все ее детские воспоминания единогласно подтверждали этот факт, ей совершенно не хотелось жить таким будущим.
Она помнила себя тихой, скромной и прилежной хорошисткой. В школе она неплохо играла в квиддич и почти не получала взысканий от Филча. Но при этом она никогда ничего не выигрывала, ни в чем не была лучше всех. У нее было несколько подруг, имена которых вырисовывались в памяти плоскими печатными буквами – отдельно от их обладательниц. Мальчики смотрели на нее с прохладным интересом и иногда приглашали на короткие свидания. А еще она почему-то хорошо помнила лица нескольких студентов с других факультетов. В памяти не осталось ни имен, ни фамилий – только лица, жесты и рыжие волосы разных оттенков: от огненно-красного, как у нее самой, до золотисто-оранжевого, как у тех близнецов с Равенкло, которые… а что, собственно говоря, которые? Она ведь никогда даже не здоровалась с ними. В то время в Хогвартсе вообще было много рыжих – по одному, а то и по два на каждом факультете, кроме, пожалуй что, Гриффиндора.
Иногда она немного завидовала тем, кто умел быть лучшим. Она чувствовала, что тоже так сумела бы, но почему-то все никак не могла. Неизбежность прочимого Хаффлпаффом будущего выводила ее из себя. Однако окончив школу, она обнаружила, что так ничего и не сделала, чтобы что-то изменить. Тогда – полтора года назад – она безумно разозлилась на себя за это и с тех пор решила жить по-новому, что и получилось у нее на удивление легко.
Теперь прошлое казалось ей придуманным и ненастоящим. Она жила в бешеном ритме – ярко, жадно, будто в компенсацию потерянного времени. Утром она бежала на курсы целителей, вечером – помогала в книжном магазине на Косой аллее, два раза в неделю брала уроки полетов.
Друзей у нее было по-прежнему мало, но зато те, что были – пусть и немного странные, но зато надежные – ее абсолютно устраивали. Встретила она их случайно.
Как-то раз после занятий мать попросила ее за чем-то сходить к мадам Малкин. Решив срезать путь от института до магазина, она пошла мрачноватыми тонкими улочками, которые вывели ее в самый конец Косой аллеи. Ее внимание привлекла смело оформленная витрина книжной лавки – очень маленькой, но яркой и опрятной. «Семья Лавгуд. Библиотека для чтения»*, - гласили мерцающие буквы на деревянной табличке. Под табличкой была аккуратно прибита полочка, на которой стоял старый детский башмачок, магически окрашенный в фиолетовый цвет. Заклятие было, судя по всему, некачественное, и потому некогда яркий фиолетовый теперь пестрел частыми цветными разводами. Башмачком полагалось стучать в дверь.

Лавгудов она помнила еще со школы: фамилия тут же всплыла в ее памяти и робко соединилась с ясно прорисованными лицами двух гриффиндорцев – Луны и Драко. Она помнила, что эти двое – брат и сестра – были козлами отпущения для преподавателей и студентов. А их отца обвинили в пособничестве Дамблдору, но потом неожиданно оправдали и отпустили. Впрочем, это не вызвало ни у кого удивления, поскольку нести наказание за чужие преступления было семейным везением Лавгудов. Она подумала, что должна была бы ненавидеть их, ведь один оборотень из армии Дамблдора убил ее сестру, но вместо ненависти она почему-то испытывала желание поговорить с ними и что-нибудь выяснить – что именно, она пока не знала. Единственное, что она знала совершенно точно – это то, что ей очень хотелось, чтобы эти люди были действительно невиновными. Мама всегда говорила ей, что никогда нельзя судить о человеке по тому, что о нем говорят другие. В особенности, тогда, когда сам человек нравится тебе больше тех, кто говорит о нем плохо.

В тот вечер она стояла, опустив голову, перед входом в магазин Лавгудов и убеждала себя в том, что ей прямо сейчас совершенно необходим новейший выпуск ежегодного сборника «Глас медицины». Министерство советовало благородным магам держаться подальше от гриффиндорцев, но сейчас ей больше всего хотелось наплевать на эти не вполне мягкие рекомендации и позволить себе войти в согретый свечами магазинчик, пахнущий уютом. В любом случае, к благородным магам, по крайней мере, по меркам нового правительства, она себя не относила. К тому же она не помнила, или же просто не задумывалась о том, хорошо ли было жить при старом Министерстве, а вот новое ей нравилось все меньше и меньше. Но об этом нельзя было рассуждать. Нельзя было даже думать.

- Добрый вечер, мисс. У нас принято стучать, - она и не заметила, как открылась дверь.
Она не подняла головы, чтобы посмотреть в лицо мистеру Лавгуду. Ей были видны только складки его нелепой ярко-синей мантии и сложенные на груди руки в белых перчатках.
- Я бы хотела… «Глас медицины», сэр, - автоматически ответила она.
- Боюсь, я не могу вам помочь, мисс. Мы занимаемся детской литературой, - голос хозяина звучал вежливо, но настороженно.
Она молчала. А потом, наконец, подняла глаза и заговорила быстро, без улыбки.
- Мистер Лавгуд, я училась в Хогвартсе в то же время, что и ваши дети. У вас случайно не найдется для меня работы? Меня зовут Джинни Тонкс.

* * *
Недавнюю войну пережили далеко не все, причем подавляющее большинство уцелевших составляла молодежь. Однако и те не всегда были способны вернуться к нормальной жизни. Больница Святого Мунго была переполнена, целителей не хватало. Число жизнеспособных магов сократилось в разы, многие семьи были разлучены смертью и тюрьмой, поэтому сейчас люди особенно дорожили любыми, даже самыми дальними родственниками. После войны британское магическое сообщество, вероятно, впервые в истории столкнулось с проблемой воспитания детей. В Англии маленькие волшебники до одиннадцати лет традиционно воспитывались дома, но теперь это стало весьма проблематично, поскольку делать это было некому.
Муж Андромеды Тонкс был убит людьми Дамблдора, а старшая дочь погибла в Последней битве от руки собственного супруга-оборотня, оставив после себя ребенка. Тедди тогда был всего месяц от роду.
Миссис Тонкс стала одной из первых, кто организовал детскую воспитательную группу для магов-дошкольников. Сейчас в ее группе было уже около двадцати детей, но она ни разу не обращалась ни к кому за помощью. Ее терпению мог бы позавидовать любой преподаватель, а тому, как она легко справлялась с детишками, начиненными юной взрывоопасной энергией, удивлялись и строгие коллеги, и привередливые родители. На работе миссис Тонкс чувствовала себя нужной, полезной и успешной – и мысли об этом придавали ей силы, чтобы усмирять маленьких волшебных чудовищ. Однако возвращаясь вечером с работы, она чувствовала себя абсолютно бессильной и никчемной, потому что какой смысл гордиться своим умением обращаться с детьми, когда не можешь справиться с проблемами в собственной семье? Дома ее ждало непробиваемое глухое молчание внука и сдержанные улыбки теперь единственной, но бесконечно далекой дочери.
Андромеда Тонкс была доброй женщиной, хорошей матерью и заботливой бабушкой. Она никогда не ругалась с дочерью и всегда интересовалась ее жизнью. Миссис Тонкс даже могла бы сказать, что они жили дружно. Однако между ними была пропасть, глубокая, как черный беспамятный колодец. Джинни всегда была вежлива и приветлива, иногда весела, но никогда до конца не искренна, а Андромеда – нарочито ласкова и неспокойна. Они очень хорошо относились друг к другу, но были при этом совершенно чужими людьми – не в том романтическом смысле, который придают этому понятию авторы чувственных романов, а просто обыденно чужие. Разные характеры, привычки, ритм жизни и даже внешность – у них не было ничего общего, кроме официальных документов, подтверждающих их прямое родство, да общих воспоминаний. Оставаясь вдвоем, мать и дочь чувствовали одинаковую неловкость – ту, что испытывает нежданный гость, вынужденный задержаться допоздна в малознакомом доме. Поэтому обе они в домашние часы старались занять себя каким-нибудь делом или играли по очереди с Тедди. Мальчик – для обеих женщин намного более родной, чем они сами друг для друга – объединял их одним большим горем и огромной радостью.

* * *
Она проснулась в суматохе, когда будильник уже отзвенел. С первым дребезжащим звуком она, не открывая глаз, протянула руку, смахнула его с тумбочки и снова зарылась веснушками в подушку. Она даже не прерывала сна, а будильник все звенел и звенел, пока не кончился охрипший завод. Потом он в последний раз тоненько, с придыханием пискнул – и только тогда она села, наконец, на кровати, разбуженная наступившей тишиной. На часах было восемь, на календаре – суббота. Она схватила палочку и, путаясь в простыне, побежала в ванную в надежде, что к тому времени, как она выйдет из душа, мама с племянником уже уйдут.
- Джинни! – донеслось до нее снизу.
Она уже почти успела защелкнуть дверь ванной.
- Джинни! Я же слышу, что ты не спишь! - голос уже ближе.
Сейчас раздастся шум первой расплескавшейся воды в душе.
- Джинни. Почему ты все время убегаешь? Я же спешу.
Дверь в ванную со щелчком открылась от молчаливого заклятия, и на пороге появилась мама, одетая по-уличному. В руке она сжимала незнакомую газету, что было необычно, потому что они не выписывали газет. Мама улыбалась, снисходительно и устало. У ее ног переминался с ноги на ногу сонный, растрепанный, но уже полностью собранный Тедди. Крепко вцепившись в ее одежду, он с интересом посматривал из-под темных ресниц на растерянную Джинни. Спустя мгновение Тедди отпустил зажатый в кулачке спасительный подол бабушкиного платья и бросился к своей тете. Он с разбегу обхватил ее ноги руками и поднял на нее довольное лицо. Волосы его зажглись ярким пурпурным – любимым тетиным цветом. Таким, молчаливым, но искренним, было его обычное утреннее приветствие. Тедди было уже почти три года, но он до сих пор не начал говорить – понимал все, а говорить отказывался наотрез.
Джинни осторожно расцепила руки племянника, прошептав ласковое «доброе утро». Она поежилась в складках утреннего халата и вежливо ответила на мамину улыбку, но вопрос предпочла проигнорировать.
- Откуда у тебя газета? – спросила она.
- Сегодня утром какой-то паренек приходил, темненький, в очках. Он мне сказал, что газета валялась на дорожке у дома, вот он и решил нам ее занести.
- И что пишут?
- С Перси беда, - Андромеда взглянула на часы, - на, прочти, а то мы с Тедди уже опаздываем. Да, дорогая, я хотела тебя попросить, чтобы ты сегодня забрала Тедди после работы. Мне нужно будет съездить в больницу. Все-таки Перси – наш единственный родственник. В кого тебе еще быть такой рыжей!
- Дальний родственник, - буркнула Джинни и тут же добавила: - Хорошо, конечно, заберу.
Андромеда благодарно кивнула дочери и, подхватив Тедди, аппарировала с изящным хлопком. На туалетном столике остался лежать свежий номер Ежедневного пророка, открытый на первой странице. С черно-белой колдографии на Джинни смотрело бледное и надменное лицо Перси Харриса.

«Сегодня ночью было совершено покушение на начальника Третьего отделения тайной министерской полиции** Перси Харриса – последнего из старинного рода Харрисов, который был практически полностью вырезан во время войны с Дамблдором. Перси Харрис был отравлен неизвестным зельем, входящим в состав обезболивающей мази, которую он использовал от головной боли.
Сейчас пострадавший находится в реанимационном отделении больницы Святого Мунго. По словам целителей, по принципу действия использованный яд можно сравнить с поцелуем дементора. В настоящий момент надежды на то, что Харрис придет в себя, нет.
С помощью детектора заклинаний было установлено, что мазь была создана волшебной палочкой (орех и волос сфинкса), принадлежащей Фреду Уизли, одному из владельцев популярного среди школьников магазина Weasley Wizard Wheezes. По этому поводу сегодня на рассвете был собран Чрезвычайной суд. По решению судьи, Фред Уизли был приговорен к двадцати годам Азкабана, а магазин Weasley Wizard Wheezes – закрыт. Кроме того, было доказано, что Джордж Уизли, близнец обвиняемого и совладелец упомянутого магазина, не был причастен к совершенному преступлению и даже не догадывался о намерениях брата.
Сейчас тайная полиция проводит расследование по поводу того, как отравленная мазь могла попасть к Перси Харрису.
(подробности на стр.14)
Материал подготовила Гермиона Грейнджер.
Колдограф Пэнси Паркинсон.»

«И здесь эти две министерские вороны, Грейнджер и Паркинсон! Тоже мне, рупор государственной политики», - со злостью подумала Джинни и не стала читать подробности. Она сложила газету и включила, наконец, воду в душе.

* * *
С последними лучами недолгого февральского солнца Джинни вышла из «Библиотеки для чтения». Зима мгновенно стянула морозом ее щеки и слепила влажные от каминного тепла ресницы. Джинни выдохнула белый пар и впустила в легкие холод. Ветра не было, и снег неподвижно лежал на земле и крышах. У Джинни было еще два часа до того времени, когда нужно было забирать Тедди, и она решила прогуляться по Косой аллее – в сторону ярких слепящих огоньков магазинов. Работая у Лавгудов, Джинни предпочитала не появляться в людной части торговой улицы.
С тех пор, как она в последний раз здесь была – около года назад – здесь ничего не изменилось. Вот лучший магазин мантий мадам Малкин, вот изысканные перья Борзописца, а блестящая витрина с огнедышащей вывеской Все для квиддича, как обычно, облеплена подростками, которые возбужденным шепотом обсуждают недавние победы сборной Англии. А прямо за Все для квиддича – веселый, шумный магазин приколов близнецов Уизли с…тусклыми, заклеенными изнутри темной бумагой стеклами. Джинни только сейчас сопоставила написанное в газете с реальностью: магазин был безнадежно, бесповоротно закрыт. Увядшая мишура, свисающая с крыши, казалась мертвой. Джинни остановилась у заколоченной двери и только теперь заметила сидящего на деревянных ступенях человека. Одного взгляда хватило, чтобы в ее голове произошло еще одно сопоставление: один из близнецов с Равенкло, призрак школьных воспоминаний.
Он сидел на снегу, ссутулив худые плечи. Без куртки, в одном свитере, похожий на выставленную на мороз бронзовую статуэтку. У него была смешная шапка с пушистым зеленым помпоном и темные глаза. Из-под шапки выбивался беспорядок золотисто-оранжевых волос, на вид таких мягких, что Джинни захотелось дотронуться до них рукой.
- Джордж!
Еще до того, как он обернулся, Джинни уже совершенно точно знала, как он поведет плечом, как дернется в уголке его рта насмешливая ямочка, как соберутся у висков мелкие мимические складки, когда он улыбнется, как сморщится под правым глазом самая забавная из его веснушек – единственное его отличие от Фреда. Как странно и как беспокойно было смотреть в лицо этому человеку, с которым она не говорила ни разу в жизни, но которого, кажется, знала лучше самой себя. Поймав взгляд его коричневых глаз, Джинни с удивлением встретила в них ответное беспокойство.
- Ты тоже это чувствуешь? – спросила она, боясь показаться слишком радостной: она уже предполагала, как будет звучать его голос.
- Я все чувствую, - гордо отшутился Джордж и поднялся со ступеней: теперь он смотрел на нее сверху вниз знакомым близким взглядом. – А ты…
- Джинни Тонкс, мы… я училась…
- На Хаффлпаффе, на три курса младше нас, я помню, - насмешливо продолжил он, отряхиваясь от снега ловким птичьим движением. – Что ж, здравствуй, Джинни Тонкс. Полагаю, не нужно спрашивать, откуда ты знаешь, что я Джордж, - он неопределенно кивнул на размокшую в снегу газету.
- Не спрашивай, - пожала плечами Джинни и сощурилась.
- И не буду! – возмутился Джордж и, подмигнув, добавил: - Ты мне сама все расскажешь.
- Тогда пойдем, - неожиданно для себя сказала она.
- Пойдем, - согласился он.
- А куда?
- Да хоть сюда, - он махнул рукой в вязаной варежке в сторону ближайшего кафе. - Мне все равно теперь идти некуда.

А потом были словесные дуэли с победами и поражениями, горячий чай и мягкие цветные шарфы, созданные из бумажных салфеток. Казалось, что все шло слишком просто, слишком хорошо, чтобы быть настоящим. Но ведь случается же так, что людям не нужно даже знакомиться, чтобы узнать друг друга. Она смеялась, чтобы не вынуждать его говорить о брате – да и зачем о нем было говорить, когда все, кроме жалости, было уже высказано в газетах, а жалость Джорджу Уизли была ни к чему – а он смешил ее, заставляя верить в самые невероятные шутки, но при этом никогда не обманывал. Когда им не хотелось смеяться, они говорили – удивляясь, узнавая, вспоминая, рассказывая. Когда не хотелось говорить – молчали, отбивая пальцами ритм своей грусти на столике в кафе.

Тот вечер закончился быстро. Той ночью ничего не случилось. Но тот день оказался спасительным для обоих.

- Знаешь, почему ты Джордж? – спросила Джинни, когда они стояли у калитки ее дома под ошарашенным взглядом маленького Тедди.
- Знаю, - ответил он, наклоняясь к ее лицу так, что они увидели свои отражения в глазах друг друга.
- У тебя под правым глазом веснушка в форме снежинки. У Фреда такой нет, - прошептала она и почувствовала, как его губы улыбнулись, так и не коснувшись ее губ.

* * *
С тихим свистом и светло-зеленой вспышкой из камина вылетело немного сажи, которая в несколько темных следов достигла кресла в углу кабинета Лорда Министра.
- А вот и ты, Гарри. Какие новости? – поинтересовался Лорд.
- Новости разные, мой Лорд, - ответил Гарри, бросая мантию-невидимку на кресло.
- Тогда начни с хороших, - предложил Лорд.
- Харрис навечно заперт в Мунго, а Фред Уизли - в Азкабане.
- Эти новости уже давно в газетах, мой дорогой. Твоя подружка Грейнджер неплохо сработалась с Паркинсон.
- Она мне не подружка, - глухо сказал Гарри.
- Ну, почему же, - возразил Лорд, властно проникая в мысли Гарри, - вот они, твои воспоминания. Все здесь, в твоей голове.
- Но ведь тогда я не знал правды! Откуда мне было знать, что меня предали?!
- Успокойся, мой дорогой. Все люди совершают ошибки, но только слабые жалеют о них, а сильные – используют в своих целях. Расскажи мне лучше о других новостях. Как там наша белая королева?
- Сделала свой ход, - принял игру Гарри. – И, как вы и предполагали, уже по уши влюблена в собственного брата.
- А Уизли?
- Думаю, это взаимно, мой Лорд.
- Прекрасно! – одобрительно кивнул тот. – Теперь он уж точно отвлечется от своего братца. Он ведь, в отличие от тебя, ни за что не втянет женщину в свои глупости.
- Простите, мой Лорд, но вы плохо знаете Джинни.
- Не смеши меня, Гарри! Я знаю ее куда лучше тебя. Я ведь видел ее, если можно так выразиться, с изнанки – тогда, в Тайной комнате.
- Тогда вам должно быть известно, что она не остановится перед опасностью и никакой Джордж ее не удержит!
- Милый мой мальчик, - снисходительно сказал Лорд, - твой Джордж, конечно, редкостный мерзавец, но он не дурак. Он знает, что Фреду сейчас безопаснее быть в Азкабане, чем на свободе. Знаешь, подчиненные очень уважали и ценили Перси, потому что думали, что я ему доверяю. Так вот, я бы никому не пожелал иметь среди врагов всю тайную полицию. А сейчас, Гарри, иди и выспись. Тебе нужно набраться сил.
- Мой Лорд, есть еще один очень важный для нашего дела вопрос. И он не ждет.
- Я слушаю тебя, - разрешил Лорд и мысленно усмехнулся тому, как мальчишка научился ему перечить – вежливо, но неуклонно: за этим глаз да глаз!
- А вы не боитесь, что наши влюбленные о чем-нибудь догадаются? Не слишком ли это подозрительно – то, что совершенно незнакомые люди так хорошо друг друга знают?
- Я удивляюсь тебе, Гарри, - терпеливо улыбнулся Лорд. – Ты же был влюблен и должен знать, что они все будут списывать на какую-нибудь сентиментальность вроде «мы созданы друг для друга».
- Дело в том, что в последнее время в Мунго начали поступать жалобы о частичной потере памяти, - не унимался Гарри.
- Это ничего. Было бы хуже, если бы они не поступали, - спокойно ответил Лорд.
- Почему?!
- Потому что если бы люди действительно хоть что-нибудь вспомнили, то ни за что бы не обратились за помощью в государственную больницу. А теперь иди спать. На сегодня хватит разговоров.

________________________________________________________________
* «Библиотека для чтения» — ежемесячный русский журнал универсального содержания, выходивший в Санкт-Петербурге в 1834—1865 под редакцией О.И.Сенковского. Первый многотиражный журнал в России.
** Аллюзия на политическую систему, существовавшую в России при чрезмерно подозрительном, жестоком и властном императоре Николае I. В целях предельной централизации власти была создана личная Его Императорского Величества канцелярия, включающая шесть отделений. Третье отделение было самым могущественным, это была секретная служба, обладающая большой властью и широкими полномочиями.

3. В воздухе пахло грозой

В понедельник вечером в помещении архива Ежедневного пророка горел тусклый свет, оживлявший неподвижные тени на стенах. Под пальцами двух ночных посетительниц шелестели картонные бланки – мерно, монотонно, в знак бесполезности их занятия. Пламя свечи мигало и нетерпеливо пританцовывало, будто ожидая, когда, наконец, уйдут настырные гости. Где-то хлопнула дверь. Женщина, сидящая за ближайшим к свету столом, встрепенулась и обессилено поймала изможденное лицо ладонями. Яркая чистокровная волшебница, успешный, но жесткий журналист, безапелляционного пера которого боялись даже в министерстве. Не сам Министр, конечно, но его подчиненные уж точно. В этот час она была просто усталой женщиной. С темными венами, выступившими на молодых руках, с глазами, припорошенными цветом усталости – сегодня Гермиона выглядела намного старше своих лет.
- Нет, так совершенно невозможно работать! – она раздраженно отодвинула от себя ящик с карточками и встала из-за стола.
- Послушай, зачем тебе это надо? – ее напарница тоже поднялась со своего места и с наигранной заботой заглянула ей в глаза. – Третье отделение само ведет расследование, а значит, виновного обязательно отыщут.
- Я знаю, Пэнси, - Гермиона быстро собралась с силами и беззвучно выпрямила плечи. – Вот это меня и пугает. Они-то точно найдут, но того ли?
Пэнси удивленно собрала морщинки на переносице, отчего ее лицо, и без того малопривлекательное, сделалось еще более плоским и неприятным.
- Ты что, сомневаешься в методах министерства? – насмешливо спросила она.
- Нет. Я сомневаюсь в твоем Вуде.
Гермиона внимательно посмотрела на Пэнси, проверяя, какой эффект произвели ее слова. Оливера Вуда подруга присмотрела себе в мужья еще в школе. Он был из хорошей чистокровной семьи, состояние которой уходило корнями в средневековье и потому исчислялось миллионами. Кроме того, Вуд был весьма перспективен, ответственен, честолюбив и, к слову сказать, довольно привлекателен. Пэнси целенаправленно, но горделиво обрабатывала его последние несколько месяцев, поражая родных и знакомых замысловатой тактикой его соблазнения. И вот, в минувшее воскресенье Вуд, получивший в Министерстве внезапное повышение, наконец, приполз к ней на коленях, без пылинки на новой форменной мантии. В руках у него были традиционные роскошные розы, а в глазах – предложение руки и сердца. Пэнси ответила ему согласной холодной улыбкой, хотя внутри нее в этот момент взрывалось всплесками восхищения разыгравшееся самолюбие. Это была ее первая самостоятельная победа, которая своей равнодушной расчетливостью выводила из себя ее подругу и коллегу Гермиону Грейнджер.
- В моем Вуде? – возмутилась Пэнси. – И кто его, по-твоему, назначил? Лорд!
Сохраняя спокойствие на невозмутимом лице, Гермиона мысленно поздравила себя с удачным выпадом. В разговоре с Пэнси, которая была готова при необходимости сдать Лорду Министру собственных родителей, она всегда старалась преувеличивать и огрублять свои суждения, чтобы они были максимально однозначными и в меру смелыми. Имея в друзьях самую безжалостную министерскую стукачку, Гермионе легче всего было оставаться вне подозрений, при этом сохраняя свои истинные мысли при себе. Правда, ей скрывать было особенно нечего, но в безопасности спалось спокойнее и стоялось тверже на ногах.
- Но Харриса тоже назначил Лорд, - заметила Гермиона. – И если помнишь, когда он получил эту должность, Вуд тоже на нее претендовал. Однако Лорд выбрал именно Харриса, а значит, он доверял ему больше.
Пэнси ответила ей отчаянным, полным протеста взглядом, но промолчала, поскольку была не в силах найти подходящие аргументы. С Гермионой было бесполезно спорить: она была умна и рассудительна, и как настоящая слизеринка использовала свои способности даже в общении с друзьями. Особенно – в общении с друзьями. Пэнси хмыкнула и опустила затравленный взгляд в пол, но лишь на мгновение. Потом вновь взметнула искры черно-зеленых глаз на Гермиону и ловко перевела тему:
- И зачем тебе сдалось это дело? Уж не была ли ты, часом, влюблена в Харриса? – непринужденно поинтересовалась она. – Ох, и падка же ты стала на рыжих!
- Нет, нисколечко не была, - искренне возразила Гермиона. – У меня есть жених, и ты прекрасно это знаешь.
- Флинт? Неужели ты его любишь? – скривилась Пэнси, начинавшая подозревать Гермиону в чувственности.
- Что за странный вопрос? Как я могу не любить человека, с которым уже почти три года, как помолвлена!
Гермиона улыбнулась – узкими губами, с достоинством – и вернулась на свое место у картотеки. Вот так легко и просто она списала свое отношение к будущему мужу на чувство долга. Но ничего не поделаешь, она и так уже слишком искренне передернула плечами, когда упомянула о нем в разговоре с Пэнси.
- То-то и оно, что вы уже три года все никак не поженитесь, - уже совсем миролюбиво вздохнула Пэнси и тоже опустилась на стул, отодвинув, однако, от себя ящик с документами.

Так уж повелось, что отношения между чистокровными магами – дружеские ли, любовные ли – не могли быть ни бескорыстными, ни искренними. Чаще всего это было соперничество, оформленное в кружевную рамку этикета, либо просто взаимовыгодное общение. Гермиона всегда беспрекословно соблюдала правила, которые казались ей разумными, и поэтому видела для себя в общении с Пэнси огромную пользу. Однако правила, касающиеся брака по расчету, она в глубине души считала для себя неприемлемыми, хотя с подругой своими соображениями на эту тему не делилась. Она, конечно, много могла рассказать о том, каким Флинт виделся ей под надменно-агрессивной слизеринской маской, которую он, как и все они, носил с детства, но на людях ей приходилось превращать свои чувства в вычурный официоз, потому что это считалось приличным в чистокровном обществе. Больше всего ее удручало, что она не могла быть до конца искренней даже с самим Флинтом: его невеста должна была вести себя достойно и холодно, что, к великому сожалению везде преуспевающей Гермионы, у Пэнси, например, получалось гораздо лучше. А Флинт, в котором Гермиона, присмотревшись, сумела разглядеть доброту, не желал покидать надежное прикрытие этикета и говорил с ней о любви жестко и натянуто.

- Вернемся к работе, Пэнси, - предложила Гермиона официальным тоном. – Осталось совсем немного.
- Я закончила, среди чистокровных его точно нет, - лениво пожала плечами Пэнси и, заметив утвердительный кивок Гермионы, монотонно продолжила: – Из последних показаний Уизли следует, что мальчишка, получивший от него мазь, был не старше второго курса. Сейчас на Гриффиндоре учатся всего два чистокровных мага такого возраста. Оба темненькие.
- А наш объект – блондин. Значит, полукровка, - подвела итог Гермиона и наморщила лоб.
Пэнси наклонила голову и расслабленно сложила руки на столе. Взглянув на сосредоточенное лицо подруги, она не смогла сдержать удовлетворенной улыбки: когда складки на лбу Гермионы расправились, на их месте остались две тоненькие еле заметные линии – предвестницы морщин. У Пэнси таких еще не было.
Карточки с бумажным шорохом терлись о пальцы Гермионы. Иногда она брала перо и что-то выписывала в блокнот с чайного цвета страницами. Перо скрипело, и Пэнси считала от скуки, сколько раз оно пройдется вверх, вниз и по кругу, рисуя круглые буковки аккуратного женского почерка. Вдруг оно как-то пронзительно и неловко скрипнуло и замолчало – Пэнси явственно поняла, что на полуслове.
- Пэнси, - недоуменно позвала Гермиона. – Смотри, что это? Никогда такого не видела.
Пэнси легко вскочила и с любопытством заглянула через ее плечо.

Имя: Уильям Альфред Версилл
Дата рождения: 23 января 1989 г.
Обучение: Хогвартс, Гриффиндор, 1 курс.
Чистота крови: Нет данных
Доп. свед.: см. хог. арх.

С карточки на них смотрело худое загорелое лицо в обрамлении пуха одуванчиковых волос. Мальчик, видно, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, потому что его всклокоченная голова то и дело исчезала из кадра. Он доверчиво улыбался в камеру и совершенно не был похож на сумасшедшего убийцу, коим его окрестили министерские чиновники.
- Мне кажется, это он, - тихо сказала Гермиона. – Он подходит.
- Но что у него с кровью? И что такое «см. хог. арх.»? – спросила Пэнси.
- Подозреваю, что это значит «смотри хогвартский архив», - Гермиона решительно собрала бумаги в коробку и отправила ее на место легким поперечным взмахом палочки, - Там и выясню про кровь.
- Где? в Хогвартсе? Мы что едем в Хогвартс? – вскрикнула Пэнси. – Ты с ума сошла! Завтра же выступление Оливера! Нужно писать обзор!
- Не мы, а я еду в Хогвартс, - мило улыбнулась Гермиона, накидывая мантию. – Причем прямо сейчас. У меня есть еще несколько претендентов.
- А кто будет писать обзор? – запаниковала Пэнси.
Они уже ехали в лифте в Атриум, а ответа все не было.
- Ты, Финнигам – да кто угодно! Что у нас народу в отделе мало? Учились вроде все вместе, а пишу одна я.
Низкие каблуки Гермионы резво стучали по паркетному полу, отражающему ее собранную фигуру.
- Но... Гермиона!
- Все, до скорого.
Гермиона вытянулась в струну и уже приготовилась к аппарации, как вдруг один из каминов вспыхнул зеленым. На ходу отряхивая складки безупречно черной мантии, к ним подошел высокий молодой человек. Его строгая одежда приятно контрастировала с беспорядком рыжих волос, которые он вопреки традициям не зачесывал назад. Гермиона вздрогнула. Темный цвет ее глаз встретился с его синим.
- Мисс Грейнджер, как вы объясните мне свое присутствие здесь в одиннадцать часов вечера? – Он даже не посмотрел на Пэнси. – Вы меня не волнуете, мисс Паркинсон, - добавил он презрительно, почувствовав ее смятение.
- Мистер... - Гермиона прокашлялась. – Мистер Флинт, к вашему сведению, я здесь работаю.
- В ночную смену? Это наводит на определенные мысли, вы не находите? – усмехнулся тот, не отпуская ее взглядом.
- Как вы можете… - ее глаза оставались сухими, слишком сухими, она даже не могла моргнуть.
- Мисс Грейнджер, - с важностью начал Флинт, - вы молоды, красивы, самостоятельны, умны, - он выдержал паузу, – и поэтому я вас прощаю. На этот раз. Но извольте не забывать, где ваше место.
Он подал Гермионе руку в жесткой перчатке и уверенно повел ее назад, в сторону лифтов. Пэнси, было, последовала за ними, но Флинт, не замедляя шага и не оборачиваясь, махнул рукой в сторону каминов:
- Для вас, мисс Паркинсон, выход там.

* * *
Вы знаете, что такое счастье? Вы когда-нибудь чувствовали, как оно колотится в груди, разбивая в кровь ребра? Оно, как первая вспышка перед грозой – внезапное, многообещающе, яркое и даже страшное. В момент, когда загорается тонкая, как шрам, молния, глаза улавливают совершенно другую реальность: мир окрашивается в истинные цвета. Счастье не бывает ни маленьким, ни долговечным. Оно продолжается недолго: до первого удара грома, потому что гром отрезвляет, возвращает в телесность, нагружает проблемами и наконец разражается взрывом объективности. Счастье – это ожидание счастья. Счастье – это последний момент перед тем, как становится скучно. Но даже такое короткое и иллюзорное, оно стоит того, чтобы сворачивать ради него каменные горы и людские шеи. Познав его, можно спокойно умереть.
Ах да, ведь автор забыл напомнить вам о самом главном: молния, хоть и всегда приходит в сопровождении грома, но никогда не случается единожды.
Таким бывает обычное человеческое счастье.
А вот счастье Джорджа Уизли было другим.
Оно нашло его одним безветренным февральским вечером в тот самый момент, когда он подумал, что хуже, чем есть, уже не будет. «Да нет же! – дерзко возразил внутренний голос, поселившийся в его голове сразу после ареста брата. – Дружище, ты оптимист: хуже еще будет!»
У счастья был цвет огненной меди и запах хрустящего снега. У него не было вкуса, но зато было предвкушение. Оно казалось родным, вдоль и поперек известным, но таким неожиданным, что у Джорджа не хватило сил даже удивиться. Счастью можно было только подчиниться, безропотно и согласно – и он, не раздумывая, подчинился.

Если бы у Джорджа был не брат Фред, а сестра с каким-нибудь созвучным Фреду именем, то они обязательно вылетели бы из приюта гораздо раньше положенного срока за еще более – хотя куда уж более? – непотребное поведение. Близнецам всегда сложно найти себе кого-то, кто был бы им роднее друг друга, а таким близнецам, как Уизли, и того сложнее. Фред никогда не переживал из-за этого и ограничивался легкими поверхностными отношениями со случайными девушками, а вот Джордж так не мог. Ему нужен был кто-то, кто станет ему ближе брата. Кто-то, кто разделит с ним его бесшабашность, кто будет смеяться над самыми глупыми его шутками и улыбаться даже от боли так же искренне, как это делал брат. Джордж помнил, каким было лицо Фреда, когда за ним пришли. Служители министерства и новый начальник тайной полиции Оливер Вуд от злости были красны, как спелые помидоры, а Фред улыбался, слизывая с губ еще не застывшую кровь, шутил и подначивал Джорджа. Тот же бился в сдерживающих его руках, которые, тем не менее, не мешали ему отвечать в тон пылким сатирическим репликам брата. А потом вдруг стало совсем тихо, Джордж даже не успел отметить цвет ослепившей его вспышки. Последнее, что он увидел перед тем, как отключилось сознание – это светлое беззаботное лицо Фреда, который никогда не знал страха, потому что всегда жил только настоящим моментом и улыбался всему, что с ним происходило.

Джинни была совершенно не такая, как Фред. У нее с Фредом не было ничего общего, кроме рыжих волос, да и те разных оттенков. Но зато по характеру она была похожа на Джорджа ровно настолько, насколько был похож на него Фред. Так же импульсивна, как и Джордж, но чуть более рассудительна. Так же быстра, но чуть более осторожна. Так же изобретательна, но чуть менее догадлива. Так же порывиста в чувствах, но… никаких «но».
Их счастье зависло за несколько ступенек от того места, куда должен был ударить гром. Джордж знал, как просто спугнуть это пронзительно сладостное ощущение, от которого сводило мышцы, и потому берег его. Он боялся – наверное, впервые в жизни боялся – любого неверного движения, случайного слова, которые могли бы изменить его шаткое, хрупкое счастье, слепив из него солидный ком обыденности. Он не хотел грома, но тот все-таки грянул однажды утром, всего через день после того первого вечера.

Джордж сидел с ногами на кровати и сосредоточенно очерчивал палочкой контур крупного, но изящного цветка с темно-бордовым бутоном. Его губы, полураскрытые в улыбке, беззвучно шептали заклинания. Это была четвертая попытка за сегодняшнее утро. Раньше ему никогда не приходилось делать цветы, зато приходилось делать фейерверки – поэтому этот цветок должен был выпускать снопы цветных искр, коснувшись рук той, кому он предназначался. Однако, помимо фейерверков, близнецы Уизли были известны и своими отменными шутками, а также забавными, но не всегда безопасными вещицами. Поэтому, склонившись над каждым новым цветком, Джордж, по привычке, прокручивал в голове варианты замены тычинок серными палочками или луковой соломкой, но потом спохватывался, что это все-таки подарок для Джинни, а их взаимные отношения – называть их более конкретным словом он пока не спешил – были, к счастью, далеки от запаха серы. Он с удовольствием осознавал то, что преподнеси он ей этот дурно пахнущий тюльпан, она бы не обиделась, а только посмеялась бы вместе с ним. Другое дело, что сегодня ему впервые хотелось создать нечто, способное вызвать у нее тихую улыбку, а не заливистый смех. Что-то искреннее, серьезное и даже нежное.
Джордж понюхал цветок и удовлетворенно улыбнулся: в отличие от трех предыдущих, впитавших в себя запахи, не достойные даже упоминания, этот пах тюльпаном. Джордж провел ладонью по его нераскрывшимся лепесткам, но не успел вовремя отдернуть руку: бутон жадно сомкнулся вокруг его указательного пальца и начал покрывать его мелкими точечными укусами. С трудом высвободив палец из острой цветочной пасти, он отбросил свое творение в сторону и вымотано растянулся на кровати. Нет, нужно сделать перерыв! А можно сейчас, пока Андромеда еще спит, прокрасться в комнату Джинни, чтобы…
- Джордж, ты еще спишь? – в соседней спальне гулко прозвенел голос Андромеды Тонкс.
…чтобы просто поговорить, глупая женщина! Джордж в который раз удивился предусмотрительности миссис Тонкс. Мало того, что она поселила его в комнате с неприлично тонкими стенами, которая к тому же соседствовала с ее спальней – Джордж боялся лишний раз повернуться на кровати, чтобы мать Джинни вдруг не заподозрила его в чем-нибудь неблагопристойном. Иногда Джорджу даже казалось, что миссис Тонкс скрывает недюжий талант легилимента: она обладала невероятным даром определять, когда именно он соберется проникнуть в комнату ее дочери, и безошибочно раскрывала почти все его уловки. Почти – потому что на то он и был Джорджем Уизли, чтобы, несмотря на все возможное и невозможное, достигать своих безумных целей.

В комнате Джинни его ждал свеженаколдованный чай в больших толстых чашках, похожих на две половинки солнца. Тонкое продолговатое блюдце было выложено желтым печеньем, созданным, как он догадался, из вчерашнего сыра, который они вечером притащили с кухни.
Он подошел ближе. Она подала ему теплую чашку. Они стоя сделали по обжигающему глотку. Они смотрели друг на друга одинаковым обжигающим взглядом. Они молчали. Они улыбались.
- Ты долго, - заговорила Джинни, наливая ему вторую чашку. – Опять мама?
- Нет. Прости, я все утро провисел на ветке вниз головой… как летучая мышь! – Джордж сел рядом с ней на кровать и осторожно обнял за плечи.
Джинни никогда не говорила «Ну, Джордж, ну, хватит!» или «Когда ты научишься быть серьезным?». Она никогда не прерывала его милую естественную чушь, а только, открыто улыбаясь, дослушивала ее до конца, потому что знала, что он всегда говорит серьезно.
- Ты знаешь, мне всегда казалось, что именно в такой позе я смогу изобрести что-нибудь гениальное, - он наклонился к ее шее, так близко, что ее нос коснулся его щеки, - какую-нибудь невероятную шутку.
- Смотри, чтобы твое изобретение само не сыграло с тобой невероятную шутку, - она втянула носом воздух и чуть заметно поморщилась, потом хихикнула как-то по-детски сдержанно и слегка отстранилась от него.
- Джинн, знаешь, я хотел подарить тебе цветок, но…
- Я знаю.
Джордж удивленно отпрянул, а она аккуратно отлепила прилипший к его щеке мятый коричневый лепесток, от которого отчетливо несло нечищеным камином, и рассмеялась, теперь уже не сдерживаясь. Он зажмурился и уткнулся лицом в ее волосы, пряча от нее покрасневшие щеки.
- Я бездарь, - прошептал он, мечтая утонуть в ее смехе, и положил себе в рот еще кусочек печенья.
- Нет, ты гений, - прошептала она, мечтая захлебнуться в его запахе, и отпила еще немного из чашки.
Они снова молчали и снова улыбались, растворяя свои желания в неподслащенном зеленом чае с печеньем.

Тихое, но убедительное Alohomora прервало войну мыслей и взглядов, разложив отрезки реальности по полочкам.
- Мама, - сказала Джинни и облилась чаем.
Джордж поперхнулся печеньем.

Миссис Тонкс выглядела взволнованной, она тревожно посмотрела на Джинни и как-то странно, без удивления – на Джорджа. Он не сразу понял выражение ее глаз, но когда понял, то насторожился: в них было сочувствие.
- Джордж, - миссис Тонкс присела на стул. – У меня есть новости.
- Плохие? - спросила Джинни.
- Не знаю, - мама растерянно пожала плечами. – Это насчет Фреда. Дело в том, что его перевели на второй этаж Азкабана.
- Он был на двадцать четвертом, - нахмурился Джордж. – А что там, на втором?
- На втором нет дементоров. Там вообще на весь этаж только один охранник, полувеликан какой-то, - миссис Тонкс говорила все тише.
- Ну, вот и хорошо! – Джинни обернулась к Джорджу, ожидая увидеть на его лице радость.
Но радости не было, да и мама оставалась такой же серьезной.
- Да, и еще: свидания разрешили, - проговорила миссис Тонкс, поднимаясь.
- Джинни, - глухо сказал Джордж, - ты еще не поняла, что это значит? Они почти сняли охрану. И свидания эти… И дементоры больше не нужны.
- Больше не нужны, - повторила Джинни, наконец, понимая.
- Я надеюсь, что ошибаюсь в своих предположениях. Думаю, тебе стоит самому все проверить, - миссис Тонкс обернулась уже на выходе из комнаты. – Джордж, мне правда очень жаль.

Дверь затворилась со скрипом и чуть подпрыгнула перед тем, как окончательно замереть. Ветер пел, подыгрывая себе на несмазанных петлях. В воздухе пахло грозой.

4. Астма (интерлюдия)

Я
Фея из мая,
Княгиня трамвая,
Босая Майя -
Опять, дрожа на морозе,
Танцую на снежно-нежных листках туберозы.
Где танцевала Кармен-Кармен, и змея в волосах желтела,
Где кастаньетный спор, единый аккорд кармина, жасмина и тела,
Где всевластие ночи рассвет уводил на нет,
Где мощёная площадь, ворота полёта извнутрь вовне.
Это холодная ночь в огне,
Это холодная ночь в огне -
© О. Арефьева «Ночь в октябре»


* * *
Вдох – и нет выдоха. Вдох – и я снова пропускаю выдох. Это глупая болезнь дыхательных путей, маггловские врачи называют ее астмой. Ее лечат сухими таблетками и приторно-сладкими на вкус спреями. Но нет больших врунов и больших невежд, чем маггловские врачи. Мою болезнь не вылечить лекарствами. Ее не вылечить даже зельями лучших целителей Святого Мунго. Потому что у моей болезни другое имя – ее зовут Фред. Фред Уизли.

* * *
Солнечный блеск спутанных волос, теплый, чуть насмешливый взгляд и, если присмотреться, голодные от желания глаза.
Это было два года назад. Через несколько месяцев после Великой битвы. Я работала официанткой в «Трех метлах», когда он появился там с одной из своих девиц. Его одноклассница. Анджелина. Так, кажется, ее звали. Я помнила ее со школы. Тогда, впервые не справившись с дыханием, я уронила поднос и сильно обожглась кофе. От смущения я перепутала заклинания и вместо необходимого Reparo произнесла неуместное Reducto – и поднос с осколками в коричневых разводах превратился в пыль. Мне сделали выговор и лишили премиальных, но меня это не печалило. Главным было другое: на меня посмотрел Фред. Потом он приходил еще несколько раз, иногда со своим близнецом, в котором я не нашла ни единого с ним сходства, и всякий раз с новой девушкой. Знакомые женские лица постепенно закончились и уступили место незнакомым.

Когда это случилось впервые, я начала ревновать, а когда однажды он пришел с пышногрудой, бледной, как снежная баба, блондинкой с недвусмысленной внешностью, я не выдержала. Я переполнилась. Не знаю, почему именно она вызвала во мне такую волну эмоций, но, в любом случае, я перестала себя контролировать. Совсем как в детстве. Ревность, казалось, рвалась из моих глаз, из моих губ и даже из моих рук, которые дрожали над пресловутым кофе. Уронив в чашку лишний кусок сахара, я поняла, что уже испортила напиток, и опустила в кипяток пальцы. Боль шумом отдалась в голове, но дыхание не вернулось и ревность не унялась. Над их столиком, жалобно пискнув, взорвалась лампочка. Мне хотелось убить незнакомку, но я не могла ни сдвинуться с места, ни оторвать взгляд от Фреда. Он посмотрел на меня с высоты своей вечной улыбки и все понял. Вечером он встретил меня у выхода из кафе. Его глаза, теперь темные, как ноябрьский воздух, не давали никаких обещаний.

Это была лучшая ночь в моей жизни. Я проспала у него на груди всего один час, а оставшееся до рассвета время смотрела, как спит он. Положив голову на согнутый локоть, я лежала, боясь разбудить его шумом своего дыхания. А потом мне вдруг захотелось специально его разбудить, чтобы еще раз услышать его голос, но он не проснулся от моих прикосновений.
Он ушел рано утром, на пороге небрежно спросив мое имя. Он не привык запоминать такие мелочи. «Ромильда», - ответила я, не узнав собственного голоса. Он попрощался со мной одной улыбкой и исчез, оставив после себя запах сдобы. Сразу стало понятно, что он больше никогда не придет. Решение родилось в моей голове так естественно, что я даже не успела расстроиться из-за того, что меня использовали. В тот же день, отработав смену, я рассчиталась с начальством и навсегда покинула «Три метлы».

* * *
Каждую субботу Фред появляется на пороге обшарпанного дома на Майтн Стрит и уверенно стучит в тонкую деревянную дверь. Я со второго этажа слышу этот стук, почему-то всегда одинаковый и всегда простой: три коротких удара, и последний всегда немного звонче предыдущих. Такая у него привычка. Это не код и не знак. Сюда может зайти любой мужчина, и любой может постучать три раза, а может и два. Но я делаю вдох и не могу выдохнуть, и тогда в точности знаю, что это пришел Фред.

Один тяжкий глоток из маленькой фляги. Минута агонии. Подруги считают меня алкоголичкой. Они правы. Затушив сигарету и поправив сбившееся на плечах платье, я легко соскальзываю с перил лестницы и спешу вниз. Здесь шумно и накурено. Здесь пахнет развратом и ханжеством. Но я одна чувствую себя искренней и потому выгляжу трезвее других. Моя хозяйка, мадам Берти, смотрит на меня полуслепыми кошачьими глазами, в которых слезится огневиски, и раздраженно кивает в сторону нового посетителя. Она недовольна, ведь она опять не помнит моего имени. Простите, мадам, но я ничего не могу с этим поделать. Я поворачиваю голову и встречаюсь с яркими коричневыми глазами.

Короткая брезгливая усмешка. Оскорбительный оценивающий взгляд. Он никогда не смотрит на меня по-другому. А я стою, затаив дыханье, каждый раз опасаясь, что не угадала – и каждый раз угадываю. За нас двоих. Я знаю, что ему нравятся брюнетки. Я знаю, что он обожает совершенно черные глаза и непременно тонкие запястья – так, чтобы в момент яростного спазма обхватить пальцами мои руки и впиться ногтями в собственные ладони. Я всю неделю брожу по улицам в поисках нужного образа.
За два года я успела изучить Фреда целиком и пересчитать все веснушки на его теле. Он смотрит на меня, как на вещь. Он приходит, пользуется и уходит. Животное одобрение в его глазах – лучшая для меня награда.

Я никогда не испытывала с ним истинного наслаждения. Никогда, кроме того первого раза, когда я была с ним самой собой. Когда он двигается во мне в такт своему дыханию, когда шепчет мне в шею влажные сбивчивые слова, я повторяю его движения, но никогда не закрываю глаз и не отключаю сознания. Я живу только тогда, когда вижу и слышу, как он любит – не меня, а мою оболочку. Я умираю, когда он стонет, почти предсмертно, в который раз сжимая до боли мои искусственно тонкие руки.
Утром он взбивает, как подушку, свои взлохмаченные волосы – таким привычным и родным движением, как будто мы вместе уже много лет – и рассеянно спрашивает мое имя. «Маргарет», - отвечаю я, поразмыслив, и провожаю его перенятой у него же улыбкой.

Мое вдохновение, так я называю ту, которая приглянется мне, а значит и ему, в течение следующей скучной недели. Случайно толкнув ее локтем или нарочито нескладно поправив свою прическу, я добываю заветный волосок. Я, не оборачиваясь, прохожу мимо, провожаемая недобрым взглядом своей избранницы. Нашей избранницы. Возвратившись домой - да что там, домой, в грязный бордель мадам Берти - я стараюсь не встречаться взглядом с хозяйкой и спешно поднимаюсь к себе. Оказавшись в своей комнате, я отдергиваю засаленную шторку стенного шкафа и шепчу несколько простых заклинаний. За незаметной дверцей – школьный оловянный котел. Я бросаю в него тонкий волнистый волос, с удовлетворенным вздохом вновь накладываю несложные запирающие заклятия и ложусь спать. Я не вижу снов и не мечтаю о них: я все равно не увижу там ничего нового.

Меня зовут Ромильда Вейн. Я – гриффиндорская нечисть, и мне уготовлено личное чистилище. Каждую субботу я прохожу все круги ада. Мне никогда не порвать цепочку, на которую я сама себя посадила. Слишком крепко скованы звенья. И даже когда однажды я узнаю из утренней газеты, что Фред больше не придет, в моей жизни ничего не меняется. Я продолжаю искать подходящий образ в понедельник, вторник, среду, четверг и пятницу и пить по субботам кислое, тошнотворно густое зелье. А в воскресенье я просто не могу выдохнуть. По привычке.

5. Близость

- Но извольте не забывать, где ваше место, - голос Флинта звучал зло и презрительно. Казалось, только воспитание удерживало его от желания сплюнуть и избавиться от кусочка грязи, налипшего на чистую гладь его репутации. Гермиона уже приготовилась что-то ответить, но вдруг, вглядевшись в не отпускающие ее глаза, к своему удивлению, не увидела там отражения сказанного. Вместо этого в них угадывалось тепло, забота и почему-то просьба. Этот взгляд, полный размытой, синего цвета нежности, длился не более двух секунд, а потом вновь приобрел тот темный оттенок, к которому она уже успела привыкнуть за последние три года. Флинт сказал какую-то едкость Пэнси, но Гермиона уже этого не слышала.
Как определить, когда человек говорит правду, а когда нет? Как проверить, не врут ли глаза, перечащие оскорбительному тону голоса? «Показалось», - успокоила себя Гермиона, которой сейчас меньше всего хотелось задумываться о непонятном в характере Флинта. «Нет, не показалось», - перечило мерзким голоском ее тонкое, как она любила говорить, «подчеркнуто слизеринское» чутье.

Гермиона с трудом сохраняла грациозность походки, не успевая за широкими шагами будущего мужа. Она уже два раза пыталась высвободить руку, которую тот властно сжимал в своей ладони, но от этого хватка только усиливалась. Пальцы Флинта были твердыми. Они жестким гипсом стягивали ее запястье, но не причиняли боли.

В кругу чистокровных аристократок Гермиона редко слышала, чтобы женщины говорили плохо о собственных супругах, однако неприятные предположения по поводу чужих мужей и женихов высказывать никто не стеснялся. Так, однажды она была приглашена на предсвадебный девичник еще одной своей вынужденной подруги Лаванды Браун – Гермиона про себя называла ее изысканной простушкой за ее круглые глаза в сочетании с острыми благородными скулами. За чаем Лаванда отпила немного из изящной чашки и невзначай спросила у Пэнси, не бьет ли ее Вуд. Пэнси привычным движением сдвинула к переносице брови и удивленно покачала головой. Гермиона всегда могла по голосу определить, врет она или не врет, и сейчас ее короткое уверенное «нет» звучало как никогда искренне. Конечно же, Вуд за что не тронул бы Пэнси, и дело тут было вовсе не в том, что к тому времени он еще не имел официального статуса ее жениха, а в том, что это был за человек. А вот Лаванда, задавшая, на свое горе, неумелый вопрос, не смогла придумать столь же искренней ответной реплики. Пряча раскрасневшееся лицо в ароматной испарине чая, она лишь выдавила из себя подобие вежливой улыбки, от которой веяло завистью и обидой: ее-то жених, Блейз Забини, характером пошел в мать и потому не отличался особенной мягкостью.
Следующим утром, на свадьбе четы Забини, Гермиона то и дело невольно посматривала на большие, тяжелые руки Блейза. Затем она переводила взгляд на лицо Лаванды и с ужасом представляла себе, сколько времени той придется проводить по утрам перед зеркалом, чтобы сохранять для гостей мужа нежный однотонный цвет кожи. Гермионе было жаль подругу, но вместе с тем где-то внутри шевелился робкий маленький страх: а вдруг Флинт окажется совсем не таким, каким она хочет его видеть? А вдруг под скользкой слизеринской маской скрывается совсем не тот человек, которого ей нарисовала фантазия? Этот страх не беспокоил ее в течение дня, но зато ночью захватывал так крепко, что не помогали никакие зелья. Гермиона боялась. Нет, не того, что Флинт будет ее бить: он часто бывал с ней груб, но никогда не делал больно. Она боялась другого - того, что он так и будет притворяться всю жизнь, а еще хуже – что он никогда и не притворялся. Сотни раз она представляла себе, что в день свадьбы она, наконец, увидит собранные в мозаику характера кусочки тепла и доброты, которые очень редко проскальзывали в его и без того нечастых взглядах. Но ведь все это она могла просто выдумать – чтобы было зачем и, главное, куда жить, потому что жить в никуда Гермиона не умела. Так было и сейчас. Флинт грубил, отрезая фразы, как куски свежего мяса, а она пропускала все мимо ушей и с надеждой ловила перемены в его глазах.

Они шли коридорами и закоулками резко и целенаправленно, пока Флинт вдруг не толкнул ее в нишу за каким-то плакатом патриотического содержания. Там была маленькая незаметная дверь, через которую они попали в помещение, в котором Гермиона, к своему удивлению, узнала бывший кабинет Харриса. Здесь Флинт отпустил ее запястье, но когда она попыталась отстраниться, аккуратно удержал ее за плечи на расстоянии вытянутых рук. Его волосы растрепались от быстрой ходьбы, а дыхание сбилось, однако выражение лица оставалось надменным, с чем совершенно не вязался голос, которым он заговорил.
- Куда вы… - начал он тихо.
- Флинт! – его рука мягко легла на ее губы, заставляя ее замолчать.
- Так куда же вы собрались, мисс Грейнджер? – все так же тихо, но твердо спросил он и только тогда убрал руку.
Гермиона неловко чувствовала себя под его пристальным взглядом, хотя и пыталась убедить себя в том, что он просто немного переигрывает. «Правду или неправду?» – быстро подумала она.
- Скажите правду, - уточнил Флинт.
- Как? - Гермиона испуганно дернулась. Он не мог прочесть ее мысли, ведь у него не было в руках палочки. Но ее щеки все равно вспыхнули от стыда, когда она подумала, сколько всего интересного он мог бы вычитать в ее голове.
– Не бойтесь, - устало сказал Флинт, - я в легилименции не смыслю. Просто догадался.
Гермиона невольно улыбнулась его словам: владеть легилименцией в их кругах было неприлично, а он так легко признавался в своей слабости. Ее приятно удивило и подбодрило это простое признание, и она, набрав побольше воздуха, нерешительно ответила:
- В Хогвартс, - и потом смелее: - Мне нужно туда по работе.
Гермиона приготовилась спорить, но Флинт отнесся к ее словам на удивление спокойно. Какое-то время он молча смотрел сквозь нее, в узор противоположной стены, и обдумывал что-то. Потом его взгляд обрел обычное деловое выражение и он, вероятно, что-то для себя решив, просто кивнул ей и легонько подтолкнул к камину.
- Хорошо, - разрешил он. – Через этот камин вы попадете в «Три метлы». Сейчас там людно, и вы не вызовете подозрений.
- Но почему через этот? – спросила Гермиона. Она ненавидела, когда за нее что-то решали.
- Потому что этот камин не регистрируется. Я так понимаю, вы едете туда не с официальным визитом, - заметил он.
- Но я же по работе! – возмутилась Гермиона, уязвленная его недоверием.
- И у вас даже есть разрешение? – он усмехнулся и почти нежно перевел взгляд с ее обиженных глаз на ее не менее обиженные прикушенные губы.
Гермиона сдержалась. Ей еще много чего хотелось спросить. Например, откуда Флинт знал о потайной двери? Или, как он сумел просто взять и открыть ее? Гермиона не видела, чтобы он снимал какие-нибудь охранные чары, а ведь она знала, что в кабинет начальника Третьего отделения, кроме самого Лорда и его таинственного помощника, которого никто не знал в лицо, могли попасть только несуществующие прямые родственники Харриса. Да, Гермиона могла бы спросить еще многое. Но Флинт был редко охотлив до разговоров, и она боялась просто-напросто исчерпать свой сегодняшний лимит, поэтому она задала еще только один волнующий ее вопрос:
- А у вас здесь что за дело?
Флинт как-то по-детски нахмурил веснушчатый нос и посмотрел в сторону.
- У вас мало времени, мисс Грейнджер, скоро ночь, - сказал он вместо ответа.
Хрупкая корка откровения провалилась под первым же неосторожным вопросом Гермионы, и теперь голос Флинта привычным железом ударял по ушам. Он уже более решительно направил ее к камину, потом заботливо, но поспешно наполнил ее ладонь летучим порохом и отвернулся, не прощаясь. В свете зеленого пламени она услышала тихие, слабые, так непохожие на него слова:
- Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Гермиона.

* * *
В волшебной части Лондона было туманно и по-зимнему темно. Небо нависло над усталыми огнями улиц. Город накрыли взбитые облака, похожие на сонных замерзших слонов. Джинни вышла на улицу и мягко прикрыла за собой дверь Библиотеки для чтения. Ветра почти не было, но Джинни все равно было холодно. Она зябко потерла друг о друга руки в перчатках и поправила воротник теплой мантии.
- Джордж! – позвала она, и вечерний туман мгновенно проглотил ее голос.
Джордж часто опаздывал, но сегодня их ждало очень важное дело, которое никак нельзя было отложить, и поэтому Джинни нервничала. Она беспокойно переступила с ноги на ногу и вздохнула. Она не любила ждать, всматриваясь в далекие цветные точки людей, и поэтому теперь повернулась спиной к убегающей в зиму улице и стала рассматривать небольшую магазинную витрину. За стеклом подрагивали парящие в воздухе детские книги. Здесь были собраны самые волшебные из всех волшебных сказок, которые она только знала. Странные, красочные и необычайно живые истории передавались в семье Лавгудов из поколения в поколение, и мистеру Лавгуду оставалось только записывать их на свежем пергаменте.
Сейчас разрисованные герои на книжных обложках тихо переговаривались, уже готовясь ко сну. Джинни улыбнулась маленькой эльфийской девчушке, которая пыталась согнать с себя крупную цветастую бабочку, и мысленно пожелала ей спокойной ночи.
За витриной, сквозь неяркий тюль был виден кусочек гостиной с двумя округлыми диванами. На одном из них, подперев рукой щеку, расположился Драко. Его лица не было видно, но Джинни прекрасно представляла себе его бледные, чуть надменные глаза и уверенную линию губ – всегда полураскрытых, всегда готовых к полемике. Рядом с ним, поджав под себя ноги, сидела Луна. В руках у нее были новые рисунки, на которых она изобразила, как помнилось Джинни, кизляка. Луна глядела на брата озадаченно, исподлобья и время от времени что-то показывала на одной из своих работ. Судя по выражению ее лица, брат был недоволен рисунками. Прошлым летом Драко пообещал сестре, что будет учить ее рисованию, и та с радостью согласилась. Однако они не учли одной небольшой проблемы: между ними в этом вопросе напрочь отсутствовало взаимопонимание. Луна была импульсивна и рассеянна, а Драко – до невозможного аккуратен и строг в суждениях. Надо ли говорить, что его неизвестно откуда взявшаяся любовь к академичности никак не вязалась с концепцией свободной живописи и россыпью цветных линий в работах сестры. Вечерами они садились у камина и вели нескончаемые разговоры о форме и содержании.
По мнению Джинни, у Драко был тяжелый характер, но поскольку ей самой всегда хотелось иметь старшего брата, она была склонна списывать его причуды на хорошее воспитание. При всей своей внешней непоколебимости и болезненной гордости, несвойственной полукровкам, он был заботливым братом и отличным другом. И пусть самая смешная шутка не могла вызвать у него необузданного хохота, но его нельзя было назвать ни холодным, ни равнодушным. С ним прекрасно можно было поболтать за чашкой кофе со слегка подгоревшими пирогом Луны, благо, редкость посетителей к этому располагала. В Хогвартсе он много времени проводил в библиотеке, где вычитал массу интересных вещей – о старинных обрядах и ритуалах, о неприступных замках и магических животных. Он вообще очень живо интересовался всеми событиями, происходящими в магическом мире. Джинни рассказывала ему о новинках в колдмедицине, а он говорил о последних перестановках на политической арене. Так они могли беседовать часами.
Луна слабо участвовала в разговорах, поскольку была далека от интенсивного потока жизни. Она жила в вымышленном мире героев отцовских сказок и собственных рисунков, куда с удовольствием пускала Драко и Джинни. Забравшись с ногами в кресло, она слушала их разговоры, изредка вставляя обрывки фраз, и рисовала на тонких белых дощечках их дрожащие в эмоциях лица. Однако если речь вдруг заходила об искусстве, она тут же откладывала работу и бойко включалась в беседу, которой с этого момента не было конца. Джинни всегда умилялась, глядя, как брат и сестра отстаивали свои позиции, ведь каждому из них были давно известны все аргументы другого.
Вот и сейчас они склонились над разложенными на диване рисунками, так что их волосы слились в один светло-шелковый цвет, и со всей серьезностью спорили о пропорциях тела кизляка, которого никто никогда не видел. Джинни улыбнулась: это были друзья. Любимые, родные. Когда уходишь от таких друзей, за спиной никогда не бывает пусто. К ним всегда можно повернуться спиной – чтобы опереться, чтобы устоять в трудный момент жизни.

* * *
- Я безумно боюсь золотистого плена ваших медно-змеиных волос*… - она не услышала хлопка аппарации, и глубокий, но еще по-мальчишески неровный голос заставил ее вздрогнуть.
Джинни прикрыла глаза, не оборачиваясь, и почти физически почувствовала, как осыпается с лица вся ее дневная усталость. Спина, которой можно было, не боясь, повернуться к друзьям, ощущала теперь родное желанное тепло. Джордж стоял всего в паре сантиметров от нее и дышал ей в волосы запахом только что выпитого апельсинового сока.
- Чьи это слова? – спросила она, все еще не двигаясь.
- Одного маггловского поэта, - прошептали ей на ухо.
- Что? – Джинни резко развернулась и, инстинктивно отпрянув, удивленно наклонила голову.
Джордж тоже отступил. В самодовольно сощуренных глазах читались одновременно торжество и нежность.
- Что? Что ты на меня так смотришь? Да, представь себе, я умею читать! – он, как ребенок, радовался эффекту своих слов, покусывая губы и лихо взлохмачивая волосы.
- Я знаю, но это же… – она осеклась и встретила его неизменно веселый взгляд. Нет, он нисколько не обиделся, но зато совершенно точно все понял.
- Я ведь могу оказаться полукровкой, - он всегда предпочитал озвучивать причину замешательства, - и тогда тебе придется с позором от меня отказаться! – с показным трагизмом заключил он.
- Ну что ты! – Джинни неуверенно шагнула к нему, пытаясь преодолеть налетевшую неловкость. – В конце концов, я же общаюсь с Лавгудами. Да что там, общаюсь - они мои лучшие друзья! И это несмотря на то, что они потомственные гриффиндорцы.
- А ты не задумывалась о том, каково им? – Джордж все так же улыбался, но его голос звучал жестче, отчего улыбка казалась почти злой. – Знать, что все, кто с ними общается, все, кто заходит к ним купить книгу – все делают это не потому что, а несмотря на.
- Я не хочу делить людей на гриффиндорцев и не гриффиндорцев, - она сокрушенно пожала плечами.
- А также на полукровок и чистокровных. Но ведь ты уже это делаешь, Джинн, - заметил он, на этот раз мягко.
- Чертова система! - она в бессилии сжала кулаки и взмахнула руками, которые он тут же перехватил беспечным, успокоительным движением.
- Знаешь, я бы многое отдал, чтобы оказаться именно на Гриффиндоре. Может, тогда от нас не требовали бы такой сумасшедшей преданности Министерству, - Джинни уже успела привыкнуть к этому быстрому переходу от «я» к «мы»: Джордж не научился мыслить себя отдельно от брата. – Признали бы нас отбросами общества и оставили бы в покое.
Джинни молча уставилась на его ботинки, но потом заставила себя поднять глаза и подошла к нему еще ближе. Теперь ее лицо оказалось на уровне его груди. Смотреть друг другу в глаза было почти невозможно, и это вызвало тихий обоюдный смех, от которого стало так легко, что предстоящее неприятное дело уже не казалось таким тяжелым. Он все еще держал в своих руках ее ладони, а она касалась подбородком его шарфа. Ей не хотелось разрушать эту почти установившуюся близость, которая жгла их обоих, застыв на грани полуприкосновения. Но был еще один человек, которого Джинни не так хорошо помнила, но который был для Джорджа ровно половиной его собственной жизни, поэтому она нашла в себе силы напомнить ему об этом.
- Кстати... о вас, - сказала она, не желая произносить имен.
- О! Да. Одну секунду, - спохватился он и подмигнул ей так хитро, будто они просто собирались в гости.
Джордж шутливо поклонился и трансфигурировал что-то маленькое и невзрачное в прозрачную бутылку с мутно-желтой жидкостью.
- Апельсиновый. Как ты любишь, - торжественно пояснил он, отдавая ей сок, и уж слишком галантно предложил ей свой локоть.
«Апельсиновый. Его вкус», - подумала Джинни, прижимая к себе бутылку так, как хотелось прижаться к Джорджу. Она осторожно просунула руку в кольцо его руки и почти сразу почувствовала, как толчок аппарации сдавил все ее тело.

* * *
Черный вылощенный лифт, на удивление чистый и строгий, привез Джорджа и Джинни на второй этаж. И тот, и другая до этого много раз видели великую волшебную тюрьму снаружи, но никогда бы не предположили, что внутри она может оказаться такой опрятной.
Камера Фреда действительно почти не охранялась. Там был всего один охранник на весь этаж - огромный мужчина с маленькими добродушными глазами. Большая часть его лица была скрыта кудрявыми волосами с мелкими завитками проседи. Но несмотря на то, что охранник в два раза превосходил дементоров по росту и раз в десять – в ширину, он не казался ни опасным, ни мерзким. Напротив, он был очень разговорчив и совсем незлобив. Пока они шли под звяканье фонаря по вычищенным коридорам тюрьмы, он успел рассказать им о своих обязанностях, о своих, как он их шутливо называл, подопечных, о погоде и еще о многом другом, чего Джордж и Джинни просто не запомнили. О Фреде они поначалу намеренно не спрашивали, не желая больше полагаться на чужие слова. Но у самого входа в камеру, когда охранник, буднично побрякивая увесистой связкой, пытался отыскать нужный ключ, Джинни не выдержала.
- Скажите, ведь после поцелуя дементора тело не… - она запнулась, - не живет.
Охранник обернулся и удивленно вскинул брови.
- Так его ж не целовал никакой дементор. Кто их знает, тварей Мерлиновых, чем они занимаются там, наверху, - он неприязненно кивнул на потолок, - к нам-то поступают только беспамятные.
- Как это? - нахмурился Джордж.
- Да так, память стирают подчистую. Мать свою не помнят, бедолаги.
- Он и так не помнит, - почти беззвучно проговорил Джордж.
- Ну что ж, - человек-великан, наконец, разобрался с замком и легко распахнул перед посетителями тяжелую дверь. – Входите, только быстрее. А то мне еще накормить его надо и подгузник сменить, а у меня тут таких еще пруд пруди…

Когда они возвращались, шел дождь. Зимний, почти снежный, плачущий дождь. Он преследовал их от самых ворот Азкабана, будто не хотел отпускать, и одновременно гнал подальше от душных тюремных стен. Шум дождя избавлял от необходимости говорить. Джордж был все так же весел, но чем жизнерадостнее он становился, тем яснее Джинни видела фальшь в его улыбке. Раньше такого не было, потому что раньше был Фред. То есть сейчас Фред, конечно, тоже был – но уже другой, ненастоящий. Джинни не могла прогнать из памяти беспомощное, детское выражение на его лице, почти таком же, как у Джорджа, и оттого еще более удивительном. Охранник сказал, что Фред даже понимает некоторые слова, но сам, конечно, пока не говорит. Еще она помнила, как Джордж говорил с братом – звонко, радостно – и тот отвечал ему улыбкой. Джинни молча слушала шутовской монолог Джорджа до тех пор, пока не поняла, что он теряет над собой контроль.
- Зачем ты притворяешься, Фредди? – раздраженно веселился он.
- Джордж… - позвала Джинни, потянув его за руку. - Он не понимает тебя.
Но Джордж не хотел униматься.
-Ты не так улыбаешься! – кричал он. – Ты никогда, мать твою, так не улыбался!
Фред перестал улыбаться. Его нижняя губа задрожала, и он обиженно расплакался. Он ничего не понял из громких слов этого незнакомого человека, но зато ясно почувствовал его ярость.
- Джордж! – Джинни рванула к себе руку Джорджа.
Она знала, что делает ему больно, но она также знала и то, что если понадобиться сделать еще больнее, то она сделает – лишь бы вытащить его отсюда.
– Джордж! Останься со мной! - из последний сил вырвался ее рискованный крик. - Я лучше, и у меня есть память!
Джордж замолчал и посмотрел на нее так, будто хотел убить, но вместо этого, наконец, поддался. Медленно, нехотя, он двинулся, увлекаемый ею, в сторону лифта. И ей было все равно, простит он ее или нет.

На границе защиты дома Тонксов цвели акции. Джордж и Джинни возникли среди кустов порознь. Два несозвучных хлопка. Две промокших фигуры. Он – неестественно весел, она – подавлена.
На крыльце их поджидал Тедди. Он сидел на сухих деревянных ступенях и умиротворенно смотрел в темноту за их спинами. Они подошли, не соприкасаясь плечами, и сели на лестницу по обе стороны от него.
- Послушай, - Джинни нарушила молчание впервые с тех пор, как увела Джорджа из камеры. – А ты думал о том, что если можно стереть всю память, то, может быть, можно стереть ее и частично?
- Правильно, Джинни, - ответил ей неожиданный голос из зарослей акации.
- Кто здесь? - Джордж осторожно вынул из кармана палочку.
- Папа, - спокойно констатировал Тедди, и его волосы зажглись ярким розовым цветом, будто в предвкушении праздника.

_____________________________________________________
* А.Вертинский, «Пани Ирэна».

6. Полуночники

* * *
Сиживая вечерами у окна с видом на маггловский Лондон, Гарри часто задумывался о том, как же ему так просто удалось преодолеть крепкое, стойкое чувство, заставлявшее его много лет любить и прощать тех, кто был ему ближе других. Сначала ему казалось, что из него тоже был выдран кусок памяти, но это было не так, он сам это проверил.
Гарри помнил, с каким трепетом он впервые склонился над Фонтаном памяти, боясь снова оказаться обманутым.
Лорд стоял чуть позади него, терпеливо впитывая его эмоции – страх, сомнение и растерянность, которые Гарри и не подумал скрывать – а потом положил ему на плечо холодную руку. Гарри замер, ожидая слов разочарования или гнева, но голос Лорда прозвучал удивительно миролюбиво.
- Ты прав, Гарри, не стоит доверять словам. Даже моим, - одобрительно заметил он. - Проверь сам, ты же знаешь заклинание.
Гарри кивнул. Чуть отступив назад, он выпрямился и направил палочку на воду:
- Memoriam Elicio*, - прошептал он и затаил дыхание.
Какое-то время в гулких стенах Атриума был слышен только звон воды в фонтане Волшебного братства, но потом на поверхности показались сгустки прозрачно-голубого дыма. Они появлялись постепенно, неуверенно, будто стесняясь. Их становилось все больше и больше, пока они, наконец, не заполнили весь бассейн так тесно, что под ними почти не было видно воды. Гарри зажмурился.
- Смелее, - подбодрил голос Лорда у него за спиной.
Гарри вздохнул, заставил себя открыть глаза и снова поднял палочку.
- Гарри. Джеймс. Поттер, - произнес он как можно медленнее.
На мгновение прозрачная дымка над водой стала немного ярче, потом вспыхнула и быстро потухла, не найдя нужного воспоминания. Теперь Гарри был уверен, что помнит все, но не знал, радоваться этому или нет. Он не хотел оглядываться на Лорда, чтобы увидеть его торжествующую улыбку.
Где-то в глубине души ему почти хотелось, чтобы было какое-то объяснение его прошлой жизни. Ведь кроме логики и доказательств, представленных Лордом, у него еще были хорошие воспоминания. Далекие, беззаботные, яркие. Каникулы в норе, улыбающиеся лица семейства Уизли. Гарри помнил, как ему было весело. Да, весело, но не более того. Иногда ему хотелось еще раз почувствовать эту радость, но он прекрасно понимал: одного этого желания не могло быть достаточно, чтобы так сильно привязать его к людям. Гарри чувствовал какую-то недосказанность в собственных воспоминаниях, хотя был совершенно уверен в их целостности. Когда он задал вопрос Лорду, тот без колебаний отвел его к Фонтану памяти. Там Гарри получил единственный ответ, который мог получить. А больше спрашивать было не у кого, да и незачем. Ведь семьи Уизли уже, практически, не существовало. Артур и Молли под чужими именами лежали в одной из маггловских психиатрических больниц, Фред был заперт в Азкабане, Перси - в больнице Св. Мунго, а Билл, теперь уже в полной мере оборотень, вместе со своими сородичами охранял министерство. Поначалу Гарри не мог понять, зачем Лорд сохраняет жизнь этим беспомощным полутрупам, а потом догадался: когда Билл убил Чарли, якобы случайно оказавшегося рядом с ним в момент превращения, в Фонтане памяти стало на один дымок меньше. Лорду не нужны были сами люди, ему нужна была только их память – а цельная память, в отличие от отдельных воспоминаний, не могла существовать отдельно от тела.

* * *
Гарри Поттер был простужен. У него был насморк, невесть каким образом подхваченный сегодня утром. В горле застыл вязкий тромб, который мешал дышать. Гарри несколько раз высморкался, пробовал прокашляться, но ничего не помогало. "Все это сквозняки министерских коридоров", - упрямо убеждал он себя, хотя прекрасно знал, где и когда образовался в его организме этот простудный комок.
До сегодняшнего дня Лорд использовал его только для борьбы с теми, кто в прошлой - неправильной жизни – ничего для него не значил, а если Гарри и приходилось воздействовать на своих бывших друзей, то только косвенно. Так, например, он передал Андромеде Тонкс номер Ежедневного пророка, чтобы обеспечить встречу Джинни и Джорджа. Он даже видел их издалека, когда они, устало переглядываясь, заходили в кафе на Косой аллее, но ни заговорить, ни даже просто подойти ближе он не имел права. А вот мерзких предателей Рона и Гермиону Гарри за все это время видел только один раз, да и то это была колдография в газете. Они смотрели в камеру строго, почти не двигаясь, и мало напоминали себя в школьные времена.
Неловкий чудаковатый Рон, заботливая Гермиона... Иногда Гарри становилось интересно увидеть их сейчас, узнать, о чем они думают, чем живут. Забавно, что и в этой жизни они были помолвлены. Только здесь это был, как считали в обществе, хороший брак по расчету, а на самом деле - хороший план Лорда. Гарри усмехнулся, представив себе сморщенное в разочаровании лицо Рона, сорванную пышную церемонию и не менее пышный скандал, но удовлетворения эта картина почему-то не принесла. Может быть, Лорд ждал, пока мысль о смерти бывших друзей станет для Гарри желанной, а может, так и не дождавшись, решил действовать издалека, но в любом случае, сегодня, три с половиной года спустя после воцарения Лорда, Гарри проходил самую важную и самую настоящую проверку на верность Министерству. И хотя он быстро и с достоинством выдержал испытание, оно далось ему нелегко. Гарри потребовалась вся его сила воли, чтобы скрыть от Лорда свои эмоции.
Сегодня Гарри впервые встретился лицом к лицу со своим бывшим другом. Скрытый под Мантией-невидимкой, он стоял, прислонившись к стене на пятом этаже больницы Св. Мунго, когда увидел знакомое круглое лицо, на котором, как и всегда, было написано смятение. Невилл совсем не изменился. Горящие щеки и удивительно большие глаза, совсем как прежде. Дорогая одежда смотрелись на нем нелепо, рассеянная улыбка совершенно не вязалась дорогой атласно-зеленой мантией и аристократической тростью. Однако его спутница, вероятно, придерживалась на этот счет иного мнения: Невилл держал под руку даму, так же изысканно одетую, с резкими, но благородными чертами лица. Гарри сразу узнал ее. Он хорошо помнил ее беспорядочные черные волосы и безжалостную усмешку, но сейчас она была аккуратно причесана и удивительно спокойна. Беллатрикс Блэк - теперь она снова была не замужем - совершенно очевидно, ничего не помнила из своей прошлой жизни. Она любезно кивнула Невиллу, который открыл перед ней дверь, затем повернулась к нему и рукой в кольцах покровительственно коснулась его щеки. Невилл виновато улыбнулся и посмотрел в пол.
- Запомни, ты всегда должен выглядеть безупречно, мой дорогой, - сказала Беллатрикс, заставляя его поднять голову.
Гарри никогда было не забыть ее голос – почти детский, с едва заметными истеричными нотками, даже сейчас он звучал, по меньшей мере, необычно. Невилл, видимо, тоже так и не смог привыкнуть к нему. Он вздрогнул от ее прикосновения, кивнул и попытался снова отвести взгляд.
- Ты слышишь меня, мой дорогой? - пропела Беллатрикс, поправляя застежку на воротнике его мантии.
- Да, мэм, - ответил Невилл, разглядывая стену за ее спиной, ту самую, у которой стоял невидимый Гарри.
Гарри недовольно поежился под мантией и шагнул в сторону, чтобы проверить немыслимую догадку, но Невилл сразу отвел взгляд. Гарри увидел, как он подал руку Беллатрикс, и с удивлением заметил в ее глазах новое незнакомое выражение, напоминающее нежность. Она что-то строго сказала подошедшей целительнице и прошествовала - иначе Гарри не мог бы описать ее походку - с Невиллом к уже знакомой Гарри палате. Из негромкого шепота целительницы было понятно, что мать Невилла вела себя довольно беспокойно и визит не должен был быть долгим, поэтому Беллатрикс не стала заходить внутрь, а только пустила в палату воспитанника.
В этом мире, насколько заметил Гарри, Невиллу жилось не многим лучше, чем в старом: как и раньше, он жил под покровительством знатной родственницы и дважды в месяц навещал беспамятных родителей, искалеченных на сей раз людьми Дамблдора. Гарри усмехнулся очередной шутке Лорда. Ему было совершенно наплевать, чем заслужил такое положение Невилл, но вот почему Лорд списал со счетов свою самую ярую и искреннюю соратницу, Беллатрикс, ему было до сих пор непонятно. Гарри еще размышлял над тем, как нелепо смотрелась в больничных коридорах Св. Мунго эта парочка, когда вдруг услышал слова, заставившие его совершенно по-другому посмотреть на ситуацию.
Не пробыв в палате и пяти минут, Невилл выбежал оттуда, раскрасневшийся, возбужденный, и, забыв о приличиях, схватил Беллатрикс за руки.
- Мисс Блэк... Тетя Беллатрикс! - выговорил он, задыхаясь. - Мама сегодня назвала ваше имя! И еще она сказала...
Гарри насторожился и аккуратно, под мантией, вытащил из кармана палочку.
- Помните, я рассказывал вам про мои сны? Страшные, про вас и про маму с папой, - продолжал Невилл, не взирая на попытки Беллатрикс высвободить свои руки.
Гарри действовал бездумно, на автомате. Виляя между заинтересовавшимися посетителями и бессознательными пациентами, он приблизился к Невиллу и достал из кармана пустой стеклянный пузырек.
- Так вот мама рассказала мне о том же... - успел добавить Невилл, прежде чем Гарри направил на него палочку.
"Finita Memoria", - мысленно произнес он, и пузырек мгновенно наполнился голубоватой дымкой воспоминания. Когда последний из здравствовавших Лонгботтомов обмяк в руках подхватившей его Беллатрикс, Гарри уже успел добежать до лестничной клетки и аппарировал в министерство.
Спустя несколько секунд он уже стоял в кабинете Лорда. Тот не был удивлен. Когда Гарри появился из камина, он даже не открыл глаза и, казалось, продолжал дремать в своем кресле.
- Ты хорошо себя показал, - произнес Лорд без улыбки. – Теперь надпиши флакон и отнеси, куда следует. И эти захвати, - добавил он и слегка повел рукой в сторону стола, где уже стояло два таких же флакона с золотистыми надписями.
- Я...? - Гарри удивленно наклонил голову.
Никогда раньше ему не было позволено работать с Фонтаном памяти одному.
- Да, а почему бы и нет, - сказал Лорд. - Я надеюсь, ты понимаешь, как важно для нас то, что ты сегодня сделал, - добавил он, все так же не двигаясь.
Гарри смог только кивнуть. Понимание того, что он только что сделал, пришло к нему не сразу, постепенно, как возвращается сознание после анестетического зелья. Оно влажной волной растекалось в его сознании, и Гарри почти осязал его, почти обонял. Раньше он думал, что не сможет поднять руку на бывших друзей, а сегодня это произошло на уровне рефлексов. Когда Гарри понял это, ему показалось, что он сейчас захлебнется. Он сглотнул и почувствовал, что в горле прочно засел плотный комок. Гарри согнулся, судорожно ощупывая шею.
- Совесть, Гарри, тебе сейчас совершенно не поможет, - холодно произнес Лорд. – И не пытайся избавиться от нее. Тебе необходимо привыкнуть к этому ощущению.
Гарри потер шею и сглотнул еще раз, но комок и не думал исчезать. Совесть. Так вот она какая. Он раздраженно нахмурился, потом выпрямился и несколько резковатым движением сгреб со стола пузырьки.
- Мой Лорд, я давно хотел спросить, зачем вы отдали Невилла Беллатрикс? - спросил он, прежде чем уйти. - В наказание Невиллу? Но ведь она любит его, я видел!
Лорд, наконец, открыл глаза.
- Гарри, почему ты во всех моих действиях видишь месть? – устало спросил он. - Я отдал его в подарок Беллатрикс. Она всегда хотела иметь сына.
Гарри молча повернулся к камину и накинул на плечи отцовскую мантию. Говорить не хотелось.

* * *
Он шмыгнул носом, и звук гулким эхом отразился от стен. Гарри прислушался, плотнее запахнул полы Мантии-невидимки и тихо выругался. Было почти двенадцать, и в такое время он вряд ли мог встретить кого-то в министерстве, но все же следовало быть осторожным. Едва подумав об этом, Гарри споткнулся, забыв о ступеньке в конце последнего коридора, вновь выругался и, наконец, оказался в большом темном зале. Пробирки в кармане тревожно звякнули. "Остается только поскользнуться и растянуться посреди Атриума", - недовольно подумал он, глядя на натертые до блеска каменные плиты. Пообещав себе быть аккуратнее, Гарри двинулся к фонтану, придерживая рукой карман с пробирками. Какое все-таки гениальное место придумал Лорд: каждый день тысячи людей проходили мимо фонтана Волшебного братства, а некоторые даже подходили умыться, и ни один из них не догадывался, что его настоящая жизнь хранилась в этой самой воде в виде дымного воспоминания. Гарри нравилось думать о том, что он единственный посвящен в эту тайну - и единственный, кто выбрал такую жизнь самостоятельно. Пусть это был и непростой выбор, но зато теперь он был свободен от... Гарри и сам не знал, от чего именно, потому что в присутствии Лорда он почти все время слышал в своей голове его голос, а в отсутствии – повторял про себя самые убедительные из его слов. Гарри не владел легиллименцией так, как это было принято в высших кругах нового общества. Он также не умел скрывать от чужих умов то, что лежало на поверхности подсознания. Но зато он умел оставлять нетронутыми те воспоминания, которые могли бы разуверить Лорда в его преданности. Гарри знал, что был предан и обманут, но воспоминания о прошлом были для него неким доказательством того, что даже во времена предательства и обмана он все-таки не переставал жить.
Остановившись перед фонтаном, он достал из кармана три стеклянных флакона и посмотрел на них с интересом: в каждом из них, помимо прочих воспоминаний, хранилась частичка памяти о Гарри Поттере. Как бы ему хотелось сейчас посмотреть, что в действительности о нем думали эти люди!
Первый флакон. Он вспомнил гневное письмо Перси, написанное Рону на шестом курсе, затем – живые, сверкающие глаза того же Перси во время битвы за Хогвартс.
Второй флакон. Гарри почти слышал смех Фреда Уизли и звук веселого фейерверка, вырывавшегося из конца его палочки. Гарри не мог припомнить ничего плохого о Фреде.
Третий флакон. Он почти видел доброе лицо Невилла, а потом – его яростный взгляд, когда он отрубил голову змее Лорда.
Змее лорда. Нет, нужно кончать с этой глупой ностальгией. Гарри опустил свободную руку в другой карман и решительно вытащил бы оттуда палочку, если бы кто-то не сжал столь же решительно его руку чуть повыше запястья. Гарри хотел обернуться, но вдруг почувствовал, как у затылка угрожающе дернулась чужая палочка.
- Палочку на землю, - уверенно произнес голос, которого Гарри не слышал уже три года.
Он разжал пальцы и почувствовал, как что-то родное стукнулось о каменный пол и покатилось, подскакивая, прочь.
- Accio палочка Гарри Поттера, - сказал голос.
Звук замер, и палочка с тихим свистом взвилась в воздух.
- А теперь медленно сними мантию, - скучающе вздохнули сзади.
- А если я не сниму? – раздраженно спросил Гарри, пытаясь сообразить, как этот… старый знакомый смог обо всем догадаться. Или же он просто блефует?
- Тогда это сделаю я. Палочкой. Но не могу гарантировать, что снимется только мантия, - знакомо рассмеялся голос. – У меня, видишь ли, всегда было плохо с Раздевающими заклятиями.
Гарри сжал зубы и стянул с плеч мантию.
- Так, хорошо, теперь ме-е-едленно повернись... - приказали из-за спины, как показалось Гарри, улыбаясь.
Он с отвращением к себе повернулся и посмотрел в знакомое лицо. Лицо врага. Гарри старался глядеть без интереса, но глаз не отводил. Враг был выше его ростом, выглядел устало и свой интерес, напротив, не скрывал.
- Ну, здравствуй, Гарри, - сказал враг, убирая отвоеванную палочку в карман. Он больше не смеялся.

* * *
В Хогсмиде было тихо и безлюдно. Даже в «Трех метлах» было спокойно: музыка играла где-то в глубине, совсем негромко, да и посетители не стояли теперь за барной стойкой, а только неслышно шептались по углам. Выбравшись на улицу, Гермиона поразилась тому, как преобразился город со времени ее учебы в Хогвартсе. В воздухе плыли рваные клочья тумана. Фонари горели тускло. Здесь было снежно и безветренно, но редкие прохожие передвигались медленно, закутавшись в мантии так плотно, будто на улице мела метель. Гермиона догадывалась, что зима была здесь совершенно ни при чем. От маленького паба мадам Розметры – куда раньше, как вспомнилось Гермионе, захаживал пропустить рюмку-другую Дамблдор – открывался вид на замок. Темный, величественный, мрачный – таким он и был, таким она и помнила Хогвартс, но что-то здесь неуловимо изменилось, что-то противоречило ее привычным воспоминаниям. И дело было не в черных длинных фигурах, прикрытых рваным, грязным на вид тряпьем. Дементоры теперь смотрелись здесь вполне гармонично.
Чем ближе к озеру, отделявшему Хогсмид от Хогвартса, тем морознее становился воздух и тем плотнее смыкался вокруг Гермионы холодный сухой туман. Она постояла немного на берегу, пытаясь уловить хоть один звук, доносящийся из школы, но Хогвартс молчал. К нему в обход озера, через снежную долину вела вертлявая проселочная дорога. Гермиона достала палочку, зажмурилась и представила себе голос Флинта, произносящий ее имя. Вокруг потеплело. Теперь она не чувствовала дыхания дементоров и двинулась к замку по тонкой оттаявшей тропе. Снежная корка, лопалась и хрустела под ногами, и этот звук был приятен просто потому, что он нарушал здешнюю тишину. В нескольких шагах впереди Гермионы бежала, приплясывая, небольшая серебряная выдра. У ворот она остановилась и, подождав хозяйку, рассыпалась в пыль. Гермиона спрятала палочку, поправила волосы и постаралась сосредоточиться. Тоска, навеваемая дементорами, рассеялась, и теперь ее охватил школьный предэкзаменационный мандраж. Только сейчас ей пришло в голову, что директор может и не допустить ее к архиву. С чего бы это ей получить доступ к информации, которой нет в официальных министерских документах? Тем более что отношения с нынешним директором у нее всегда были, мягко говоря, натянутые. Она и сама не знала, откуда взялась эта взаимная неприязнь между одной из лучших учениц Хогвартса и бывшим профессоров зельеварения.

- Добрый вечер, профессор. Рада встрече.
Гермиона пыталась держаться как можно любезнее и взрослее, но тон, не смотря на ее старания, получился резковатым, а руки, едва она вошла, по-ученически вцепились в рукава мантии. Снейп, как видно, не собирался играть в вежливость. Когда она вошла в кабинет, он стоял, отвернувшись к окну, и предпочитал не замечать ее, пока она не заговорила. Гермиона воспользовалась моментом, чтобы придать лицу благожелательное выражение. Однако, когда Снейп, наконец, повернулся к ней, на его лице было написано такое раздражение, что она сразу расслабилась. Как ни странно, неприкрытая вражда оказалась легче любезностей. Гермиона была рада, что здесь ей не придется притворяться.
- Не буду кривить душой, не могу ответить вам взаимностью в такое время, мисс Грейнджер, - произнес тем временем Снейп, и Гермиона могла бы поклясться, что его голос просто неспособен выводить слова хоть чуточку дружелюбнее.
Снейп неприязненно осмотрел ее светлую дорожную мантию, неуютно поежился и поправил воротник своей – черной. Поскольку Гермиона не нашлась, что ответить, он решил ускорить ход неприятного разговора.
- Итак, Министерству срочно понадобился специальный корреспондент в Хогвартсе? – он вздернул бровь. - Или же там решили, что вам пора попробовать себя в эпистолярном искусстве? Что же еще, как не приказ Лорда, могло привести вас в закрытую школу в такое время?
Во второй раз его «в такое время» прозвучало еще язвительнее. Особенно много яда было в твердых звонких согласных. Гермиона поморщилась, но поняла, что молчать дольше было просто глупо.
- Мне нужно изучить хогвартский архив, - сказала она буднично.
- Ах, вот как? – Снейп сложил на груди руки и наклонил голову. – И у вас даже есть разрешение? – спросил он, недобро усмехаясь.
«И у вас даже есть разрешение?», - Гермиона вспомнила тот же, слово в слово, вопрос Флинта и разозлилась на себя за небрежность. В комнате снова повисло молчание. Некоторое время Снейп ждал, что она ответит, но потом заговорил сам.
- Я не намерен, да и не имею права показывать вам архив, поскольку у вас нет на это разрешения. Как не могу предложить вам ни одну из гостевых комнат. Однако вы можете сами найти и то, и другое.
Последние слова, прозвучавшие с тем же презрением, были по смыслу так неожиданны и приятны, что Гермионе опять вспомнился Флинт.
- Почему вы помогаете мне? – спросила она.
Снейп пожал плечами, подошел к столу и бесцеремонно опустился в кресло. Он, как видно, не испытывал ни малейшего дискомфорта, сидя в присутствии женщины. Тяжело вздохнув, он склонился над бумагами. Казалось, он больше не обращал внимания на Гермиону, хотя, конечно, это был не более чем очередной жест пренебрежения. Ее забавляло упрямство, с которым директор старался ее задеть.
- Я полагаю, аудиенция окончена, профессор? – она с трудом удержалась от улыбки.
- Все дело в том, мисс Грейнджер, что я знаю, что вы не отступитесь от задуманного, как бы глупа ни была ваша затея, - не отрываясь от бумаг, он ответил на ее первый вопрос. – А теперь, с вашего позволения, я бы выпил кофе. И хотелось заметить, что вечерний кофе я предпочитаю пить в одиночестве, - добавил он, подняв на нее усталый взгляд, и взмахом палочки открыл входную дверь.
Только теперь Гермиона заметила, как он постарел. Когда он протянул руку к кофейнику, его пальцы показались ей ссохшимися, как будто отделенными от чужого тела. Но снова посмотрев ему в лицо, она заметила, что оно выглядело таким же старым. Бледно-серое, с острыми чертами и сухими складками. Глаза, казалось, стали больше, а на лбу прибавилось морщин. Внезапно Гермиона поняла, что Снейп сейчас выглядел таким изможденным, каким никогда не сделали бы директора школьные обязанности.
Она собиралась сказать ему на прощанье еще что-нибудь язвительное, но почему-то передумала.
- Спокойной ночи, профессор, - неожиданно искренне произнесла она.

________________________________________________________________________________________________________
*Извлекаю память (лат.)