Пролог
— Вернулись, гулены!
Джинни Поттер, тряхнув рыжими кудряшками, смахнула снег с плаща маленького Альбуса Поттера. Тот замотал головой, и мама весело засмеялась ему в такт. К ночи усилилась мокрая метель, и толстые хлопья снега падали так плотно, что не было видно ничего. Дома было тепло и уютно. И Джинни, весело похлопывая сына по плечам, сбрасывала с него неотлипавшие водянистые снежинки, а затем сматывала с него шарфик. Гарри грустно посмотрел на жену: несмотря на свои тридцать пять лет, Джинни выглядела подтянуто и бодро.
— Папа вернулся! — радостно крикнула появившаяся в дверях малышка Лили. Она весело шлепала по полу босыми ножками. Она обняла его теплыми ручками, расцеловала, а затем побежала к Джинни. Та улыбнулась и потрепала Лили за волосы. «Как хорошо, когда у детей есть мама», — грустно улыбнулся Гарри.
— Идемте к столу! — потребовала Джинни, и все четверо отправились в столовую. Гарри покорно пошел и аккуратно поправил Лили плечо. Его дети всегда были для него важнее всего. Важнее радости, счастья и даже боли.
Гарри посмотрел на жену. Джинни по-прежнему обладала идеальной спортивной фигурой. Первая спортсменка магической Британии, она не знала равных в поимке снитчей. Она с двухлетнего возраста посадила всех детей на метлу, и они летали как птицы. Гарри ловил себя на мысли, что пухловатые ноги Кэтрин не сравнятся со стройными и поджарыми ногами Джинни. Но всякий раз Гарри признавался себе, что именно Кэт он хотел бы видеть спускавшейся по лестнице его дома. И ребенок у них должен был быть только один…
Гарри еще раз посмотрел на жену. Нет ничего грустнее облика женщины, которую ты разлюбил и которая понимает это.
Деревянные ступеньки предательски скрипели. Наверное, они также скрипели и в тот солнечный мартовский вечер, накануне того рокового дня. Джинни не раз спрашивала, почему он начал курить. Он иногда отшучивался, что сигаретный дым успокаивает. Иногда злился, напоминая, что давно перестал быть «маленьким мальчиком», который нуждается в опеке. Но он никогда не говорил ей правду.
— Я зайду в кабинет перед ужином, — как можно ласковее улыбнулся он. — Лил, прекрати меня дергать за рукав.
— Лили, поднимайся. Папа настолько занят, что не пойдет на ужин с нами.
Иронию было легко уловить, но Гарри не обратил внимание. За минувшие одиннадцать лет он привык к такому общению. Он не любил его. Но в мире, где есть хотя бы одна трещина, никто не страдает по большим разломам камней.
Белые скатерти сияли накрахмаленной свежестью. Гарри сощурился и, улыбнувшись, с удовольствием посмотрел, как Альбус садится за столик, с усилием отодвигая тяжелый дубовый стул. «Непременно схожу завтра к Кэтрин», — улыбнулся он себе.
***
Он хорошо помнил то мартовское утро. Он регулярно перебирал в счастливых снах его каждую подробность. Это был теплый и очень солнечный день. Он долго собирался на работу и слегка порезал лезвием подбородок. Потом скорее поел приготовленные Джинни гренки, будто очень спешил. Он обнял ее, уходя, но обнял с нехорошим предчувствием. Ведь он очень любил ее. Любил, до того проклятого мартовского утра, которое, увы, нельзя вычеркнуть из жизни.
Он никогда не забудет, как сидел в кабинете. Никогда не забудет взгляда жестких серых глаз толстоватого сотрудника министерства Питера Спойлера. Никогда не забудет, как тот забежал в его кабинет. И никогда не забудет его слов, что с Гарри желает пообщаться их новая стажерка по имени Кэтрин Сеймур.
Гарри не любил, когда его бесцеремонно отвлекали от работы. Но почему-то согласился. Согласился — и до конца дней не мог забыть эту девушку с пронзительными серо-голубыми глазами, чуть полноватыми руками и тонким длинным носом. Она не была красавицей. И все же в ее лучистых глазах было странное ощущение подаренного только ему счастья. С первой минуты он с удивлением заметил, что глаза Кэтрин сияли волшебным светом. И Гарри казалось, что глядя на него, она с первого взгляда была счастлива.
Они долго гуляли с Кэтрин по коридору и о чем-то болтали. Она щурилась из-под блестящих очков навстречу солнечным лучам. Потом они сидели в простом маггловском кафе и весело пили жасминовый чай. «У нас так много общего, правда?» — начала разговор Кэт, едва они сели за столик. Белый плащ Кэт висел на вешалке, и ему снова казалось, что улыбалась она только для него.
Придя домой, он сослался на усталость и лег спать. Он не спал всю ночь, слушая теплый шум весеннего дождя. Его трясло от температуры или легкой лихорадки, но это была счастливая лихорадка. Лихорадка, перед которой минуты счастья с Джинни не стоили ничего.
Первые две недели он писал ей каждый вечер письма: Кэт уехала к семье в Йорк. Он договорился о командировке в Париж — главному аврору Британии было не трудно это сделать. Он снял номер в дорогой гостинице. В номере было много белых ламп и темно-коричневый столик-бюро. Он поставил простую кофеварку и, улыбаясь, сварил две чашки крепкого черного кофе. Он знал, что Кэт примчится к нему хоть на край света. И он знал, что их вечер будет длиться вечность…
***
— Я попрошу вас больше не слать мне сов, — голос Кэтрин был как никогда холодным и жестким. — Не смейте.
— Но, Кэт… пойми…
— Очень хорошо. Я все понимаю очень хорошо, — холодно проговорила она.
— Кэт, пойми: ты замечательная…
— Рада, что оценил, — ехидно проговорил чуть хрипловатый голос. — Но между нами все кончено. У тебя есть своя семья. У меня — достойный мужчина, который предлагает руку и сердце. Поверь, так будет лучше для нас обоих.
Сначала с ним был шок — он думал, что через пару дней все пройдет. Первые дни он старался душить боль, бегая курить каждые два-три часа. Потом он понял бесполезность этих попыток. Боль брала свое, и Гарри казалось, будто он каждый день он теряет литр кровь. Он вспоминал в деталях каждый день их недолгого счастья. Почему он не захотел рассказать все Джинии? Почему он не захотел сделать Кэт единственной миссис Поттер? «Человек, переживший свое счастье», — называл он себя.
Стояли холодные ноябрьские зори, когда он понял, что не может больше жить с тупой ноющей болью. Не может жить с чувством, будто похоронил Кэт заживо. Не может жить, зная, что никогда больше не увидит ее. Он пригласил в то же кафе Гермиону и под строжайшей тайной рассказал ей все. Старый друг, она была с ним в горе и в радости.
Они посидели в том же кафе, где в тот мартовский вечер сидели с Кэт. Гермиона пила жасминовый чай и как всегда разрешила все логикой. Честолюбивой девочке был нужен герой магического как достопримечательность ее коллекции. Одному черту известно, что она подлила ему в кофе в тот вечер. И не применила ли она «Imperio» в момент их первой встречи? Он попросил Гермиону молчать и не сообщать это Джинни.
Идти домой было легко. Мир не переменился. Просто рухнула еще одна сказка, которую он сам сочинил. Он смотрел на ярко красный закат и думал, что теперь ему станет легче. Ошибки? Кто их не совершал? Измена? А многие ли мужчины не изменяли жене? А Кэтрин… Подумать только — ради этой честолюбивой дряни он хотел бросить дом, беременную жену и детей. А для нее это было забавной игрой… Ее улыбка? Но красиво улыбаться умеют и отъявленные негодяи.
Все разрешилась в теплый майский вечер, когда за окном стояла новая весна. В его кабинет снова, как некогда, вошел Питер Спойлер и спросил, помнит ли он стажерку Кэтрин Сеймур. Гарри кивнул, что-то пробурчав.
— Ее мама просила вам передать это, — Питер протянул конверт.
Гарри с досадой распечатал его. Письмо — конечно, это было ее письмо, что она раскаивается, страдает и хочет восстановить отношения. Рон был прав — все женщины одинаковы. Но это была большая колдография, на которой Кэтрин сидела в цветастой кофте, легких летних туфлях с открытыми носами и непонятно чему улыбалась. Сверху была хорошо выделена черная лента. Траурная лента.
— Она умерла? — спросил потрясенный Гарри.
— При родах, — спокойно ответил Питер Спойлер. — Она предпочла провинциальную маггловскую клинику нашим врачам. А что может сделать маггловский шарлатан, не знающий ничего даже про волшебную палочку?
— А муж?
— Она никогда не была замужем, — пожал плечами Питер. — Ребенка унесла ее двоюродная сестра Мартина. Но он, по ее словам, даже не кричал. У бедняжки были преждевременные роды. Думаю, ребенок умер через несколько минут. Ее маме тоже осталось жить недолго: у нее маггловская болезнь — рак в четвертной стадии, и наши врачи бессильны ей помочь. Бедняжка Кэтрин, — вздохнул Питер.
— Бедняжка, — механически повторил Гарри. И тотчас почувствовал, как холодеют его ладони. Невероятная, ужасная догадка осенила его.
— Это… Это произошло в Йорке?
Вместо ответа Питер опустил веки.
***
Следующее утро выдалось ясным. Солнечные лучи весело освещали старинные дома. На темно-синем небе бегали яркие солнечные зайчики. Было бы совсем тепло, но холодный ветер, налетавший как шквал, пронизывал все тело. Дел на работе было мало, и Гарри, повесив на стул старый пиджак, аппарировал в Йорк.
Он любил этот тихий овраг, ведущий от рощи и кладбищу. Он всегда примечал любимый памятник издалека. Он тайком сделал это мраморное надгробье. Это была небольшая стела с изображением Кэт. На плите она радостно улыбалась — так же, как в тот далекий июньский день, когда водила его по закоулкам родного Йорка. Тогда он сделал кучу ее колдографий, в том числе и эту. В смерти, как и в жизни, Кэт счастливо улыбалась.
Говорить с ее родней не было смысла. Мартина — высокая худощавая девица с колючими ключицами и резко очерченными скулами, презирала сестру-ведьму.
Он применил «Imperio» и заклинание частичной потери памяти. Но знала Мартина немного. В тот вечер она выпила с друзьями и отдала полумертвого мальчишку одной из медсестер. Единственное, что она помнила —пронзительные малахитовые глаза ребенка. Впрочем, все ведьмы — распутницы, и ее сестричка заслужила, что получила. Да и мальчишка — почти мертвый рахитичный выкидыш — едва ли пережил мерзавку Кэтрин. А если сумасшедший богач («Может, ее любовник?» — хмыкнула она) поставил сестричке красивый памятник — ее это не касалось.
Искать какую-то медсестру приюта, унесшую мальчика? Легче найти иголку в стоге сена. Да и семья, дети, упорно подозревавшая что-то Джинни — не слишком часто наездишься в Йорк. Да и был ли это его ребенок? Дело был настолько бессмысленно, что вряд ли стоило бросаться в него.
Пусть все останется как есть. Ей — мирно спать в своем последнем доме. Ему — содержать семью, поднимать детей и жить с вечным осознанием вины, которой давно нет ни прощения, ни искупления. Улыбка Кэт на фоне лазурного неба подтверждала, что так и в самом деле лучше. Она будто прощала его, посылая неземной подарок. Подарок, которого он, конечно, был недостоин.
Сощурившись от яркого солнечного света, Гарри достал влажную салфетку и стал аккуратно протирать могильный камень. Настолько аккуратно, словно это было единственным смыслом его жизни.