Фанфик

Ей иногда казалось, что она будет плакать вечно. Будет оплакивать его. Его веселые, озорные глаза, ласковую и чуть насмешливую полуулыбку-полуусмешку, его особенный смех... Казалось. А может, так и будет. Все забудут его, все, кто его любил, и все, кого любил он, и только она будет помнить. Она одна. Всегда.
Разве можно забыть? Разве могут изгладиться из памяти, испариться, исчезнуть все его слова, ненароком сказанные ей, взгляд, дыхание, которое она чувствовала на себе лишь однажды? Это невозможно, нереально, выдумано. Кем? Кто придумал память? Кто создал этого монстра, зарисовывающего все и холодными, одинокими ночами третируещего тебя? Кто и зачем? Ответа нет. Как длинные гудки на другом конце телефонного провода.
По стеклу стекала вода, превращая окно в непреодолимую преграду, отделяющую молодую волшебницу от всего мира. Нимфадора оторвала взгляд от стекла и немедленно пожалела об этом. Все в этом доме напоминало о нем. Напоминало, как он был заточен здесь, в этой каменной темнице, раздираемый на части желанием выбраться отсюда. Захлопнуть за собой эту дверь и никогда ее больше не открывать. Никогда. Женщина вздрогнула, и сказала себе, что от холода. Кому она лжет? Себе? В этом нет смысла. Тонкс подошла к камину, но огонь не грел. Ее уже давно ничто не согревало. Взгляд упал на черно-белую фотографию Сириуса, он тут же улыбнулся и помахал рукой. По щекам потекли слезы. Откуда они берутся, куда деваются потом? Неужели просто высыхают? Или забирают с собой разделенное на части сердце?
Дневник. Он ей уже не нужен. Она и так помнит. Волшебница схватила его со стола и, нераздумывая, бросила в огонь. Горят хроники ее жизни... Нимфадора почувствовала, как ее щеки начинают пылать, цвести болезненным румянцем, но пламя здесь было не при чем. Она помнила. Помнила его дрожжащие во сне ресницы в тот единственный раз, когда они были близки. Когда это было? Калазось, года, века назад, в другой, счастливой жизни. Она помнила кажодое прикосновение его рук, каждое слово, сказанное в пылу, и это не давало ей покоя, раздирало на части, отравляло изнутри. Это вышло так случайно и потом не было ничего. Осталась только гложущая пустота в груди, там, где должно было быть сердце. Он хотел ей что-то сказать. Но ждал, пока она решится выслушать, решится расстаться с мечтами. А потом стало поздно. Даже не сказала. Даже не сказала ему, что любит его.
Почему от этой боли нет лекарства? Почему можно вырастить заново кости, залатать трещину в черепе, а от этого ужаса избавиться нельзя? Нельзя взмахнуть волшебной палочкой и забыть все это, как ночной кошмар. „ Надолго ли меня хватит? Долго ли смогу бороться?” даже не думай. У тебя нет права. Ее лишили даже права умереть, ведь по ней будут страдать. Но не так, как страдает она. Так мучиться не может никто. „ Сошла с ума”. О да. Она уже давно сошла с ума.
Вина. Она не хотела чувствовать себя виноватой, но жить она больше не могла. И не хотела тоже...
В камине съежились почерневшие куски бумаги. Сгорело ее пролшлое? Ну и пусть. Жизни ведь больше нет. Она осталась позади, она остановилась, упав на колени, наверно еще в тот кошмарный, роковой, фатальный день а Министерстве.
„ я не хочу боли”. Ну и не надо. Это не обязательно. Умирать не всегда больно. Она взяда с полки над камином фотографию всех членов Ордена. „ прости...” – прошептала она, ни к кому особенно не обращаясь.Кап... Кап... Одна слеза упала на фотографию. А вторая – на бледную, дрожжащую руку. Кружась в воздухе, секундой позже, листок опустился на старый, потертый ковер.
В себя целиться не удобно. Ну и что. Безразлично. Вопросов нет. Нет сомнений. Не будет боли. Последний вздох и бесцветный возглас:
- Авада Кедавра! – глухой стку и все смолкло. Только дождь за окном...